Текст книги "Приснись мне, убийца"

Глава 24

Козлова посадили так, чтобы свет из окна падал ему на лицо. Он выглядел очень плохо, казался измученным и даже будто немного не в себе.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Хургин, внимательно всматриваясь в лицо Козлова.

Тот неопределенно пожал плечами и промолчал.

– Вы в прошлую нашу встречу мне сказали, что у вас пропал интерес к написанию диссертации. Это произошло внезапно?

– Да.

– И что вы при этом чувствовали?

– Ничего.

– Так не бывает.

Козлов задумался.

– Полная апатия, – сказал наконец он. – Как-то все потеряло смысл.

– Вас что-то тревожило?

– Вот! – оживился Козлов. – Хорошее слово – «тревожило»! Тяжесть в душе.

– Страх был?

– Не страх. Какая-то неосознанная тревога.

– Будто что-то давило там, внутри, да?

– Да.

Большаков слушал этот разговор с нескрываемым интересом.

– И почти сразу вы начали видеть эти сны? – спросил Хургин.

– Нет, не сразу.

– Но прежде, до того, как вы почувствовали неясную тревогу, вы убийств во сне не видели?

– Не видел.

– Можете сказать, когда это произошло точно?

– Что именно?

– Изменения вашего душевного состояния.

– Точно не скажу. Месяца два назад или около того.

– Давайте вспомним, как это произошло. Вот вы проснулись утром – а вокруг все плохо, да? Накануне было хорошо, а сегодня сразу плохо. Так?

– Наверное.

– Почему вы говорите «наверное»?

– Потому что не помню точно. Просто однажды обнаружил, что у меня настроение ни к черту. Стал вспоминать, и выяснилось, что это уже продолжается какое-то время. Вот и все.

– А изменения в настроении были? Вот вам плохо, а потом вдруг в одночасье становится хорошо.

– Нет, – качнул головой Козлов. – Не было.

– Уверены в этом?

Козлов задумался.

– Один раз такое, пожалуй, было, – сказал он не очень уверенно. – Я ехал в поезде…

– Куда вы направлялись?

– В Челябинск.

– У вас там родственники?

– Нет.

– Значит, командировка?

– Нет.

Козлов не знал, как объяснить причину своей внезапно случившейся поездки.

– Мне было страшно, – осторожно произнес он.

– Почему?

– Я накануне увидел во сне, будто убил старуху.

– Чугунной сковородой? – быстро уточнил Большаков.

– Да, – ответил Козлов и сжался.

– Дальше, – попросил доктор.

– И когда я неожиданно увидел этот дом… Тот самый дом, в котором произошло убийство…

– А как вы его увидели?

– Ехал в автобусе, вдруг вижу – очень знакомый дом. Я узнал его, понимаете? Там, во сне, видел – и вот узнал.

– И что было дальше?

– Вышел из автобуса, иду к дому и все там узнаю. Тот же двор, тот же подъезд…

– Который видели накануне во сне? – уточнил Хургин.

– Да. Поднялся по лестнице, вижу дверь и знаю, что именно за этой дверью и произошло убийство. И тут выходит женщина…

– Из-за этой самой двери?

– Нет, из квартиры напротив. Она выходит и говорит, что старуха убита. Представляете? – Козлов даже вздрогнул, вспомнив, как все происходило. – Я едва с ума не сошел.

– А как в квартире все происходило? Вы видели это в своем сне?

– Да.

– И все выглядело так, будто это вы проделывали?

– Да.

– Вы себя видели при этом? Будто со стороны.

– Нет.

– Значит, могли быть и не вы?

Козлов задумался, помрачнев.

– Мне все время кажется, что это я.

– И сегодня? Ночью, когда последнее по времени убийство произошло, – тоже были вы?

– Да.

– И этот сон ничем от предыдущих не отличался?

– Нет.

– Вас эта беседа утомляет? – неожиданно спросил Хургин.

– Да, – признался Козлов. – Я иногда теряю нить разговора.

– Хотите отдохнуть?

– Нет, зачем же. Спрашивайте.

– Давайте тогда перейдем к следующему случаю. Одну девушку вы оставили в живых, – сказал Хургин и тут же поспешно поправился: – Ну, не то чтобы вы… Там, во сне…

– Я понимаю, – кивнул Козлов. – Пусть это буду я, не обращайте внимания.

– Там, во сне, вы ее оставили жить, хотя прежде все без исключения люди в ваших снах погибали. Почему вы ее пощадили?

– Я ее не щадил. Думал, что убил ее. Она упала и казалась мертвой.

– А если бы не казалась мертвой – вы бы ее добили? – спросил Хургин.

Козлов бросил быстрый взгляд на Большакова. Тот сидел, строго поджав губы.

– Наверное, убил бы, – сказал Козлов с усилием.

– Почему? Вы были настроены агрессивно?

– Я почему-то знал, что все должны умереть. Это вообще странно… – Козлов вскинул голову. – В моих снах как будто установка заложена, что дело должно обстоять так, а не иначе. Вот эта девушка, например, ее не должно было быть там.

– Почему?

– Не знаю.

– А она приезжая, – неожиданно подключился к разговору Большаков.

– Значит, он прав, говоря, что девушка оказалась в квартире случайно? – удивился Хургин.

– В какой-то мере да. Она приехала из другого города и должна была вскоре уехать.

Хургин посмотрел на Козлова. Тот пожал плечами.

– Хорошо, – сказал Хургин. – Рассказывайте дальше.

– О чем?

– Вы говорили о том, что во сне знали, что должно быть так, а не иначе.

– Ах да! – вспомнил Козлов. – Это действительно так, и меня это самого удивляло. Я вхожу в чужую квартиру – и всегда знаю, кто там есть. Заранее знаю, понимаете?

– А как вы это объясняете?

– Никак!

– Так не бывает.

Козлов потерянно пожал плечами: у меня, мол, бывает.

– Хорошо, пусть так, – согласился Хургин. – Но вы можете обрисовать будущую жертву?

– Какую – будущую?

– Человека, который погибнет в следующий раз?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Я вижу их только во сне.

– У вас было хорошее детство? – неожиданно спросил Хургин.

– Хорошее – это какое?

– Вы свое детство по-доброму вспоминаете?

– Мне было хорошо, пока была жива мать.

– Вы рано ее потеряли?

– Мне исполнилось восемь, когда она погибла.

– Извините.

– Ничего.

– И вы остались жить с отцом?

– Нет. Отец бросил маму, когда меня еще не было.

– Кто воспитывал вас после смерти матери?

– Я рос в детском доме.

– И отец не пытался вас разыскать?

– Нет. Я его никогда не видел.

– У вас не было никого из родственников?

– Кто-то был, наверное. Но я о них практически ничего не знал.

– Вы были замкнутым ребенком?

– Нет.

– Вы так уверенно отвечаете…

– Потому что знаю, что не был замкнутым.

– Я потому усомнился, что сейчас вы не производите впечатление контактного человека, – добродушно рассмеялся Хургин, демонстрируя свое расположение к собеседнику.

– Жизнь такая, – огрызнулся Козлов. – Не располагает к радости.

– С чего обычно начинаются ваши сны?

– Те самые? – уточнил Козлов.

– Да.

– С того, что я оказываюсь рядом с местом будущего преступления.

– Вы туда приезжаете? Или, может быть, прилетаете? Вы вообще летаете во сне?

– Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Итак, не прилетаете. Значит, приезжаете?

– Не знаю. Все начинается с того, когда я уже на месте.

– Вы бесплотны?

– Не понял? – вскинул голову Козлов.

– Вы можете в своих снах пройти сквозь стену? Или сквозь других людей?

– Нет.

– А вас видят?

– Кто?

– Другие люди. Прохожие, например.

Козлов задумался.

– Наверное, да. Я отчетливо помню то ощущение близкой опасности, которое испытываю в своих снах. Я остерегаюсь людей. Значит, они меня видят.

– А вы себя – нет?

– Heт.

– Может быть, вы видите себя не целиком, но хотя бы частично? Руку, ногу? А?

– Нет.

Козлов закрыл лицо руками, и теперь его голос звучал совсем глухо.

– Я хочу увидеть свое лицо там, во сне. Хочу убедиться, что это действительно я. Молю: «Приснись! Приснись мне!» – У него по щекам бежали слезы. Слезы отчаяния. – Но никогда я себя не видел. Никогда!

– Но знал, что это – ты? – быстро спросил Большаков.

Козлов отнял ладони от мокрого от слез лица.

– Да, – сказал он. – Я почему-то всегда знаю, что это – я.

Глава 25

Вику отпустили домой вечером. Большаков положил перед ней лист бумаги, ткнул пальцем в нужную строчку и хмуро произнес:

– Распишитесь вот здесь. Я отпускаю вас под подписку о невыезде. Вы не имеете права покидать пределы города и обязаны явиться ко мне по первому требованию.

В кабинете находился еще один человек. Вика обернулась к нему, но он тут же отвернулся, словно все происходящее его нисколько не интересовало.

– А что с Олегом? – спросила Вика.

– Он останется у нас, – ответил коротко Большаков и добавил, чтобы хоть как-то смягчить сказанное: – Пока, до выяснения всех обстоятельств дела.

Вика вышла из кабинета. Тот самый незнакомый человек, которого она видела в кабинете, нагнал ее уже на лестнице.

– Я могу с вами поговорить?

– О чем? – спросила Вика почти испуганно.

– Об Олеге Козлове.

– Я рассказала все, что знала.

– Вы рассказали сотрудникам милиции. А я в милиции не работаю.

– Кто же вы тогда?

– Я человек, который хочет помочь Олегу.

Вика посмотрела на собеседника с сомнением.

– Я врач, – пояснил Хургин. Иначе она не сказала бы ему ни слова.

– Врач? – удивилась Вика.

– Да. С Олегом происходят непонятные вещи. Все эти сны… Вы слышали о них?

– Да.

– От Олега?

– Он мне рассказывал.

– Вы давно его знаете?

– Нет.

– А как состоялось ваше знакомство?

– В библиотеке.

– Вы пишете диссертацию, как и он?

– Нет, – несмело улыбнулась Вика. – Я в викторине участвовала. И на один из вопросов не знала ответ. Так и оказалась в библиотеке.

– С чего началось ваше знакомство?

– С недоразумения. Я, кажется, заняла любимое место Олега.

– У него было свое любимое место?

– Да, в углу. Там так уютно. Ты как бы отгорожен от остальных читателей, такое уединение. Очень удобно.

– А Олег любил уединение?

– Думаю, что да.

– Он по натуре отшельник?

– Да. Хотя… – Вика задумчиво посмотрела вдоль улицы. – Он мне однажды сказал, что стал бояться одиночества.

– Стал бояться? – уточнил Хургин. – Или боится все время?

– Мне кажется – стал бояться. Я его прежде не знала, но мне кажется, что он был другим.

– Откуда такая уверенность?

– Не знаю. Я разговаривала с его руководителем…

– С каким руководителем?

– С профессором, под началом которого Олег пишет свою диссертацию. И я поняла из разговора, что Олег изменился в последнее время.

– Как давно это произошло?

– Что именно?

– Изменения в поведении Олега.

– Если я правильно поняла профессора, то пару месяцев назад.

– Был хорошим, стал плохим. Да?

– Что-то вроде этого. Раздражительность, агрессивность. Они появились внезапно и будто ниоткуда.

– Это вам профессор сказал – что ниоткуда?

– Это я сама так думаю. У женщин особое, отличное от мужского восприятие людей, как мне представляется. И когда я с ним общаюсь, мне кажется, что все дурное в нем – не его.

– А чье?

– Не знаю. Оно откуда-то извне. Это не он. Какой-то внешний раздражитель есть. Мне руководитель Олега даже историю одну рассказал – про музыкальный инструмент, который слышимых звуков не производит, но тем не менее сводит людей с ума.

– Что за инструмент такой? – заинтересовался Хургин.

Вика рассказала ему историю, услышанную от профессора. Хургин выглядел задумчивым.

– Что ж, – сказал после паузы. – Интересная история. Как фамилия этого профессора?

– Вольский.

Хургин кивнул и распрощался. Большаков ждал его в кабинете.

– Мне кажется, вы и сами не очень-то верите в виновность Козлова, – сказал Хургин.

– Почему вы так решили?

– Вы эту девушку отпустили, тем самым косвенно признав, что испытываете сомнения. А отпустить Козлова у вас духа не хватает.

– А у вас хватило бы? – мрачно поинтересовался Большаков. – Если на нем четыре убийства и потерпевшая указывает на него?

– Она пережила сильный шок, – напомнил Хургин.

– И у нее в результате мозги набекрень? – нехорошо усмехнулся Большаков.

Но все-таки он, наверное, испытывал угрызения совести, потому что сказал после паузы:

– Я Козлова отправлю на экспертизу. Пусть врачи им занимаются.

Он еще хотел сказать, что единственный шанс для Козлова – если его признают невменяемым, только это спасет его от смертного приговора, но промолчал. А Хургин и сам все понял без слов.

– Козлова вряд ли признают невменяемым, – сказал он. – Хотя симптомы кое-какие есть, но это не шизофрения.

– Он, по-вашему, нормальный? – спросил с сомнением Большаков.

– Не знаю. Но у меня нет ощущения, что он шизофреник, когда я с ним общаюсь. В психиатрической диагностике есть такое понятие – симптом чувства шизофрении, описанный в пятидесятых годах Рюмке. Врач, беседуя с больным шизофренией, должен испытывать своеобразное сопереживание, как бы резонанс возникает. Вот у меня такого чувства нет. Совершенно!

Возникла пауза.

– Я смогу с ним беседовать? – спросил Хургин.

– С Козловым?

– Да.

– Зачем вам это нужно?

– Вы ведь сами попросили меня им заняться, – мягко напомнил Хургин. – Почему же сейчас отталкиваете?

– Никого я не отталкиваю! – сказал раздраженно Большаков. – Делайте что хотите.

Глава 26

Профессора Вольского Хургин представлял себе совсем иначе. Ожидал увидеть высокого, с волевым лицом человека, а его встретил самый настоящий гном. И даже прическа у него как у гнома была – встопорщенные седые волосы. Хургин даже спросил:

– Вы – профессор Вольский?

– Да.

– Я хочу поговорить с вами о вашем аспиранте Козлове.

– Ваши товарищи уже говорили со мной на эту тему.

– Мои товарищи? – удивился Хургин.

– Да. Вы ведь из милиции?

– Я врач.

– Врач? – Теперь пришла очередь Вольского удивляться. – И что же вы хотите узнать о Козлове?

– Нарисуйте его психологический портрет, – попросил Хургин. – Это для вас не затруднительно?

– Хороший парень. Честный, чистый. Искренне увлечен наукой. И то, что ему сейчас пытаются приписать все эти страшные преступления, – полнейшая чушь!

Лицо Вольского, и прежде розовое, теперь совсем раскраснелось.

– Но, говорят, он сильно изменился в последнее время, – осторожно сказал Хургин.

– Кто говорит? – вскинулся Вольский.

– Вы, например.

– Я?

– Да, вы. Вы говорили об этом Вике, подруге Олега. Помните?

Вольский подозрительно посмотрел на собеседника.

– Вы с ней уже успели поговорить?

– Как видите.

Вольский вздохнул.

– Ну, не то чтобы он так уж сильно изменился, – начал осторожно.

– Вы, по-моему, видите во мне врага, – вдруг перебил Хургин.

– Почему вы так решили?

– Вижу. Но вы напрасно опасаетесь меня, Дмитрий Николаевич. Я не желаю Олегу ничего плохого. Я только пытаюсь разобраться в том, что с ним происходит. И помочь Козлову могут только близкие ему люди. Поверьте. Он сейчас совершенно беззащитен, его обвиняют в жутких преступлениях, которых он, возможно, не совершал…

– Он их действительно не совершал!

– Верю. Поэтому я к вам и пришел. В Козлове наступила перемена. Совсем недавно, пару месяцев назад. Так?

– Да.

– Давайте точно эту границу проведем. В чем проявилась необычность поведения Козлова?

– Он потух.

– Потух?

– Да. Потерял интерес к жизни. Что-то его угнетало, мне кажется. Постоянный душевный дискомфорт, чувство тревоги.

– Трема?

– Что? – не понял Вольский.

– Трема. Специальный термин, который используют артисты и психиатры. Вернее даже будет сказать, что психиатры это слово позаимствовали у артистов. Артист стоит за кулисами, ждет выхода на сцену, а в душе – тревога. Глухая, неясная. Волнуется – и сам не может себе объяснить почему. Вот это неопределенное тревожное ожидание и есть трема.

– Да, похоже, – согласился Вольский, подумав. – Олег приходил ко мне, и я видел, что он сам не свой. Но человек ведь не может долго существовать в таком состоянии, обязательно сорвется. И с ним это, конечно, стало происходить. Внезапные вспышки раздражения и прочее в том же духе.

– А раньше такого не было?

– Нет. Он очень спокойный по натуре. Любит тишину и уединение. Даже тему диссертации для себя выбрал такую – чтобы подальше от сегодняшнего дня. Латынь, мертвый язык. Это как на кладбище – памятники стоят, все вроде бы материально, но жизни нет, покой, тишина. Вот это как раз для него.

– Он с интересом работал над диссертацией?

– Да. Хотя не совсем верное определение – с интересом. Скорее, с удовольствием.

– А это разные вещи?

– Конечно. Он получал удовольствие от возможности уединиться, как бы выпасть из сегодняшней жизни. Сам процесс для него был приятен. А было ли интересно… – Вольский развел руками и вздохнул. Он сейчас был похож на взгрустнувшего гнома. – В одну из последних встреч он сказал мне, что не собирается больше заниматься этой диссертацией.

– Почему?

– Не лежит душа – так объяснил.

– А вы как думаете?

– Он просто устал.

– От чего?

– От того, что ему постоянно было плохо. Человек от таких вещей устает быстро. Я не знаю, в чем причина происшедшего с Олегом. Могу только догадываться.

– Внешний раздражитель? Как тот инструмент, который не издает слышимых звуков?

Вольский бросил на собеседника быстрый взгляд.

– Я разговаривал с Викой, подругой Олега, – напомнил Хургин. – От нее я услышал этот рассказ.

– Значит, моя основная мысль вам уже понятна. Да, я думаю, что ничто никогда не происходит просто так. Надо искать, и обязательно найдешь причину.

– А где ее искать?

– Не знаю. Но она есть. Это область, где не все материально. Отношения между людьми, чье-то слово, чей-то взгляд. Ближайшее окружение.

– Но у него, насколько я знаю, нет никого – ни близких родственников, ни друзей. Своего отца он никогда не видел.

– И тем не менее, – пожал плечами Вольский. – Он ведь не в вакууме находится.

– Хорошо, давайте тогда конкретизируем. В жизни Олега произошло какое-то событие, которое на него повлияло?

– Да.

– Но почему он не скажет об этом событии? Это что-то постыдное? Выставляющее его в неприглядном свете?

– Вряд ли, – сказал с сомнением профессор. – Я не представляю, что Олег может быть замешан в чем-то дурном.

– Он не способен на плохие поступки?

– Нет! – твердо сказал Вольский.

– Значит, это не что-то постыдное? Тогда совсем становится непонятно, почему он не скажет, в чем причина? Или это нечто неконкретное? Вот посмотрите, он изменился. Стал раздражительным, вспыльчивым. Может быть, это просто депрессия? Такой возраст, знаете. Человек вдруг оглянется по сторонам и видит, что никого уже нет рядом, все далеко вперед ушли. Годы идут, а впереди ничего светлого. А?

– Я бы с вами согласился, если бы не одна подробность: у Олега это началось внезапно, в одночасье. Два дня назад не было, а сегодня – есть. Значит, все-таки причина не в нем самом.

– А в ком? Почему он молчит?

– Я только одно объяснение могу этому найти, – сказал Вольский и поднял глаза на собеседника. – Олег и сам не осознает, в чем причина. Чувствует, что ему плохо, но не знает – почему. А источник где-то рядом с ним.

– Источник чего? – уточнил Хургин.

– Источник зла.

Глава 27

На вошедшем Большакове не было лица. Он выглядел мрачным и потерянным.

– Что-то случилось? – спросил Хургин. Он говорил с пациентом, но Большаков даже не обратил внимания на сидевшего перед врачом человека.

– Случилось, да! – сказал он отрывисто. – Сегодня утром у Виталика случился припадок.

Хургин повернулся к своему пациенту:

– Я оставлю вас на пару минут. Не возражаете?

Взял Большакова под руку, вывел его в коридор.

– Давайте пройдемся, – предложил.

Он хотел, чтобы было движение. Так лучше, это он знал по опыту.

– Все так внезапно произошло. Мы завтракали, и вдруг он заваливается набок, падает со стула…

– Это долго длилось?

– Буквально несколько секунд. Я его подхватил на руки, а он открыл глаза и смотрит на меня непонимающе. Ничего не помнит, представляете? Только что сидел за столом – и вдруг очнулся на полу, а что было в промежутке – не помнит.

– Как у него ночь прошла?

– Нормально.

– Кошмарные сновидения, удушье – ничего такого не было?

– Нет. Он бы мне сказал.

– А утром ничего подозрительного не было? Может быть, какие-то странности в поведении. Или головокружение. Не жаловался?

– Нет.

– И жена ничего не заметила?

– Нет, – ответил Большаков мрачно. Его интонация не укрылась от Хургина.

– У вас конфликты с женой?

– Какое это имеет отношение?

– Если я спрашиваю – значит, имеет.

Большаков с сомнением посмотрел на доктора.

– Бывает, не все ладится, – сказал он с неохотой после паузы.

– И скандалы случаются?

– Да.

– Последний раз когда это произошло?

– Вчера.

– Сын в это время находился рядом?

– В соседней комнате.

– Но он видел, что что-то неладное происходит? Скандал был шумный?

– Покричали немного друг на друга. Она пару тарелок разбила. Все как обычно, – грустно усмехнулся Большаков.

– И часто такое случается?

– Скандалы? Пару раз в месяц – это точно.

Они дошли до конца коридора и остановились у окна. Мальчишка на велосипеде распугивал голубей. В конце аллеи шла пожилая пара, старичок тяжело опирался на палку.

– В этом может быть причина, – сказал задумчиво Хургин. – Психическая травма – и вот вам припадок, как реакция организма. Вам кажется, что причина болезни – где-то глубоко в душе ребенка, а на самом деле причина рядом. Просто надо посмотреть вокруг. Вот и Вольский говорил…

– Вольский? – несколько удивленно переспросил Большаков.

– Да, Вольский. Я недавно разговаривал с ним. И он по-своему прав, мне кажется.

Хургин провел ладонью по лицу, будто что-то с него смахнул.

– Приведите завтра вашего сына, – попросил он. – Скрывать от вас не буду: случившийся с Виталиком припадок – крайне тревожный и неприятный факт. Болезнь идет на шаг впереди, быстрее, чем я предполагал. Но и руки опускать не будем. Думаю, все наладится. Только у меня к вам просьба: создайте нормальную атмосферу в семье. Никаких конфликтов, все тихо и спокойно. Иначе я ничем не смогу помочь.

Большаков кивнул и отвернул свое серое лицо.

– Все очень сложно в жизни, – сказал Хургин. – И все взаимосвязано. Только мы эти связи не всегда видим. У вас сложная и тяжелая работа. Вы, измотанный, возвращаетесь домой и скопившееся за день напряжение выплескиваете на жену и – косвенно – на сына. Сейчас у вас тяжелый период, эта история с Козловым не дает покоя, и напряжение все растет и растет. Вы, взрослый человек, этого не замечаете, а ребенок чувствует. Он кошмар жизни пропускает через свой мозг, и мозг не выдерживает, дает сбой. – Доктор посмотрел на Большакова. – Вы для него – злая сила.

– Что? – вскинулся Большаков.

– Это определение профессора Вольского. Он считает, что патологии в состоянии возникают под влиянием внешних факторов. Какая-то злая сила, источник всех бед, раздражитель. Для Виталика такой раздражитель – вы со своими нерешенными проблемами. Для Козлова – кто-то другой.

Большаков при последних словах нахмурился.

– Да, это так, – упрямо сказал Хургин. – С Козловым дело обстоит очень похоже. Должна быть какая-то причина его жутких снов!