Текст книги "Приснись мне, убийца"

Глава 36

Утром Большаков, направляясь на работу, заехал в больницу. Главный врач был на месте. Большакова он встретил с мрачным и несколько виноватым видом.

– Что-то случилось?

– Ваш протеже сегодня ночью буйствовал, – сказал главврач. – Санитары с ним едва справились.

– Я-то думал, что у вас он будет в порядке. Тихий да спокойный. И чтоб никому не мешал. А? Не получается?

– У него симптоматика непонятная, Игорь Андреевич.

– И что же?

– Трудно сказать, какие медикаменты использовать. То за одно схватимся, то за другое.

– Как же вы мне заключение напишете, если не можете разобраться?

– А мы можем вообще написать в итоге – здоров, – сказал, опечалившись, главврач.

– Вы шутите?

– Ничуть. Я не могу написать заключение неконкретное, такое, знаете ли – вообще. Я обязан ему диагноз поставить.

– Так поставьте!

– Но это не так быстро. Он себя ведет адекватно, все в пределах нормы, практически без отклонений, и вдруг – как сегодняшней ночью – всплеск, бредовые переживания. Среди ночи вскочил и кричит: «Я увидел его лицо!»

– Он увидел лицо?! – вскинулся Большаков.

Доктор взглянул на него и неожиданно рассмеялся.

– Извините, – сказал он, смутившись. – У вас сейчас такой вид был…

– Где он сейчас?

– Кто?

– Козлов.

– В палате, под присмотром санитара.

– Проведите меня к нему!

Главврач пожал плечами:

– Идемте.

Длинный безлюдный коридор. Дверь с крошечным окошком. Когда она открылась, Большаков увидел Козлова. Серое, безжизненное лицо на белой подушке.

– Как он? – спросил главврач у санитара.

– Никак, – пожал тот плечами.

Большаков склонился над лежащим человеком. Глаза Козлова были открыты, но в них Большаков не видел жизни.

– Вы меня слышите, Козлов?

Главврач быстрым и ловким движением приподнял веко Козлова, заглянул ему в глаза, и тот сразу же закрыл глаза и отвернулся.

– Все он слышит, – сказал главврач.

– Но почему не отвечает? – встревоженно обернулся к нему Большаков.

– Не хочет. Он сейчас заторможен.

– Сделайте же что-нибудь, чтобы он заговорил.

– Бесполезно. Он заговорит тогда, когда сам этого захочет.

– Значит, он просто не хочет разговаривать со мной? Лично со мной? – уточнил Большаков.

– Да.

Большаков ожесточенно потер ладонью лицо.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Я его друга сюда привезу.

– Друга?

– Ага. Они двое – чуть ли не молочные братья, – нехорошо засмеялся Большаков. – Это ваш коллега, доктор Хургин. Слышали о таком? Он врач и по совместительству местный Шерлок Холмс. Вот пусть он с Козловым и побеседует.

Хургина привезли через полчаса. Он вошел в кабинет главврача медленным, неуверенным шагом и, увидев здесь Большакова, всплеснул руками:

– Что происходит, Игорь Андреевич? У меня приемное время, пациентов целая очередь, а тут приезжает ваш коллега…

– Козлов видел его! – оборвал его тираду Большаков.

– Кого? – не понял доктор.

– Я думаю, он видел лицо убийцы. Сегодня ночью, во сне.

У Хургина отвисла челюсть.

– Он видел убийцу? – переспросил после долгой паузы, все еще не веря.

– Да.

– И кто это?

– Не говорит.

– Почему?

– Не хочет. Так мне знающие люди объяснили. Может быть, вы попробуете?

– Где он сейчас?

– В палате.

– Хорошо, – согласился Хургин. – Но у меня одно условие: я буду с ним беседовать с глазу на глаз.

– Пусть будет так, как вы хотите, – произнес Большаков, после чего добавил насмешливо: – Надеюсь, вы потом поделитесь со мной информацией?

Хургина проводили в палату. Главврач показал жестом санитару – уйди! – и тот вышел, оставив Хургина и Козлова вдвоем.

– Здравствуйте, – сказал доктор. – Ваши друзья передают вам привет.

Козлов никак на это не отреагировал.

– Я даже разыскал Колю Артемьева, того, что на Севере сейчас живет. Разговаривал с ним по телефону, он интересовался вашими делами и передавал привет.

Никакой реакции. Глаза открыты, но эмоций никаких.

– И Богучаров о вас беспокоится. Может быть, ему приехать к вам, навестить?

Не достучаться. Это его не интересует. Совершенно. Ушел в себя, замкнулся. Значит, действительно что-то произошло ночью.

Хургин склонился низко-низко, к самому лицу лежавшего перед ним человека, так что даже в одно мгновение укололся о трехдневную небритую щетину, и негромко сказал:

– Олег! Я вам помогу, поверьте. Я вас вытащу отсюда. Вы мне верите?

И увидел, как дрогнули ресницы Козлова. Первая реакция. Уже обнадеживает.

– Я разберусь в том, что происходит. Все не так безнадежно. Я с вами. Я на вашей стороне.

Из глаз Козлова потекли слезы. Казалось, он не плачет, просто сами собой побежали тоненькие ручейки.

– Я его видел, – сказал Козлов.

Он сказал так тихо, что доктор едва расслышал произнесенное.

– Сегодня ночью видел. Опять убивал. И там, в доме, было зеркало… – Козлов говорил почти шепотом, медленно, будто лениво. – И заглянул в то зеркало.

– Кто заглянул? – уточнил Хургин.

– Убийца. И я увидел лицо в зеркале.

– Кто? – воскликнул Хургин, не в силах уже сдержаться. – Чье лицо вы там увидели? Кто убийца?

И Козлов ответил мертвым от бесчувствия голосом:

– Я. Мое лицо было в зеркале.

Глава 37

На Большакова было страшно смотреть. Он посерел лицом и выглядел не лучше Козлова. Близнецы. Сидели друг против друга и внешне были очень похожи, только один не мог пошевелить руками – длинные рукава смирительной рубашки, надетой еще ночью, были связаны за спиной.

– Это было как прежде? – спросил Большаков. – Ты все видел в подробностях?

– Да.

– Кто был на этот раз?

– Старуха.

– Почему именно старуха?

– Не знаю.

– Но ты там, во сне, шел именно к ней?

– Да.

– Значит, знал ее прежде?

– Да.

– Откуда?

– Не имею представления.

– Хорошо, давай из сна вернемся сюда, в твою обычную жизнь. Здесь, не во сне, ты эту старуху знаешь?

– Нет.

– А во сне?

– Да, знаю.

– Как ее зовут?

Козлов пожал плечами.

– Но ведь ты говоришь, что знаешь ее.

– В лицо знаю.

– Давно? Знаешь ее давно?

Козлов задумался. Он даже наморщил лоб, и все лицо у него сразу сморщилось, словно печеное яблоко. Очень неприятное зрелище. Большаков поспешно отвел глаза.

– У меня такое чувство, что я узнал ее недавно.

– Как ты познакомился с ней?

– Не знаю. Там, во сне, я видел себя уже подходящим к ее дому.

– Адрес! – быстро сказал Большаков.

– Где-то на окраине. Там такой пустырь еще…

Большаков тяжело вздохнул. Он оттого так мучился, что уже успел позвонить в управление, дежурному, и тот ему доложил, что ночь прошла сравнительно спокойно и убийств не зафиксировано. Этой смерти, которую Козлов увидел во сне, не было. Или попросту еще не обнаружен труп. И от этой дилеммы Большакову было плохо, его била дрожь, которую он скрывал с неимоверными усилиями.

– Частный сектор, да?

– Да, – сказал Козлов.

– Итак, ты туда пришел. Что дальше?

– Вошел в дом.

– Как?

– Через дверь.

– Она была открыта?

– Закрыта на щеколду изнутри.

– А как же ты попал в дом?

– Я выбил дверь ногой.

– И не боялся, что услышат?

– Она глухая.

– Кто, хозяйка?

– Да. Эта старуха, к которой я шел.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, – пожал плечами Козлов.

– Ладно, дальше.

– Я вошел в дом. Прошел в комнату, где спала эта женщина, и убил ее.

– Как?

– Ножом.

– Кто-то еще был в доме?

– Нет.

– Ты уверен в этом?

– Да.

«Потому труп и не обнаружен. Женщина жила одна. И если все это произошло в действительности, пройдет несколько дней, прежде чем соседи поднимут тревогу».

– Как выглядит дом?

– Обычный. Две или три комнаты, летняя веранда.

– Как он внешне выглядит? Меня это интересует.

– Кирпичный, шиферная крыша.

– Кирпич красный?

– Да, красный.

– А об этом ты откуда знаешь – как выглядит дом снаружи? Дело ведь ночью происходило.

– Мне кажется, что я был там днем прежде.

– В жизни?

– Нет. Во сне. Когда я шел к дому ночью, у меня было чувство, что я уже туда приходил. Незадолго до случившегося.

– Зачем?

– Зачем я приходил?

– Да. Причина какая-то должна быть.

Козлов задумался. Даже закрыл глаза. После долгой паузы покачал головой:

– Нет, не могу сказать. Какая-то пустота в голове.

– Думай! – резко произнес Большаков. – Зачем ты приходил туда раньше?

– Наверное, чтобы осмотреть это место.

– Место будущего преступления?

– Да.

– Значит, улица эта тебе знакома?

– Я шел по ней довольно уверенно, – сказал медленно Козлов, вспоминая свои ощущения. – Хотя и было темно.

– Вспоминай! Как она выглядит, эта улица?

– Окраина…

– Я знаю, что окраина! Ты уже говорил! Что там было?

– Пустырь…

– Говорил!

– Железная дорога! – вспомнил Козлов. – Точно, поезда ходили! Сразу за пустырем!

Большакова будто пружиной подбросило.

– Вставай! – Он схватил Козлова за плечо и потянул за собой к двери. – Едем! Ты покажешь мне эту улицу! Ты узнаешь ее!

Его слова звучали как заклинание. И со стороны он был похож на безумца. Точная копия Козлова.

Глава 38

Козлова посадили в машину как был – в смирительной рубашке. Рядом с ним на заднем сиденье пристроился высокий неразговорчивый парень, которого Большаков называл Колей, а сам Большаков сел впереди, рядом с водителем, скомандовал отрывисто:

– Едем!

Водитель завел двигатель, машина выкатилась с больничного двора, и только тогда Большаков определил маршрут:

– Вези на Кругляковку. На самую окраину, туда, где железная дорога. Знаешь?

Водитель кивнул. Большаков в открытое окно мрачно рассматривал дома и прохожих. Все в машине молчали, и только было слышно, как тяжело дышит Козлов. Большаков даже обернулся к нему, смерил недружелюбным взглядом, но ничего не сказал.

Приехали на Кругляковку – старый городской район, застроенный одноэтажными домами.

– Поезжай вперед, – сказал водителю Большаков. – Нам нужна последняя улица.

Он вдруг резко обернулся к Козлову и спросил:

– Ведь так?

Тот посмотрел на Большакова затравленным взглядом и промолчал. Большаков скрипнул зубами, отвернулся.

Выехали к окраине. Улица тянулась слева направо. Впереди раскинулся пустырь.

– Узнаешь? – спросил Большаков, не оборачиваясь, но Козлов не ответил, и ему пришлось повторить вопрос, возвысив голос: – Узнаешь?

– Нет, – сказал негромко Козлов.

– Поезжай направо, – скомандовал водителю Большаков. – Проедем всю улицу до конца, а потом вернемся.

Дома, мимо которых они проезжали, оставались справа. Большаков повернул голову и напряженно всматривался в окна домов, только предварительно уточнил у Козлова:

– Красного кирпича дом? С шиферной крышей?

– Да.

Они здесь все были сложены из красного кирпича. После третьего или четвертого дома Большаков обернулся к Козлову:

– Узнаешь?

– Нет.

Козлов выглядел плохо. Его лицо посерело еще больше, и в глазах читались безумие и тревога, и когда Большаков увидел этот взгляд, у него и самого сердце сжалось, и стало трудно дышать. Он вдруг понял, что Козлов сейчас смертельно боится – еще и сам, наверное, не уверен на все сто, что все с ним происходящее – правда. Надеется, что все как-то образуется само собой, окажется в итоге неправдой, мифом. Как-то объяснится, и не будет ничего – ни этих жутких снов, ни трупов в реальной жизни. И поэтому сейчас отчаянно трусит, боясь обнаружить дом. Тот самый дом, из сна.

– Этот? – в очередной раз спросил Большаков. – Или вот этот? – Опять обернулся.

Козлов отрицательно качнул головой. Дом за домом. Все – из красного кирпича, и все покрыты шифером.

– Узнаешь дома? – спрашивал Большаков, уже раздражаясь. – Может быть, вон тот?

Козлов за его спиной молчал.

– Саму улицу ты узнаешь?.. Ты немого из себя не разыгрывай! – взорвался Большаков, резко обернулся к Козлову и осекся.

Лицо Козлова из серого стало белым, белее мела, и на всем лице – одни только темные глаза, а в них – ужас. Одно мгновение понадобилось Большакову, чтобы все понять, он заполошно обернулся, стрельнув взглядом вдоль улицы, и закричал шоферу, захлебываясь от охватывающего его возбуждения:

– Разворачивай!.. Едем назад!.. Скорей!..

И пока машина неуклюже разворачивалась на узенькой улочке, дрожал от нетерпения.

– Видел? Видел, да? – допрашивал Козлова; еще и сам не верил, что нашли тот самый дом, но где-то в самой глубине уже знал: это случилось. – Который из них? – кричал Большаков. – Покажи!

Он забыл, что руки Козлова связаны за спиной. Наконец развернулись и медленно поехали вдоль улицы.

– Который? Покажи! Вот этот?

И вдруг увидел дом. При доме – летняя веранда, а ведь Козлов говорил ему как раз – веранда там была. Резко обернулся, выдохнув коротко:

– Здесь?!

А Козлов сидел, закрыв глаза, и в лице не было ни кровинки. Значит, здесь.

Большаков выскочил из машины, бросился к дому, но, будто вспомнив что-то, вернулся, рванул ручку дверцы, за которой сидел Козлов, закричал:

– Выходи! Выходи! Со мной пойдешь! Все покажешь сейчас!

Козлов даже не шелохнулся, его оставили силы, и Большаков схватил Козлова за руку, вытащил из машины. Подбежал, сохраняя невозмутимое выражение лица, Коля, взял Козлова под вторую руку, и они вдвоем с Большаковым поволокли Козлова к приоткрытой калитке. Он не сопротивлялся, просто ноги его не слушались и волочились по земле. Коля распахнул калитку ударом ноги. Гревшаяся на солнышке кошка испуганно метнулась прочь, и когда Козлов увидел эту кошку – застонал и забился.

– Что?! – закричал Большаков, бешено вращая глазами. – Узнал?! То самое место, да?!

Они едва ли не бегом миновали двор, обогнули угол дома. Дверь, ведущая в дом, была распахнута. Последние силы, казалось, оставили Козлова. Он обмяк и повис на руках своих спутников, но, едва они попытались ввести его в дом, забился и закричал.

– Вперед! – рычал Большаков.

Крупные капли пота стекали по его лицу, хотя на улице было не жарко. Коля рукой обхватил Козлова за шею, тот захрипел и перестал сопротивляться. Его втащили в дом, миновали веранду, первую комнату, где не было ничего интересного, переступили порог второй комнаты и остановились. Козлов уже не хрипел, но глаза были закрыты, и он тяжело дышал. Прошло много, очень много времени – так им всем показалось, и Козлов наконец открыл глаза. Они стояли в полутемной комнате, единственное здесь окно было завешено каким-то покрывалом, и в этом сумраке на кровати угадывался силуэт лежащего человека.

Большаков наконец не выдержал, подбежал к окну, сорвал покрывало, и теперь они уже все видели очень отчетливо.

Убитая лежала лицом вверх, ее глаза были открыты, а грудь покрыта запекшейся кровью. Кровь была везде – на трупе, на постельном белье, на стенах.

Большаков повернул голову. Он делал это медленно-медленно, как робот-убийца в фантастическом фильме ужасов. Потом, не сводя с Козлова взгляда, все так же медленно приблизился к нему.

– Видел? – спросил он свистящим шепотом. – Ты все это видел? Знал, как это происходило?

В его взгляде плескалось безумие. Козлов, испугавшись, хотел отступить на шаг, но не мог, ноги ему не повиновались, он был сейчас парализован, а в следующий миг Большаков ударом страшной силы свалил его на пол и стал пинать ногами, крича и брызгая слюной:

– Я тебя убью! Ты не можешь жить! Это из-за тебя все! Из-за тебя! Скажи, как ты это делаешь?! Как ты их убиваешь?!

Руки у Козлова были связаны, и он даже не мог прикрыть голову. Большаков специально не метил в голову, но несколько ударов нанес, разбив Козлову лицо, и теперь брызги крови разлетались по полу, усеивая его дождевыми каплями.

– Не надо, Игорь Андреевич, – попросил Коля. – Вы его покалечите.

Но Большаков не мог остановиться:

– Ты все мне скажешь! Все, что мне нужно! Иначе сдохнешь! Сдохнешь! Сдохнешь!

Коля обхватил руками Большакова и оттащил его от лежащего без чувств Козлова. Большаков тяжело дышал. Он был страшен сейчас: налившиеся кровью глаза, перекошенный рот.

– Не надо, Игорь Андреевич, – опять произнес Коля. – Все нормально уже. Все хорошо.

– Все очень плохо, Коля, – сказал хриплым голосом Большаков и устало закрыл глаза.

Ему сейчас было очень страшно, только он не мог в этом никому признаться. Даже самому себе.

Глава 39

Хургин приехал в управление вечером. Что-то здесь изменилось, как он понял, – ему долго не выписывали пропуск, и даже разговор по телефону с Большаковым поначалу ничего не дал. Тот ссылался на занятость, явно уклоняясь от встречи, и в голосе собеседника Хургин улавливал тщательно сдерживаемое раздражение.

– У меня важные сведения, – настаивал Хургин. – Есть кое-какие соображения.

Он ожидал, что Большаков что-то ему на это ответит, а слышал в телефонной трубке одну лишь тишину.

Переговоры продолжались долгие десять минут, и наконец Большаков сдался. Позвонил в отдел пропусков, и Хургин смог пройти в управление.

Большаков был в своем кабинете один. Не поднялся из-за стола, когда вошел Хургин, лишь взглянул мрачно исподлобья и коротко кивнул.

– Я хотел узнать о ночном происшествии, – сказал Хургин. – Об этом сне. Удалось что-нибудь узнать?

Вместо ответа Большаков извлек из стола небольшой конверт и высыпал на стол пачку фотографий. Убитая женщина была сфотографирована в разных ракурсах.

– Значит, все правда? – спросил, бледнея на глазах, Хургин.

– Да. Убита прошлой ночью. Три ножевых ранения.

Большаков выглядел уставшим и старым.

– Как Козлов?

– А? – поднял глаза Большаков.

– Что с Козловым, я спрашиваю.

– Под присмотром врачей.

– Плох? – сказал понимающе Хургин.

– Да.

Большаков сгреб фотографии в конверт, конверт спрятал в сейф.

– Его эти истории окончательно доконают, – сказал Хургин.

– Вы мне хотели что-то сказать, – напомнил Большаков.

Он не мог говорить о Козлове спокойно.

– Теперь уже окончательно понятно, что это не он, – сказал Хургин. – То есть он лично в этом не участвует. Но как-то связан с происходящим.

– Интересная мысль, – признался Большаков. – Как это она раньше мне в голову не приходила?

Произнесено все было очень спокойно и деловито, но Хургин уловил тщательно скрытую издевку. Он сделал вид, что не обиделся.

– Вольский, научный руководитель Козлова, предположил, что есть какой-то фактор, внешняя сила, воздействующая на Олега. Причем, по его мысли, эта сила может быть вовсе не материальной.

– Дух, – предположил Большаков. – Телепатия. Обычное дело. Я и сам этим иногда балуюсь.

– Вы напрасно иронизируете.

– Я не иронизирую! – неожиданно взорвался Большаков. – Мне вовсе не до шуток сейчас! У меня каждую неделю по нераскрытому убийству прибавляется из-за этой сволочи.

Он даже побагровел – так сильно кричал. Он был готов сейчас выставить доктора за дверь.

– Вам в это трудно поверить, но Вольский, по-моему, прав, – торопливо заговорил Хургин. – Это единственный способ для нас – проверить, что подобное действительно существует.

– Что существует? – крикнул Большаков. – Телепатия?

– Я не говорю сейчас о телепатии. Просто внешнее воздействие. Я много нового узнал о Козлове. Вы знаете, что он очень восприимчив? Впечатлительный, у него все на эмоциях. Понимаете? Не от разума идет, а от чувств. И это означает – что?

– Что? – зло спросил Большаков.

– Он способен впитывать информацию, чувства, да что угодно. Он как чувствительное принимающее устройство. Что-то подобное и вы испытываете, наверное…

Большаков при этих словах дернул головой, будто его пронзило током. Хургин заметил это и добавил успокаивающе:

– Ну не совсем именно так вы все чувствовали. Не так отчетливо, грубее. Но все равно похоже. Я поясню. Вот вы заходите в помещение, где много людей собралось. Они, эти люди, к вам относятся негативно. Не любят вас за что-то. И вот когда вы вошли, они все разом оборачиваются и смотрят на вас, но никто ни слова не произносит. Просто смотрят – и все. А вы недоброжелательную атмосферу все равно чувствуете. Она будто в воздухе разлита. Ну, бывало такое с вами? А?

Большаков мрачно молчал.

– И под этими их недоброжелательными взглядами вам так неуютно становится, так плохо, что даже дыхание перехватывает. Ведь испытывали такое? Правда?

– Ну, допустим, – процедил сквозь зубы Большаков.

– Вот видите! – торжествующе произнес Хургин. – Ведь никто из присутствующих и слова не промолвил, а вы ощутили эту недоброжелательность. Она вошла в вас, вы ее ощутили в себе. То же самое происходит с Козловым.

И опять Большаков вздохнул. Одно упоминание о Козлове выводило его из себя.

– Хорошо, допустим, – сказал он после долгой паузы. – И что дальше?

– Надо искать!

– Что искать?

– Причину происходящего с Козловым!

– И вы думаете, найдете эту причину?

– Надеюсь.

– А она есть?

– Есть, – твердо сказал Хургин. – Я за последнее время разговаривал со многими людьми, знавшими Козлова. Такие, знаете, беседы – иногда просто ни о чем. И вот постепенно складывается картина. Каждый разговор – будто часть мозаики, я эту мозаику составляю, составляю, и вдруг получается картина, портрет. Я в этот портрет всматриваюсь и вижу, что уже близок к разгадке. Что-то было во всех этих разговорах такое, что способно нам открыть глаза на происходящее.

– И что же это?

– Не знаю, – пожал плечами Хургин.

Он даже в первый момент смутился, но почти сразу горячо заговорил:

– Что-то было! Уверен! Я сейчас все эти разговоры перебираю в памяти и вижу, что где-то прошел мимо разгадки! Что-то такое в разговоре промелькнуло, чему я не придал значения или не так истолковал, но я был близок к этому, совсем рядом прошел.

– Будете искать?

– Да.

– Желаю удачи.

Опять в голосе собеседника Хургин услышал издевку. И, наконец-то обидевшись, доктор сказал упрямо:

– Да, буду искать!

– И вы даже знаете, где надо искать? – изобразил интерес Большаков.

– Где-то совсем в недавнем времени. Месяца три назад, не больше. Что-то тогда в его жизни произошло.

– Что же именно?

– Не знаю. И допускаю, что и сам Козлов этого не знает. Надо еще по его окружению пройтись. Кто-то рядом с ним должен быть. Тот, кто на него воздействует.

– Это конкретный человек? Или дух? – позволил себе улыбнуться Большаков.

– Думаю, конкретный человек.

– Кто-то из тех, кого мы знаем?

– Трудно сказать. Возможно, что и нет.

Помолчали. Хургин выглядел печальным.

– И еще в его детстве я хочу покопаться, – сказал он после долгой паузы. – Может, там еще что-то выплывет.

– А что, есть конкретные мысли?

– Нет, – честно признался Хургин. – Но детством стоит заняться. Те годы для Козлова имеют значение. И он считает, что только то, что с ним в детстве происходило, – это и была настоящая жизнь.

– Он сам вам об этом сказал?

– Нет. Просто я обратил внимание, что в его фотоальбоме собраны только детские фотографии. Понимаете? Нет снимков из его, например, студенческой жизни.

– Почему?

– Я тоже этим вопросом задался. И даже у его товарищей по институту интересовался. Они сказали, что Козлов эти снимки никогда не брал, даже если он сам на них присутствовал. Они не представляли для него ценности. Не интересовали. Только то, что было в детстве, интересно. Тогда еще была жива мать. Другая жизнь. Хорошая жизнь. Там, при матери, он и был настоящим. А теперь все не то. И никто ему не нужен. Ушел в свою латынь, как в монашеский скит. Спрятался, скрылся от людей. Так что его детство – тоже очень интересная пора. Может быть, там разгадка всего?

– Вы так думаете?

– Не уверен, – признался Хургин. – Но кто знает? – Он наконец согнал с лица выражение задумчивости. – Я хотел бы поговорить с Козловым.

– О чем? – вскинулся Большаков.

– О нем. О том, что происходит.

– Нет! – резко сказал Большаков.

– Почему?

– Нет! Его обследуют, и пока обследование не закончится, ни один человек к Козлову не будет допущен! Ни один!

Козлов лежал в своей палате со сломанным ребром и многочисленными следами побоев. Но Большаков не мог сказать об этом своему гостю.