Текст книги "Приснись мне, убийца"

Глава 19

Доктор Хургин обрадовался Большакову как родному.

– О! – сказал он. – Вижу явный прогресс. Вы посвежели.

– Неужели? – удивился Большаков и посмотрелся в зеркало, висевшее в кабинете врача.

– Определенно, – заверил Хургин.

– Стрессы мои отступили.

– Есть причина?

– Думаю, да. Поймали убийцу, и у меня теперь снова тридцать шесть и шесть. Хоть в космос лети.

– А в чем задержка?

– Начальство не пускает, – засмеялся Большаков. – Говорят – раскрути сначала этого маньяка, после полетишь. – Согнал с лица улыбку. – А я к вам за помощью, доктор. – Провел ладонью по лицу, раздумывая, как бы все рассказать покороче. – Убийца ваньку на допросах валяет. Несет околесицу, прикидывается идиотом. Мы его на освидетельствование отправим, за этим дело не станет, но пока, предварительно, не могли бы вы на него взглянуть?

– Зачем?

– Это ваш профиль, доктор. Вы этих симулянтов ведь чувствуете за версту. От вас ничего не требуется: я буду вести допрос, а вы тихонько посидите в уголочке, понаблюдаете. Мне ваш совет нужен, как с этим типом обращаться. С ним сладу нет, и я не знаю, честно говоря, как к нему подступиться.

– Он изображает из себя ненормального?

– Да. Этакий лунатик. Ночью спит в своей постели, видит жуткие сны, в которых он кого-то убивает, а утром просыпается, и все у него нормально. А потом обнаруживается, что убийства эти существуют в действительности. Но он ничего не помнит. А? – Большаков посмотрел на доктора. – Неплохо придумано?

– Провалы в памяти едва ли не каждый второй из такого рода клиентов демонстрирует, – сказал Хургин. – Не знаю, не помню и все такое прочее. На Нюрнбергском процессе один из нацистских бонз такую комедию разыграл. Сидел в зале суда с отсутствующим видом, будто его происходящее не касается. Не помню, мол, ничего, память отшибло – и спроса с меня нет. Но его на чистую воду быстро вывели.

– Каким образом?

– Посадили в просмотровом зале одного и стали ему кинохронику крутить. Вот он парад принимает, вот с Гитлером о чем-то беседует. В общем, его прежняя жизнь, где он был в силе. Приятные воспоминания, он даже прослезился, смотрел с улыбкой умиления на себя прежнего. А его тем временем снимали скрытой камерой. Пленка потом и послужила доказательством, что он все помнит, ничего не забыл.

– Ловко! – сказал Большаков. – Но с этим сложнее все.

– Почему?

– Он не говорит, что у него память отшибло. Наоборот, все помнит. Но утверждает, что видит все во сне. Этакое раздвоение личности.

– А может, и вправду он что-то такое во сне видел?

– Ну что вы, в самом деле, – поморщился Большаков. – Его девушка опознала, на которую он напал. Картина абсолютно ясная.

– Хорошо, я посмотрю на него, – согласился Хургин.

– Когда мы сможем это сделать?

– Завтра, например.

– Но только в первой половине дня.

– Как скажете… А как он вам самому показался? – неожиданно спросил Хургин.

– Кто?

– Убийца.

– Нормальный парень. Аспирант.

– Аспирант? – изумился Хургин.

– Да. Филолог.

– Ну надо же. Мир перевернулся. Чеховы и Толстые взяли кистени и вышли на большую дорогу. Что с тобой, Русь? Чего ради он убивал, кстати?

– Из-за денег. Банальные грабежи.

– Я совсем перестал понимать жизнь, – признался Хургин. – Иногда хочется заснуть и не просыпаться.

Глава 20

В Козлове была какая-то заторможенность. Он вошел медленно в кабинет, так же медленно преодолел расстояние от двери до стула.

Хургин сидел в углу и внимательно рассматривал вошедшего. Козлов бросил на незнакомого ему человека быстрый взгляд и тут же опустил глаза.

– Побеседуем, – предложил Большаков.

Он брал инициативу на себя, и Хургин мог наблюдать за Козловым в естественной обстановке.

– В прошлый раз мы остановились на твоих снах. Я так и не понял: ты в подробностях все видишь?

– Да.

– Всю обстановку в квартире, отдельные предметы?

– Да.

Каждый раз Козлов, прежде чем ответить, выдерживал паузу. Казалось, что даже самый простой ответ дается ему нелегко. Не то чтобы он раздумывал, как ему выгоднее было ответить, а просто не знал, что сказать, выискивал где-то в глубинах памяти вот это простое слово «да».

– И себя тоже видишь?

– Где?

– В своих снах?

– Нет.

– А откуда же ты знаешь, что это ты? – удивился Большаков.

Этот вопрос совершенно поверг в уныние Козлова. Он долго раздумывал, явно не зная, что ответить.

– Просто знаю, что это я, – ответил он мрачно.

– Подруга твоя, Ольшанская, показывает, что ты среди ночи вскочил, якобы увидев во сне убийство. Было такое?

– Было.

– А дальше что?

– Когда это – дальше?

– Ты ведь опять потом заснул. Заснул?

– Да.

– А продолжение сна видел?

– Нет.

– А что ты видел?

– Я видел…

Козлов едва начал фразу и тут же ее оборвал. Сидел на стуле, сжавшись в комок, будто хотел стать еще меньше, чем был на самом деле.

– Ну! – нетерпеливо произнес Большаков.

– Я не помню, о чем мы с вами говорили, – сказал Козлов.

– Когда говорили?

– Только что. Мысли оборвались. Какая-то пустота в голове.

Большаков бросил красноречивый взгляд на притаившегося в углу доктора – каково, мол? Потом сказал, демонстрируя ангельское терпение:

– Мы говорили о твоих снах. Ты в них видел все подробности происходящего. Но если тебя будили неожиданно…

Козлов вдруг закрыл лицо руками и замотал головой:

– Я нить разговора теряю. Вот слушаю вас сейчас и не могу за словами уследить.

– Скажите, а как вы общаетесь со своими близкими? – неожиданно подключился к разговору до сих пор безмолвный Хургин.

Козлов медленно обернулся и посмотрел на доктора.

– Вы женаты? – спросил Хургин.

– Нет.

– У вас есть близкие друзья?

– Нет.

– Ну хоть кто-нибудь, с кем вы встречаетесь достаточно часто?

– Вольский.

– Это кто?

– Профессор. Мой научный руководитель.

– Вы ему симпатизируете?

– Да.

– И у вас хорошие отношения?

– Не совсем.

– Почему?

– Из-за моей диссертации, наверное.

– А что такое с вашей диссертацией?

– У меня пропал интерес к работе.

– Апатия, да? Ничего не хочется делать?

– Да.

– И начались конфликты с этим вашим профессором, – сказал понимающе Хургин.

– Да.

– Давно?

– Нет, не очень.

– А точнее можно определить этот срок?

– Два месяца, наверное.

– Два месяца, как вы поссорились? – уточнил Хургин.

– Нет, поссорились мы совсем недавно.

– А что такое вот этот ваш срок – два месяца?

– Два месяца назад у меня пропал интерес к работе.

– Вот так сразу?

– Да.

– В одно мгновение? – не поверил Хургин.

– Да.

– Проснулись в одно утро и решили, что все?

– Что – все? – переспросил Козлов и даже наморщил лоб, пытаясь сообразить, что к чему.

– Мы говорили о вашей диссертации, – напомнил Хургин. – И о том, что у вас пропало желание работать над ней.

– Ах да, – вспомнил Козлов.

– Так почему вам не хотелось над ней работать?

– Не знаю. Не могу объяснить.

Козлов неожиданно приподнялся на стуле и горячо заговорил:

– Вы должны во всем разобраться! Я вижу ваши глаза, такие глаза бывают только у умных и благородных людей, и я вам верю! Это так просто – выслушать меня и понять, что я говорю правду!

Он резко опустился на стул и закрыл глаза, почему-то покраснев.

– Что я говорю! – произнес после паузы. – Простите меня. Это какой-то бред. Все происходит помимо моего желания. Я хочу сказать одно, а на деле получается совсем другое.

– У вас когда-нибудь черепно-мозговые травмы были?

– Нет.

– И в детстве?

– И в детстве.

– И еще вопрос: вы пьете?

– Вы об алкоголе говорите?

– Да.

– Почти не пью.

– Почти – это как?

– А норма какая?

– Рюмка.

Козлов отвечал как автомат. На лице эмоции практически не отражались. Хургин выразительно посмотрел на Большакова. Тот кивнул в ответ и вызвал конвой. Козлова увели.

– Каков фрукт! – сказал Большаков. – Что скажете?

– Скажу, что требуется серьезное обследование.

– А предварительно?

– Затрудняюсь что-либо сказать.

Большаков почти разочарованно посмотрел на доктора.

– И все-таки, – пожал плечами Хургин. – Что-то из симптоматики, конечно, есть. Заторможенность, обрывочность мышления, внутренний разлад, конфликты с окружающим миром.

– Так он болен, по-вашему? – не поверил Большаков.

– Есть вещи, которые заставляют посмотреть на него внимательнее, – сказал осторожно Хургин. – Если у него пустота в голове, он плохо понимает, о чем ему говорят, хочет сказать одно, а вместо этого получается другое – это типичное проявление синдрома Кандинского-Клерамбо. И, возможно, у него определят-таки шизофрению. Но… – Хургин развел руками. – Есть один момент, который заставляет меня усомниться в болезни этого человека.

– Что именно? – заинтересовался Большаков.

– Слишком внезапно у него все началось. Вот эти два месяца, о которых он говорит, – я этому не верю. Не бывает так, чтобы до поры все было хорошо, а утром человек вдруг проснулся шизофреником. Здесь у меня сомнения.

– И что же делать?

– Освидетельствование проводить. Раствор барбамила внутривенно – и у него симптоматика раскроется во всей красе.

– Значит, пока ничего не можете сказать?

Глава 21

Лестницу он обнаружил случайно, когда присматривал для себя место, с которого можно было наблюдать за квартирой. Уже в темноте, когда село солнце, он взобрался на крышу старого сарая и здесь наткнулся на лестницу. Она была деревянной и легкой, и он вдруг понял, что все его проблемы решены. Квартира, та самая, располагалась на втором этаже, и если лестницу приставить к стене дома, можно легко попасть на нужный ему балкон.

Двор – не проходной, тупиковый, и люди здесь появлялись редко. Проходили торопливо и скрывались в одном из двух подъездов, а он лежал на теплой после дневного солнца крыше сарая и терпеливо ждал. В окнах нужной ему квартиры горел свет, но он не видел, что происходит внутри, из-за усеянных яркими цветами штор, только кухню шторы не закрывали, но там и не было никого.

Он долго лежал без движения, а когда почувствовал, что его левая рука затекла, повернулся, и это получилось у него как-то неловко. Он ощутил нож в кармане брюк – тот уперся ему в ногу жестким бруском – и даже поморщился. В окне кухни вдруг мелькнул силуэт человека, и он приподнялся на локте, чтобы лучше его рассмотреть. Да, тот самый. Молодой, симпатичный, безутешный. Но почему у него свет горит во всех комнатах? Кто-то есть, кроме него? Гости? Это было бы неприятным открытием.

Человек тем временем раскупорил бутылку с пивом и вышел из кухни, погасив при этом свет. А через четверть часа погас свет и в комнатах.

Он взглянул на часы. Половина двенадцатого. Ровно в полночь, если за эти полчаса свет больше не загорится, можно будет начинать.

Загаданные полчаса он выждал минута в минуту и в полночь спустился с крыши сарая во двор, прихватив с собой лестницу. Во всем доме свет был погашен, только в угловой квартире на третьем этаже светилось окно. Он осторожно, стараясь не производить шума, приставил лестницу к балкону и обнаружил, что не ошибся – очень удобно будет подниматься.

На балкон он скользнул тенью. Здесь его поджидал еще один сюрприз: ведущая в квартиру дверь оказалась открытой и легко, без скрипа, отворилась, едва он толкнул ее рукой. Теперь его от квартиры отделяла только массивная штора, он задержался перед ней на мгновение, собираясь с духом, и вошел в комнату.

Пахло пылью и мужским одеколоном. Звуков не было никаких, словно квартира вымерла, но он знал, что здесь должен быть хотя бы один человек – тот самый, которого он видел в окне. Возможно, есть еще кто-то: после прошлого раза, когда обнаружилась девушка, о существовании которой он прежде не подозревал, он был готов к любым неожиданностям.

Он снял ботинки и босиком пошел по мягкому ковру – бесшумно, крадучись. Обошел комнату и убедился, что здесь действительно никого нет.

Дверь в соседнюю комнату была закрыта. Он толкнул ее быстрым резким движением и встал на пороге, всматриваясь в непроницаемую темноту. Нож он уже держал в руке, немного на отлете, чтобы не тратить время на замах в случае чего. Он слышал дыхание человека где-то совсем близко. Прямо перед собой, в двух или трех шагах. Через мгновение, решившись, он пошел вперед, по-прежнему бесшумно ступая, и когда до цели, как ему представлялось, оставалось уже совсем немного, его нога наткнулась на что-то, он замер, но было уже поздно – пустая бутылка упала и покатилась по полу.

– А! – вскрикнул где-то совсем рядом человек.

Он затаил дыхание, но сердце, как ему казалось, стучало настолько гулко, что его биение отражалось от стен. Тот, на кровати, молчал и тоже, наверное, не дышал сейчас, вслушивался, потом зашевелился, успокоившись, но, наверное, не до конца еще успокоился, и было слышно, как он встал с кровати и пошел неспешно по комнате. Совсем рядом прошел, даже его теплое дыхание было слышно и запах пива, который от него исходил.

Он пошел за этим запахом следом, но все не бил человека ножом, потому что его не видел, а бить надо было только наверняка, с первого раза, потому что тот был крепким малым.

К выключателю, как оказалось, шел. Хотел зажечь свет и убедиться, что все-таки никого здесь нет, что привиделось что-то во сне – и только. Вспыхнул свет в люстре – и тогда он ударил. Нож вогнал в тело по самую рукоятку, парень отлетел к стене и сполз по ней, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в гладкие, веселенькой расцветки обои.

– А-а-а!! – закричал в ужасе Козлов и вскочил с нар. Он даже не сразу вспомнил, что находится в камере, все плыло у него перед глазами, и ему стоило немалых усилий сфокусировать взгляд. Только теперь он рассмотрел наконец своих сокамерников, забранное решеткой окно и крашенную грязной краской металлическую дверь. Эта дверь для него была единственным выходом, спасением.

– Он убивает! – закричал Козлов, содрогаясь от охватывающего его ужаса, и забарабанил в дверь. – Откройте! Он опять убивает!

Его лицо было перекошено, и капли пота выступили на лбу, но он ничего этого не замечал, единственной мыслью было – чтобы побыстрее открыли дверь, иначе все, конец, и в следующую минуту его уже не будет в живых.

– Затихни! – рявкнул кто-то за спиной Козлова, но он даже не обернулся, некогда было объяснять, что происходит. Драгоценное время уходило.

– Откройте! – бесновался Козлов. – Отведите меня к Большакову! Я все расскажу! Я опять это видел!

Лязгнул наконец запор, дверь распахнулась. Два контролера выхватили Козлова из камеры, прижали к стене в коридоре.

– Ну? – сказал один из них. – Что такое?

От него исходил тяжелый запах лука.

– Он убивает! Я только что это видел! – торопливо заговорил Козлов.

– Кто?

– Убийца! В квартире на втором этаже! Я видел!

– Где видел? – спросил с сомнением контролер.

– Во сне!

– Во сне?

– Да! Только что! Я спал и видел…

Контролер ударил Козлова резиновой дубинкой в живот, и Козлов согнулся пополам, будто из него, как из надувной куклы, выпустили воздух. Открылась дверь камеры. Козлова втолкнули внутрь, и он упал на грязный кафельный пол.

– Ты доорешься! – пообещал откуда-то сверху контролер.

– Это все правда! Я видел! Он только что опять убил человека! Зарезал его ножом! Сообщите Большакову!

Козлов рыдал, произнося эти слова. Отчаяние и боль душили его.

Глава 22

За окном было сумрачно. Низкие свинцовые облака медленно ползли по небу, готовые вот-вот пролиться дождем. В кабинете у Большакова совсем потемнело, но он не зажигал свет, забыл. Сидел за столом и мрачно рассматривал Козлова. Тот, с серым после бессонной ночи лицом, сжался. Казалось, что если расслабится – тут же задрожит.

– Где именно это произошло? – спросил Большаков.

– Я не знаю.

– Но ведь ты говоришь, что видел.

– Видел, да, – подтвердил Козлов и повел зябко плечами. – Там такой дворик… Непроходной… Зажат со всех сторон какими-то сараями. Все произошло на втором этаже.

– Что произошло?

– Убийство, о котором я вам говорил.

– И кого же убили?

– Парня. Здоровый такой.

– Как он выглядит?

– Кто, парень? Лицо открытое, короткая стрижка. Плечи широкие, говорю же – здоровый.

– В лицо мог бы его узнать, если бы встретил?

– Да.

Большаков веером рассыпал перед собеседником фотоснимки. Разные люди. Только почему-то у всех без исключения закрыты глаза.

– Здесь он есть?

Козлов всмотрелся и почти сразу узнал:

– Вот этот!

– Не ошибаешься?

– Нет!

Большаков стал еще мрачнее, чем был до этого.

– Ты видел, как это происходило?

– Да.

– Расскажи.

– Этот парень спал.

– Который парень?

– Тот, что на фотографии.

– Хорошо, понял. Дальше.

– Он спал. И…

Козлов замолчал. Он не знал, как сказать: «я вошел» или «он вошел». В конце концов решил эту фразу пропустить.

– …проснулся от шума, – сказал. – Бутылка пустая упала и покатилась по полу.

– Какая бутылка? – быстро спросил Большаков.

– Пивная. Из-под импортного пива, пузатенькая такая. Он вскочил и включил свет в комнате. И тогда…

И опять он не знал, как следует говорить. Большаков наконец понял его затруднения.

– И тогда убийца ударил парня, – пришел он на помощь Козлову.

– Да.

– А дальше что?

– Не знаю. Я проснулся.

– Сколько ударов нанес убийца?

– Я видел один.

– В грудь?

– Нет, в спину. Тот парень свет включал – я же уже рассказывал – и даже не успел обернуться.

Козлов вдруг догадался, почему у всех людей на фотографиях закрыты глаза. Они не спят. Мертвы.

– Он погиб? – спросил Козлов, с трудом произнося слова.

– Да.

Это короткое слово прозвучало страшно.

– Значит, все правда? – спросил Козлов упавшим голосом.

– Правда. Его убили сегодня ночью. Все было именно так, как ты рассказываешь.

– Значит, не я! – выкрикнул Козлов. – Не я убиваю! Ведь я в камере был этой ночью! Не я его убил!

– Его, – показал на фотографию Большаков, – не ты убил. Но это не значит, что предыдущие убийства без твоего участия обошлись.

Глава 23

– Телепатия существует, доктор?

– Не знаю. Вряд ли, – сказал с сомнением Хургин.

– Значит, передача мыслей на расстоянии – чушь?

– Чушь.

Большаков вздохнул.

– У вас проблемы? – поинтересовался Хургин.

– Да. Сегодня ночью Козлов поднял на ноги контролеров СИЗО. Ему приснилось убийство.

– И что же? – заинтересовался Хургин.

– Убийство было.

Повисла пауза. Врач изумленно смотрел на Большакова.

– Я разве похож на человека, который любит шутить? – спросил Большаков, раздражаясь.

– Не сказал бы, – откровенно признался Хургин.

Большаков ожесточенно потер лоб.

– Простите, доктор, – сказал он. – В общем, утром обнаружили труп. Соседи увидели приставленную к балкону второго этажа лестницу и вызвали милицию. Молодой парень, ему нет еще и тридцати. Бизнесмен. Я с места происшествия возвращаюсь сюда, а мне докладывают: Козлов рвется на допрос. Он приходит и рассказывает мне все об этом убийстве. Представляете? С подробностями, все как было. Ему это якобы приснилось ночью.

Хургин смотрел на Большакова с сомнением. Наконец спросил, хотя и видно было, что спросил он, уже заранее зная ответ, – как утопающий за соломинку схватился:

– Совпадение исключено?

Большаков покачал головой:

– Исключено. Я перед ним пачку фотографий вывалил. И он мне безошибочно показал того самого парня, что ночью убили.

– А убийство ночью произошло? Этой ночью?

Хургин сделал упор на слове «этой».

– Да. В промежутке между полуночью и двумя часами. Так утверждает эксперт.

– Но Козлов находился в камере, – уточнил Хургин.

– Да.

– И убить, следовательно, не мог.

– Не мог.

– Значит, и предыдущие убийства – не его рук дело?

Большаков при этих словах напрягся.

– Мы сейчас только о сегодняшнем убийстве говорим.

Доктор понял, что Большакову так удобнее – отделить сегодняшнее убийство от предыдущих. По последнему убийству у Козлова алиби, причем абсолютное.

– Вы на него хотите свалить все, кроме сегодняшнего? – спросил Хургин.

– Ну почему же – «свалить»? Там его вина доказана. Стопроцентно. Его опознали.

– Но если он это убийство видел во сне, почему бы не допустить, что точно так же он видел и предыдущие? И не лжет, когда рассказывает о своих снах?

– Да мне на его сны наплевать! – сказал раздраженно Большаков. – У меня есть заключение экспертизы, показания пострадавшей. Для любого суда это достаточные основания к осуждению.

– А что будет?

– Вы о чем?

– Что Козлову будет на суде?

– Не знаю.

– Смертный приговор возможен? – не отступал Хургин.

– Не знаю, – повторил Большаков.

Но по нему было видно, что смертный приговор наиболее вероятен.

– Его убьют ни за что, – сказал Хургин, – даже не попытавшись разобраться.

– А я как раз и хочу разобраться! Помогите мне! Скажите: возможно ли такое?

– Я могу поговорить с Козловым?

– О чем?

– О его снах.

Большаков задумался.

– Это очень непростая история, – сказал Хургин. – Но бывает так, что происходящее непонятно только на первый взгляд. А присмотришься – и выясняется что-то такое, что поначалу ускользнуло. А в этой мелочи и кроется разгадка.

Он почти уговаривал.

– Хорошо, – сдался Большаков. – Давайте попробуем.