Текст книги "Приснись мне, убийца"

Глава 28

В больничной пижаме Козлов выглядел еще более жалким, чем на допросах в кабинете у Большакова. Худая шея. Затравленный взгляд. И еще эта решетка на окне. Хургин вздохнул.

– Как вам здесь? – спросил Хургин.

Козлов пожал плечами, давая понять, что такой вопрос и не предполагает ответа.

– Все это закончится, – высказал осторожный оптимизм Хургин. – Вас обследуют врачи, выдадут заключение…

Он оборвал фразу, потому что до него внезапно дошло: каким бы ни было заключение, оно будет против Козлова. Если его признают больным – не миновать психиатрической больницы и всех связанных с ней неприятностей. Если напишут «здоров» – Большаков засадит его в тюрьму или вообще произойдет худшее.

– Я пришел, чтобы откровенно побеседовать с вами, – сказал Хургин.

Сел за стол напротив Козлова, поставил рядом с собой тяжелый портфель. Козлов наблюдал за ним исподлобья. Взгляд был холоден и колюч.

– Вам Вика передавала привет, – сказал Хургин, пытаясь растопить лед.

– Вы ее видели?

– Да, вчера. Она очень беспокоится за вас.

Козлов промолчал, но что-то дрогнуло в нем, это было заметно.

– И Вольский о вас много спрашивал.

И опять Козлов вздрогнул.

– Вас окружают хорошие люди, Олег, у вас вообще много друзей?

– Нет.

– И у меня, – признался Хургин. – Я заметил, что с возрастом друзей не прибавляется. Все та же компания, идущая с тобой из молодости. С той поры, когда был молод и беспечен, не пытался ничего выгадать и отношения были искренни. А затем уж искренность уходит, друзей ищешь среди тех, кто может пригодиться при случае, – а в результате рядом пустота. – Хургин даже вздохнул, опечалившись. – И у вас так, Олег? Хотя зачем это я спрашиваю – вы еще слишком молоды. Тот самый возраст, когда друзья все-таки появляются. Или я не прав?

– У меня нет друзей.

– Совсем никого?

– Совсем.

– А Вика?

– Это не друг.

– А кто?

Козлов пожал плечами.

– Ладно, не друг, – осторожно согласился Хургин. – Назовем ее просто человеком, который находится рядом. А кто еще рядом с вами? С кем вы общаетесь?

– Практически ни с кем, разве что еще Вольский.

– Ваш руководитель?

– Да.

– Ну должен же быть еще кто-то!

– Нет, – отрицательно качнул головой Козлов. – Я учусь в аспирантуре. Сижу потихоньку в библиотеке, читаю книжки. Мне никто не нужен.

– А прежде?

– Что – прежде?

– Когда учились в институте, у вас были товарищи? Вы приходили на занятия, вас окружали однокурсники. С кем-то из них вы были дружны?

– Нет, – ответил Козлов, подумав.

– А в чем причина? Вас не принимали в свой круг? Или вы сами сторонились?

– Не знаю. Не могу объяснить.

– Отношения с окружающими были хорошие? Или натянутые?

– Ровные.

– Со всеми?

– Да.

– Но кто-то из окружающих был вам более симпатичен?

– Вы мне все друзей подыскиваете, – невесело усмехнулся Козлов. – Не было у меня друзей, говорю же вам.

– И в гости вы никогда ни к кому не ходили?

– Почему же? Ходил.

– К кому?

– К Славику Богучарову, к Артемьеву.

Хургин торопливо делал записи в блокноте.

– Еще к кому? – спросил он.

– Не помню.

– Значит, к этим двоим чаще всего ходили?

– Часто – это сильно сказано. Раза три или четыре, вот и все.

– А к остальным?

– Нет, не ходил.

– Почему? Не приглашали?

– Приглашали. Мне просто не хотелось. Думаю, в этом причина. Мне в одиночестве лучше, чем на людях.

«И профессор Вольский в нем это подметил. Значит, все правда».

– Вы ведь в детском доме воспитывались?

– Да.

Хургин извлек из своего неподъемного портфеля массивный альбом, при виде которого Козлов в изумлении выгнул дугой брови.

– Это альбом с вашими фотографиями, – сказал с несколько виноватым видом Хургин. – Его изъяли при обыске в вашей квартире. Я эти фотографии увидел в кабинете у Большакова и попросил на один вечер, чтобы посмотреть их вместе с вами.

– Зачем? – спросил хрипло Козлов.

– Мне все про вас интересно. Ваше детство, ваши родственники. Вообще все люди, которые вас окружали.

Было видно, что Козлову тяжело. Но Хургин сделал вид, что этого не заметил. Раскрыл альбом и начал неспешно перелистывать страницы.

– Вы любили маму, Олег?

– Да.

Иного ответа и не могло быть. Детство – это там, где мать. После матери только взрослая жизнь. Даже если тебе всего восемь лет.

– Вам ведь восемь лет было, когда она умерла?

– Да.

– Чем она болела?

– Ничем.

– А от чего умерла?

– Погибла в автокатастрофе.

– Вот это ваша мама? – спросил Хургин и показал на фотографию.

– Да.

На снимке молодая симпатичная женщина держала за руку мальчишку в пилотке.

– Это в детском саду нас фотографировали, – пояснил Козлов. – Помню, вечер был. Мама после работы за мной пришла, а там фотограф. Всем желающим делал снимки. Пятьдесят копеек это стоило тогда. Дорого для нас, но мама согласилась.

Эта же женщина на другой фотографии. И еще. И еще. А вот они опять вдвоем. Берег какого-то водоема. Много людей на заднем плане. И счастливые мать и сын.

– Мамин знакомый нас фотографировал. Дядя Женя его звали.

– Ваша мама так и не вышла замуж?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Слишком маленький я был, чтобы что-то в этом понимать.

Еще один снимок. Но теперь, кроме Олега и его матери, еще какая-то женщина.

– Кто это? – спросил Хургин.

– Тетя Алла. Мамина родственница. Они вместе погибли в тот раз.

– Это произошло здесь, в нашем городе?

– Нет. Тетя Алла жила в Смоленске. Мама поехала к ней в гости и там погибла.

– Вы оставались здесь?

– Да. У соседей.

Он остался в живых благодаря этому.

– Значит, в Смоленске у вас могут быть родственники?

– Не знаю. Я не помню там никого. И саму тетю Аллу не помню, честно сказать. Так, по фотографии только.

– И никто не пытался вас разыскать все это время?

– Нет.

Хургин неторопливо перелистывал страницы альбома. Олег. Еще Олег. Его мама. А вот они опять вдвоем. И больше практически никого.

– Вы жили замкнуто? – спросил Хургин.

– Ну, по гостям-то уж точно не ходили.

– Почему?

– Наверное, потому, что жилось тяжело. Мама была одна, и денег, как мне кажется, всегда не хватало. Хотя она и старалась этого никогда не показывать.

И опять тот же самый снимок, где они втроем: Олег, его мама и тетя Алла.

– Какой вы здесь строгий, – сказал Хургин. – Прямо не по годам. Может быть, досталось на орехи за что-то.

Козлов всмотрелся в снимок, пожал плечами.

– Не знаю. Я ту поездку в Смоленск совсем не помню. Слишком маленький был.

Фотографии он берег, как осколок той, счастливой, жизни. Детдом, армия.

– Вы в армии, кстати, служили?

– Нет. У нас в институте была военная кафедра.

Обычная биография могла бы получиться, если бы не детство, проведенное в детдоме.

Хургин закрыл альбом. Надо начинать с институтских приятелей Козлова. Осторожно двигаться, постепенно расширяя круг поисков. Доктор заглянул в блокнот. Богучаров и Артемьев. Всего две фамилии Козлов назвал. Больше, значит, и некого было вспомнить.

– Вот эти ваши приятели, Богучаров и Артемьев – где их можно сейчас найти?

– А зачем они вам? – вскинулся Козлов.

– Побеседовать с ними хочу. Или это возбраняется? – Хургин склонил голову набок и внимательно посмотрел на собеседника.

– Почему же? Артемьева вы не найдете, он по распределению уехал после института куда-то на Север, а Славик Богучаров здесь. Бизнесом занялся. Фирма «Современные коммуникации». Слышали? Славик в ней хозяин.

Хургин кивнул и спрятал блокнот. Козлов при этом его жесте будто сжался. Он оставался здесь, одинокий и беззащитный. Никого рядом, только врачи и санитары.

– Я еще к вам приду, – сказал Хургин.

Это было единственное, что он мог сейчас пообещать.

Глава 29

Фирма «Современные коммуникации» занимала весь первый этаж старинного особняка в самом центре города, и первыми сотрудниками фирмы, которых увидел Хургин, были два дюжих охранника, отгородившихся от посетителей пуленепробиваемым стеклом.

– Я к Богучарову, – сказал Хургин. – Мы договорились о встрече.

– Как ваша фамилия?

– Хургин.

Один из охранников скользнул пальцем по недлинному списку, лежащему перед ним, кивнул, и тогда второй охранник открыл дверь.

– В конце коридора, направо, – сказал он, после чего демонстративно потерял интерес к посетителю.

Здесь было прохладно и светло. На стенах висели картины. Богучаров, похоже, умел ценить прелести жизни.

Он оказался невысоким и полноватым. Лицо умное, с хитрецой. Вышел из-за красивого полированного стола, пожал гостю руку. Спросил:

– Кофе будете?

Хургин только еще хотел отказаться, а Богучаров уже попросил секретаршу приготовить кофе.

– Я по поводу Козлова к вам, – сказал Хургин.

– Да, вы говорили по телефону. Что именно вас интересует?

Глаза Богучарова смотрели внимательно и дружелюбно.

Только в самой глубине, если всмотреться, угадывалось напряжение. Но Хургин поначалу не обратил на это внимания.

– Вы ведь учились вместе?

– Да.

– Сколько лет?

– Пять.

– У Олега были друзья?

– К нему все относились прекрасно.

– Я про друзей спрашиваю.

– Мы все были дружны.

– Часто собирались вместе?

– Да.

– Олег рассказывал, что бывал у вас в гостях.

– Возможно. Я не помню.

– Он сам мне об этом говорил.

– Возможно, – повторил Богучаров.

– Он не был замкнутым?

– Нет.

– А вот мне он говорил…

– Послушайте, – сказал Богучаров и мягко улыбнулся. – Если он что-то вам говорил, то так оно, значит, и есть. Я не могу помнить все. Понимаете?

Несмотря на свою улыбку и кажущуюся дружелюбность, он, оказывается, был закрыт и осторожен. Так показалось Хургину.

Секретарша внесла кофе. Над чашками поднимался невесомый ароматный дымок.

– Попробуйте, – предложил Богучаров. – Хороший кофе. И для здоровья полезен.

– Не так уж кофе и полезен. Это я вам как врач говорю.

– Врач?

Богучаров выглядел удивленным.

– Разве вы не из милиции?

– Нет.

– А я-то думал…

Вот откуда его закрытость, оказывается.

– Когда они ко мне пришли и так подробно расспрашивали об Олеге…

– Кто – они? – не понял Хургин.

– Из милиции.

Хургин засмеялся, но как-то неловко, словно ему было неудобно. Богучаров взглянул на него вопросительно, но промолчал.

– Вот черт! – сказал с плохо скрытой досадой Хургин. – Я постоянно отстаю от милиции. Когда прихожу к интересующему меня человеку, всегда оказывается, что с ним уже побеседовали. И с вами, и с Вольским.

– С каким Вольским? С профессором?

– Да. Вы ведь вместе с Козловым у него учились? Вольский теперь научный руководитель Олега. Олег пишет диссертацию, вы об этом знали?

– Да.

Богучаров неторопливо помешивал кофе в чашке и, казалось, решал в уме какой-то непростой ребус. Не решил, похоже.

– Но если вы не из милиции, – сказал медленно, – то откуда этот интерес к Козлову?

Поднял глаза. В его взгляде сейчас читались отчуждение и настороженность.

– Мне трудно будет вам все объяснить. Я оказался вовлеченным в это дело совершенно случайно. Мой знакомый, назовем его так, попросил его проконсультировать – к ним попал человек, с которым у них возникли проблемы.

– У них – это у кого?

– У милиции.

– Значит, ваш знакомый – милиционер?

– Да.

– И теперь вы по его просьбе пришли ко мне? Я ведь им все рассказал, что знал, в прошлый раз.

Хургина, оказывается, считали шпионом. Лазутчиком, засланным коварным противником. В этом случае надеяться на откровенность не приходилось.

– Я пришел не по просьбе милиции, – медленно и четко произнес Хургин.

Он очень хотел, чтобы ему поверили.

– В чем же тогда причина?

– Я хочу во всем этом разобраться.

– Значит, пришли по собственной инициативе? – уточнил Богучаров.

– Да.

Богучаров развел руками и покачал головой:

– В таком случае извините. Я ничем не могу вам помочь.

Он выглядел как человек, который только что сбросил с себя неподъемную ношу и теперь испытывал облегчение. Думал, что опять придется юлить и просчитывать каждый шаг, каждое произносимое слово, а оказалось, что напрасно боялся, перед ним никто, простой прохожий, самозванец.

Хургин уже почти обиделся, но вдруг поймал себя на мысли, что просто встать и уйти сейчас будет еще унизительнее.

– Вы напрасно отворачиваетесь от друга, – сказал он.

– Это вы – друг?

– Речь не обо мне. Я говорю об Олеге Козлове. Вы не хотите ему помочь.

– Зато вы, как я вижу, – упрямо рветесь его спасать, – произнес язвительно Богучаров.

Он был, оказывается, очень эмоциональным человеком.

– Ваш друг попал в очень неприятную историю. Его осудят и, наверное, расстреляют…

Богучаров быстро взглянул на гостя. Хургин выдержал паузу, давая возможность собеседнику прочувствовать услышанное, и только тогда закончил свою мысль:

– …если только ему не помогут.

Получилось очень эффектно, как в театре. Браво! Звучат аплодисменты. Утомленные спектаклем и собственным успехом артисты выходят из-за кулис, чтобы получить свою долю благодарности. Богучаров, единственный зритель этого спектакля, с трудом собирался с мыслями. Зрители любят, чтобы еще был эпилог. То место в пьесе, где все окончательно проясняется. Хургин решил не лишать Богучарова такого удовольствия.

– Козлов невиновен, – сказал он вкрадчивым голосом. – Просто странное и страшное стечение обстоятельств. Истина где-то рядом, я ее уже чувствую, еще немного – и удастся доказать, что Олег не преступник. Но вы должны помочь, Вячеслав.

Он уже согласен, это видно по глазам. Но ему, как деловому человеку, непременно нужно и рациональное объяснение.

– Я еще вам хочу одну вещь сказать, – произнес все так же доверительно Хургин. – Хуже вы Олегу не сделаете, ему и так настолько плохо, что дальше некуда. Поэтому вам опасаться нечего. А шанс помочь – вот он, вполне реальный.

– Хорошо, – ответил после томительной паузы Богучаров. – Давайте поговорим.

Он еще был очень осторожен в словах, но уже оттаял.

– Начнем все с того же вопроса о друзьях, – предложил Хургин. – Действительно все однокурсники у Козлова в друзьях ходили?

– Нет.

– Олег сам людей сторонился? Или окружающие его недолюбливали?

– И то, и это было.

– Объяснение можете найти?

– Могу. Когда человек устанавливает дистанцию между собой и окружающими, держится всегда особняком, люди начинают его сторониться. Взаимное отчуждение. Понимаете?

– Вполне. Значит, дело в самом Олеге?

– Да.

– Он рассказывал мне, что даже когда его приглашали в гости, он это приглашение зачастую игнорировал.

– Возможно. Он действительно редко появлялся в наших компаниях.

– Но вас-то лично он не обходил стороной, насколько мне известно.

– Да.

– И в гостях у вас бывал?

– Не так чтобы очень часто это происходило, но случалось.

– И как он себя вел?

– Никак. Сидел неприметно в уголке, слушал, что говорят другие, иногда книжку листал. В разговорах не участвовал.

– Он был неконтактный человек?

– Нет. Абсолютно. Весь в себе.

– Без эмоций, без поступков, – предположил Хургин.

– Я бы не сказал. Просто все пряталось глубоко в душе.

– Бросьте! – махнул рукой Хургин. – Если нет никаких внешних проявлений, то и внутри все тихо и спокойно.

– Иногда наблюдались и внешние проявления.

– Например?

– Однажды я даже видел Олега плачущим.

– Неужели?

Изумление Хургина было совершенно искренним.

– Да. Это случилось в лагерях.

– В каких лагерях? – не понял Хургин.

– Мы по окончании института на месяц отправились в летние лагеря, из нас офицеров делали. Профиль у нас был танковый, и в программе стояли стрельбы, вождение… Все как положено, в общем. Однажды мы шли колонной, и головной танк переехал собаку, она или больная была, или старая и лежала прямо в колее, не убежала. Механик-водитель принял немного в сторону, но недостаточно и переехал собаке лапы. А мы с Козловым во втором танке в башне сидели и видели глаза этой собаки. Она уже не могла двигаться и с такой печалью и мольбой на нас смотрела – прямо как человек. А танк надвигался, надвигался, мы думали, наш механик тоже объедет собаку стороной, а он, наоборот, накрыл ее гусеницей. Танк проехал, и мы увидели плоскую, как блин, собаку и такие же плоские внутренности, размазанные по дороге. Мне показалось тогда, что над ними даже пар поднимался – они были еще теплые.

Богучаров замолчал. Где-то за стеной зазвенел телефон. Вентилятор в дальнем углу с бесполезной хлопотливостью гонял воздух.

– На нас эта история с собакой, конечно, подействовала, – сказал после паузы Богучаров. – Настроение – ноль, едем и молчим, потом я поворачиваю голову – а у Олежки все лицо в слезах. Я даже не поверил поначалу.

– Почему не поверили?

– Не думал, что на него это так подействует. История, конечно, неприятная, но к чему же слезы лить. Я даже хотел ему сказать, что не надо так близко к сердцу все принимать, положил ему руку на плечо, а когда он обернулся и я его глаза увидел… – Богучаров развел руками и покачал головой. – Это была вселенская скорбь, клянусь. И я дар речи потерял.

– Вы с ним когда-нибудь позже вспоминали эту историю?

– Нет. Такой, знаете, молчаливый уговор – не вспоминать.

– Тайное братство посвященных, да?

– Да.

– А вот такой еще у меня вопрос. Вы собирались в компании – и чем занимались? Музыку слушали? Или говорили о чем-то?

– Всякое бывало.

– Со спиртным сидели?

– Конечно.

– Много пили?

– По количеству – нет, а по состоянию – да.

– Это как?

– Я сейчас гораздо больше выпиваю, но почти не пьянею при этом. А тогда – молодой, зеленый – рюмку хлопнул, и уже хорошо. Организм слабоват был против алкоголя.

– И Козлов с вами пил?

– Не помню. Наверное, пил.

– Но все было в пределах нормы? Не больше, не меньше других?

– Мне кажется, даже меньше остальных. Он мне таким и запомнился – тихоня, замкнутый в себе. Всегда один, даже если вокруг него люди.

– Он бывал откровенен?

– Нет.

– И никогда ничего о себе не рассказывал?

– Нет.

– О родителях своих, например, – подсказал Хургин.

– А разве у него были родители? Он в детдоме воспитывался, насколько я знаю.

– До восьми лет он жил с матерью.

– Я об этом не знал, – признался Богучаров.

– Мать погибла, а отец и сейчас живет где-то. Вы никогда ничего об отце не слышали?

– Нет.

– Козлов даже не упоминал о нем?

– Нет.

– Может быть, кому-то другому говорил, не вам?

– Я этого не знаю.

– С кем Олег был так близок, как с вами?

Богучаров задумался.

– С Колей Артемьевым, больше ни с кем, пожалуй.

И сам Козлов называл эту фамилию – Артемьев. Она была записана в блокноте доктора. Но Артемьев где-то далеко на Севере, и его следы затерялись.

– Да, еще Артемьев, – сказал Хургин. – Но его сейчас не найти?

– Почему не найти? – удивился Богучаров и взял со стола пухлую записную книжку. – Он живет в Североморске. Звонил мне пару месяцев назад, узнавал обстановку. Хочет вернуться, не нравится ему там.

– И у вас есть его координаты? – спросил Хургин с вспыхнувшей надеждой.

– Он мне свой телефон оставил. Вам-то я его дам. – Богучаров засмеялся. – Все-таки видно, что вы не из милиции. Совсем в другом русле у нас с вами разговор прошел. Все больше про душу. А у тех вопросы – не психопат ли он, не замечали ли прежде отклонений?

– Ну и как? – попал в нужный тон Хургин. – Не замечали отклонений?

– Он обычный парень. Только переживает все глубже и сильнее.

– Да, конечно, – сказал Хургин и в задумчивости забарабанил по столу пальцами. – Переживает глубже и сильнее.

Может быть, в этом разгадка?

Глава 30

Наверное, Богучаров все-таки предварительно позвонил Артемьеву, потому что, когда Хургин, услышав в телефонной трубке далекий голос, сказал: «Здравствуйте, моя фамилия Хургин, я хотел бы с вами побеседовать об Олеге Козлове», Артемьев лишь коротко ответил: «Здравствуйте», – и замолчал, и вот эта пауза ожидания подсказала доктору, что Артемьев уже посвящен в детали происходящего.

– С Олегом случилась неприятная история, – на всякий случай сказал Хургин. – Вы в курсе?

– Да.

«Значит, Богучаров действительно ему звонил».

– Олег назвал вас как человека, с которым он поддерживал товарищеские отношения. Это действительно так?

– Да, наверное.

– Он бывал у вас в гостях?

– Не очень часто.

– Вы собирались компанией или Олег приходил именно к вам?

– Как правило, в компании.

– И как он себя вел?

– Ну как вел, – замялся Артемьев. – Как обычно.

«Как обычно». Он ничем не выделялся. Был тих и неприметен. То же самое говорил о нем Богучаров».

– Олег любил спокойную обстановку?

– Да. Посидеть где-нибудь в укромном месте с книгой – больше ему ничего не надо.

– Что он любил, по-вашему, читать?

– Трудно сказать. Мне кажется – все, что угодно. Для него книги выполняли роль наркотика.

– То есть?

– Способ убежать от действительности, – пояснил Артемьев. – Он уходил в вымышленный мир и не хотел оттуда возвращаться. Так мне казалось.

– Вы, по-моему, не ошибались. Он себе даже тему диссертации такую взял – подальше от нас во времени.

– Какую же?

– Что-то связанное с латынью.

– Да, это на него похоже, – сказал Артемьев.

– Он был замкнутым человеком?

– Очень замкнутым.

– Но хоть что-нибудь о себе рассказывал?

– Почти ничего. Даже совсем ничего.

– А о своей семье?

– У него не было семьи. Он детдомовский.

– Его отец жив.

– Я знаю.

– Знаете? – всполошился Хургин. – Он вам что-нибудь о нем рассказывал?

– Нет.

– А откуда же вы знаете о его отце?

– Мы как-то в институте заполняли анкеты, и я увидел. Олег о матери написал, что она умерла в таком-то году, а об отце – «Местонахождение неизвестно». Я понял, что его отец жив. Бросил их, наверное.

«Бросил, и Козлов ничего о нем не знал. Никогда не видел, и даже его фотографии не было в семейном альбоме».

– Вы фотографировались все вместе? – спросил Хургин.

– Я не понял вопроса.

– Вы собирались компанией, вместе проводили время – и при этом фотографировались когда-нибудь?

– Конечно.

– И Олег фотографировался с вами?

– Да.

– Я смотрел альбом его фотографий, но там нет ни одного снимка, сделанного в студенческие годы.

– Он как-то равнодушно к этому относился. Никогда не брал снимки.

– Почему?

– Не знаю.

«И вообще, там нет снимков взрослого Козлова, – неожиданно вспомнил Хургин. – Только из детства. Странно и непонятно».

– Олег когда-нибудь рассказывал вам что-то необычное о себе?

– Что вы имеете в виду?

– Какие-то особенно сильные переживания. События, поразившие его воображение. Или странные, неправдоподобные сны.

– Нет.

– Никогда?

– Ни разу.

– Он как-то выражал свои эмоции? Смеялся? Плакал?

– Смеялся, конечно. Но плачущим я его не видел.

– Он рассказывал вам о случае в летних лагерях?

– А что произошло?

– Их танк раздавил собаку.

– Нет, я никогда об этом от него не слышал.

«Все пережил в душе. И никто об этом не знал, кроме оказавшегося рядом в ту минуту Богучарова».

– С кем из сокурсников, кроме вас, Козлов был дружен?

– Наверное, ни с кем.

– А если подумать?

– Разве что Славик Богучаров.

Круг замкнулся. Здесь мертвое пространство, и ничего нового уже не узнать. Артемьев и Богучаров – и больше никто. И родственников нет. Хотя вот отец. Козлов говорит, что ничего о нем не знает. А знает ли о существовании сына отец?