Текст книги "Культурология. Учебник для вузов"

Вся история средневековой культуры – это история борьбы церкви и государства, их слияния, уподобления церкви (папства) государству и реализации его божественных целей. Возвышение государственности было необходимо не только светской власти, но и церкви как доказательство реальности мощи христианства по строительству града Божьего на земле. Главным орудием возвышения церкви стало рыцарство, что позволяет выделить рыцарскую культуру как явление средневековой жизни. Ярким проявлением этих притязаний церкви явились крестовые походы – попытка мечом объединить и расширить христианский мир под властью папства, которая основывалась на раздробленности феодальной Европы, когда именно церковь была скрепляющей христианский мир силой, опорой в борьбе с мусульманским Востоком. Идеи европейской империи и папства вырастают из одного корня – из идеи религиозно-общественного единства всего мира. Но реализация идеи двух градов встречает серьезные трудности: религиозное вынуждено воспринимать в себе мирское, отвергая его принципиально, а мирское преображается религиозным, противопоставляя его себе как идеал. Спасение «в миру» становится все менее возможным, и религиозная мысль от попытки воплотить град Божий на земле все более обращается к советам Христа о спасении на небесах. Эти настроения усиливаются и становлением национальных церквей, отрицающих практику вселенского папства. С укреплением национальных государств господство религиозного понимания жизни начинает сменяться «мирским». На смену вековым попыткам создать религиозное единство мира в его преображении приходят столетия поисков единства мирского, чтобы через него уже осознать преображаемое, воплощаемое в нем высокое религиозное единство и тем самым все же приблизиться к воротам града Божьего. Трагическое величие средневековой культуры состоит в неосуществимом стремлении к всеобъемлющему синтезу Бога и человека, что не получается ни на земле, ни на небе.

В реальной жизни высшие государственные задачи («дела земные») – поддержание церкви, защита веры, упрочение мира, защита народа от насилия и т. д. – оказывались священной обязанностью рыцарства. Его политическое господство было обусловлено единством прав на землю и светской власти. Для этой сословной группы характерны иные представления о человеке и ero месте в мире. Рыцарский идеал человека предполагал знатность происхождения, храбрость, заботу о славе, чести, стремление к подвигам, благородство, верность Богу, своему сеньору, прекрасной даме, слову, что, впрочем, касалось только отношений с благородными людьми, но не с народом. Во многом идеал рыцаря далек от христианского образца человека, но он преломлял христианские добродетели в соответствии с условиями жизни рыцарства. Так, куртуазная любовь, которую осуждала церковь, несомненно, складывалась под влиянием христианского культа любви как страдания, которое очищает душу, и в то же время она отвечала потребности людей реабилитировать «земную» любовь, которую христианство объявило низменной и греховной.

Конечно, идеал монаха или рыцаря всегда оставался идеалом, который лишь частично реализовался в поведении людей, в разной степени мобилизуя их духовные силы и волю. Действительные нравы были проще, грубее, примитивнее, как и сама эпоха – эпоха войн, грубой силы и откровенной, публичной похоти, которые проникали даже за стены монастырей. О последнем красноречиво свидетельствует реестр штрафов, которые уплачивались монахами в папскую казну за очищение от грехов. Рыцари свои грехи замаливали, как правило, на старости лет, уходя в монастырь или проще: на умершего рыцаря надевали монашескую рясу. Этой же цели служили и пожертвования на церковь, участие в крестовых походах и т. д.

Третьему же сословию, то есть простому народу, Господь повелел трудиться, возделывая землю или торгуя плодами своего труда и тем обеспечивая существование всех. Естественно, выполнение перечисленных обязанностей в реальных исторических условиях требовало соответствующего образа жизни и деятельности. В связи с этим христианский образец человека трансформировался в сословные идеалы, которые так или иначе учитывали реальные возможности сословного человека.

В этих условиях личная свобода индивида не продвинулась дальше свободы выбора господина. Если в античном мире гражданин полиса ощущал свое единство с социальным целым в повседневной жизни, то средневековая целостность резко отличалась от полисной своей иерархичностью. Средневековый человек ощущал эту связь с целым лишь духовно, через Бога. Тем самым, в Средние века начался переход от рабовладельческого сообщества равных, свободных граждан к феодальной иерархии сеньоров и вассалов, от этики государственности – к этике личного служения.

Средневековый тип отношения человека к миру складывался на основе феодальной собственности, сословной замкнутости, духовного господства христианства, преобладания универсального, целого, вечного над индивидуальным, преходящим. В этих условиях важнейшим достижением средневековой культуры стал поворот к осмыслению проблемы становления человека как личности.

Существенным отличием общества этого периода являлось отсутствие личной свободы. В раннем Средневековье каждый был обречен соответствовать своей роли, предписанной социальным порядком. У человека не было никакой возможности перемещаться по социальной лестнице, из одного класса в другой, и более того, он едва мог перемещаться из одного города в другой, из одной страны в другую. За немногими исключениями он должен был оставаться там, где родился. Зачастую он не мог даже одеваться так, как ему нравилось, или питаться так, как ему хотелось. Ремесленник обязан был продавать свой товар за определенную цену, у крестьянина было отведенное ему место на городском рынке. Член цеха не имел права передавать технические секреты своего производства кому бы то ни было за пределами цеха и был обязан допускать своих коллег по цеху к участию в каждой выгодной сделке по приобретению материалов.

Личная, экономическая и общественная жизнь регламентировалась правилами и обязанностями, которые распространялись практически на все сферы деятельности человека, однако при этом он не был одинок и изолирован. Занимая определенное, отведенное специально для него место в социальном мире, человек был прикреплен к какой-то структурированной общности; с самого начала его жизнь была наполнена смыслом, что исключало возникновение всяких сомнений. Личность, по сути, отождествлялась с ролью человека в обществе; это был крестьянин, ремесленник, рыцарь, но не идивид, который мог поступать сообразно своему выбору. Социальный строй рассматривался как естественный порядок, и являясь определенной частью этого порядка, человек был уверен в своей безопасности, в принадлежности к нему. Конкуренция была сравнительно невелика. При рождении человек попадал в определенное экономическое положение, которое гарантировало ему ставший уже традицией жизненный уровень, хотя это влекло за собой экономические обязательства по отношению к вышестоящим в социальной иерархии. Однако в пределах своей социальной группы каждый имел возможность для достаточной свободы выражения собственной личности в труде и в эмоциональной сфере. Конечно, в эпоху Средневековья не существовало индивидуализма в его современном смысле, подразумевающем свободу выбора жизненных путей (которая, надо признать, в значительной мере является абстрактным понятием), но нельзя отрицать, что конкретный индивидуализм в реальной жизни проявлялся в достаточной мере.

Итак, средневековое общество, с одной стороны, было структурировано и давало человеку ощущение уверенности, а с другой – держало его в рамках или, скорее, в оковах. Однако эти оковы не имели ничего общего с ограничениями авторитаризма и других последующих систем угнетения. Средневековое общество не лишало индивида свободы уже потому, что «индивида» как такового еще не было. Первичные узы между человеком и миром еще не были разорваны; он видел себя лишь через призму своей общественной роли, которая одновременно была для него естественной, а понятия индивидуальной личности просто не существовало. Точно так же и любой другой человек не воспринимался как «индивид». Крестьянин, приехавший в город, был чужаком; даже в границах одного города существовали разные социальные группы, воспринимавшие представителей других групп как чужих. Осознание человеческой индивидуальности, индивидуальной личности еще не было развито, впрочем, как и осознание того, что другие люди и мир вокруг являются чем-то отдельным.

Итак, до XIII в. преобладала тяга к общему, принципиальный отказ от индивидуального, главным для человека была типичность. Европеец жил в обществе, не знающем развитого отчуждения, в котором человек стремился быть «как все», что являлось воплощением христианской добродетели. Средневековый человек выступал как «канонический», олицетворяющий обособление личного начала от всеобщего и подчинение личного всеобщему, надындивидуальному, освященному религиозными формами сознания.

Средневековая ментальность такова, что человек отождествлял себя с какой-либо моделью или образцом, взятым из древних текстов – библейских, созданных первыми христианами или отцами церкви. Речь идет вовсе не о простом пиетете перед авторитетами прошлого. Человек может опознать себя только в том случае, когда он использует «фрагменты» других людей, взятых из соответствующих текстов. Так, припоминая наиболее критические эпизоды собственной жизни, французский богослов Абеляр подражает святому Иерониму. Он описывает, как разбиралось его дело церковным советом, используя почти буквально те же выражения, которыми в Евангелии рассказывается о приговоре, вынесенном Христу Синедрионом. О том, что личность Абеляра уникальна, не приходится и говорить, но он выражает себя по канонам XII в. Абеляр воссоздает свою индивидуальность, опираясь на архетипные конструкции. То же самое можно сказать и об Элоизе. Свою любовь к Абеляру она выражает ссылками на «Песнь песней». Она ощущает себя Корнелией, вдовой Помпея, которая после его поражения готова была принести себя в жертву, чтобы умилостивить богов. Элоиза намерена уйти в монастырь, чтобы оказать помощь супругу. Представитель средневековой культуры, составляя собственную апологию, станет порицать себя за беспредельную гордость и будет рассматривать собственные беды как справедливый Божий гнев, вызванный человеческими грехами. Так поступает, скажем, Абеляр. Незаурядная личность нелегко вписывалась в рамки средневековой культуры. Она казалась подозрительной даже в собственной самооценке.

После XIII в. наметился мировоззренческий поворот, все более осознавались притязания отдельного человека на признание. Этот процесс шел постепенно, поэтапно, начавшись с осознания принадлежности человека не только к христианскому миру, но и к своему сословию, цеховому коллективу, где личные характеристики были возможны постольку, поскольку они приняты и одобрены своим сообществом. Человек становился сословной личностью (в отличие от родовой личности античного мира), обретающей в рамках своей социальной группы определенную свободу.

Следующий этап – выполнение человеком своих социальных ролей. Собственно говоря, в зрелом Средневековье человек выступал не как личность, а как исполнитель социальной роли (купец, рыцарь, ремесленник), которая воплощается в профессии. Человек отождествлялся со своей профессией, а не занимался той или иной профессиональной деятельностью. Но в рамках профессии он все более получал возможность индивидуализации, реализации своих личностных способностей, что с неизбежностью способствовало осмыслению отношения человека со своей социальной группой как требующей разрешения проблемы, чего не могло быть в раннем Средневековье. Канонический тип личности начал испытывать социальное напряжение под давлением развития форм общения людей в процессе становления буржуазных отношений. Чувствующая свою растущую самостоятельность в экономической сфере, личность все более стала осознавать свое противопоставление социальному коллективу. В позднем Средневековье единство и иерархизованный порядок общества ослабевали. Росло значение капитала, индивидуальной экономической инициативы и конкуренции; возникла предпосылка для образования нового денежного класса. Все классы общества подверглись внедрению индивидуализма, который оказывал влияние на все сферы человеческой деятельности: на вкусы и моду, на искусство и философские учения, даже на теологическое мышление. Этот процесс имел различное значение для небольшой группы богатых и преуспевающих капиталистов, с одной стороны, и для крестьянства, и особенно для горожан среднего сословия, с другой. В последних новые веяния вселяли надежду на обогащение, но что гораздо значительнее, вместе с тем они означали угрозу разрушения их традиционного образа жизни, рождая беспокойство и страх.

Тем не менее человек вырвался из феодального общества и разорвал те узы, которые одновременно обеспечивали ему чувство уверенности и ограничивали его. (Италии, по словам Буркхардта, принадлежит «первый опыт среди представителей европейской семьи в отношении развития личности», а итальянец – это первый «индивид»). Возник новый, буржуазный класс, представители которого были настроены на решительные преобразования и преисполнены инициативы, силы и честолюбия. При этом феодальное классовое расслоение утратило свое значение. Начиная с XIII в. аристократы и бюргеры жили вместе, за общими стенами городов; сословные различия стали стираться, богатство становилось более существенным и уважаемым элементом, чем «голубая» кровь. В это же время начало расшатываться и традиционное социальное положение третьего сословия, появилась масса рабочих, которые подвергались эксплуатации и политическому давлению.

Как результат прогрессирующего разрушения средневековой социальной культуры сформировался индивид в современном смысле этого слова. Впервые это покрывало сословности отбрасывается прочь в Италии, где зарождается объективизм по отношению к государству и человеческим действиям вообще, а рядом с этим возникает и быстро развивается и субъективизм как противопоставление, и человек, познав самого себя, приобретает индивидуальность и создает свой собственный внутренний мир.

Тем не менее в течение всего Средневековья этот мир был пропитан христианством. Оно возникло в I в.н. э. в условиях императорского Рима с его острыми социальными противоречиями и выступило как движение униженных и несчастных, проповедующее «грядущее избавление от рабства и нищеты». При этом христианство явилось качественно новой религией, способной влиять на огромные народные массы. Оно обращалось ко всем людям и народам, создавая между ними вероисповедальную связь независимо от их этнической, языковой, политической и социальной принадлежности – связь единоверцев. Именно в Библии утверждается, что все люди едины во Христе, независимо от их социального и этнического происхождения. Новая религия упростила и гуманизировала культ, запретив жертвоприношения и отказавшись от жесткой регламентации поведения человека в быту. Сложная обрядность языческих религий создавала перегородки между людьми: люди разных религий не могли вместе ни есть, ни пить, ни свободно общаться. Теперь эти преграды были сняты. Вместе с тем, христианская церковь не отказывалась от наиболее распространенных, привычных обрядов, обосновывала правомерность их заимствования, что облегчало переход в христианскую веру.

Христианство свершило великий исторический синтез, наследуя и по-своему преобразуя интеллектуальные завоевания предшествующих эпох: идеи и образы различных религий Ближнего Востока, традиции греко-римской античной философии. При этом освоение существовавшей ранее философской и религиозной мысли шло в русле духовно-нравственных исканий эпохи, что придавало христианству особую привлекательность.

Главная христианская ценность – любовь как связующая нить человека с Богом, как любовь к Богу, которая противостоит греховной и низменной плотской любви. Такую любовь трудно понять рационально. Если по древнему праву равного воздаяния следует: «Око за око, зуб за зуб», а следовательно, и любовь за любовь, то потому и надо любить «ближнего», что он отплатит тебе тем же. Но Христос учит иначе: «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф. 5, 44). Так формировался культ страдания как очищения и возвышения души.

Главным догматом христианства является вера в единого всемогущего и всеблагого Бога, причем решающее значение для христианства имеет то представление о Боге, что Он есть Бог-Отец, Бог-Любовь, а люди – дети Божии. Следующая кардинальная идея – боговоплощение, богочеловечение. Ее суть в том, что Бог-Отец в своей бесконечной любви к людям принял человеческое тело, жил по законам вещественного мира, страдал и умер как человек, будучи невиновным. Этой жертвой он искупил грехи людей и спас их для жизни вечной. Воплотившийся Бог есть Сын Божий, Спаситель (Христос). И поэтому прийти к Богу-Отцу можно только через веру в Христа. Наконец, еще одна очень важная идея христианства – это вера в Царство Божие (Небесное). Царство Небесное – это божественный мир, куда в конечном итоге должны прийти люди, чтобы соединиться с Богом для вечной блаженной жизни. Но уже на земле каждый человек может принять его в свою душу подвигом веры и любви («Царство Божие внутри вас»).

Если принимать значение этих идей для культуры как способа культивирования (взращивание и распространение) ценностей, то очевидно, что христианство считает земное, видимое, природное существование несовершенным и подлежащим преодолению. Но это не значит, что оно отвергает всякие земные ценности. Во-первых, высшей земной ценностью оно утверждает душу человека. Она выше всяких земных благ и важнее мира в целом («что толку, если ты приобретешь весь мир, а душу потеряешь»). Разумеется, каждая душа заслуживает любви сама по себе, а не в связи с теми или иными достоинствами человека (талант, красота, щедрость и т. п.). Во-вторых, таким образом утверждается в качестве ценности любовь человека к человеку. В-третьих, если душа важнее всех земных благ и мира в целом, и если любить другого человека следует не за что-то, а по-братски, значит еще одной ценностью, внедряемой христианством для культивирования, является свобода. Свобода, как высшее достояние человека, просвечивает через все идеи христианства. Но интенсивнее всего она может быть выражена в подвиге веры. Вера в Христа, в его пришествие, воскресение, в то, что он спас людей и весь мир, настолько не соответствует повседневной жизни, не согласуется с бессмысленными страданиями, гибелью огромного числа людей, болезнями, войнами, ничтожеством, низостью и т. д., и т. п., что принятие ее выглядит безумием.

В христианстве образцом выступает человек смиренный, духовный, страдающий, жаждущий искупления грехов, спасения с Божьей помощью. В условиях господства эсхатологизма и психологии мессианства сущность нравственного идеала средневековой христианской идеологии можно представить единством Веры, Надежды и Любви. В этой триаде Вера выступает как особое состояние духа, как ведущая к Богу святая простота. Надежда олицетворяет идею спасения от греха с помощью Бога через загробное воздаяние, путь к которому – смирение, следование образцам освященного церковью поведения. Любовь понимается как любовь к Богу, как связь, устремление к нему человека.

Всегда ли христианство имело в Средние века абсолютно господствующее положение или ему противостояло, выступало альтернативой какое-либо другое явление? В период раннего Средневековья, вплоть до X в., даже в таких официально христианских странах, как Англия, Франция, Италия, наряду с христианством сохраняли большое влияние языческие верования, для различных социальных слоев наблюдалась своя особая религиозность. Так, для знати более характерно формальное исповедание христианства и менее выражено сохранение язычества. Для простонародья – наоборот. В этот период были распространены случаи, когда даже церковное начальство, само варваризовавшееся или не способное бороться с дикостью магнатов и народа, шло на уступки в религиозной сфере и духовной практике. И все же, несмотря на это «двоеверие», христианство в данный период уже явно преобладало над язычеством и к началу второго тысячелетия на большей части территории Западной Европы стало единственной религией. Это подтверждается и тем, что повсеместно началось строительство церквей, они появились при всех мало-мальски значительных приходах, нередко своими размерами превышая потребности прихожан.

Данный факт свидетельствует не только об экономическом подъеме, но и о повышении религиозного энтузиазма людей. Так, начиная с X в. и до эпохи Просвещения (конец XVII – начало XVIII в.) христианство стало религией, которая входила в жизнь каждого европейца с момента его рождения, сопровождала его на протяжении всего его земного существования и вводила в загробный мир. Тем не менее, европейские философы и ученые давно говорили о существенном различии образа мышления, нравов и поведения христиан-господ и христиан-простолюдинов. В начале XX в. в результате этого возникла теория двух культур: аристократической и народной. А к настоящему времени заметное влияние приобрела точка зрения, что у единой средневековой христианской культуры существуют два полюса: ученая культура духовной и интеллектуальной элиты (образованного меньшинства) и культурные традиции простонародья, конденсированные в фольклорном творчестве («безмолвствующего большинства»).

В связи с изучением роли христианства в средневековой культуре следует обратить особое внимание на так называемую народную культуру. Хотя простые люди не знали, не желали иметь другой религии и в большинстве своем с энтузиазмом принимали христианство, они в своем мировосприятии, самоощущении, своих мыслях, образах, чувствах, наконец, в поведении подчас до неузнаваемости преобразовывали христианское вероучение. Достаточно указать на так называемые народные суеверия, на популярность ворожбы, колдовства, которые со времен Средневековья и по настоящее время используют в христианской религии: молитва-заклинание, крест-амулет, иконы и т. д. В жизни простых людей утверждаемый христианством принцип «двумирности» – разделения мира и противопоставление в нем духовности и телесности, «верха» и «низа» – с трудом воспринимался обыденным сознанием, которое сохраняло живую, непосредственную связь с природными корнями человека, прежде всего в сельском труде, в бытовых языческих (в основе своей аграрных) традициях. В повседневной жизни дух и плоть, добро и зло, устремленность к Богу и чувственные радости, боязнь греха и грех постоянно переплетались, сосуществуя как равно необходимые элементы. (Это ощущало и рыцарство, но оно официальной структурой общества и его идеологией обязывалось быть «высшим» сословием с возвышенными идеалами.) «Подлый люд» с обыденными заботами о хлебе насущном был социальным «низом», где неизбежно происходило заземление «высокого» и возвышение «низменного», что и проявлялось в нравах.

Жизнь простых людей была пронизана религиозностью до мелочей, но сама эта религиозность подчас выглядела богохульством из-за потери дистанции между «божественным» и «человеческим». К Богу относились как к человеку с его грубой натурой, были популярны непристойные песенки о евангельских персонажах. Сочетание скабрезности и богохульства было проявлением не развращенности этих людей, но скорее варварской детскости их восприятий и представлений. Этим объясняются и трагические перепады людских эмоций, например от поклонения святым при жизни к осквернению их праха, чтобы стать обладателем реликвии.

Высшим проявлением такого своеобразия средневековой культуры были народные праздники, в том числе карнавалы, где естественная потребность в психологической разгрузке, в беззаботном веселье после тяжких трудов выливалась в пародийное осмеяние всего высокого и серьезного в христианской культуре: «литургия наизнанку – богослужение идольское», «праздники дураков» и т. д. Это причудливое, гротескное мироощущение проявлялось не только в народной смеховой культуре, но и в официальной христианской культуре, к созданию которой непосредственный доступ имел простой человек. Например, в средневековой мистерии (театрализованное жизнеописание Христа), в книжной графике, в скульптуре и росписи храмов в серьезные евангельские сюжеты вплетались «шалости», дьявольские буффонады, сатирические жанровые сценки (эти комедийные сценки так и назывались фарс – «начинка»), фольклорные образы диковинных зверей, вурдалаков и т. д. Церковь пыталась бороться с этим, но оказалась бессильна.

Наличие фольклорной культуры представляет собой весьма явную мировоззренческую оппозицию ортодоксальному христианству. Его мировоззренческой осью становится вероисповедальная христианская связь единоверцев, их духовно-нравственных исканий. Христианство все идеалы, которые воодушевляли античность – радость земного бытия, чувственное, любовное восприятие реального мира, представление о человеке во всей его мощи и славе, осознание его прекраснейшим венцом природы – заменило стремлением к загробному существованию, умалением человека, сведением его к греховному существу, порицанием всех телесных радостей, ужасом перед неразгаданными силами природы. Переход от античного атлета, живущего в гармонии с миром, земными радостями, к аскету, устремленному к духовному единству с Богом, являл собой новый уровень духовного самосознания человека.