Текст книги "Боевые паруса. На абордаж!"

История тринадцатая,
о том, что принесло утро

Утро принесло в город подобие спокойствия. Казалось, ужасы прошли вместе с ночью. В кварталах, упорядоченных эфемерной испанской властью, возник какой-никакой, но порядок. Порядок, означавший – назначенный испанцами офицер – власть. Ирландец – должен подчиняться или проваливать на четыре стороны. Англичанин – пленник и должен довольствоваться жизнью. Странной, скудной жизнью внутри большой деревянной церкви. Храм Cвятого Петра, пусть и еретический, выполняет древнюю роль убежища. Просторный неф обратился теснотой, пронизанный солнечными лучами воздух – спертыми испарениями. Не песни, стоны возносятся к небу, но хотя бы возносятся. Снаружи – англичанин вне всякого закона.

Но даже здесь, униженные и разоруженные, враждебные партии изрыгают бессильные обвинения и проклятия.

– Это вы целовались с испанцами! – сторонникам парламента.

– Зато вы снюхались с католиками и ирландцами! – роялистам.

Правы, пожалуй, лишь призывающие чуму на оба воинствующих лагеря. Ибо одна вина лежит на них обоих, и это вина главная. Причина, отчего на помощь не явилось ни одной роты английской милиции, хотя донесение о пожаре в Спайтстоне прибыло в столицу острова давно. Размер острова – пеший дневной переход, но губернатор поднял свою милицию, парламент – свою. Обе стоят на месте – идет спор о подчинении, да о взаимодействии, как союзников – на все еще гипотетический для Индиан-бридж случай, в котором воевать придется не друг с другом, а с кем-то еще. Так что милиционные роты стоят, и стоят друг против друга.

«Испанцами» занят не весь город, только важная его часть. Район складов. Центр – и подступы к внутренним фортам. Север. На юге – гульба. Ром рекой, и повстанцы – приходи да бери. На севере вместо пьяной радости – тревога, усталость, недоумение. Руфина не знает, отчего нет английских резервов. Велела ждать – с минуты на минуту. Вот и ждут, палят жаровни. Иные – бросают позицию и уходят туда, где весело. Остальные дожидаются. Рокочет барабан. Сзади. Потом появляется колонна. Впереди алое с золотом знамя.

Все то же запасное, с «Ковадонги». Найти среди ирландцев барабанщика – несложно, большинство – бывшие солдаты. Руфина начала обход. Сначала главное – корабли. Потом отряды, принявшие ее руку ночью. Соваться в пьяные кварталы? Нет. Захотят, приползут сами.

Раскатистая дробь и кастильский стяг заставляют людей подняться, подойти. Толпа охватывает с трех сторон, с четвертой – колонна верных. Каштановые космы вьются по ветру. Хотя капитан де Тахо больше не пытается сойти за мужчину.

– Я явилась сюда за солдатами. Солдаты мне и нужны. Всякий, кто согласится с кодексом береговой охраны, будет вывезен. Клянусь честью. Всякий, кто не согласится, – меня не интересует.

– А женщины?

А их немало.

– Пусть приносят присягу. Маркитантки в армии тоже нужны и тоже обязаны следовать субординации. Я никого не держу и не гоню. Я зову за собой.

После этого – Кодекс. Чтоб осознали. Он еще сырой, и статей всего десять, зато короткий, четкий и страшный.

Неповиновение приказу атаковать или держать оборону – смерть. Неоказание поддержки товарищу – смерть. Сдача в плен без достойных оснований – смерть. Утаивание добычи от товарищей – смерть. Остальные наказания – на усмотрение суда товарищей.

– Кодекс распространяется на всех воинов береговой охраны, от новобранца до командующего. – Руфина уже охрипла, отчего жесткие статьи только злей кажутся.

Многие принимают присягу. Куда деваться, корабли-то присягнули. Там было веселей, там пришлось стрелять и бросать за борт. А на суше… Кто остался – тот мертв. Те, что сгоряча ушли на юг, в область криков и песен, – пожалеют.

Руфина дерет горло – заглушает мысли. Стоит остановиться, в голову лезут недавний разговор, неожиданное молчание Хайме и ее – а кажется чужим! – тихий голос, без конца повторяющий: «Чем я лучше? Чем мы лучше? Чем хуже орден? Чем хуже пираты?» Всего несколько минут тишины – и на месте командира задумчивое существо, безразличное ко всему, кроме внутренней боли.

Спасибо Патрику, влепил оплеуху. Щека и теперь горит. А висеть на правой руке Хайме, видать, ее судьба. И влепить, в свой черед, по морде телохранителю. Да так, чтоб запомнил!

– Заткнись и делай дело, – заявил чудом спасенный лейтенант О’Десмонд. – Обещала вытащить людей? Изволь держать слово. О душах на Ямайке мы подумаем. Или даже в Гавану сходим. Наверняка найдется какой-нибудь святой отец, с которым ты сможешь это обговорить.

Остается сказать «спасибо». Единственному человеку, который понял. Спас. От потери настоящей чести, а не той, что между ног.

– Спасибо, Патрик.

Обиженного взгляда Хуаны капитан не видит, а ей больно, словно самой лицо разбили. От несправедливости. Хайме-то капитана спас по-настоящему. А «спасибо» – тому, кто дал оплеуху. Нет, Хуана такого не понимает и понимать не намерена, зато точно знает, что теперь хозяйка богатыря-красавца не заполучит. Какая бы раздворянка ни была. Не по чину ей, змеюке неблагодарной, на груди пригретой…

Обход позиций завершен. Последнее совещание. Дом судьи Джонса вполне цел – судья в церкви, сам же и настоял. На столе, вместо карты, торопливый абрис.

– Итак, всего целого в Спайтстоне – три форта, а скорей, замка. «Орешек» и «Дания» в городе, «Дувр» на господствующей высоте к востоку. Они нам ничем не мешают. Та же церковь, только каменная. Много напуганных людей внутри.

Улыбка. Выдавила – и молодец.

– Зато мешает батарея Хейвуда на севере. Гавань простреливает. А погрузить всех новобранцев с необорудованного побережья… Можно. Но долго. Значит, батарею нужно взять, быстро. К сожалению, все свезенные на берег пушки заняты в обороне улиц. Новые… Ну, это опять песня про необорудованное побережье. Если снять орудия с улиц, гарнизоны в фортах могут решить, что они недостаточно напуганы.

– Пусть только выйдут!

Временный капитан О'Малли опьянен победой. Хорошо, что отвечает ему Патрик. Мало того что такой же ирландец, так еще и хорошего рода, славного.

– И выйдут, и перемолотят твою роту. Три аркебузы, мушкет, пара пистолетов, десяток пик – остальное ножи, топоры и мачете. Ваша сила – баррикады и пушки. Пушка, она сотни мушкетеров стоит, а от алебарды при штурме завала толка немного. Вот и выходит, что так ты с англичанами вровень. А если у тебя пушки забрать? Или мушкетеры перещелкают, или алебардисты завал растащат. Для того у них на обухе крюки удобные.

– Тогда – что делать?

Руфина знакома с сухопутной войной только по рассказам отца, это не порядок в порту наводить! Но когда возвысить голос на совещании – знает.

– Для этого мы собрали совет. Патрик?

– Посмотрим… Периметр трогать нельзя. Англичане медлят с контратакой, по-моему, для того, чтобы собрать большее ополчение. А всего остров может выставить тысяч пять.

Скорей, меньше. Но не стоит недооценивать врага.

– Тогда?

– Снять орудия с внутренней линии.

– А форты?

– Взять.

– Их еще ни разу не брали!

– А у осаждающих пушки были?

Хлопок ладони по столу, похищенный у морского генерала де Урсуа. Тишина.

– Сеньоры, благодарю вас. Патрик, взять центральные форты сможете?

– Да.

– Хорошо. Тогда все роты, блокирующие центральные форты, с этой минуты подчинены вам, как временному полковнику. Я же начинаю подготовку ускоренной атаки батареи Хейвуда. Мне помогают роты…

Форты «Орешек» и «Дания» в ночной замятне оказались на одной стороне, хотя об этом и не подозревали. Потому из беженцев собрали как раз тех, кого ирландцы больше всего ненавидели. Людей, которые не ждали пощады – и убедили командиров занимающих укрепления рот, что лезть в город опасно и бессмысленно. Потому, как совершенно неясно, что происходит.

Что десант, ясно. Вопрос, чей? Испанский? Или все-таки роялистов? Или Парламент пожелал поставить Ямайку под полный контроль? И кому помогают испанцы? Соваться на перегороженные баррикадами улицы с неполной ротой ополченцев, зная, что там может резвиться терция фландрских ветеранов при поддержке отряда кавалеров? Поищите других безумцев.

С утра выяснилось – над городом вьются самодельные зеленые флаги, наспех приспособленные из скатертей, занавесок, обоев. И желтое полотнище с кровавой каймой. И ни намека на английское знамя. Значит, только иноземцы и мятежный сброд? Тем хуже. Кавалерам можно сдаться, «красноногим» – нет. Испанцы тоже не голуби. Возьмут да припомнят хотя бы резню в Смервике, когда испанский десант, голодом вынужденный сдаться, был хладнокровно перерезан. Исключение сделали для офицеров, за которых можно взять выкуп. Конечно, с той поры отношения и улучшались, и ухудшались, но вдруг?

«Орешек» пал первым. С главной башни «Дании» видно было немного, разве клубы известковой пыли над цитаделью. Зато тяжкий гром пушек долетал легко. Коралловый известняк не слишком хорошо держит удары чугунных шаров. Разлетается в щебень, что ранит не хуже картечи.

Только смолкла канонада – на смену залпам пришел грозный слитный рев, ничуть не напоминающий ночные выкрики-пароли… да и вообще хоть что-то из звуков, издаваемых человеческим горлом. Выстрелы, лязг стали – все накрыло кличем, что затих лишь тогда, когда белый с красным крестом флаг полетел вниз, а его место заняла очередная зеленая тряпка.

Тогда лейтенант – тот самый, что устроил переворот одним нажатием курка – действительно испугался. Настолько, что начал действовать. Пушки форта «Дания» открыли огонь. Форт раз за разом окутывался дымом, ядра кромсали ближайшие к укреплению дома.

– Комендант сошел с ума? – интересовались у Патрика разгоряченные победой временные капитаны и лейтенанты.

– Нет. Просто пытается сделать то, что должен был – год назад. Или вчера.

Снести любые прикрытия для пушек. Только работы многовато. Ломами с ней справиться было бы легче, а уж совсем легко – перышком, на плане. Обвести вокруг каждой крепости, написать с завитушками: «Сие не застраивать, а буде застроят, сносить без жалости!» И добыть под бумагой подпись губернатора.

К извинению лейтенанта, еще вчера это была не его работа. Еще вчера он вообще не представлял, как вражеские пушки могут упереться в его укрепление. Теперь же пребывает в изумлении, которое испытывает альгвазил, вдруг обнаруживший вместо кучки мятежного сброда – вражескую армию. Вот и тратит порох – драгоценность, привезенную из Старого Света. Мало какой из пушкарей «Дании» за долгую, спокойную службу сделал больше, чем по одному выстрелу. Что ж, они учатся на пустых домах. Правда, через несколько часов такого огня в форте не останется ни выстрелов, ни снарядов!

Патрик не желает ждать несколько часов. Губить людей понапрасну тоже не хочется, зато в голове зреет подозрение…

– У них пушки что, медные?

– Нет. Поросята…

Прозвище пошло от английского «pig iron» – чугун. И от милой особенности этого материала.

– Тогда я вообще не понимаю… Есть! Хрюкнула!

Пороховые клубы не вырвались из амбразуры, но взлетели над башней. Заминка. Новый залп – и огненное облако на западной стене. Орудия форта смолкли. Да… Все-таки колонии – не Эрин. Там-то это помнят как детскую считалку: «Десятый поросенок хрюкнет на десятом, пятый – на сотом, а второй на двухсотом, до четырех же сотен ни один не дотянет». Испанцы научили. Потому при приемке орудий для форта сам капитан О'Десмонд непременно испытывал их десятью выстрелами на ствол. Порох дорог? Так за то, что разорвалось, платить Ирландская Конфедерация отказывалась.

А пятый на сотом…

Поставщики пушек на Барбадос тоже знали считалку. Но они же и заряды для испытаний готовили. И уж положили угля побольше, а селитры поменьше. Не понадобилось. Орудия приняли списком, не испытывая.

– Белый флаг у нас есть? – поинтересовался Патрик. – Что-то мне кажется, что люди внутри теперь боятся собственных пушек больше, чем наших.

И вот – впереди – настороженные стены. Пора говорить. Как хорошо, что он уже неплохо говорит на кастильском. Акцент же для испанского офицера – дело обычное. Кто только не служит католическим королям.

– Именем короля Филиппа я объявляю, что капитан де Тахо готова простить вам разбойное нападение на испанское судно и выпустить из форта со знаменами и оружием. Кроме пушек.

Ответ – мушкетная пуля поверх головы. Сильно поверх. А раз убить пока не желают, сочтем за реплику.

– Господа, не совершайте ошибки. Ваши дрянные стены не выдержат и часа бомбардирования. Поверьте, пушки нацелены хорошо. Так же после того, как дело дойдет до бреширования и штурма, опасаюсь, мы не сможем гарантировать вам жизни. Наши местные рекруты отчего-то очень свирепы…

Увы, способность до конца цепляться даже за безнадежную позицию – одна из особенностей британской армии. Ответ – еще одна пуля, пониже.

– Вольно им! Жаль, напротив ворот один щебень. Зато одна из башен уже замолчала. Значит, нам работы – развалить одну башню и одну стену. Ну-ка…

До вечера управились. И белый флаг сам появился над стеной форта.

На этот раз Патрик сам подставляться не стал, но по парламентеру стрелять запретил. Англичанин сообщил, что комендант желает выпустить женщин и детей – и не иначе как под гарантии испанского офицера.

– Что ж, я вполне испанский офицер, – заявил Патрик, – но я требую сдачи форта. В обмен на жизни женщин и детей. Да и остального гарнизона.

С пощадой для женщин и детей его люди были согласны. Насчет прочих – засомневались. Сомнение высказали, аккуратно, не оспаривая приказа.

– Нам сейчас не мстить, а ноги с острова уносить нужно. Опять же порох нужен. И «поросята». Те, что целы остались, – как раз испытание прошли!

Когда гарнизон и беженцы из форта «Дания» достигли замка на восточной скале, их сурово окликнули сверху:

– Король или парламент?

И, услышав честный ответ, велели проваливать. Для замка «Дувр» продолжалась гражданская война…

Люди Патрика сумели неплохо отдохнуть до вечера. А с последним лучом солнца – побудка! И капитан – та, что не временная, а настоящая, – с известием, что предстоит немало работы.

– Сеньоры, вы успели передохнуть, а мои роты – нет. Весь день материалы готовили. Патрик, ты знаешь, что делать… Лучше меня. А я посплю. Утром должна быть свеженькая. Как и мои роты!

Которые весь день набивали мешки землей. И корзины. И щиты деревянные сколачивали. И разбирали дома ради камня. Теперь людям Патрика это все таскать, и тихо. Так, чтобы напротив батареи Хейвуда к утру стояло три батареи. Одна – с морскими пушками. Две – с «поросятами» из павших фортов. И стоять они будут не в открытую!

Сама батарея Хейвуда, например, это не пушки, выставленные рядком. Земляной форт с куртиной, четырьмя маленькими бастионами и поворотными рогатками вместо ворот. Куда более сильное сооружение, чем павшие замки. Потому его придется почтить правильной атакой. Будь времени в достатке, стоило бы начать копать сапу. Зигзаг, в углах обросший небольшими укреплениями. И только подведя сапу на пушечный выстрел – отрыть параллель, батареи…

Долго? Но это единственный способ. Бросать в атаку толпы с мачете… Даже против каменных стен у них было бы больше шансов, чем во рвах под картечью. Долбить же траншею в известняке – это недели.

Но вот – рассвет, и стволы черных глаз выносят батарее приговор.

– У нас, конечно, не армия, а орда. Но и порт простреливает отнюдь не Бреда. Ускоренная атака готова, сеньоры. Начнем…

По бастионам открывают дружный огонь восемнадцать орудий. Каждое, обмотав колеса тряпками для бесшумности, ночью приволокли на позиции роты Патрика. Впрягались и тащили. Мало ли что без дороги. Мало ли что весят от шести до десяти тонн. Пот не кровь, а ведь и той не жалко ради свободы. Под прикрытием огня новые роты волокут вперед щиты, мешки с землей, фашины и габионы, камни и бревна из разобранных домов. То, что полагается рыть неделями, возникает за считаные часы.

Хорошо работают бывшие рабы. «Вспомните присягу!» И вопросов почти не задают. Это если нужно убедить быстро. Но Изабелла сама обходит роты, объясняет. Понимает – нет в рыхлом войске той веры в командира, что в экипаже «Ковадонги». Потому следует все рассказать. Опять же, ирландец силен смекалкой, и если соображает, что делает, часто может сделать лучше. Может и хуже – но от глупостей отчасти защищает Кодекс. Когда на кону голова, даже ирландец прежде, чем ставить опыт, спросит позволения у начальства. Или хотя бы подумает подольше.

На батарее всего полторы сотни англичан, но это – не ополчение. Настоящая гарнизонная пехота. До ночи им приходится смотреть, как растут чужие флеши и горнверки. Теперь к батареям и не подойти. Даже ночью. Потом… Белый флаг. Разговор. Командир батареи в знак уважения к противнику приложил ладонь к полам шляпы. Кажется, даже весел:

– Рад вас видеть, сеньоры. Фландрская манера узнаваемей знамени. Что ж, я люблю добрую игру, а повеселиться мне не доводилось с тех самых пор, как я оставил службу лорда Вильгельма. Этой ночью вы увидите, как добрые голландцы отвечают на ускоренную атаку. Надеюсь, вам понравится.

Ночь – спокойна. Костры. Дерева много, целый город разворован. Потому огонь теплят ради еды и развлечения.

– Наши ребята неплохо приоделись, – замечает Изабелла, – еще вчера были в мешковине. А теперь? Только что башмаки не у всех, так на корабле и не нужно. Что у вас?

Посыльный с периметра. Ожидаемое известие: полевая армия англичан. Все ясно, все предусмотрено. Но почему тогда дыхание остановилось?

– Там это… Кто вчера не принял присягу. Просятся…

А выдохнуть нужно медленно.

– Ясно. Когда все лили пот, они лили ром. Что ж, теперь будут лить кровь. Предупредите об этом. Из тех, что не уйдут, набирайте группы по десятку человек – и сюда, с сопровождающим. Будем формировать новую роту.

Если бы одну… Сотня за сотней… Иные чуть не с другого края острова. Оказывается – восстание скачет по плантациям, как верховой пожар. Это хорошо – губернатору не до Спайтстона. Это плохо…

Не потому, что горло хрипнет от повторения Кодекса. Но – теперь все не влезут на корабли. А слово есть слово.

К утру силы ямайской береговой охраны на Барбадосе достигли двух тысяч человек, сведенных в пятнадцать рот и три терции. Две старые – ее и Патрика. И новая. Хайме.

– Не вздумай идти впереди… – Руфина сама не заметила, как сбилась на тон, уместный скорей в устах старшей сестры, чем командира. – Эти – того не стоят. У тебя только две условно надежные роты. Их тоже держи позади, чтобы подпирали. И…

Он лишь махнул рукой.

– Справлюсь.

И вот – построение. В подзорную трубу – чего только не найдешь в богатом городе – отлично видно зеленые знамена, доносится и барабанная дробь. Идут не в ногу, но идут. Пьяницы, насильники, мародеры отрабатывают веселую гульбу. Вместе с повстанцами с дальних плантаций, которые попросту опоздали. Куртина с утра развалена, частокол выбит, у бастионов на фланках ни одной живой пушки. Кажется, на батарее вообще ни одного живого орудия. По кораблям – фрегатте, все еще носящей имя «Ройял Ривендж», и «Ковадонге» – бастионы не сделали ни одного выстрела, хотя Руфина ждала неравного боя. Пушка на берегу по силе числится за корабль в море. Со слов повстанцев и пленных, выходит, что на батарее не меньше двенадцати пушек. Подбить удалось три. Где остальные? Молчат. Нехорошее молчание, но сделать уже ничего нельзя. Приказы отданы, машина запущена. Теперь – победить или сломаться. Вот корабли и продолжают огонь, как планировалось.

Ядра взбивают комья земли на бастионе. Не все, огонь опять гуляет влево. Маленькая эскадра лежит в дрейфе, но какой-то снос есть. И если возвышение поправить легко, то изменить прицел по горизонтали – нет. Поперек колесиков получается!

Что-то нужно придумать. Потом. А пока – залп, и еще залп, и еще… Под ногами содрогается палуба. Корабль английский, и они в своей манере насовали в корпус больше пушек, чем можно. Для мореходности плохо. Стоять и бить, не выходя из гавани – хорошо. Раз в пять минут, не чаще. Такие канониры. Пока. Перетекает песок в часах – из колбы в колбу. Если на глаз – четыре минуты. Уже лучше.

– Передать по орудийной палубе – молодцы!

Словно услышав приказ, палуба тяжело вздыбливается. Пушку с талей сорвало. Там, внизу, пятитонная махина мчится от борта к борту, снося на пути людей, ломая руки, ноги и хребты, давя и мозжа. На квартердеке уже спокойно.

– Орудие за борт. Огонь не прерывать.

Рядом чихает «миньон». «Сударь, это миньоны короля!» Правда, это из д'Обинье, и о совсем иных миньонах[34]34
  Смешаны понятия «королевский фаворит» и «легкая пушка», обозначаемые одним словом.


[Закрыть]. Тех, что в шелках, кудряшках и духах – а эти в бронзе. Но – миньоны короля, прежде и теперь. Были Карла, стали Филиппа. Если все сложится, дорога изящной бронзе на переплавку. Руфина решила, что ей в хозяйстве не нужны пушки, метающие дробное число фунтов. Правда, надежные. Их не разорвет, отлиты с полуторным запасом прочности. Потому их и ставят на квартердек. Два человека обслуживают миньон легко, трое – как сейчас – едва на руках не таскают. Залп. Несмотря на кровавый ужас внизу – снова четыре минуты. Это пока еще плохой флот. Хороший за это же время выстрелит трижды. Но это флот! Пусть и из двух кораблей.

Почему рискнула именно этими? Маленькие. Да, на них можно вывезти триста человек. Но есть еще и купцы, а располагать военными кораблями и не поддержать атаку… Пора переносить огонь! Над фасом правого бастиона – облачко. Четвертая пушка. В толпе штурмующих – строем это не назовешь даже примерно – кровавая просека. Ядро. Но это – всего одно ядро, пусть и цепное. Теперь минуту можно идти смело. А там – мертвая зона. И вот до бреши – сотня шагов.

– «Ковадонга»! – Крик заставляет повернуться. Увидеть, как с превратившегося в костер корабля прыгают в воду матросы. Кто-то из неумех опрокинул жаровню… Быстрая, крепкая, непобедимая, родная «Ковадонга» проходит мимо вместе с отливом, ее отталкивают веслами.

– Пожаров на борту нет?

– Нет, сеньорита капитан.

– Отлично. Прекратить огонь. Шлюпки на воду. Десант я веду сама.

И, прежде чем скользнуть вниз по линю, – два взгляда-выстрела. Прощай, «Ковадонга». Удачи, Хайме.

Он все-таки вылез вперед. Поднял палаш на вытянутой руке.

– Вперед! Espana!

Навстречу бегущим – тишина. Хайме затерялся в бесформенной толпе… Вот человеческая волна перехлестнула остатки частокола и пологую насыпь, хлестнула внутрь батареи. Кончено?

Кончено! Точка на штурме – залп восьми медных стволов, картечью. В упор. Вот где их пушки! И через габионы запасной позиции – ретирады – атака! Алебарды, мушкеты, после выстрела обращенные в дубинки доделывают работу. Бегущих мало, им стреляют в спины…

Перезарядить англичане не успеют, добить раненых тоже. На это вся надежда. Хотя ее волнует только один человек из пятисот. Терция Патрика уже построена, уже идет вперед. Нет, даже марширует! Неловко, сбивчиво – но здесь не парад.

– Espana! Eire!

Снова человеческая волна бьется о волнолом ретирады. И если пушки молчат, то мушкеты заряжены. Сотня пуль, в упор, почти без промаха… Колебание. Но Патрик цел и только теперь лезет вперед.

– За мной, «красноногие»!

Над пушками завязывается рукопашный бой. За англичанами выучка, за ирландцами – число. Зато – под днищами дно. Пора встать.

– Терция Тахо! Вперед! Espana!

Прыжок в воду. Не подмочить бы порох на полках…

Сама Изабелла пока позади. Тяжелый бег по волнам. Вверх летят крюки. Был бы бастион одет в камень – было бы хуже. Руки цепляются за траву. Бруствер. Над ним – знамя багреца и золота. Знаменосец падает, но флаг подхватывают другие руки. Последнее усилие. Огненный выдох слева, как стилет под ребра. Значит, на ретираде восемь пушек. Неважно, этой второй раз не выстрелить. Гребень. И можно – выскочить перед ополовиненным воинством. Что им Испания? Этот клич они выучат потом.

– За мной, за товарищей!

Три сотни свежих бойцов за спиной. Впереди – цели. Пистолеты выдыхают огонь. Спрыгнуть вниз – и увидеть брошенную ретираду и узкую линейку врагов, перечеркнувших дворик укрепления. Перед строем – человек в шляпе с белым плюмажем. За спиной соединившаяся наконец ямайская армия. Теперь уже – армия. И стоит взмахнуть рукой, как цепочку с разряженными мушкетами сметет. Но…

– Сдавайтесь, сэр. Вы сражались достойно.

– Не могу сказать о вас того же, молодой человек. После грамотной инженерной атаки я, право, ожидал более изящного хода, чем тупая атака тремя эшелонами в лоб.

У этого англичанина славный кастильский. А вот отвечать следует по-английски. И вежливо, и ирландцы поймут.

– Мы торопились.

– Такой ценой? – Рука обводит поле боя. – Или вы настолько расслабились при штурме замков, что не ожидали напороться на ретираду?

Ну не говорить же ему – и ирландцам – что цена входила в число задач. Положить тех, кто не войдет на корабли. А заодно спаять пополнение со старыми частями кровью. Цена за пот. Именно поэтому Хайме не должен был лезть вперед.

– Ожидали. Но вместо сапы устроили бомбардировку с моря. Рассчитывали отвлечь огонь на корабли. Не получилось. Так вы сдаетесь, или нам закончить работу?

– Солдаты заслужили жизнь. Но Генри Бриттен не сдастся мяснику. Рискнешь молодой шкуркой, сеньор, или снова костями завалишь?

Изабелла обернулась.

– Рядовых – разоружить, и в церковь. Не забудьте покормить. Начать погрузку солдат на транспорты. А я немного задержусь…

У командира батареи – короткий меч, кираса и наруч. Довольно опасно. Главное, что с английской школой сталкиваться пока не приходилось. Враг может быть знаком с испанцами по Фландрии. Даже в Индиях приходится учитывать изрытые рвами и валами поля восьмидесятилетней войны. Недаром в устах старых солдат «Нет больше Фландрии!» означает: «Все отлично!»

Атака противника – в глазах. Туда испанец и устремляет клинки – один меча, второй – взгляда. Поймать легко, удержать трудно. В этом сложность испанской школы – и англичанин прекрасно ее сознает. Быстрые движения, резкие взмахи – отвлечь внимание. Пока – недостаточно быстрые и резкие.

Комендант батареи сам клянет Фландрию. Медленное приближение острия, отбивающего короткими покачиваниями даже не атаки – сами мысли о них, тяжелая неспешная манера… Применение осадного искусства на дуэли. Никак иначе. Точно так же через поля битв двигаются ощерившиеся копьями терции, смыкаясь над проделанными неприятельской артиллерией просеками. Манера ясна, и можно было бы попробовать исхитриться найти опровержение – но довелось повидать и иное. Вдруг испанец бросит вперед собственные тело и клинок, как первую волну ирландцев? Голосящая толпа построила перед ретирадой насыпь из тел, по которым взошли уцелевшие. Это против испанской школы, привыкшей ценить даже наемников! Но… это случилось. Вот и приходится сомневаться в давних словах учителя.

«Испанская школа хороша, пока кончик рапиры против твоих глаз. Будешь стоять ровно – приколют. Будешь двигаться – идальго станет настолько же просто правильно держать рапиру, как сухопутной крысе – не сблевануть в шторм».

Славно сказано, но и из испанской стойки можно упасть вперед, поставив жизнь на точность одного укола, направленного… В сердце. В голову. В правую руку. Иначе – не уйти. Итальянский прием? Две трети Италии – это Испания, а противник – не мясник. Убийца! Счел, что полтысячи его людей – лишние. И вот они лежат… А вдруг и сам жить не хочет? Приходится учитывать. Генри мечется из стороны в сторону, отступает, выпады и удары из него так и брызжут – но с оглядочкой, потому все выходит на мгновение позже, на пядь короче, чем нужно. Испанский меч словно замер напротив глаз. Последняя надежда – на то, что рука, держащая неотвратимую сталь, устанет. Так во Фландрии банкротства католического короля спасали его врагов. Дорогая армия и тяжелое, куда более длинное, чем у любой другой нации, оружие равно требуют быстрой победы. Даже пустую руку человек не может держать вытянутой вечно.

Сам комендант каждый день подолгу упражнялся с мечом, но чувствует, как потяжелело оружие, а что же Руфина? О ней противник не знает ничего: ни пола, ни возраста, ни того, что она который месяц размахивает куда более тяжелым снарядом. Весло, оно потяжелей любого меча. Мало того, что само весит, так еще и толкает корабль в шестьдесят тонн. Англичанину кажется, что перед ним – нет, даже не дьявол. Машина. Водяное колесо. Неостановимое, пока река не потечет вспять.

Вечно отступать нельзя, за спиной бруствер. Рвануться вперед? Напороться на проклятый вертел. Отступать некуда, вбок безусый диестро не выпустит. Диестро? Да. И это почти приговор. Почти. Испанские мастера правой руки – тоже люди. И тоже гибнут. От руки тех, кто может их удивить. Неучей. Крестьян. Безоружных. И вот спина уперлась в бруствер. Справа – подбитая пушка, уходить в сторону правой руки диестро – самоубийство. Захотелось броситься вперед, пусть и заколов себя чужой рапирой, дотянуться до цыплячьей шеи испанца. Свернуть ее и меч не нужен! Или…

Генри Бриттен с хриплым выдохом бросил меч под ноги. Проклятые черные точки опустились на тусклый стук. На мгновение, которого хватило, чтоб поднырнуть под меч и сбить испанца с ног.

Рукопашной не случилось. Удивленная Руфина столкнула с себя неожиданно легкое тело, села. Англичане испуганно жмутся к брустверу. Иные и в волны поспрыгивали.

Зато ирландцы получили удовольствие.

Один из них подскочил, подал руку. Руфина встала сама.

– Благодарю, – имя в памяти не всплыло, – временный капитан…

Ушли имена. Ушло все. Осталась усталость. И непонимание. Вроде ничего не пропустила. Только что должна была умереть. А теперь стоит и слушает, как временный капитан – еще бы имя припомнить – распоряжается останками поверженного врага. С его точки зрения – почет оказывает.

– Надо отрезать голову. Потом, не торопясь, распилим, вынем мозг. Смешаем с известкой, на острове ее достаточно. В сущности, весь остров из нее. Скатаем шар… Посторонитесь-ка…

Хэканье, замах, удар мачете. Ленивая струйка крови.

– Вот и трофей, – бросок, голову в толпе поймали. – Ребята, займитесь. Нужен хороший татлум. А вы совсем наша, капитан… Это ж надо, глотку перегрызть.

Руфина провела по лицу ладонью. Кровь. Кажется, чужая. Много как…

– Это что, я? Ничего не помню. Дайте что-нибудь, утереться… Временного полковника Санчеса нашли?

– Нашли. Шесть картечин в кирасе – и ни одной в брюхе. Дух вышибло, да не до конца.

– Ясно…

Встала.

– Пошли. Здесь нам больше делать нечего… Пора в море!

Кафтан с чужого плеча велик, рубаха тоже. Свой колет отобрала Хуана, заявила, что кровь нужно сводить, пока не засохла. Впрочем, это не беда. Вот то, что за три дня плавания заупокойную службу читать пришлось девять раз – утром, днем и вечером, плохо. Что поделать, раненых много, тяжелых тоже, а морю не прикажешь – не качать. Бросить или добить – и в мыслях не было, зато флот теперь напоминает плавучий лазарет. И все-таки полторы тысячи душ получили свободу!