Текст книги "Боевые паруса. На абордаж!"

История восьмая,
в которой севильский порт оказывается занят излишней суетой

– Осторожней… Теперь пройдем к новому котловану. Уверяю, не пожалеете! Вам, моряку, это может быть весьма любопытно.

Лейтенант королевских галер поднимает глаза к небу в молчаливой мольбе, которую нахмурившиеся небеса не желают замечать. Не видит Бог, не видит и итальянец – уже повернулся спиной и скачет себе через лужи. В Андалусии сухой климат? Не осенью и не сегодня! Вот четыре месяца назад, когда он впервые нацепил лейтенантскую перевязь, и верно, было сухо. Жаркий ветер гнал пыль по улицам. Мелкую глинистую пыль, которая никогда не заканчивается в Андалусии. Благодарение пыли тогда и удалось отговорить сестру от вздорной идеи топать венчаться пешком. По улицам. Чтоб весь город на ее наряд подивился.

Закон против роскоши не писан только невестам да беременным.

Теперь пыль обратилась грязью. Менее вездесущей, но куда более приставучей. Если на брусчатке ее можно терпеть, то здесь, на стройке… А инженеришка тянет за собой.

Бумаги подписаны – чего ему еще надо, чудовищу? Но приходится идти. Вдруг и правда что важное? Хотя, верней, месть за шутку с раками. Ну и что, что прошло уже месяца два! Итальянцы злопамятны… Вот не было грязи – дела решались в конторе. Десяток любезных слов, перо, уже смоченное чернилами. Все, что требуется от Антонио де Рибера – закорючка. Точней, две – одна – в расходной ведомости флота, другая – в приходной ведомости подрядчика. Цифры разные, но разве это преступление? Флот платит столько, сколько и собирался. «Выдано сто полновесных эскудо» – казенный кошель вскрыт для пересчета, десяток золотых случайно забиваются за отворот пышного рукава. Перуджианский жук этого не замечает до тех пор, пока лейтенант не видит, какие цифры тот выводит в собственной книге. Случайность. Потом, обнаружив в складках одеяния сумму, равную месячному жалованью господина, дворецкий дона Антонио неподдельно удивится.

– Сеньор мой, а вы меньший транжира, чем кажетесь! – провозгласит довольно, чтоб слышали и прочие подлецы, не допущенные к гардеробу хозяина. – Но вечно забываете собственные деньги. Нельзя быть таким неосторожным. Вот… целых девять эскудо!

Разумеется, откуда хозяину знать, что их было десять, довольно сообщит этот прохвост, забравшись на чердак навестить горничную. Да, старый дом де Рибера заново выкрашен, и в нем снова полно народа! А все почему? Потому, что старший сын и наследник славного имени что ни неделя, выводит перышком в ведомостях подрядчика гордую подпись. Точно пониже вписанных заранее слов: «Получено из казны королевских галер Андалусии – пять сотен полновесных эскудо».

Понятно, кто-то кого-то надувает. Но не короля и не адмирала, коим Антонио служит вот уже второй месяц. Если кто-то проверит книги на эскадре – все в порядке, на бумаге убыло столько же золота, сколько и на деле.

А как хитрый итальянец будет разбираться с вложившимися в строительство новых галерных доков купчишками – его дело!

Самое главное, дон Антонио никогда не берет никаких подношений. Просто он щедр. И неловок. И очень радуется, если верный слуга находит несколько золотых в складках платья!

Вот только попробуйте-ка попрыгать по раскисшей бурой глине и не выронить ни одного золотого из-за обшлага! Камзол тоже жалко. Стоит как раз вдвое от обычной добычи. И ради чего весь риск? Чтобы полюбоваться на наполовину залитую дождем яму да выслушать похвальбу итальяшки?

Который немедленно оборачивается, словно укоры вырвались на язык.

– Я там приостановил работы. Людей пока перебросил на другие котлованы. День-два работа терпит. Тем более что дон де Эспиноса притащил собственную помпу! Так что дождь ничуть не мешает его изысканиям. Ну, вот, почти пришли… Осторожней, скользко!

Ухватил за локоть. Интересно, сколько монет вечером обнаружит дворецкий?

Внизу – фигура, которую ни с кем не перепутать. Мешковатая мантия зеленого бархата вкупе с академическим беретом означают, что скоро доведется свести знакомство с человеком, про которого сестра все уши прожужжала. Вокруг – словно облако из водяной мороси.

Как же. Школяр нагло нарушает королевский закон, прикрываясь старинными правами университета. При этом служит королю, не берет взяток – ха, теперь Антонио известно, как это делается! Дерется один против двадцати. И наконец пишет стихи.

Ана ждет не дождется, когда наконец начнет создавать вокруг своего мужа изысканное общество. Так что человека в зеленом она к себе затащит непременно. И муж не возразит, поскольку числит младшего алькальда в приятелях и знаком с ним отнюдь не заочно.

Антонио морщится, словно лимон ест. Припомни черта… Вот и Гаспар. Всем бы хорош сестрин жених, да больно часто напоминает, на чьи деньги куплен лейтенантский патент – заодно с теплым местом.

Антонио так отшатнулся, что чуть не сверзился вниз. Нет! Не то чтобы совсем нелюбопытно… Еще недавно он был знаком с галерной службой разве по стихам дона Мигеля де Сервантеса да по путевым заметкам ходивших на похожих посудинах в Святую Землю паломников. А потому вовсе не прочь сверкнуть познаниями перед иными офицерами эскадры, смеющими задирать нос перед новичком лишь потому, что имели счастье купить должность и звание раньше да приобрести богатый опыт неизменного стояния у стенки. Один-два выхода в год – вниз до Кадиса и обратно, подаваемые как великие путешествия, Антонио справедливо почитал за разновидность официальной загородной прогулки вроде городской охоты.

Но лезть считать зубы в глиняном зевке земли, нарядившись в лучший камзол? Новенький, выкроенный по удобной парижской моде, но по мадридской моде черный. Тут жалко даже сапог!

Однако отвечать следует вежливо.

– Вы же все зарисовали? Я вполне доверяю вашей руке.

– А зря. Я поэт, не художник. Сей древний остов маэстро Сурбарана отчего-то не вдохновил. Впрочем, помимо рисунков, мне досталась кое-какая добыча: судовой колокол, некоторые крепления… Да тут все любопытно! Не поверите, до чего может отличаться манера класть обшивку судна столетней давности от нынешней! Впрочем, не желаете спускаться – тогда я поднимусь. Делать внизу, кажется, уже нечего. Разве только позабавиться…

Младший алькальд закатал широкий рукав зеленой мантии. Шерстяную рубаху жалеть не стал. Составил пальцы лодочкой и быстро – словно змея на мышь бросилась – ударил щепотью в блестящий от влаги и черный от времени борт.

Рука прошла насквозь. Пальцы разжались, поболтали. На помпе бросили работу.

– Ох ты! – Пожалуй, этот возглас был наиболее пригодным для того, чтобы сохраниться на бумаге.

– Вот такая труха, – подытожил Диего. – К завтрашнему дню корабль развалится под собственным весом. В дереве больше воды, чем сосны…

Время подробных объяснений пришло чуть позже. В кабачке, возле пылающей малиновыми углями жаровни. И, разумеется, под здоровенное блюдо раков, горячих, с кинзой, чесноком и белым вином – что может быть лучше приятельской беседы. Как бы о делах… Вот, например, разобрать наброски странного корабля с колесом, вроде мельничного, посередине корпуса.

– Тут у нас что?

– Тут колесо крепилось.

– А котел?

– Котел, как и другие секретные части, был сдан в арсенал Барселоны… Теперь, стало быть, у мятежников.

Вот и хорошо. Никто не позовет смотреть на прокопченную медяшку. А вот история – хороша! Оказывается, еще при деде нынешнего короля некий умелец соорудил судно, что ходило не на веслах и не на парусах, а силой сжигаемых дров. Показал королю. Филиппу Второму понравилось. Изобретатель получил щедрую награду. И верно, дело того стоило: с новоизобретенной машиной двухсоттонный «Тринидад» забегал на полном штиле шустрей любой галеры. На месте вертелся чище блохи, при этом сохранял часть борта не занятым для установки пушек. Казалось, участь гребных флотилий решена. Но все, что осталось от пожирателя поленьев – запись в архиве, засекреченный механизм, зеленеющий в захваченном мятежниками арсенале, и тлен, пробиваемый даже не кулаком – тычком пальцев.

На вопрос почему, Диего только поднял бровь.

– Что у нас все решает? Король в восторге, адмиралы тоже. Но вот приходит скромный такой человечек с чернильными пятнами на пальцах. И приносит калькуляцию: сколько стоит пища для гребцов. И сколько – дрова. Тут адмиралы вспомнили, что открытый огонь на корабле – это очень опасно. И с «Тринидада» сняли колеса… Тогда в Испании хватало людей.

– А сейчас, боюсь, недостаточно денег.

– Да, дон Дублон по-прежнему против…

Слово за слово, стакан за стаканом. Все хорошо, пока пьяное внимание не ловит доселе ускользавшую мелочь.

– Дон Дьего, мало того, что вы разбавляете вино водой, так еще и позволяете себе пропускать!

– Я вообще почти не пью. Да и вам довольно, дружище.

Ровный тон не помог.

– Мало того, что ты меня пытался подпоить, так теперь еще и учишь? И глаза бегают…

Вскочил, рванул из ножен рапиру – из-за обшлагов посыпались золотые. Антонио растерянно замер – и получил эфесом в лоб. После чего украсил изящным нарядом заплеванный пол.

Дон де Эспиноса тоже плюнул – в сторонку от поверженного собутыльника. Сел. Укоризненно посмотрел на бессознательное тело.

– Занятно, – объявил громко, – и что мне теперь с тобой делать? По уму следовало бы счесть, что я был при исполнении, да сдать в кутузку с готовым приговором, и пусть сестра с зятем откупают тебя у аудиенсии. Но в норд-ост я безумен, а в дождь милосерден… Эй, найдется здесь пара человек, что согласится доволочь благородного дона до дому? Довольно богатого дона, замечу. Плата за услугу – на полу валяется.

Иначе – никак. Конечно, золото – слишком щедрая плата, но если уличный судья нагнется, чтобы подобрать среди сора и плевков сверкающий рыжий кругляш, цена ему – казенный черный мараведи.

Желающие, разумеется, нашлись. Сгребли плату с пола, авансом. Двинулись – процессией. Носильщики с грузом на плечах спереди, сеньор алькальд сзади. Всякий встречный-поперечный трогает шляпу, иные и приподнимают. Сыплются вопросы.

– Что за франта поймали, дон алькальд?

– А что ж вы без своих ребяток? Опять всех разослали?

– Гляньте, над доном Дьего дождь гуще, чем везде…

– Ой, офицерик с галер! Молоденький!

– Стой, судейская крыса! Отдавай товарища… О, да ты один, без подручных. Не пора ли тебе напомнить, что такое королевские галеры?

Рука ложится на эфес… Сегодня не хочется убивать. Рядом висит тонкое водяное облачко – а потому на душе печаль, но светлая. Уйдет – оставит после себя затухающее ощущение чуда. Холодный металл, даже сквозь перчатку, обжигает руку. Можно иначе? Да! Слава Пресвятой Деве, из-за угла выворачивает патруль. Чего стоят зубочистки галерников против алебард стражи, галерники теперь знают! Тем более во главе патруля – самая грозная фигура в севильской страже. Мало что отправит на гарроту, так еще и посмешищем сделает для всего города.

– Диего? Ты этих убьешь или пусть бегут?

Сегодня патруль ведет единственный человек, которого в порту боятся больше, чем парочку Эррера Эспиноса. Да, от него можно иной раз уйти… А толку? Вся Севилья будет пересказывать, каким шутом ты себя показал. Это не мрачная эпитафия от дона Терновника, которая в чем-то и возвышает. Когда-то жанр породил Гонгора с его эпитафией Родриго Кальдерону.

 
«…Кто славно разорил державу,
кто славно шел на эшафот,
кто был разбойником на славу!»
 

Всякий идальго большой дороги готов скорей умереть от меча поэта культистской школы, чем попасться на язык насмешнику. Лучше уйти в вечность мрачноватой фигурой, подобной некогда всесильному временщику, чем жить среди насмешек, которые очередной писака не замедлит перенести на бумагу. Поговаривают, сам Солорсано не брезгует вставлять в плутовские новеллы остроты Пенчо Варгаса.

– Пусть уходят… Пока. Тебя сюда словно святой Яго направил!

Младший альгвазил Варгас довольно крутит ус. С молодыми да ранними так всегда. Какой ты ни орел, а вытаскивать тебя из переделки старикам. Впрочем, Диего молодец, не стал втравливать патруль в лишнюю стычку. Потому стоит вернуть любезность.

– Проблемы? У тебя? Ха! У этих битых собак? Еще бы! После десятка пикаро четверо галерных солдат – сущие мелочи.

– Не убивать же солдат за то, что они попытались защитить командира. Который, кстати, ни в чем не виноват.

– Не виновен? Галерник? Такое бывает? Но если случилось чудо и ты прав – то куда и зачем его тащишь?

– Домой. Всего лишь пьян… А бросать неловко: добрый знакомый моего перуанского приятеля.

– Друг брата жены приятеля твоего знакомого, – подытоживает Варгас, – так и доложу. Рад был выручить.

Пальцы Пенчо мнут вислое поле видавшей виды шляпы. Патруль топает дальше, гремя доспехами и посмеиваясь. Когда скрываются за углом, раздается взрыв хохота. То ли командир развил тему, то ли что новое обнаружили. Недаром дежурства альгвазила Васкеса именуют веселыми.

Ворота. Обычно братьям-стражникам проход открыт. Но что ж это за день? Поперек пути опускается алебарда сержанта.

– Дьего, с вас налог!

– Какой такой налог?

– И хоть бы мускулом двинул, – сержант обернулся к прочим караульным. – Скала, я ж говорю. Но даже скалы должны платить налог на вино! В вашем приятеле, мой изумрудный друг, никак не меньше арробы.

Шутка? Что ж, всякая шутка отчасти серьезна. А потому серьезный ответ вполне сойдет.

– Ну так уж и арробы! Он бы лопнул. Опять же, выпитое вино является частью человека и обложению не подлежит.

– Оно так… Но, ради шутки, представьте, что нам взбрело проверить ваш постулат, заставив безвольное тело отрыгнуть все, что оно недавно поглотило?

– Я бы заметил, что извергшаяся масса на вино лишь похожа. И просил бы вас отведать напиток ради доказательства обратного.

– Здорово! Дьего, если кое-кому из моей родни понадобится совет толкового стряпчего, непременно назову вас.

Не если, но когда. Иначе к чему каверзные вопросы?

– Спасибо на добром слове. Спокойного вам дежурства.

За спиной – сердитая толпа. Пусть телеги днем в город не пускают, ворота забиты пешим людом. Недаром все больше советников предлагают ворота снести и смириться с потерей дохода, который вполне ощутим, несмотря на обильные дырки в стене. Взять тот же веселый дом: себе они, конечно, таскают вино через дыру безо всякой пошлины. И человечка пропустят. Любого, кто серебром позвенит.

Только вино у них дороже, чем в городском погребке. А нагрянувшая вслед за торопливым путником стража получит точное описание внешности и одежды беглеца.

Вот и выходит, что ущерба нет.

Несколько шагов. Десятки счастливцев, миновавших внимательный взгляд караула. Снова короткая задержка. Окрик:

– Сеньора! Заплатите пошлину!

– Не будете же вы меня обыскивать, капитан? – судя по выговору, только из деревни. Остальные знают, насколько наметан глаз у караула. За полсотни лет слышно не было, чтоб женщину зря опозорили обыском. А было б слышно. В Севилье народ за поднятую мантилью растерзать может. Лет сто назад такое случалось… Так что, если караульные говорят – плати пошлину, значит, уверены.

– Не капитан, а сержант. Самая умная, да? Да так, как ты, не то что кувшины при маврах – амфоры при римлянах привешивали. Пошлину, говорю, плати. Когда выну у тебя из под юбки все четыре бутыли, поздно будет. Тогда одними мараведи не отделаешься…

– Так откуда ж у меня деньги?

Ответ сержанта скрылся в шуме улицы. Впрочем, ответ Диего знал и сам. Нет денег – отдавай товар. Ну, эта переживет. Наверняка у нее свой. А если нет – спаси ее Господь от заимодавца.

Шаги, шаги… Над головой – сцепившиеся балконами дома. Улица Поцелуев: влюбленным даже из дому выходить не надо. Если они живут друг напротив друга… Вот она, ошибка христиан – нужно было сносить не один собор, а всю Севилью! И строить заново.

Еще поворот… А забияка пришел в себя, и как не вовремя!

– Кхуда вы меня тащите? – задергался. Ну что б ему не пробыть мешком с ногами лишнюю сотню шагов?

– Туда, куда вы сами дойти не в состоянии.

– Не хочу! – Но ноги голову слушают и идут, куда глаза смотрят. А дурман снова побеждает сознание.

Господский дом начинается в нескольких шагах от парадного: двери всегда открыты. Слуги должны поглядывать, чтоб чужих людей не заносило, но брата хозяйки должны знать…

– Доложите о доне Антонио.

– Сию секунду…

И вот – изнутри слышны тяжелые шаги и тяжелые слова. Впрочем, незлые. Напротив. Гаспар доволен. Выручить родственника из затруднительного положения – радость. Которую он будет воскрешать всякий раз, напоминая шурину об оказанной услуге. Тот будет принимать покровительство с должной почтительностью, направив все раздражение на иную фигуру, и ждать случая, когда удастся встретиться с доном Терновником, имея в запасе недурной повод для новой ссоры…

Больше сеньора Нуньеса рада его супруга. Все оглядывается – не уйдет ли редкий гость, пока она хлопочет над братом? Диего собрался было сбежать, не успел. Несколько дружеских слов с перуанцем – и донья Ана вернулась.

– Через три дня муж дает большой обед… Он вас пригласил?

– Разумеется, – ворчит тот, – как я могу не позвать друга? Жаль, Диего не любит пышных сборищ. Отнекивается!

– Возможно, вы согласитесь прийти ради меня? Будут многие ваши знакомые по Академии… Даже сам Франсиско Пачеко!

– Что ж, ради прекрасной сеньоры я непременно постараюсь вырваться со службы. Но, боюсь, все равно опоздаю… Теперь меня снова зовут дела. Рад был помочь вашему брату. Гаспар, до свидания. Извини за беспокойство.

– Пустяки… – а сам неловко дергает ус и сразу становился нескладным и даже нелепым. Один ус кверху, другой книзу. – Обязательно приходи! Знаешь, сколько голодных ремесленников от пера и кисти мне приходится подкармливать ради того, чтобы сеньор Франсиско, быть может, отписал обо мне словечко в Мадрид? Ну и ради удовольствия Аны, конечно, – она находит немало приятного в их болтовне! Но мне-то тоже хочется с кем-то побеседовать. Так что буду очень рад вас видеть…

История девятая,
в которой Руфину гонят домой, а Диего решает затруднения своего желудка

Какой испанец любит приглашать гостей домой? Если нужно попраздновать, всегда есть трактир, кабачок, подвальчик. На худой конец – вынесенные на улицу столы. Вероятно, причиной такой закрытости стала бесконечная война с маврами, приучившая народ рассматривать жилище как укрепление, а гостя – как лазутчика. В жилище дона Диего, например, без пушек не ворваться… К счастью, подхватив от арабов восточную подозрительность, севильцы не забыли обзавестись и восточным гостеприимством.

Собственная, испанская, гордость заставляет людей значительных демонстрировать презрение к врагам – и вот двери богатых домов открылись едва ли не всякому встречному.

В результате при малейшем недосмотре слуг из передней пропадают вещи. И если Гаспар Нуньес в Перу привык жить с открытыми дверями, а уворованными мелочами гордиться, то его молодая жена никак не возьмет в толк, что не стоит жаловаться на потерю китайской вазы, вынесенной среди бела дня одетым во францисканскую рясу самозванцем, но похвалиться ценностью пропажи. Тем более ее подруга достаточно состоятельна, чтобы понимать, что именно уволок лжемонах под полой! А так она начинает утешать Ану – и развенчивает перед гостями мираж серебряных гор Перу…

– Не горюй, – говорит донья де Теруан, – это всего лишь балласт!

– Какой балласт?

– Обычный. На всяком корабле около днища лежит что-нибудь очень тяжелое. Для того, чтоб не переворачивался. Часто песок. На военных кораблях – запасные пушки. Ну а на тех, что ведут торговлю с Китаем, – фарфор. Настоящий груз всегда шелк, а вся эта полупрозрачная красивость всего лишь замена камням, чуть более доходная, чем булыжники. Любой капитан, будь у него выбор, взял бы еще шелка – но не может, нужно положить что-то к днищу. Фарфор тяжелый, хорошо подходит. И продать его можно: у нас любят диковинки. Но, поверь, если бы Китай торговал только фарфором, за доступ в его порты не сражались бы ни наши, ни фламандцы, ни португальцы, ни англичане. Да туда б вообще не ходили!

У Аны от таких объяснений аж губы дрожат, а мужу остается только смотреть и делать вид, что весел. Почему? Да потому, что сидит он в мужской компании, за высоким столом и на стуле. Жена – с другими дамами, за низким и на подушке. Хоть каждый из супругов занимает самое почетное место на своей половине, друг с дружкой им не поговорить. Иные пары, правда, умеют очень ловко перемигиваться и обмениваться иными знаками, но такая премудрость постигается годами. Пока приходится ловить обрывки разговоров.

– …так это в цене камней, а мы заплатили… – Жена вот-вот заплачет. А рядом, увы, только подруги. И, прежде всего, Руфина де Теруан. Гордячка астурийская. Вот бы кого от дома отвадить! Хотя бы для того, чтобы не созерцать лошадиную рожу девицы, на которой чуть сдуру не женился. Связи – хорошо, да их в постель не положишь.

Гаспар подмигнул жене. Не заметила! Зато хозяйское моргание принял на свой счет некий небогатый дворянин, что нацелил двузубую вилку на тарелку с поросенком, изжаренным на решетке под белым вином. И в отличие от давешней дичи – которую, изволением одной астурийки, пришлось есть вовсе пресной, – надлежащим образом проперченным.

Мерзавец, наверняка пикаро, что пробрался в приличный дом с исключительной целью набить себе желудок да на красивых дам полюбоваться. Увидел, что хозяин смотрит в его сторону да еще подмигивает, дернулся – и вот, поросенок в брызгах подливки подскакивает, будто ожил, набрасывается на соусницу – и к потолку возносится благоухающий чесноком фонтан!

– Сеньор, – возмутился Гаспар, – да будет стыдно тому, кто прихватил вас с собой. Я не против того, чтобы любой благородный человек набил под моей крышей утробу. Но красить потолок соусом? Я против!

– Я… – виновник молитвенно заломил руки, но продолжить речь не сумел.

– Кто вас привел?

– Я сам пришел. Без приглашения, каюсь, но тут должен появиться один мой знакомый, к которому у меня есть разговор…

– Знакомого не под чесночной ли подливкой подадут?

Нуньес сделал знак пальцем, и за плечом возник дворецкий.

– Прикажете гостя… проводить? С достойными почестями?

Гаспар ненадолго задумался.

– Рано. Вдруг не врет? Вот что. Прикажи с него глаз не спускать. И, если вздумает сбежать, ни с кем не поговорив, а тем более украсть… Понял?

– Да, ваша милость. Вздуем в лучшем виде!

Впрочем, метатель поросят пока не делает ни попыток к бегству, ни тем паче к воровству. Подпер спиной стену, принял скучающий вид. Неужели и правда кого ждет?

Между тем алькальдова дочка продолжает объяснения. Уж лучше б молчала!

– Деньги берут больше за перевоз диковинки, – сообщает, – через два океана и каменюку тащить дорого! Опять же, у нас такого не делают. Да и работа тонкая. Так не умеют даже в Триане.

Тут жена чуток утешилась, даже улыбнулась неуверенно. Пусть предместье отделено от старой Севильи только наплавным мостом, всяк знает – лучшие мастера в любом деле обитают именно там. Ремесла не любят городских налогов – а иные, потемней, и городской стражи. Сам граф Барахас скрипит зубами да грозится послать на рассадник зла фландрских ветеранов, пока те под рукой…

Вот Руфина что-то прощебетала – над ухом смеялись, и расслышать, что именно, не удалось. Зато после – встала, махнула компаньонке, мол, мне пора – и ушла. Вот и хорошо.

Осталось наклониться через стол к старшему алькальду:

– Дон Хорхе, зачем держите дочь в столь ежовых рукавицах?

– А что ей тут делать? Жену вашу она в любой день навестить может. Болтать же попусту с чужими мужчинами… Так и до похищения можно доиграться.

– Лучшее средство от похищения – замужество, не находите? Тогда голова будет болеть у вашего зятя.

– Ну что же делать, если нужно продержаться еще почти два года, – пожимает плечами Хорхе, – да и головная боль эта такого сорта, что расставаться очень не хочется. Заведете своих детей, поймете.

– А где ваш вечнозеленый помощник? Обещал явиться.

– И явится. Как только разгребет бумаги. Дружба и служба не должны мешать друг другу, а потому, надеюсь, вы его простите.

– Что возьмешь с поэта? Он и месяцем ошибется, придется извинить.

По счастью, Диего явился всего часом позже. Запыхавшийся, но довольный.

Гаспар поприветствовал гостя.

– Самое вкусное вы не пропустили. Да и беседа только начинается…

– Беседа – это хорошо… Что же до пищи земной – боюсь, мне больше нельзя. Я чуток перехватил на службе, а перегрузку моему несчастному желудку эскулапы запретили строго-настрого. Иначе брюхо лопнет!

– Ерунда. Вот уберете печеного марлина, желудок от благодарности и заработает, как надо. Как видите, я и северной кухней озаботился…

Гаспар улыбнулся – как показалось Диего, несколько зловеще, и отправился к дамскому столу перекинуться парой слов с женой, оставив сеньора младшего алькальда размышлять над разрешением сложной задачи: как, не обидев хлебосольного хозяина, не дать утробе разползтись по швам.

Вот Диего и не торопится за стол. Засвидетельствовал почтение хозяйке, обменялся словом-другим с немногими знакомыми – и шарит взглядом по зале. Ищет хоть какую отсрочку от закармливания насмерть. И вот перед ним, в позе веласкесовского Диогена – колоритнейший тип. Стоит так, что сзади его не разглядеть – уже примета. Да и лицо… Пусть пикаро ковыряет во рту взятой на шелковый шнурок зубочисткой красного дерева, за настоящего кабальеро не сойдет. Либо где-то разжился, либо крашеная сосна.

– Вы избегли галер, сударь?

– Вы меня с кем-то перепутали. Извольте извиниться, или… – А глаза бегают!

– Или что? Заметьте, я пока говорю тихо. Решили набить желудок на чужом празднике? Ну и ладно. Невелик грех.

На лице пикаро – облегчение. И понимание.

– А, я вас узнал. Теперь понятно, откуда я вам знаком! Вы младший алькальд, а я берегся только от грозных очей дочери старшего… Вот уж не знал, насколько быстра худая слава. Меня отпустили. Таковы девицы в Севилье – одна погубит, другая спасет. Могла ведь солгать, что четки краденые, но нет, признала, что залог свидания. Теперь плачет. Я бы и женился – но кому нужен нищий идальго? Ни кола, ни двора.

Чело алькальда хмурится в раздумье. Будто и правда его заботит судьба рыночного мошенника…

– Мне нужен! Видите ли, мои врачи – не наемные убийцы, воспетые стихом и прозой, а добрые собутыльники по университетскому землячеству – не советуют мне переедать. И вот я попал на один званый ужин с другого. Не поможете ли очистить тарелки? Так, чтоб ни гости, ни хозяева не заметили, чьей утробе сделали честь их угощения?

– После того, как этот мерзавец Кеведо опубликовал немалую толику хитростей, к которым прибегают голодные гости вроде меня, объедание ближнего превратилось из простой шутки в высокое искусство…

– За спасение моей жизни я готов расстаться с портретом короля, – глаза пикаро вспыхнули, – белым.

Тяжелый вздох. Реал, хоть на весах уравняется с эскудо, в пятнадцать раз легче! Но обед и сам по себе стоит не меньше. Да и доброе знакомство с уличным судьей для пикаро весит немало.

– Пусть будет белый…

– Не грустите. Подозреваю, это не последний случай, когда мне потребуется искусный объедала.

– Вот уж не думал, что буду благословлять докторов! Но как я узнаю, что вам потребен друг с луженым желудком?

Ответа нет – к разговору присоединяется хозяйка, решившаяся покинуть свой трон на женской половине и обойти беседующих гостей, одарив своим вниманием всякого достойного этой чести.

– Диего, с кем это вы шепчетесь?

– С одним знакомым. Большой плут, но, как оказалось, человек полезный.

– А, эти ваши дела в порту! Я думала, поэт… Сеньор столь очаровательно бледен…

Пикаро кланяется и разводит руками. Осторожно, чтоб не открылись залеченные поутру портновской иглой раны видавшего виды костюма.

Впрочем, молодой поэт – приманка не только для хозяйки. Не один женский взгляд следит – когда хозяйка отойдет, чтобы занять ее место. Тут главное – успеть, а дальше… У некоторых свои приемы! Кто-то кормит людей на убой. Истинно же благородные дамы более изобретательны.

Хорошо, что еще зима! Можно носить муфту. А в муфте – собачку. Всякий умилится. Заодно лишний повод для разговора. Сегодня песик не только украшение, но и подарок. Зима заканчивается, и живую игрушку пора сбыть в более постоянные руки. А какая рука крепче руки фехтовальщика и нежней руки поэта? Решено. Очаровательное существо получит в хозяева дона Диего де Эспиносу. Куда он денется? Похвалит собачку… Тут же и получит в подарок. А отказаться не посмеет. Вон как сияет..

Сияет, на деле, рядом. Маленькая полоска света, которую приходится прятать в солнечных лучах, точно как пикаро, – рваные штаны… Зато настроение пошло вверх. Теперь дону Диего – море по колено, Фландрия – рай земной! Увидел выглядывающую из муфты мордочку, немедленно захотел взглянуть на крохотное существо поближе.

– Вот уж не знал, донья Леонора, что вы любите щенят…

– Это взрослая собака.

– … на ужин.

И ведь все смотрят, как прекрасная дама – хлопает глазами. Потом захлопывает рот… Что она может сделать? Ну, дать обидчику веером по носу, чтоб подтвердить старое знакомство по Академии.

– Диего, вы несносны! Как можно?

– Обыкновенно. Вам не рассказали всей правды, сеньора! Это мексиканская порода, мясная. До завоевания у индейцев коров да свиней не было. На мясо собак держали. В записках соратников Кортеса под каждым днем: «На ужин ели щенят». Тоже, видимо, не могли поверить, что это взрослые собаки.

Какой уж тут подарок! Хорошо, Диего хоть говорит тихо. Если кто и расслышал, она успеет сбыть песика с рук. Тем более поэта перехватил хозяин и затащил за стол…