Текст книги "Ленин В. И. Избранное"

Против Каутского марксизм представлен именно Паннекуком, в данном споре, ибо как раз Маркс учил тому, что пролетариат не может просто завоевать государственную власть в смысле перехода в новые руки старого государственного аппарата, а должен разбить, сломать этот аппарат, заменить его новым.

Каутский уходит от марксизма к оппортунистам, ибо у него совершенно исчезает именно это разрушение государственной машины, совершенно неприемлемое для оппортунистов, и остается лазейка для них в смысле истолкования «завоевания» как простого приобретения большинства.

Чтобы прикрыть свое извращение марксизма, Каутский поступает, как начетчик: он двигает «цитату» из самого Маркса. В 1850 году Маркс писал о необходимости «решительной централизации силы в руках государственной власти». И Каутский спрашивает с торжеством: не хочет ли Паннекук разрушить «централизм»?

Это уже просто фокус, похожий на бернштейновское отождествление марксизма и прудонизма во взглядах на федерацию вместо централизма.

«Цитата» взята Каутским ни к селу, ни к городу. Централизм возможен и со старой и с новой государственной машиной. Если рабочие добровольно объединят свои вооруженные силы, это будет централизм, но он будет покоиться на «полном разрушении» государственного централистического аппарата, постоянной армии, полиции, бюрократии. Каутский поступает совершенно мошеннически, обходя прекрасно известные рассуждения Маркса и Энгельса о Коммуне и вытаскивая цитату, не относящуюся к вопросу.

«…Может быть, Паннекук хочет уничтожить государственные функции чиновников? – продолжает Каутский. – Но мы не обходимся без чиновников и в партийной и в профессиональной организации, не говоря уже о государственном управлении. Наша программа требует не уничтожения государственных чиновников, а выбора чиновников народом… Речь идет у нас теперь не о том, какой вид примет аппарат управления в “будущем государстве”, а о том, уничтожает ли (буквально: распускает, auflost) наша политическая борьба государственную власть, прежде чем мы ее завоевали (курсив Каутского). Какое министерство с его чиновниками могло бы быть уничтожено?» Перечисляются министерства просвещения, юстиции, финансов, военное. «Нет, ни одно из теперешних министерств не будет устранено нашей политической борьбой против правительства… Я повторяю, чтобы избежать недоразумений: речь идет не о том, какую форму придаст “государству будущего” победоносная социал-демократия, а о том, как изменяет теперешнее государство наша оппозиция» (с. 725).

Это явная передержка. Паннекук ставил вопрос именно о революции. Это и в заглавии его статьи и в цитированных местах сказано ясно. Перескакивая на вопрос об «оппозиции», Каутский как раз и подменяет революционную точку зрения оппортунистической. У него выходит так: теперь оппозиция, а после завоевания власти поговорим особо. Революция исчезает! Это как раз то, что и требовалось оппортунистам.

Речь идет не об оппозиции и не о политической борьбе вообще, а именно о революции. Революция состоит в том, что пролетариат разрушает «аппарат управления» и весь государственный аппарат, заменяя его новым, состоящим из вооруженных рабочих. Каутский обнаруживает «суеверное почтение» к «министерствам», но почему они не могут быть заменены, скажем, комиссиями специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов?

Суть дела совсем не в том, останутся ли «министерства», будут ли «комиссии специалистов» или иные какие учреждения, это совершенно неважно. Суть дела в том, сохраняется ли старая государственная машина (связанная тысячами нитей с буржуазией и насквозь пропитанная рутиной и косностью) или она разрушается и заменяется новой. Революция должна состоять не в том, чтобы новый класс командовал, управлял при помощи старой государственной машины, а в том, чтобы он разбил эту машину и командовал, управлял при помощи новой машины, – эту основную мысль марксизма Каутский смазывает или он совсем не понял ее.

Его вопрос насчет чиновников показывает наглядно, что он не понял уроков Коммуны и учения Маркса. «Мы не обходимся без чиновников и в партийной и в профессиональной организации…»

Мы не обходимся без чиновников при капитализме, при господстве буржуазии. Пролетариат угнетен, трудящиеся массы порабощены капитализмом. При капитализме демократизм сужен, сжат, урезан, изуродован всей обстановкой наемного рабства, нужды и нищеты масс. Поэтому, и только поэтому, в наших политических и профессиональных организациях должностные лица развращаются (или имеют тенденцию быть развращаемыми, говоря точнее) обстановкой капитализма и проявляют тенденцию к превращению в бюрократов, т. е. в оторванных от масс, в стоящих над массами, привилегированных лиц.

В этом суть бюрократизма, и пока не экспроприированы капиталисты, пока не свергнута буржуазия, до тех пор неизбежна известная «бюрократизация» даже пролетарских должностных лиц.

У Каутского выходит так: раз останутся выборные должностные лица, значит, останутся и чиновники при социализме, останется бюрократия! Именно это-то и неверно. Именно на примере Коммуны Маркс показал, что при социализме должностные лица перестают быть «бюрократами», быть «чиновниками», перестают по мере введения, кроме выборности, еще сменяемости в любое время, да еще сведения платы к среднему рабочему уровню, да еще замены парламентарных учреждений «работающими, т. е. издающими законы и проводящими их в жизнь».

В сущности, вся аргументация Каутского против Паннекука и особенно великолепный довод Каутского, что мы и в профессиональных и в партийных организациях не обходимся без чиновников, показывают повторение Каутским старых «доводов» Бернштейна против марксизма вообще. В своей ренегатской книге «Предпосылки социализма» Бернштейн воюет против идей «примитивной» демократии, против того, что он называет «доктринерским демократизмом» – императивные мандаты, не получающие вознаграждения должностные лица, бессильное центральное представительство и т. д. В доказательство несостоятельности этого «примитивного» демократизма Бернштейн ссылается на опыт английских тред-юнионов в истолковании его супругами Вебб. За семьдесят, дескать, лет своего развития тред-юнионы, развивавшиеся будто бы «в полной свободе» (с. 137 нем. изд.), убедились именно в непригодности примитивного демократизма и заменили его обычным: парламентаризм, соединенный с бюрократизмом.

На деле тред-юнионы развивались не «в полной свободе», а в полном капиталистическом рабстве, при котором, разумеется, «не обойтись» без ряда уступок царящему злу, насилию, неправде, исключению бедноты из дел «высшего» управления. При социализме многое из «примитивной» демократии неизбежно оживет, ибо впервые в истории цивилизованных обществ масса населения поднимется до самостоятельного участия не только в голосованиях и выборах, но и в повседневном управлении. При социализме все будут управлять по очереди и быстро привыкнут к тому, чтобы никто не управлял.

Маркс с его гениальным критически-аналитическим умом увидел в практических мерах Коммуны тот перелом, которого боятся и не хотят признавать оппортунисты из трусости, из-за нежелания бесповоротно порвать с буржуазией, и которого не хотят видеть анархисты либо из торопливости, либо из непонимания условий массовых социальных превращений вообще. «Не надо и думать о разрушении старой государственной машины, где же нам обойтись без министерств и без чиновников», – рассуждает оппортунист, насквозь пропитанный филистерством и, в сущности, не только не верящий в революцию, в творчество революции, но смертельно боящийся ее (как боятся ее наши меньшевики и эсеры).

«Надо думать только о разрушении старой государственной машины, нечего вникать в конкретные уроки прежних пролетарских революций и анализировать, чем и как заменять разрушаемое», – рассуждает анархист (лучший из анархистов, конечно, а не такой, который, вслед за гг. Кропоткиными и К^о, плетется за буржуазией); и у анархиста выходит поэтому тактика отчаяния, а не беспощадно-смелой и в то же время считающейся с практическими условиями движения масс революционной работы над конкретными задачами.

Маркс учит нас избегать обеих ошибок, учит беззаветной смелости в разрушении всей старой государственной машины и в то же время учит ставить вопрос конкретно: Коммуна смогла в несколько недель начать строить новую, пролетарскую, государственную машину вот так-то, проводя указанные меры к большему демократизму и к искоренению бюрократизма. Будем учиться у коммунаров революционной смелости, будем видеть в их практических мерах намечание практически насущных и немедленно возможных мер, и тогда, идя таким путем, мы придем к полному разрушению бюрократизма.

Возможность такого разрушения обеспечена тем, что социализм сократит рабочий день, поднимет массы к новой жизни, поставит большинство населения в условия, позволяющие всем без изъятия выполнять «государственные функции», а это приводит к полному отмиранию всякого государства вообще.

«…Задача массовой стачки, – продолжает Каутский, – никогда не может состоять в том, чтобы разрушить государственную власть, а только в том, чтобы привести правительство к уступчивости в каком-либо определенном вопросе или заменить правительство, враждебное пролетариату, правительством, идущим ему навстречу (entgegenkommende)… Но никогда и ни при каких условиях это» (т. е. победа пролетариата над враждебным правительством) «не может вести к разрушению государственной власти, а только к известной передвижке (Verschiebung) отношений сил внутри государственной власти… И целью нашей политической борьбы остается при этом, как и до сих пор, завоевание государственной власти посредством приобретения большинства в парламенте и превращение парламента в господина над правительством» (с. 726, 727, 732).

Это уже чистейший и пошлейший оппортунизм, отречение от революции на деле при признании ее на словах. Мысль Каутского не идет дальше «правительства, идущего навстречу пролетариату», – шаг назад к филистерству по сравнению с 1847 годом, когда «Коммунистический Манифест» провозгласил «организацию пролетариата в господствующий класс».

Каутскому придется осуществлять излюбленное им «единство» с Шейдеманами, Плехановыми, Вандервельдами, которые все согласны бороться за правительство, «идущее навстречу пролетариату».

А мы пойдем на раскол с этими изменниками социализму и будем бороться за разрушение всей старой государственной машины, так чтобы сам вооруженный пролетариат был правительством. Это – «две большие разницы».

Каутскому придется быть в приятной компании Легинов и Давидов, Плехановых, Потресовых, Церетели, Черновых, которые вполне согласны бороться за «передвижку отношений силы внутри государственной власти», за «приобретение большинства в парламенте и за всевластие парламента над правительством», – благороднейшая цель, в которой все приемлемо для оппортунистов, все остается в рамках буржуазной парламентарной республики.

А мы пойдем на раскол с оппортунистами; и весь сознательный пролетариат будет с нами в борьбе не за «передвижку отношений силы», а за свержение буржуазии, за разрушение буржуазного парламентаризма, за демократическую республику типа Коммуны или республику Советов рабочих и солдатских депутатов, за революционную диктатуру пролетариата.

* * *

Правее Каутского в международном социализме стоят такие течения, как «Социалистический Ежемесячник» в Германии (Легин, Давид, Кольб и многие другие, включая скандинавов Стаунинга и Брантинга), жоресисты и Вандервельд во Франции и Бельгии, Турати, Тревес и другие представители правого крыла итальянской партии, фабианцы и «независимцы» («независимая рабочая партия», на деле всегда бывшая в зависимости от либералов) в Англии и тому подобное. Все эти господа, играя громадную, очень часто преобладающую роль в парламентарной работе и в публицистике партии, прямо отрицают диктатуру пролетариата, проводят неприкрытый оппортунизм. Для этих господ «диктатура» пролетариата «противоречит» демократии!! Они, в сущности, ничем серьезно не отличаются от мелкобуржуазных демократов.

Принимая во внимание это обстоятельство, мы вправе сделать вывод, что второй Интернационал в подавляющем большинстве его официальных представителей вполне скатился к оппортунизму. Опыт Коммуны был не только забыт, но извращен. Рабочим массам не только не внушалось, что близится время, когда они должны будут выступить и разбить старую государственную машину, заменяя ее новой и превращая таким образом свое политическое господство в базу социалистического переустройства общества, – массам внушалось обратное, и «завоевание власти» представлялось так, что оставались тысячи лазеек оппортунизму.

Извращение и замалчивание вопроса об отношении пролетарской революции к государству не могло не сыграть громадной роли тогда, когда государства, с усиленным, вследствие империалистского соревнования, военным аппаратом, превратились в военные чудовища, истребляющие миллионы людей ради того, чтобы решить спор, Англии или Германии, тому или другому финансовому капиталу господствовать над миром[130]130
  В рукописи далее следует:
  «ГЛАВА VII
  ОПЫТ РУССКИХ РЕВОЛЮЦИЙ 1905 И 1917 ГОДОВ
  Тема, указанная в названии этой главы, так необъятно велика, что об ней можно и должно писать томы. В настоящей брошюре придется ограничиться, разумеется, только самыми главными уроками опыта, касающимися непосредственно задач пролетариата в революции по отношению к государственной власти». (На этом рукопись обрывается.) – Ред.


[Закрыть].

Послесловие к первому изданию

Настоящая брошюра написана в августе и сентябре 1917 года. Мною был уже составлен план следующей, седьмой, главы: «Опыт русских революций 1905 и 1917 годов». Но, кроме заглавия, я не успел написать из этой главы ни строчки: «помешал» политический кризис, канун октябрьской революции 1917 года. Такой «помехе» можно только радоваться. Но второй выпуск брошюры (посвященный «Опыту русских революций 1905 и 1917 годов»), пожалуй, придется отложить надолго; приятнее и полезнее «опыт революции» проделывать, чем о нем писать.

Автор. Петроград. 30 ноября 1917 года.

Комментарий

Практически все ленинские работы написаны о вопросах, насущных в данный момент. И если внимательно взглянуть на них, то становится очевидно: Ленин не сомневался в том, что будет революция и она будет успешной.

И вот он находится в Разливе, ему прислали «синюю тетрадь»; самое время подготовиться к решительным действиям. Нужно подвести исчерпывающее теоретическое обоснование – и партия будет полностью готова. В работе, о которой сейчас пойдет речь, как раз говорится о том, каким конкретно образом мы возьмем власть и начнем строить социализм, а главное беспокойство – как сделать так, чтобы все это не развалилось.

Известно, что в 1961 году партия вдруг сочла, будто диктатура пролетариата больше не нужна. А люди, которые с этим согласились, видимо, не читали данную работу – ибо тот, кто ее изучит, запомнит основные тезисы на всю жизнь.

Это квинтэссенция учения Маркса и Энгельса, где они выступают учителями, давшими первые «ноты». Вся остальная «симфония» написана уже Лениным. В «Государстве и революции» он представил четкое, ясное учение о государстве, роль которого совершенно понятна; объяснил, почему его надо укреплять, как к нему надо относиться и как беречь, а также что означает отмирание государства.

Партия является весьма сложным сооружением. Она должна бороться и с оппортунизмом, и с ревизионизмом, и со всякого рода бюрократией. А для этого надо иметь мотивацию. Если люди не имеют мотивацию для изучения теории, им не место в партии – их остается только выгнать. Советский Союз умер не оттого, что партия была маленькая, а оттого, что была слишком большая. Шутка ли – 18,6 млн человек! И многие из этих людей были абсолютно далеки от нужд и задач партии, в то время как товарищи, прошедшие войны и на своей шкуре прочувствовавшие тонкости ленинской теории, в этой массе «тонули». Они не смогли передать эти знания дальше. Если мы снова хотим создать большую партию, где будут генеральные секретари, которые будут знать все обо всем, а остальные будут лишь смотреть им в рот, то это приведет к тому же самому результату.

Проблему бюрократизма нельзя решить, если отсутствует контроль «снизу», если сами люди не контролируют этот процесс. Ленин утверждал, что бюрократизм – не нарыв, с которым можно быстро покончить. Его надо долго лечить. И невозможно вылечить, пока остается государство, остаются особые люди, которые занимаются только управлением. Можно сказать так: пока существует автомобиль, он будет подвластен силе трения. И надо обязательно принимать ее в расчет. В нашем случае точно так же: не бывает такого, чтобы существовало государство без бюрократии. Поэтому Ленин и подчеркивает: это болезнь, которую нужно лечить долго. И лечить ее должен не тот, кто болеет. Если, допустим, мы с вами бюрократы, то вокруг нас должны быть люди, которые не позволят нам отойти от ленинской линии. Данная работа посвящена тому, как не потерять диктатуру пролетариата.

Итак, «Государство и революция».

С учением Маркса происходит теперь то, что не раз бывало в истории с учениями революционных мыслителей и вождей угнетенных классов в их борьбе за освобождение… ‹…› После их смерти делаются попытки превратить их в безвредные иконы, так сказать, канонизировать их, предоставить известную славу их имени для «утешения» угнетенных классов и для одурачения их, выхолащивая содержание революционного учения, притупляя его революционное острие, опошляя его.

В последнее время регулярно приходится слышать выступления людей, которые негодуют по поводу закрытия мавзолея Ленина фанерой на праздники. Но разве от них закрывают Собрание сочинений Ленина? Нет, не закрывают. Получается, что таким людям непременно нужно смотреть на мавзолей, и это заменяет им чтение ленинских текстов. Таким образом, они сами себе закрывают дорогу к ленинизму. А ведь Ленин прямо указывал: мы хотим, чтобы нас поменьше почитали, а побольше читали! Так что, уважаемые товарищи, вы читать собираетесь или почитать? Подобное почитание без чтения однажды уже не привело ни к чему хорошему.

И все чаще немецкие буржуазные ученые, вчерашние специалисты по истреблению марксизма, говорят о «национально-немецком» Марксе, который будто бы воспитал так великолепно организованные для ведения грабительской войны союзы рабочих!

При таком положении дела, при неслыханной распространенности искажений марксизма, наша задача состоит прежде всего в восстановлении истинного учения Маркса о государстве. ‹…›

Начнем с самого распространенного сочинения Фр. Энгельса: «Происхождение семьи, частной собственности и государства». ‹…›

«Государство, – говорит Энгельс, подводя итоги своему историческому анализу, – никоим образом не представляет из себя силы, извне навязанной обществу. Государство не есть также “действительность нравственной идеи”, “образ и действительность разума”, как утверждает Гегель. Государство есть продукт общества на известной ступени развития; государство есть признание, что это общество запуталось в неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общества в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах “порядка”. И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство».

Люди, которые это цитируют, упускают из вида слово «по-видимому». А ведь еще Энгельс отмечал, что это сила, не стоящая вне общества, а происходящая из него самого.

По Марксу, государство не могло бы ни возникнуть, ни держаться, если бы возможно было примирение классов. У мещанских и филистерских профессоров и публицистов выходит, – сплошь и рядом при благожелательных ссылках на Маркса! – что государство как раз примиряет классы. По Марксу, государство есть орган классового господства, орган угнетения одного класса другим, есть создание «порядка», который узаконяет и упрочивает это угнетение, умеряя столкновение классов. По мнению мелкобуржуазных политиков, порядок есть именно примирение классов, а не угнетение одного класса другим…

Когда буржуазное государство появилось впервые, оно приняло Декларацию прав человека и гражданина. Эта декларация точно выражает интересы правящего класса. Вы имеете право на дом, а есть ли у вас сам дом или нет – никого не волнует. Вы имеете право быть сытым, но будете ли вы сытым – государства не касается.

Когда в январе 1917 г. большевики собрали Учредительное собрание, ему предложили принять декларацию нового государства. Она называлась «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» и малоизвестна. Выражением этой декларации потом стала сталинская Конституция. В ней говорилось, что каждый имеет не только право на жилье, но и само жилье. Если написано, что в обществе не может быть голодных, это значит, что безработица ликвидирована и любой человек может найти работу, он точно получит зарплату и у него точно будет еда.

«Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа» – это целый план осуществления того, о чем рассуждали Маркс и Энгельс. Они наметили основные положения, а Ленин это развил в цельную науку о государстве.

Напомним, что при слабеющем социализме нас обвиняли в том, что мы нарушаем права человека.

Что государство есть орган господства определенного класса, который не может быть примирен со своим антиподом (с противоположным ему классом), этого мелкобуржуазная демократия никогда не в состоянии понять. ‹…›

С другой стороны, «каутскианское» извращение марксизма гораздо тоньше. «Теоретически» не отрицается ни то, что государство есть орган классового господства, ни то, что классовые противоречия непримиримы. Но упускается из виду или затушевывается следующее: если государство есть продукт непримиримости классовых противоречий, если оно есть сила, стоящая над обществом и «все более и более отчуждающая себя от общества», то ясно, что освобождение угнетенного класса невозможно не только без насильственной революции, но и без уничтожения того аппарата государственной власти, который господствующим классом создан и в котором это «отчуждение» воплощено. Этот вывод, теоретически ясный сам собою, Маркс сделал, как мы увидим ниже, с полнейшей определенностью на основании конкретно-исторического анализа задач революции. И именно этот вывод Каутский – мы покажем это подробно в дальнейшем изложении –…«забыл» и извратил.

То есть словесное признание налицо, а как доходит до дела – то государство трогать нельзя! А государство это применяет силу по отношению к трудящимся. Причем силу принуждения.

«…По сравнению со старой гентильной (родовой или клановой) организацией, – продолжает Энгельс, – государство отличается, во-первых, разделением подданных государства по территориальным делениям… ‹…›

Вторая отличительная черта – учреждение общественной власти, которая уже не совпадает непосредственно с населением, организующим самое себя, как вооруженная сила».

Энгельс развертывает понятие той «силы», которая называется государством, силы, происшедшей из общества, но ставящей себя над ним и все более и более отчуждающей себя от него. В чем состоит, главным образом, эта сила? В особых отрядах вооруженных людей, имеющих в своем распоряжении тюрьмы и прочее. ‹…›

Постоянное войско и полиция суть главные орудия силы государственной власти, но – разве может это быть иначе? ‹…›

На вопрос о том, почему явилась надобность в особых, над обществом поставленных, отчуждающих себя от общества, отрядах вооруженных людей (полиция, постоянная армия), западноевропейский и русский филистер склонен отвечать парой фраз, заимствованных у Спенсера или у Михайловского, ссылкой на усложнение общественной жизни, на дифференциацию функций и т. п.

Такая ссылка кажется «научной» и прекрасно усыпляет обывателя, затемняя главное и основное: раскол общества на непримиримо враждебные классы.

Мы знаем, как создавалась рабочая милиция: это, по сути, вооруженный народ. А полиция – это особые вооруженные отряды, обеспечивающие господство буржуазии. Можно сказать, что государство – это форма существования общества при наличии классов.

…вернемся к изложению Энгельса. ‹…›

«…Общественная власть усиливается по мере того, как обостряются классовые противоречия внутри государства, и по мере того, как соприкасающиеся между собой государства становятся больше и населеннее. Взгляните хотя бы на теперешнюю Европу, в которой классовая борьба и конкуренция завоеваний взвинтили общественную власть до такой высоты, что она грозит поглотить все общество и даже государство…»

Для содержания особой, стоящей над обществом, общественной власти нужны налоги и государственные долги. ‹…›

Не только древнее и феодальное государства были органами эксплуатации рабов и крепостных, но и «современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного труда капиталом. В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственная власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим классам, как кажущаяся посредница между ними…»

Это называется бонапартизм. Главный принцип в государстве – подчинение нижестоящих вышесидящим. Люди морально готовятся сидеть всю жизнь. Был же у нас министр экономики – теперь сидит[131]131
  Алексей Валентинович Улюкаев (род. 23 марта 1956) – российский государственный и политический деятель, доктор экономических наук. Министр экономического развития Российской Федерации с 24 июня 2013 г. по 15 ноября 2016 г. С 15 ноября 2016 г. – обвиняемый в вымогательстве взятки в размере 2 млн долл. у исполнительного директора компании «Роснефть» Игоря Сечина. 15 декабря 2017 г. суд приговорил Улюкаева к восьми годам лишения свободы в колонии строгого режима и штрафу в 130 млн рублей. 27 апреля 2022 г. Московский районный суд Твери освободил Улюкаева по УДО, он вышел на свободу 12 мая 2022 г. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Таково… правительство Керенского в республиканской России после перехода к преследованиям революционного пролетариата, в такой момент, когда Советы благодаря руководству мелкобуржуазных демократов уже бессильны, а буржуазия еще недостаточно сильна, чтобы прямо разогнать их.

В демократической республике – продолжает Энгельс – «богатство пользуется своей властью косвенно, но зато тем вернее», именно, во-первых, посредством «прямого подкупа чиновников» (Америка), во-вторых, посредством «союза между правительством и биржей» (Франция и Америка). ‹…›

Демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма, и потому капитал, овладев (через Пальчинских, Черновых, Церетели и К°) этой наилучшей оболочкой, обосновывает свою власть настолько надежно, настолько верно, что никакая смена ни лиц, ни учреждений, ни партий в буржуазно-демократической республике не колеблет этой власти.

Как это сейчас актуально! С легкой руки Навального был поднят шум о коррупции. Вроде бы началась борьба против тех, кто занимает руководящие посты в государстве. А почему не началась кампания против тех, кто поставил их на эти посты?

Кто является правящим классом в России? Буржуазия. Крупные олигархи строят виллы и особняки не в России, а за границей.

Всеобщее избирательное право – тоже орудие господства буржуазии… Они разделяют сами и внушают народу ту ложную мысль, будто всеобщее избирательное право «в теперешнем государстве» способно действительно выявить волю большинства трудящихся и закрепить проведение ее в жизнь.

Это большинство трудящихся подчиняется буржуазной воле, которая навязана ему пропагандой. Понятно же, кто выиграет: как говорится, казино всегда выигрывает.

Читаем далее.

Общий итог своим взглядам Энгельс дает в своем наиболее популярном сочинении в следующих словах:

«Итак, государство существует не извечно. Были общества, которые обходились без него, которые понятия не имели о государстве и государственной власти. На определенной ступени экономического развития, которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих классов не только перестало быть необходимостью, но становится прямой помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с бронзовым топором».

Двигаясь вперед, мы увидим, что эту государственную машину общество отправит в прошлое, но сначала будет вынуждено сделать свою. И тут обнаруживается проблема, которую невозможно решить внутри государства. Мы еще к этому вернемся.

Слова Энгельса об «отмирании» государства пользуются такой широкой известностью…. что на них необходимо подробно остановиться. ‹…›

«Существовавшему и существующему до сих пор обществу, которое двигается в классовых противоположностях, было необходимо государство, т. е. организация эксплуататорского класса для поддержания его внешних условий производства, значит, в особенности для насильственного удержания эксплуатируемого класса в определяемых данным способом производства условиях подавления (рабство, крепостничество, наемный труд). Государство было официальным представителем всего общества, его сосредоточением в видимой корпорации, но оно было таковым лишь постольку, поскольку оно было государством того класса, который для своей эпохи один представлял все общество: в древности оно было государством рабовладельцев – граждан государства, в средние века – феодального дворянства, в наше время – буржуазии.

Государство – представитель всего общества. Если государство в целом рабовладельческое, то оно представляет рабовладельцев. Если феодальное, то оно представляет феодалов, а не крестьян. Если общество капиталистическое – то буржуазию, а не рабочих.

Когда государство наконец-то становится действительно представителем всего общества, тогда оно само себя делает излишним. ‹…› Первый акт, в котором государство выступает действительно как представитель всего общества – взятие во владение средств производства от имени общества, – является в то же время последним самостоятельным актом его как государства. Вмешательство государственной власти в общественные отношения становится тогда в одной области за другою излишним и само собою засыпает. Место правительства над лицами заступает распоряжение вещами и руководство процессами производства. Государство не «отменяется», оно отмирает.

При социализме огромную роль играл госплан. Сидели специалисты, которые считали и управляли производством всех вещей. Как только это исчезло, у нас снова появилось государство в прежнем виде, которое вовсе не интересуют потребности и нужды населения. Оно занято обеспечением классу буржуазии условий эксплуатации рабочих. Итак,

государство не «отменяется», оно отмирает. На основании этого следует оценивать фразу про «свободное народное государство», фразу, имевшую на время агитаторское право на существование, но в конечном счете научно несостоятельную.

С легкой руки Хрущева у нас «народное государство» было записано в Программе партии. Те, кто это осуществил и спокойно воспринял, не знали обо всех опасностях такого поступка. Они решили, что можно не читать Ленина, не разбираться в этих вопросах, – и передоверили свое право чиновникам. А чиновники, свободные от контроля трудящихся, принялись обюрокрачиваться и превращаться в защитников других интересов, а вовсе не интересов простого трудового народа.