Текст книги "Доктор Мозг. Записки бредпринимателя. Избранные рецепты осмысленной жизни."

Пришел, увидел и открыл

Узнав об опытах Дельгадо, Олдс сразу подумал: если в мозгу есть области «больше-не», то почему бы не быть и «давай-еще»?.. Есть наказание – должно быть и поощрение.

Это было в его характере и складе ума: быстрая догадка – и тут же, не откладывая, проверка на опыте. Зная, что ищет, Джим ринулся на поиски мозгового рая – и почти сразу нашел.

Помогла, как ни странно, его временная техническая неумелость: электроды, вживляемые подопытным крысам, в нужные точки их маленького смышленого мозга поначалу не попадали, оказывались где-то около, поближе или подальше…

И вскоре отклонение от намеченной цели обернулось счастливой находкой.

Соавтором открытия оказалась одна из белых лабораторных крыс, у которой филигранный металлический стерженек – электрод – оказался не там, куда Джим нацеливался – в самый центр мозга – а ближе к передней части, к обонятельному отделу.

Воскресным утром, в выходной, Джим заглянул в безлюдную лабораторию – посмотреть, как эта особа себя чувствует после вживления электрода, и все ли готово для опытов, назначенных на понедельник.

Все было ОК – крыса спала в клетке, проснулась, бодрствовала, ела, чесалась… Джим выпустил ее из клетки побегать по комнате. Крыса шустро всюду шныряла, шастала по углам, таская за собой длинный легкий провод, заканчивавшийся у нее в голове электродом. Провод, как поводок, держал в руке Джим. Под пальцами была кнопка для соединения с источником слабого тока.

Вот крыса оказалась в одном из углов комнаты, сейчас двинется дальше… Ну-ка, проверим… Раз! – Кнопка на четверть секунды нажата – дан импульс.

Крыса мгновенно остановилась. Поозиралась. Помедлила. Пошла дальше… И… Через несколько шажков возвратилась точно в то место, где получила импульс.

Как будто чего-то ждет…

Потрусила дальше. Обошла всю комнату, там и сям приостанавливаясь и принюхиваясь, поворачиваясь туда-сюда, будто что-то ищет…

Еще импульс – в том же углу. И тот же эффект – только теперь крыса остается в углу и больше не покидает его.

А с третьего раза?..

С третьего крыса кинулась к Джиму и чуть ли не вслух взмолилась – давай еще!

Теперь пришлось задержаться ему – чтобы осознать, что происходит.

Некоторое время Джим ничего не делал, кнопку больше не нажимал. Крыса вяло слонялась по лаборатории, то и дело возвращаясь в тот угол, где получила импульс. Заснула, наконец. Джим разбудил ее пошевеливаньем проводка – проснулась, резво побежала опять шастать по комнате.

А ну-ка, опробуем другой угол… Импульс…

Все то же самое: после второго импульса любимым стал другой угол комнаты.

Третий угол… Четвертый… Тот же эффект.

Замечу тут, что и мы, люди, как все животные, наделены мощной эмоционально-пространственной памятью. И червяк, и комар, и улитка, и рыба, и собака, и кошка, и человек – очень быстро и прочно запоминают, где им было плохо, опасно, страшно. А где – хорошо, вкусно, привольно… Соответственно себя чувствуют и ведут, с переносами этих самочувствий и поведений на другие пространства и жизненные положения, чем-то сходные, напоминающие пережитое хоть чуть-чуть… С обобщениями, часто ошибочными, а у человека иногда и бредовыми.

На адских «где», отпечатывающихся в подсознании в виде опережающих ожиданий, основываются многие фобии, навязчивости и прочие психоневротические неприятности. А на райских – другое многое, и прекрасное, и ужасное…

Домой Джим прибежал, опоздав к обеду, красный, взъерошенный и вполне сумасшедший на вид.

– Что тебя задержало? Что-то случилось? – спросила обеспокоенная Марианна.

– Случилось, – прошептал Джим трагически, опустив голову. – Я сделал открытие.

Вдруг подпрыгнул, заплясал и запел:

– Diiis – cooo – veee – ryyy! – Ооот – крыыы– тиии-еее!

Олдс еще не знал, что его опередили. Что один соотечественник на юге страны – психиатр, человек решительный и циничный, уже вживляет электроды в мозг, да не крысам, а людям, и целенаправленно стимулирует у них центры удовольствия. (Об этом подальше).

Но ликовал Джим не зря, ибо открытие не есть то, что видишь, а то, как видишь.

В понедельник Олдс уже проверял увиденное на глазах всех сотрудников лаборатории.

– Подтвердилось?

– Еще как. Та крыса в понедельник уже сама, по собственной инициативе бежала в угол, где ей досталась вчера первая электронаграда. Переманить и примагнитить ее к любому другому месту с помощью тех же импульсов в тот же участок мозга не составляло труда: минуты три, пять – и готово.

Начались долгие серийные опыты – над множеством животных, с вариациями условий, с новыми и новыми методическими приспособлениями…

Вместе с Мильнером и еще одним студентом-помощником Олдс сначала проверил на той, самой первой электроманке, насколько сильна у нее мотивация райской электронаграды, и как связана – если связана – с другими, естественными побуждениями: поесть, поспать, род продолжить… И сразу еще потрясение: пока ее потчевали мозговым электричеством, голодная крыса могла сутками не прикасаться и не стремиться к еде. В ситуации выбора между электроимпульсами и едой она уверенно предпочитала электроимпульсы!

Тут-то Джим и соорудил свой знаменитый рычаг счастья…

– Крысиного?

– Пока только – зато «как только, так сразу».

Великий эксперимент в области фундаментальной нейронауки – главное мозговедческое открытие современности. Я о нем рассказывал уже не раз, в поворотах к разным темам. Не ленюсь рассказывать и здесь, с новыми подробностями и ответвлениями.

Явление Мозгочела

Строго говоря, изобрел рычаг счастья не Олдс, а другой исследователь – этот вот сухопарый дяденька с трехэтажным лбом: Беррес Фредерик Скиннер, один из столпов западной психологической науки, самый популярный американский психолог прошлого века.

Младший современник и последователь Уотсона, далеко обошедший Большого Джона продуктивностью, славой и почестями, – его, можно сказать, продвинутое alter ego. Называли его «Уотсоном наших дней», «радикальным Уотсоном», «завершенным Уотсоном» (и это при Уотсоне еще живом!) – и вполне справедливо. Иногда величали американским Павловым, тоже оправданно – более ревностного, последовательного и плодовитого наследника у Ивана Петровича не было и на родине, хотя претендовали на право первородства и преемничество многие, даже слишком.

Родился Скиннер в семье адвоката в 1904 году – как раз в тот год, когда Павлов получил Нобелевскую премию. Скиннер Нобелевской не получил, зато удостоен множества иных наград и почетных титулов. Надпись на золотой медали Американской психологической ассоциации: «пионеру психологических исследований, лидеру теории, мастеру технологии, который произвел революцию в изучении поведения…»

– Тоже, как и Уотсона, в революционеры зачислили?..

– Да, почти как Маркса и его радикального последователя Ленина.

– Упоминали Скиннера и в нашем курсе психологии как бихевиориста номер два по историческому времени и номер один по значению, радикального дальше некуда. Согласно Скиннеру, как я поняла, сознательно и свободно выбирать свое поведение не может никто. Внутренний мир и переживания к объективной науке отношения не имеют: достоверно лишь то, что можно измерить и повторить неограниченное число раз с одинаковым или предсказуемо изменяющимся результатом. Никакой тебе души, никакой свободы воли, никаких врожденных внутренних побуждений за человеком не признавал: все обусловлено только извне, только научением, сплошные условные рефлексы и подкрепления разных порядков.

– Российское народно-ироническое наблюдение на сей счет: «ежели зайца бить, он и спички зажигать научится».

– Самое ужасное, что это неправда, но слишком часто правдой оказывается.

Фотографию Скиннера вижу впервые. Ну очень типичный ученый.

– Да, лицо хрестоматийного научного гения, самою природой предназначенного исследовать, мыслить, изобретать.

– Если предположить, что под трехэтажным лбом скрывается трехэтажный мозг…

– Мозговая кора, особенно лобная, была у этого человека, которого хочется назвать Мозгочелом, весьма развита, несомненно. И тем удивительнее, что огромный мозг этот, принадлежавший психологу(!), не интересовало – что в нем и в других мозгах происходит. Не интересовала, как и Уотсона, психика – она объявлялась им недоступным для объективного исследования «черным ящиком». Интересовало только то, что наблюдаемо извне – поведение.

В молодости Фред (так звали его в семье) был парнем долговязым, высоколобым, застенчивым и порывистым, а к зрелости стал похож на гуманоида из суперцивилизации или человекомутанта из будущего, грядущего Мозгочела.

Одарен был по-леонардовски разносторонне: играл на нескольких музыкальных инструментах, хорошо пел, рисовал, легко рифмовал. Прирожденный изобретатель, еще в мальчишестве самостоятельно мастерил карусели, качели, управляемые вагончики, роликовые самокаты, санки, духовые ружья, плоты, кровати-будильники и разные другие технические диковины, не говоря о корабликах, дудках, рогатках, луках и стрелах… Несколько изобретений взрослого Скиннера вошли в широкий обиход:

– «бэби-тендер» или воздушная колыбель (Air Crib), в шутку именовавшаяся еще «инкубатором для наследников» – закрывающийся детский манежик, похожий на больничный инкубатор с плексигласовой панелью. Легко регулируется температура, легко проветривается и чистится. Ребенок лет до двух-трех может получать здесь все необходимое для своих нужд, от телесных до умственных – есть, спать, играть и так далее; в таком инкубаторе Скиннер взлелеял свою младшую дочку;

– первая в мире обучающая машина, прародительница нескольких поколений последующих, с начатками общей теории программированного обучения;

– накопительный счетчик-самописец – прибор для записи и анализа разных сторон поведения в экспериментально-лабораторных условиях;

– первое в мире бионическое оружие – управляемая ракета, наводимая на цель специально обученным голубем, клюющим изображение движущейся цели на экране; изобретение это произвело сенсацию, но не было внедрено – военное ведомство не решилось довериться столь смелому проекту;

– и наконец, знаменитый ящик. Не черный, нет. Фред придумал его еще в студенчестве для своих первых опытов по условным рефлексам, эпохального значения изобретению не придал и даже обижался, когда его называли «ящиком Скиннера».

Любопытное наблюдение: вглядываясь в лицо Скиннера, по ощущению словно бы уже давно знакомое, я вдруг понял, что у него был почти двойник по физиономико-психологическим свойствам и антипод по судьбе – современник, живший в антиподной по истории и духу стране: России.

Андрей Платонов, гениальнейший русский писатель середины ХХ века, всеведущая творческая душа, самородок, затравленный сталинщиной. Человек тоже высокий, с таким же колоссальным преобладанием лба и мягко-мужественными чертами лица.

С таким же всеохватным, широко-глубоким вниманием ко всему сущему и богатством фантазии.

С той же сдержанностью и закрытостью в поведении, с полным отсутствием какой-либо позы. С тем же сочетанием склонностей к техническому изобретательству и к писательству.

– ?..

– Платонов с юности и писал, и изобретал-инженерил, затем полностью отдался литературе. Скиннер графоманил сызмальства. Еще совсем молодым издал книжку стихов, которую похвалил великий поэт Роберт Фрост. Вдохновленный высоким одобрением, юноша решил стать писателем, но муза внезапно забуксовала:

«Я бесцельно читал, строил модели кораблей, играл на рояле, слушал только что изобретенное радио, строчил юмористические заметки в местную газету, но больше ничего не писал и подумывал о визите к психиатру».

(Из автобиографии Скиннера).

– Желаемое возросло до степени невозможного?

– Парадоксальное состояние, гипермотивационный ступор, научно выражаясь. Не дойдя, на свое счастье, до психиатра, молодой человек принял здравое решение посвятить себя науке и поступил в Гарвард на психологию. Сделал блестящую академическую карьеру, но писательский зуд взял свое, и до конца жизни маститый ученый не уставал одаривать публику статьями (180 штук) и книгами (21).

Самым знаменитым произведением Скиннера, культовым бестселлером с миллионными тиражами, стал утопический роман «Уолден-2». Про общество, воспитывающее детей по бихевиористской науке: с многоуровневыми положительными поощрениями правильного поведения и отрицательными – неправильного.

– То есть, наказаниями?

– Важно уточнить: наказаниями, причиняющими боль, неприятности физические или психические, Скиннер, исходя из своих научных изысканий, призывал не пользоваться. Применять только дозированное лишение желаемого и приятного.

– Не бить, не ругать, но лишать конфет или кино?

– Да, правильно поощрять, правильно лишать поощрения, и все будет как надо: ни агрессии, ни суеты, ни зависти, ни неудачников.

– И все потому, что правильно контролируется жизнь детей?

– Да, и взрослых тоже.

– И кто же, по Скиннеру, должен так грамотно всех контролировать?

– Квалифицированные специалисты-ученые, общественные психологи-бихевиористы.

– А их кому контролировать?

– Вопрос «кому контролировать контролеров» Скиннеру публично задавали не раз. (См. с.336). Общественные психологи, отвечал он, должны контролировать себя и друг друга перекрестно, системно. Общество, утверждал он, обязательно, рано или поздно придет к научно-объективной, внеличностной системе самоконтроля и саморазвития.

– А где в такой тоталитарной системе место любви, совести, юмору, восхищению, вдохновению?

– Для Скиннера это все были только расплывчатые слова и раздутые мифы, как и пресловутая свобода. А тоталитарной он считал саму жизнь. В книге «По ту сторону свободы и достоинства» (1971) он с научных позиций, опираясь на собственные исследования, развенчал основу основ американского массового самосознания: гордую убежденность, что Соединенные Штаты – самая свободная в мире страна. Ни фига вы не свободны, граждане, и ни в чем не вольны, – уверял он (в моем вольном переводе на просторечный), – вы просто не замечаете, не сознаете, что задействованы в системах выработанных рефлексов. Вы продукты социального научения, и думаете о себе так, как вам нравится, только потому, что это нужно кому-то. Вы запрограммированы, вы роботы – и иначе не может быть: свободы никакой не бывает.

– Американцам это, наверное, не очень понравилось?

– Ну еще бы. Свободная пресса, как по команде, кинулась облаивать корифея, обвинила его в фашизме, в коммунизме и прочих смертных грехах, но он остался невозмутимым и гнул свое. Он и себя не считал свободным ни в коей мере:

«Я не управлял своей жизнью. Я не устраивал ее.

Я никогда не принимал решений. Решения всегда возникали сами собой из складывающихся обстоятельств. Вот что такое жизнь».

(Из автобиографии Скиннера).

На закате дней, в телеинтервью, на вопрос: «Если бы вам пришлось выбирать – сжечь свои книги или своих детей – что или кого вы сожгли бы?» Скиннер без колебаний ответил: «Детей». И пояснил, почему: «Я полагаю, что мой интеллектуальный вклад в будущее человечества существеннее, чем вклад генетический».

– Брр. Хорошо, что я не его дочь.

– Пожалуй, и я бы поостерегся эдакого папаши.

Но согласимся, разное дело: абстрактный ответ на абстрактный вопрос – и конкретные ответы на вопросы собственной жизни. И в работе, и в личной жизни все у Скиннера, не в пример Уотсону, шло под знаком успеха, все только по восходящей. Две его дочери, в отличие от детей Джона Большого, выросли здоровыми, жизнерадостными и благополучными. Одна стала известным психологом-педагогом, другая интересной художницей.

– Наверное, девочки росли, не зная, что их папа во имя своего интеллектуального вклада в будущее человечества готов был их сжечь.

– Когда они узнали об этом, уже взрослые, обе весело посмеялись.

Может быть, я не прав, но вклад Скиннера в будущее человечества представляется мне не столь интересным и значительным, сколь он сам. Загадка его личности не разгадывается ни по его теории научения, ни по каким иным, пазл не складывается. Что сподвигло его на психологический тоталитаризм с благостными утопиями позитивных подкреплений? Какие-то события жизни? Влияния чтения, образования? Особенности характера?

Детство, в отличие от уотсоновского, было счастливым. Атмосфера родительской семьи – теплой, дружественной, а вместе с тем, место имела и дисциплина. Детей почти не наказывали, зато старались всячески поощрять и награждать за успехи. Скиннер потом назовет это режимом позитивного подкрепления, детально изучит на экспериментальных моделях и предложит по этому же принципу исправлять преступников и излечивать душевнобольных. Широкомасштабного практического воплощения эта хорошая идея пока что не получила, хотя и до Скиннера попытки в этом направлении делались неоднократные, и некоторые были успешны.

– Какие?

– Во Франции прошлых времен – подвиг великого доктора Пинеля, освободителя душевнобольных от цепей. В России в конце 19 века гениальный психиатр Корсаков создал в своей клинике изумительную атмосферу, которую назвал «системой нестеснения и морального влияния». Самые агрессивные душевнобольные в этой клинике успокаивались и выздоравливали безо всякого насилия и почти без лекарств. Близкой к такому духу была педагогика Антона Макаренко, работавшего в раннесоветское время с беспризорными детьми и подростками.

– А как обстояли дела у Скиннера в школе? Для массы детей, и в прошлом, и в настоящем, и боюсь, еще в долгом будущем, школа – огромный источник отрицательных подкреплений и психотравм…

– И со школой ему повезло: учился легко и с удовольствием, учителя были хорошие, вспоминал их всю жизнь с благодарностью.

На безоблачном детстве только две травматические отметины. Трагическая: рано умер младший братишка Эдди, которого Фред очень любил. После этого – разочарование в Боге и презрение к церкви. И – трагикомическая: патологически болтливая бабушка, ее нескончаемые монологи по любому поводу, без обратной связи. Дедушка еще в молодости перестал ее слушать, а к старости сделался практически глухонемым. Изобретательный маленький Фредди затыкал уши свечным воском. Обнаружил, что это помогает думать. В бабушкином поведении усмотрел впоследствии аналогию ритуальному поведению голубя.

В студенческие годы прошел через болезненные душевные кризисы. Общаться с однокашниками было не интересно и тяжко: задумчивому юноше, жаждавшему познания, любившему классическое искусство, сверстники-студенты казались грубыми и тупыми, лишенными интеллектуальных запросов, что, наверное, в основном так и было. Преподавание разочаровывало и раздражало оторванностью от жизни и ханжеством (колледж был гуманитарный). Особенно взбесил идиотский, как Фред сразу определил, курс психологии – посетив лишь одно занятие, будущий Психолог Номер Один к психологии не прикасался ни сном, ни духом, весь курс пропустил, наверстал потом двухгодичным авралом в Гарварде.

Фред долго был, как сам признавал, неудобен в обращении, «социально неуклюж», нескладен и не спортивен. Одиночество и бунтарские настроения вылились в протестное поведение. Молодого Скиннера едва не исключили из колледжа за хулиганство: он писал ядовитые памфлеты и рисовал неприличные карикатуры на преподавателей и соучеников, был тайным лидером группки пакостников, терроризировавших коллежских отличников.

– Самые ярые протестанты часто становятся самыми жесткими деспотами.

– Это да, но Скиннер деспотом не стал. Ни в семье – он был любящим верным супругом и нежным, хотя и в меру строгим отцом, – ни в деловых отношениях, которых предпочитал вообще не иметь, а трудиться индивидуально. Преподавателем и лектором (в университетах Миннесоты, Индианы и в Гарварде) был довольно либеральным и снисходительным, хотя держался дистантно и суховато.

В отличие от Уотсона Скиннер был широко образован и всю жизнь пополнял свои гуманитарные знания, особенно в области философии. Увлекся идеями одного из светлейших умов столетия – философа, логика, математика, общественного деятеля и гуманиста Бертрана Рассела.

Миротворец и антифашист, страстный публицист, гроза политических лжецов, Рассел причислял себя к социалистам, хотя был врагом ленинского большевизма и сталинщины. Быть может, от Рассела юный Скиннер и почерпнул утопические идеалы всеобщего счастья, в сочетании со скептицизмом и строжайшей логичностью в науке.

– Атеизм, в который он с детства впал, входил в его идейно-нравственный комплект до конца дней?

– Да, но не без вопроса. «Я не боюсь умирать, потому что не верю в Бога», – сказал 86-летний Скиннер на смертном одре, умирая от лейкемии. Слова эти позволяют предположить, что образ Бога, в которого он не верил, все-таки как-то в нем жил. С какой стати на пороге смерти, если ты убежден, что смерть есть полное исчезновение, бояться или не бояться чего-то или кого-то?

В подтексте высказывания чувствуется допущение возможности бессмертия души: за порогом жизни не страшно, а почему? Потому что никто за грехи не спросит?.. Вера в бессмертие души и вера в Бога – не одно и тоже, но глубинно взаимосвязаны. Разные формы веры в жизнь после смерти бытовали в человечестве задолго до того, как появились первые представления о богах. Идея единого Бога возникла еще позже, ее можно считать древом, выросшим на почве первичной веры в духовное бессмертие. И сейчас самые завзятые атеисты-материалисты все-таки склонны в глубине души верить, что, словами Евангелия, «мы не умрем, но изменимся». Похоже, и великий Мозгочел подсознательно верил в это.

Из загашника

Образование – это то, что остается после того, как выученное забывается.

(Афоризм часто приписывается Эйнштейну, но автор на самом деле – Скиннер).

D-r Mozg: Recipe № 9.

Как не попасть из рая в ад (рецепт спасительного размышления)

Счастье без мысли – кредит несчастья, с очень высокой процентной ставкой. Если не хочешь после поездки в рай безвылазно поселиться в аду, на единицу прироста счастья должно приходиться как минимум две единицы прироста мысли. ЧЕМ ЛУЧШЕ ЖИВЕТСЯ – ТЕМ БОЛЬШЕ ДУМАЙ. Не о том, почему тебе хорошо, и что делать, чтобы стало не хуже, а еще лучше, – нет, не об этом.

Думай о том, как устроена жизнь, как работает судьба, и почему плохо другим. Размышление подскажет дальнейшее, и это будет спасительной благодарностью твоему счастью.