Текст книги "Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том 1. Бафомет вернулся в Москву"

Глава 3. Сон не сон, но первый

Упал магнитик, что на холодильнике.

Скоро полночь, я не могу никак заснуть,

Все вспоминаю те дни, проведённые у моря

Красный круг солнца красиво катил в кольце из апельсинового марева через мост у Парка культуры, как всегда на рекламной вывеске: Аэрофлот – Быстро – Удобно – Надёжно, последнее не горело. Было по августовски тепло и покойно, на набережной гуляли редкие пары. Москва река неспешно несла свои серые воды, в которых отражались багряные блики, по ним стайкой плыли первые жёлтые листья.

В воздухе распространялись благодушие, умиротворённость, и что-то ещё не ощутимое напрямую и, несомненно, но милое сердцу москвича. Из открытого окна дома где-то на 5—6 этаже, за густыми кронами деревьев не разглядеть, сколько их там внизу, доносился голос с известной хрипотцой о позиции «намба ту».

 
То плыли листья по воде,
Их ветер разбросал везде.
Касаясь самого причала,
Волна их гнала и качала
И жёлтых пятен хоровод,
Опять мелькал в движенье вод.
Не долог был их странный век
И скоро дождь да первый снег
Укрыли, напрочь, их следы,
На сером зеркале воды.
Но как-то раз в другие дни,
Кому-то вспомнятся они,
И этот жёлтый хоровод
Вновь оживёт в потоке вод.
 
 
***
Их грустный танец на волне
Сегодня вспомнился и мне.
 

День заканчивался интересно – они с Тиммом были приглашены в гости к новому знакомому, принадлежащему к последователям трудов Елены Блаватской и Рерихов, практикующему йогу и даже жившему какое-то время в Индии, в Ашраме. Что это такое никто не знал, но было необычно и заманчиво пообщаться с русским индусом. Тем более встречу предваряла самая настоящая лекция об энергетических меридианах и центрах – семи чакрах и тысяче меридианов человека и прочей тарабарщине, которую походя, пока они добирались в метро, а потом с километр пешком, прочитал Тим или Тимофей по паспорту.

Настроение у Саши было самое что ни наесть подходящее, располагающее к философствованию и релаксации.

Нет ничего дешевле и одновременно дороже радости необременительного общения с интересными людьми, особенно если они также не похожи на тебя, как заморский грейпфрут на русскую репу.

Белку, как ни уговаривала и не просила, не взяли, зато взяли две бутылки дешёвого вина и немного фруктов, денег было в обрез, а до получки ещё аж целых семь дней.

В квартире, самой обычной по обстановке, но с высокими с лепниной, потолками, огромным балконом в старом монументальном сталинском доме напротив парка, знакомого с детских лет, их встретил сам хозяин.

Был Виталий дома один, представился просто и пригласил в комнату. Худой, длинноволосый и стройный. Пальцы необыкновенно длинные, а рукопожатие мужское – сильное. Глаза нормальные, весёлые даже. По виду – МНС (младший научный сотрудник).

Пили вино и на кухне кофейничали вьетнамским молотым кофе из кофейни мадам Мэй, в вакуумной упаковке с жёлтыми цветами и привкусом шоколада из маленьких китайских пиал. Под разговор закусывали яблоками и дольками апельсинов, аккуратно нарезанными и посыпанными сахарной пудрой.

Телевизор, стоящий в комнате завидных размеров, соответственно обозначенной программе приобщения к интересующей области познания, даже не включили.

Было легко и весело, на балконе курили, точнее, курил один Саша, говорили об энергосенсорике, ясновидении и третьем глазе.

После выпитого вина и действительно замечательного кофе Александр больше помалкивал. Он смаковал абсолютно новую для него сферу знаний и подаренную информацию.

Когда Виталий неожиданно предложил помедитировать и довольно просто объяснил, как это делать, не особенно сопротивляясь, согласился при условии, что ему помогут, и не будут ржать, если ничего не получится. Ещё раз, повторив для уверенности, что и как проходить, приступили к освоению методики.

Закрыл глаза и успокоил дыхание, представил, что прана наполнила лёгкие, появилась некая дрожь, перекатывающаяся по телу, наконец – возник озноб. Закрутился «волчок».

По-ехали-или. Сначала легко удалось сосредоточиться и отключить все мысли кроме одной – проскочить некий барьер, потом пошло с трудом. Вязкая мгла окутала сознание, её пришлось прорывать несколько раз. При каждом прорыве, пробое такого препятствия он как бы раздваивался. Одна часть сознания ощущала себя, все также расслабленно сидящей в глубоком кожаном кресле в комнате, другая куда-то неслась. Правда видел он себя как бы со стороны, точнее всего и сразу со всех сторон. И снаружи и изнутри и сверху и сбоку, но это не наслаивалось, не мешало восприятию. Этакое многоплоскостное видение.

Парадокс – сознание было уже готово к такому восприятию действительности. Прошу извинения за вульгарщину, но выражение «глаз на попу натянул», в какой-то мере может охарактеризовать данное состояние касаемо многомерности окружающего пространства (отличие лишь в том, что это – сотни глаз везде).

Другая часть ощущала мощную подпитку и помощь Виталия и упорно куда-то летела, неслась с бешеной нечеловеческой скоростью, скоростью запредельной и пугающей. Слегка мутило, но ясно было сразу и точно, что это не спиртное, а следствие каких-то новых состояний организма.

Цель была сформулирована изначально высокая космическая, соответственно случаю и темам беседы, но не зажата рамками смысла и звучания слов, а скорее явлена желанием увидеть ту первооснову родной Земли, её своеобразную эманацию, прообраз, дух или душу.

И вот в тот миг ли, вечность, что в данном случае все есть время, а его мера – энергия, масса, скорость. В тот самый миг, когда показалось, что дальше ничего – пустота. И сразу же из ничего и целиком возникла картина Другого мира.

Время остановилось, его не было, была «чччернотааа», ни одной звёздочки не светило, но все было видно. Ничто в этом мире не двигалось или двигалось, но так медленно миллиметр/микрон за миллион/миллиард лет, ещё медленнее. Но откуда-то изнутри, не голос, а просто ниоткуда сразу было известно, что этот мир по-своему жив.

Слева чуть ниже линии воображаемого горизонта, далеко и одновременно вблизи на огромном каменном блине, почти правильной эллипсовидной формы, размером возможно с галактику малой величины, относительно размеров чёрного мира, на самом краю блина сидела спиной молодая женщина совершенно голая.

Иссиня-чёрные густые и прямые волосы её спадали до середины ровной спины. Жёлтый цвет кожи блестел в темноте и поджатые к груди колени скрывали острую грудь с чёрными сосками. Она также была видна со всех сторон/плоскостей и сразу вся, фигура более всего соответствовала представительнице Малайзии, Шри-Ланки или Индонезии, ещё такие фигуры встречаются у некоторых индианок на высокогорье в Перу. Крепкое тело, короткие плотные руки и ноги, невысокий рост, заметный живот. Красавицей, её по меркам ХХ века, при всем желании было не назвать. Но, черт возьми, она была прекрасна той красотой женщины, которая не зависит от пропорций 90х60х90, а проистекает от общей завершённости и пропорциональности, какой-то пусть не понятной целесообразности всех чресл, была она такая вся гладкая, ровная, без родинки, грамма лишнего жира и вообще ничего лишнего в ней не было.

А главное, она знала, что на неё смотрят, её видят, но никак не реагировала. Время остановилось. Лицо, тоже скорее индейское, абсолютно правильное с большими фиолетовыми глазами выражало спокойствие и непомерную грусть.

Кто она была, как её звали, почему оказалась заточенной на гигантском каменном тёмном эллипсе в этом чёрном мире, было совершенно не понятно.

Кроме бесконечной бездны мягкой черноты, чудовищного по размерам каменного блина и девушки ничего не было, да точно не было, и от этого стало – одиноко и тоскливо. Плохо было отчего-то.

Ощущение чуждости и неприятия человеком этого мира осталось в памяти Серова на всю жизнь и, никакие химиотерапии добрых лекарей айболитов, не смогли затем выдавить эти воспоминания.

Много позже ему казалось, что чуть в стороне от того места и ниже, где сидела девушка, из каменной глыбы вниз на тысячи миль бесшумно срывался застывший водопад такой же чернильной чёрной воды или другой какой жидкости.

А волосы беглянки едва-едва в одном месте искрили, но абсолютной уверенности в том, на самом деле уже не было. И ещё он знал, где-то в другом мире раньше её жёлтая кожа еле заметно, изнутри светилась.

Тут дошли оттуда-то сбоку звуки голоса Виталия, он настойчиво и встревожено, призывал возвращаться, все закрутилось и понеслось в обратку. Опять мутило и чуть не вырвало, весь покрылся потом.

Всё – дома, хотя, что есть дом после таких полётов. Время вернулось вспять, или в шесть.

 
Время – песок, убегает меж рук,
Мера любви, ожиданья, разлук.
Космос и атом, шёлк и наждак,
Судья беспощадный, тик-так,
тик-так, тик-так, тик-так.
 

Посыпались, как горох, вопросы Виталия и Тима одновременно и перебивая: – Что загадал? Где был? Что видел? и т. п. и т. д.

Ты был в отключке с полчаса. Ну, рассказывай, не тяни кота за помидоры.

Оба, это было написано на их лицах, измучавшись в ожиданиях, ждали его рассказа – что там за гранью неизвестного и неведомого. Тим поскольку для него это было что-то похожее на фокус-покус и опля – чудо. Виталий же, как человек, прошедший длинный путь тренировок, разочарований и редких успехов, с известной долей зависти и недоумения к юноше, которому так легко всё удалось. А он это понял точнее, увидел по мимике лица, подёргиванию мышц беспокойного тела. Ещё было ощущение чуть уловимого толчка при переходе, это встряхивание он знал по собственным опытам.

Саша минуты четыре ошарашено молчал и приходил в себя, а потом очень коротко, без эмоций рассказал об увиденном в своём путешествии, опустил детали и вообще постепенно расстроился, будто выдал чужую тайну, тем более о женщине. Скомкал дальнейший ход визита, не допил, извинился за плохое настроение.

Нет, чувствует он себя – «хорошо».

И быстро собравшись, уехал домой один.

После того случая о своих путешествиях по другим мирам он никому не рассказывал, а обсуждения в компаниях таких тем избегал. Но зато перечитал кучу литературы на эту тему, пытаясь найти информацию, понять, что тогда с ним произошло, да и было ли, а то может всё это ему привиделось?! Или это было внушение?

Сколько таких душ бродит по этому миру? Ау!

Глава 4. Ночной шквал и последующие события

Хамсин принёс пыль из Сахары, которая, закрыла Солнце. Неужели она проделала путь в тысячу фарсахов только для этого?

Ночью, когда психи из палаты №3/3 и другие болезные пребывали кто в беспамятстве, кто жуткой боли, кто в сладких снах о воле, в Москве случился шторм. Он налетел неожиданно, где был Гидрометцентр? Извечный вопрос.

Разверзлись хляби небесные.

Валило и с корнем выворачивало деревья, порывами ветра нещадно било стекла и швыряло осколки, щепки, листву и бумаги. В нескольких домах разворотило покрытие крыш, металлические листы и куски рубероида с засохшим гудроном летели и громыхали как ударные большого симфонического оркестра в заключительной части героической симфонии Шостаковича.

На третьем этаже в торце пустого коридора психлечебницы забыли закрыть форточку, и вода неслась сквозь неё почти параллельно полу на большое расстояние. Она, растекаясь по малейшим трещинкам и щелям, смывая редких тараканов и паучков, проникала под толстый тёмный линолеум, мгновенно растворялась, впитываемая смесью опилок и старой пыли, скопившихся и наличествующих в перекрытиях этажей.

Где-то порвало линии электропередач, фонари на высоких металлических столбах качало так, что свет, от них падавший метался по затопленным водой улицам, словно всё искал уголок спасения от стихии.

Казалось бес Абдусцииус (демон, вырывающий с корнями деревья), сама природа обиделась на москвичей и показала, кто в доме хозяин. К утру шквал, стих, и дождь лить перестал. Как оказалось, эти предположения имели под собой некоторую толику оснований, в связи с прибытием в первопрестольную двух субъектов, о которых пойдёт речь ниже.

Разрушения случились масштабные, такого разгула стихии даже старожилы дворов – пенсионеры не помнили, разве годах в двадцатых, тридцатых.

Ночное происшествие нашло живейшее обсуждение среди обитателей диспансера, вытеснило все остальные новости. Да и не новости это были вовсе, а так хрень всякая, вот и отошли они на задний план. Горячо спорили о природе шквала, вызван ли он был естественным ходом событий и атмосферными причинами или все же, то дело рук человека, неких таинственных организаций и спецслужб, возможно не родных, а забугорных, от них, дескать, все беды.

На ступеньках западного крыльца лечебного корпуса сидели трое.

Заколоченный вход, окрашенный облупившейся темно-коричневой краской в десяток слоёв, ныне являл собой известную среди знающих постояльцев историческую ценность и значимость, поскольку молва гласила – сюда на заре советской власти привозили на обследование многих именитых партийцев и даже мировой известности народного писателя алкаша. Самые смелые знатоки горячо утверждали, что и самого, самого Хозяина. Точно известно было только то, что узкая лестница вела напрямую в кабинет главврача и заколотили этот вход десятисантиметровыми гвоздями сразу же после ХХ съезда коммунистической партии в 60-х годах прошлого столетия.

Разговор шёл неторопливый и рассудительный. Разведя в стороны руки по перовски, и даже чисто внешне похожий на одного из охотников с картины известного живописца сидел один. Все звали его Меркулыч – санитар с третьего этажа, знакомый нам по перипетиям предыдущего дня, а нынче направленный начальством на ликвидацию последствий стихии и уборку территории, веско возражал колченогому больному, выделенному туда же на уборку в качестве живой рабсилы, звали второго странно Фиг.

Ну, ты Фиг даёшь, на фиг им америкосам насылать на нас такое, – скаламбурил он, довольный собой, а паче тем перекуром под затяжку. Что у них своих дел нет, еликтричество тратить некуда? Толстый мясистый нос его в щербинах при этом как у собаки принюхался, нет ли рядом кого, кто спортил воздух.

Третий сидевший ниже, рабсила интеллигентного вида, отзывавшаяся на Палыч. Личность с санитаром в чём-то не согласная, кивала головой на тонкой шее, явно давая понять, что она – против такого вывода, растопыренные уши его как у подростка, при этом шевелились.

Они нас до сих пор боятся и ненавидят – отрезал Фиг. Это у них в крови, в памяти поколений, Россия 400 лет всю Европу гоняла и трахала, а американский народ в основе своей выходцы из Европы, германцы, да и Сталин их норманнов с Хрущём на пару, ракетами и бомбой, сколько лет стращали.

Когда то было, – возражал солидно Меркулыч, пыхтя сигареткой – да и демократия у нас таперича, мать её, чево им не хватает у нас, деревья ломать к чему, пустое это.

Пустил облачко табачного дыма прямо в лицо оппоненту, как знак несомненного превосходства и завершения спора в свою пользу и уже командным голосом приказал – Хорош, курить, пошли мести. И уже со злорадством, добавил – Дармоеды. Он уже начал приподнимать седалищно-пердильный мышц со ступеньки.

Все бы так и закончилось, но вдруг ни с того ни с сего Палыч выдал на-гора такое, от чего почему-то остатки волос на головах обоих его собеседников встали дыбом. У обоих не возникло и тени сомнения в том, что Палыч сейчас не врёт, а более, что псих обколотый придумал невесть что.

«А я этой ночью, в разгар грозы видел в нашем коридоре чужого человека в длинном чёрном плаще со странным подростком!

В самый сон то я проснулся, по всему – по малой нужде приспичило до горшка. Так грохотало страшно, и что-то меня прямо таки притянуло к глазку в двери палаты», – вибрирующим непослушным голосом проговорил он далее, чувствовалось, накатило.

«Тут и случилось.

Выглянул я и обомлел прямо. Он, от 3-й соседней уже мимо нашей двери проходил, посмотрел мне прямо в глаз. У того глаз страшный чёрный, а как будто внутри адский огонь горит, всего тебя жжёт, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, страх липкий расползается, потом уже и желудок догнал. Всего тебя обволакивает, мир сужается и уже ничего, кроме того злого глаза и не видишь.

И так улыбнулся, как маньяк перед тем, как жертве, словно кузнечику руки ноги оторвать и съесть, дескать, всецело ты в моей власти. Гром гремит, молнии коридор осветили, за ним прут двое, мальчик, а кто третий, я не разглядел. Потом все исчезло. Вот так вот».

Перекрестившись, он продолжил, – «Точно говорю не к добру это. А плащ на нем был странный, весь в блёстках. В таких одеждах фокусники в цирках выступают на арене. Он весь большими серебряными звёздами расшитый и на шее красной тесёмочкой завязанный. С красным подбоем. А тени сзади будто отдельно, своя значит жизнь у них».

Ошарашенные таким сообщением, санитар и Фиг замерли. Рассказ Палыча, сорвал «крышу», каждый переваривал новость.

Меркулыч сел, очнувшись от оцепенения, моргнул и пошевелил лицом, почему-то вспомнил, что да все так, правильно. На двери палаты 32 металлическая крышка на глазок снаружи отвалилась третьего дня и куда-то подевалась. «Непорядок, надо устранить».

«Мальчик же мне ужасно обидную рожу состроил, а лицо у него старика», – видимо ещё припомнил какие-то детали Палыч и добавил, – «Уж потом я заметил, что и обоссался».

«Да кто это мог быть? Как он в корпус-то ночью тем более попал, откуда пришёл, зачем главное? Да и ребёнок?». Покосившись на заколоченную дверь, одним духом выпалил Фиг.

Тут уж разродился сомнением санитар. – «Тут мышь, церковная не проскочить, а ты артист. А где дежурный, дежурный где?» Задался он очередным вопросом уже скорее к себе. «Да я бы узнал», – неуверенно заключил он. Продолжил уже значительно – «Чертовщина какая-то! Могет приснилось тебе, таблеток переел?».

«Ну не знаю, не знаю», – только что и молвил задумчиво Фиг. Он покачал головой, и было совершенно понятно, что-то такое он знает больше их или читал.

По облезшей штукатурке ступенек крыльца полз муравей. Рядом пролетела ранняя бабочка капустница, взмахом своих крыльев свидетельствуя правоту нездешнего, но правильного писателя фантаста Бредбери о непрочности и изменчивости всего сущего и проявленного.

На территории, примыкающей к лечебному корпусу, язык не поворачивается назвать её парком, валялись обломанные страшной силой деревья и ветки, кое-где чернели комья земли и белёсые корни, в отдалении уже трудились, собирая мусор такие же бедолаги. Жизнь налаживалась, постепенно входила в свою колею и длилась. Пора было приниматься за дело.

«Ты вот что», – жёстко, не дождавшись ответа, завершил наконец-то перекур Меркулыч, встал. «Никому больше об этом не рассказывай, ну про давешних артистов, и ты – Фиг». Добавил, после короткой паузы опешившим слушателям.

«There are more things in heaven and earth, Horatio, than are dreamt of in your philosophy».

«Ну, ни… себе», – только и выдохнул Фиг, – «Гамлет».

Работали целый день. Таскали ветки, возили тачки с мусором и землёй, копали. Говорили только по делу и ночного случая не касались. Отобедали бледной болтанкой неизвестного происхождения с запахом мяса и на второе – слипшейся перловкой. Но хлеб был на удивление мягким и даже душистым, чаёк не окончательно разбавлен, а перекуры вовремя.

Сумерки пришли, когда с удовлетворением осмотрев закреплённую территорию Меркулыч пошёл доложить о выполнении работ, строго наказав болезным дожидаться его возвращения на ступеньках того же исторического крыльца.

От непривычного тяжкого физического труда у старого наркомана Фига (Филатова Игоря Геннадьевича по паспорту, утерянному ещё лет эдак восемь тому) болела сломанная давно и плохо сросшаяся нога, ныли руки и спина.

Он прислонился к прохладному каменному боковому обрамлению лестницы и прикрыл глаза, хотя солнца, по-весеннему яркого в это время года сейчас видно за тучами не было. Как ни странно, из головы не уходил, рассказ Палыча о странном ночном визитёре, но и заводить разговор вновь на эту тему, не хотелось. Оставалось одно – переваривать все в себе, благо привычка к этому, привитая заботливым персоналом за пять с лишком лет пребывания на Горгофе, как он величал лечебницу, была, была.

Палыч же сидел рядом просто, ни о чем не думая, ко всему на свете безучастный псих и ровный. Сказывались достижения химмедпрома, и периоды мозговой активности и вменяемости сочетались в нем в последнее время все чаще с состояниями полного отупения и равнодушия.

В минуты прозрения он начал недавно думать о конце и жалость к себе растекалась по изувеченному организму милым теплом, приносила уже не страх и неприятие, но только интерес, что потом.

Может в силу этого состояния, а может и вследствие других, не понятых ему самому потаённых причин, в том утреннем разговоре он умолчал о том, что ясно понял во взгляде необычного незнакомца в плаще толи звездочёта, толи средневекового алхимика. Он был услышан, понят и конец страданиям был близок, а с ним и избавление от всего этого маразма и калейдоскопа жизненных неприятностей и несправедливостей. Ждать осталось не долго.

Жернова судьбы были запущенны, и остановить их мог бы только один человек, не просто человек, а ещё ближе к истине совсем уже не похожий на человека. Он давно оставил Землю и обитал в своих неведомых горних вершинах, видимо пребывая в уверенности, что люди научатся на своих ошибках. Рано или поздно, в силу дарованного им права выберут добро и перестанут грабить, насиловать и убивать друг друга, других сущих и себе подобных, прикрываясь интересами государства, клана, политикой, голодом, местью, чем ещё. Перестанут загонять совесть в крайние уголки сознания, но не души и выкорчёвывая доброе, вечное, обосновывая наукой, философией отсутствие возможности его существования без зла.

Нет светлого без чёрного и серого. А движение требует борьбы и сопротивления. Может оно и правда, но когда жрёшь икру красную и чёрную, не приходит ли мысль о том, что это не родившиеся дети живых существ, на развитие которых потребовались миллиарды лет эволюции и безжалостной борьбы за выживание. Хотя с такими мыслями читатель недалеко и до безумия или – совсем другого ума.

Прости мя Господи! Сыне Божие! За гордыню и наглость, глупость и скудоумие и не дай сойти с пути предначертанного.

Смерть, не та, литературно-фольклорная страшная старуха с острой безжалостной косой, но для знающих людей – тихая и ласковая пришла к Палычу ночью. Время, когда по негласной статистике роддомов и карет скорой медицинской помощи, рождается большинство младенцев, и умирают более всех стариков обоего пола.

Умер он во сне, что безотносительно к пребыванию в психушке можно было бы назвать счастливой долей и удачным завершением скромного жизненного пути бывшего подполковника артиллериста. Человека совершенно одинокого не считая, жены, которую не воспринимал вообще как некий придаток к квартире и больную телом.

На вскрытии выяснилось, что имел он целый букет сложно выговариваемых, все более на латыни болячек, из которых только одна была привычна для ушей не медиков и известна обывателю – рак.

Похоронили Бурмистрова Евгения Павловича, кавалера четырёх блестящих юбилейных советских медалей, медали «За Боевые Заслуги» и Нагрудного знака воина-интернационалиста на Старом Холанском, где уже лежали родные ему люди на фоне зловонной горы – городской свалки. Вороны над ней вовсю каркали, воспевая делёж добычи. Занесли тело там же в Храм, благообразный батюшка, пропел необходимое, кто-то из любопытных подошёл посмотреть на покойника.

Проводили под оркестр из магнитофона, толи плеера, и без салюта трое стариков неприметного типа в старых заношенных костюмах, немодных нынче коротких галстуках и дама в чёрном платье и такой же полупрозрачной косынке на голове. Говорить ничего не стали, но по чарке на могиле выпили, за упокой души, словом все прошло чинно. И уже когда начали расходиться, налетевший внезапно порыв ветра подхватил пластиковый стаканчик с водкой на свежем земляном холмике, опрокинул его и стих, а тонкую свечу, воткнутую в голове косо в землю, не загасил.

Это сочли добрым знаком. Какое-то время так же молча посидели на стоявшей рядом с соседней могилой скамейке и разошлись.

Никто из провожающих не обратил внимания на странную пару в ещё более странном одеянии стоящую метрах в тридцати-сорока, хотя по роду военной службы и должны были бы, иначе какие же профессионалы, у артиллериста глазомер должен быть о-го-го.

Мужчина был восточного типа, моложав, высок, чёрен и худощав, длинные волосы крупной волной спадали на плечи, но особенно привлекательным было его лицо с тонкими красивыми чертами и глаза – две маслины с багряным огоньком глубоко внутри, вспыхивающим редко, и заметным лишь вблизи. Неведомая сила притаилась в нем, про таких людей, если это люди, идёт молва – черти пляшут внутри. Как слышал, весь род человеческий делится на двадцать восемь типов лиц по каким-то известным лишь узкому кругу специалистов секретных служб, старых гримёров и актёров признакам.

Этот тип лица не был исключением, но отличали его непривычные сочетание мужественности и интеллигентности, изысканность линий и черт, совершенство теней и красок. Похожий на итальянца или араба-ливийца был, вне всякого сомнения, красив. Такие лица трудно описать, но практически невозможно забыть, они сразу нравятся женщинам и мужчинам известной ориентации. В данный момент оно было полно лёгкой грусти и неземного врубелевского очарования.

Но горе тому, кто поддавался этому обаянию, не ощутив за ним способность к мимикрии и лжи. Это лицо и глаза могли натурально резать как кривые отточенные турецкие ятаганы, испепелять и бросить в серый омут безысходности, отчаяния и безразличия. Они могли гореть огнём неудержимой ярости, выплёскиваться волнами полного презрения и ненависти.

Чрезвычайно редко в них возникал интерес, но это был интерес сильного зверя к слабой жертве, муравью, тянущему вверх груз, пятидесятикратно превышающий его собственный вес. Да что ещё могло удивить в нескончаемой жизни, видевшей взлёты и падения сотен и тысяч стран и народов, но не людей, кто мог противостоять его воле и желаниям, почти никто.

Правда, мог он творить и прекрасное совершенство, соблазняя им. В таком разе застывали по Земле каменной симфонией пирамиды и мосты, обливались слезами толпы под плач сурны или скрипки Паганини, завораживали и оживали полотна Леонардо, восхищали статуи, да мало ли.

Во всем хорошем есть плохое, как и во всем плохом есть хорошее и только время им мерило, так все и движется до скончания лет.

Уже давно он мог бы стереть этот мир людей с лица Земли, наслать цунами, ударить огромным астероидом, вызвать серию разрушительных землетрясений, засух или похолоданий. Уничтожить магнитное поле, сместить полюса, истончить озоновый слой, столкнуть и разрушить континентальные плиты, наслать потоп или мор неизвестной и неизлечимой болезни. Хозяин мог все!

Но и напрямую не мог, так как тем самым, признал бы своё поражение в споре с НИМ, тем, кто отдал человеку от Адама право выбора и жизни по своим обезьяньим правилам, а если и погубить все, то без вмешательства горних сил.

Это вмешательство было невозможно, ибо привело бы к потере лица и ударило бы по уязвлённому самолюбию и гордыне, которые имели место быть, ибо не только человек – по образу и подобию.

А потом до конца не было известно, как отреагирует Всесущий. Бывал он порой чрезвычайно крут и безжалостен к своим созданиям, горяч был ещё, как, но Отступника пока не трогал. Кроме всего он не знал, может ли Создатель слышать его Хозяина Земли мысли, хочет ли он этого? Уверенности не было.

Изменение фундаментальных физических законов, незаметных для современной земной науки, привело к усложнению и утяжелению, соответственно уплотнению материи и полей, их взаимных переходах и обращениях на микроуровне. Они происходили благодаря заложенной ещё первым создателем сложной программе. Росла энергетика и масса кирпичиков плоскостей мироздания, полевые изменения, настолько распространились и изменились, что стали пугающе непонятны. Это происходило на фоне «разбегающейся» материи большого космоса, падения температуры и энергии Вселенной. Что вызвало у Денницы острое желание до конца постичь и контролировать общие тенденции таких изменений.

Менялась космическая погода, и на макроуровне уже намечались первые перемены.

Возможно в большой игре, затеянной создателями, появились новые игроки? Или поменялись правила?

Человек и человечество, ещё дитя глупое и мерзкое, не замечая этих изменений, поскольку они происходили в другой временной шкале, где миллион лет – это миг. Но сумели добиться того, что все более наука и современная квантовая физика, математическая физика и физика элементарных частиц (ФЭЧ) особенно, выходили за рамки сознания человека и, благодаря тому продвигалась коллективными усилиями гениев и изгоев от науки вперёд и вперёд.

Не единицы, но целые конгломераты, коллективы международные и небольшие разрозненные группки учёных, из разных областей знаний, совместными усилиями и постоянно обмениваясь информацией, тащили по сантиметру, реже по «метру» свои теории мироздания к истине.

Так в физике – Йоичиро Намбу (Институт Энрике Ферми Чикагского университета США) выдвинул и обосновал пионерские идеи о возможности спонтанного нарушения киральной симметрии. А Макото Кобаяши (Исследовательский центр ускорителей высокой энергии, Цукуба, Япония) и Тошихидэ Маскава (Институт теоретической физики Киотского университета) открыли происхождение нарушенной симметрии, которое предсказывает существование в природе, по крайней мере, трёх поколений кварков.

Российские учёные начали первые эксперименты по созданию мемристоров из полимера полианилина, чтобы затем объединить их в сеть и провести первые успешные эксперименты по её обучению. Появились первые самообучающиеся роботы, в сочетании с нано – технологиями это ступенька к созданию искусственного интеллекта и сингулярности. Уже создан ЧИП имитирующий работу головного мозга.

Был впервые получен металлический водород!

Японские учёные Института RIKEN вырастили искусственную кожу, которая содержит функционирующие волосяные фолликулы, а также сальные и потовые железы… В своём исследовании специалисты задействовали клетки эпителия мышиных дёсен. В основу опыта положена разработанная нобелевским лауреатом Синъей Яманакой методика по перерабатыванию эпителия в индуцированные плюрипотентные стволовые клетки, которые могут развиться в разные ткани организма.

(Вестник Hi-Tech за 04.04.2016г.)

Учёные Ксу Лиу и Стив Рамирез осуществили удачные опыты по манипуляциям с памятью у лабораторных крыс. Фактически сумели заменить негативные воспоминания – на позитивные.