Текст книги "Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том 1. Бафомет вернулся в Москву"

Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним)
Том 1. Бафомет вернулся в Москву
Владимир Лизичев

Моим детям, внукам и внучке, которых люблю и которыми горжусь – посвящаю

Голова дана человеку, чтобы не верить, ибо верить всему можно и без головы

© Владимир Лизичев, 2017

ISBN 978-5-4490-0023-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Автор, во-первых, хочет пояснить появление своего, весьма далёкого от совершенства опуса, единственной причиной – прочтя в очередной раз гениальный роман М. А. Булгакова, он страстно возжелал продолжения, как и многие до него и после. Поскольку такового нет, по понятным причинам, захотелось представить себе, нечто подобное описанному в романе «Мастер и Маргарита», но происходящему уже в наши дни. В результате он прекрасно осознает разницу.

Итак, ещё раз подчёркиваю, не претендуя ни в коей мере на лавры (ибо их место в супе) и заранее посыпая голову пеплом, предлагаю тебе читатель самому решить, стоит ли дальше поглощать, сей плод моих полуночных воображений и фантазий или отбросить после первых же страниц.

Ах да, чуть не забыл. Все персонажи, названия организаций (их адреса), альбомов, и иных результатов интеллектуальной собственности, а также события, описанные в данном произведении – вымышлены, автор не несёт ответственности за любые случайные совпадения с реальными людьми, организациями и событиями.

При написании данного произведения не пострадала ни одна лошадь или кошка, а также слон или кит (надеюсь при чтении у читателя тоже).

Пролог

Очередь почти рассосалась. Впереди стояли двое: высоченный худощавый парень лет 25—30 в спортивных штанах и лёгкой тёмной толстовке с изображением на груди тонущего Титаника. Сын хозяйки, маленького продовольственного магазина, что на Электрозаводской в Москве – Димон, по совместительству продавец пива и сопутствующих товаров, отпускал ему чешский Пилзнер Урквелл. Последний пенился, шипел и не спеша наполнял двухлитровую бутылку.

Вторым был интеллигентного вида мужчина в красивых массивных очках на кончике носа и с дорогим кожаным портфелем-сумкой в руках. Рубашка на спине гражданина в очках была мокрой, что не удивительно, жара последние дни стояла необычная для конца апреля.

В магазинчике было душно, к тому же, ещё с обеда солнце жаркое светило прямо в окна торговой точки. Хотя, правильнее магазин было бы назвать – торговым тире, за вытянутым помещением, где собственно и находилась в тот момент вся компания, через проём со ступеньками, находилось другое с полками от самого пола до низкого потолка, уставленными всякой всячиной и ещё дальше подсобка.

Несколько секунд, пока приехавшие поставщики заносили подозрительно одинаковые алюминиевые бочки с разными сортами пива, а их старший принимал отчётные документы и деньги, в магазине царило молчание. До этого момента говорили всего двое: женщина – хозяйка, она отпускала лаваши с полки на противоположной стороне, на кассе и шустрый худосочный мужичонка в невообразимой шарообразной бейсболке и обрезанным спереди наполовину козырьком. Над остатком того, что предполагалось в качестве защиты от солнца и дождя, на мощных блестящих заклёпках была закреплена полированная металлическая пластина. На ней в два ряда неожиданно по-русски была выдавлена надпись – «Московский бульварный листок». Гражданин суетился неспроста, отойдя от очереди за пивом и застрявши на пару минут с расчётом за хлеб, услышал через приоткрытое окно на улицу голоса новых посетителей, что ещё не вошли, остановившись на площадке перед входом.

«Et comme vous monsherami cette habitude d’arranger russe commercialise dans maisons rentables? (И как Вам мой дорогой друг эта привычка русских устраивать маркеты в доходных домах?)».

Это всё Мессер от бедности и избытка населения в этом обезьяннике – отвечал другой.

Обмен, столь нелицеприятным для отзывчивой души патриота-журналиста Кашина Юрия Александровича, это он был тем, кто являлся хозяином необычной бейсболки грязного тёмно-зелёного цвета, мнениями между невидимыми ему иностранцами шёл на французском. Хотя Юрий Александрович имел вид человека опустившегося, много пившего в последнее время и одинокого, но уж отличить-то француза, от не француза был в состоянии, что называется влёт. Это был его язык и в школе и на журфаке МГУ.

Наконец рабочие в одинаковых тёмно-вишнёвого цвета комбинезонах перестали сновать туда-сюда, их шаги смолкли и Кашин расслышал следующее.

«Вы желаете войти Мессер и осмотреть это недоразумение?!

«…Вперёд! Вперёд! …Они наши! Держитесь храбро!» (Мессер повторяет известный призыв Жанны Дарк к войскам – из воспоминаний герцога Алансонского).

Юрасик – мамина интерпретация его имени, быстро усвоенная и подхваченная бывшей женой Галиной, сбежавшей от него через полгода после первого же запоя, повернул голову навстречу входившим французам. Подумалось – какого хрена их сюда занесло? В столице ныне полно хороших баров, пивных ресторанов и прочих интересных мест, где можно посидеть за кружкой доброго эля или отведать Родебергер с розочкой, а то и вкусить настоящего ирландского тёмного стаута. Неужели, представители буржуазного рая решили в тишине апартаментов какого-нибудь Марриотт – отеля попробовать кислого российского пива под маркой истинного австрийского, что и пивом-то назвать сложно с учётом нынешних технологий говнопивоварения. Слух резануло – Мессер (итал. messère, фр. Messer или «господин» – обращение к именитому гражданину в средневековой Италии и Франции).

Между тем Димон повернул ручку краника розлива до упора. Два литра объявил он, так как будто кто-то возражал и выставил коричневую пластиковую бутыль прямо перед «Титаником». Затем на его лоснящемся от жира и пота лбу пролегла косая морщина, слегка зашевелились полные по-девичьи губы, что означало глубокий мыслительный процесс. Видимо решив, удостоверится в точности расчётов, он повернул голову в сторону бирки под краником с указанием цены напитка и произвёл несколько манипуляций толстым пальцем на калькуляторе.

Последние, подумал Юрасик, явно были со знаком плюс, в пользу маркета, компенсация за жару, за то, что вынужден спину гнуть за копейки, мать – скареда! 60 кило в месяц. За хреновое настроение с утра, да мало ли.

Высокий ни слова не сказал, хотя по лицу было видно, что он заранее прикинул сумму и понимает, что его попросту надули, но видимо из-за жары и духоты, а может быть бабушкиного воспитания, спорить не стал.

Димон, посчитал приговор окончательным (обжалование не предусматривалось в принципе). Он уже смотрел с вызовом на очкарика с портфелем. Но тот молчал, ожидая, пока отойдёт высокий.

«Нусс» – выдавил из себя, подбадривая очередного интеллигента, пересохшим горлом наследник славного торгового прошлого маман – «Что у нас?» и величаво замер.

Юрасик, поначалу предложивший вывесить над стойкой объявление – «Члены профсоюза обслуживаются вне очереди» и понявший по отсутствию какой-либо реакции со стороны продавца, что тот не в курсе, теперь молчал, ему было плохо. Да что там – муторно ему было после вчерашнего пойла. Сколько раз давал себе зарок не связываться с грёбанным артистом, вечно после его угощений на утро с горшка не слезаешь, а тому хоть бы что, здоровый придурок.

Теперь он с некоторым интересом ждал, чем же закончится посещение французами этого оазиса под гордым названием – «Пивной ларёк». Тем более что одеты оба были явно не по погоде. На мужчине, выглядевшем старше своего спутника, было летнее пальто, совершенно необычное даже для Москвы, а у его спутника в голубой рубашке с красным лицом индейца сзади на карабине зачем-то болтался пушистый хвост ярко рыжего цвета с тёмными полосками. Они рассматривали что-то на витрине справа при входе.

«Портфель», получив то, что хотел, уже отходил от лавки, так что обладатель кепки-бейсболки без козырька вынужден был вернуться к тому, ради чего он собственно и посетил сей очаг в его минуты роковые. Денег было – впритык и Юрасик сосредоточился на покупке. Наконец благородное Жигулёвское было в его руках. Трубы, что называется, горели, и потому пересилив любопытство, он поскорее ретировался, сопровождаемый осуждающим взглядом заплывших маленьких глаз мадам, на улицу и там же на площадке припал губами к литровой посудине полной вожделенной влаги. УУФ!!!

Сразу полегчало. И солнце стало добрее, оно не жарило, оно улыбалось. Оказывается, у пива был вкус, очень даже ничего! И желудок почти сразу отпустило. Захотелось присесть, и Юрасик прошёл вдоль площадки, возвышающейся на метр от асфальта и сел на ступеньках. В этом состоянии он практически не заметил, поглощая большими глотками своё Жигулёвское, как те двое иностранцев прошли, спускаясь мимо него, и не спеша удалились по улице в сторону МЭЛЗ. А Юрасик уже и думать о них забыл, всецело поглощённый размышлениями о превратностях человеческой жизни.

Однако позже и в другой обстановке он почему-то вспомнил о них, и как оказалось, они сыграли в его жизни весьма необычную роль.

А пока он сидел и счастливыми глазами глядел на мир, и были все люди братья, и вообще жизнь уже не казалась никчёмным бременем, вечным забегом в поисках денег и выпивки. Мимо то спускались, то поднимались люди, с удивлением глядя на Юрасика, а ему все было до фени. Мимолётная радость похмелья несла его в сферы горние и в голове рождались поэтические строки небывалой красоты. Правда, протрезвев и прочитав написанное до того, так уже не казалось. Горевшие ранее трубы ликуя, возвестили миру, что заштатный корреспондент «Московского бульварного листка» Кашин Юрий Александрович вполне счастлив.

По асфальту проносились машины. Таджики или казахи под начальством толстой, крикливой русской бабы, послушно разбрасывали чернозём на вскопанный газон. По тротуару спешили в обе стороны с озабоченными лицами москвичи, умудряясь на ходу звонить, читать, кушать и жарко спорить о влиянии Кафки на формирование экзистенциального сознания в философской антропологии. Город двигался, дышал, изрыгал из себя сотни тысяч обитателей из чрева метрополитена и не менее проглатывал. Москва готовилась встретить Первомай – День международной солидарности трудящихся или просто Труда, как его обозвали те, кто никогда и не познали его по-настоящему!

Часть 1
Весна и лето

Глава 1. Прерванный обход и о корейском феномене

Флуктуации – (от лат. fluctuatio – колебание) – случайные отклонения величин от их средних значений; происходят у любых величин, зависящих от случайных факторов. В статистической физике флуктуации вызываются тепловым движением частиц системы. Флуктуации характерны для любых случайных процессов.

(Википедия)

К этому остаётся только добавить, абсолютно правы те, что говорят – «Заколебало все!», но правда и то, что не все из них понимают истинную глубину этой мысли.

От автора

«Товаришч! Вы мне тут своим дерилием не махайте! Тута все такие!».

Красное, распалённое лицо Сердюкова готово было треснуть как спелый арбуз. Слова перекатывались во рту черноморской галькой с морским шипением и почти морскими же брызгами. В палате начинался новый день и как нередко бывает – со скандала и мерзкой ругани. Пахло потом, мочой, старой с желтизной, хлоркой и свежей масляной краской с подоконника.

День просыпался и катился, набирая обороты, едва поспевая за ссорой Кирилла Мефодиевича Мармеладова, экс-актёра, толи Саратовского, толи Сызранского малого драматического театров, ныне просто больного и уже упомянутого Сергея Сердюкова. Нынче неопределённого места жительства и профессии, больного «шизика», знатока медицинских терминов по части алкогольной зависимости.

Причиной очередной ссоры, стали маленькие такие, но страшно надоедливые черти, сидящие на прыщавой лысой макушке Сердюкова. Их с утра пораньше пытался согнать заботливый Мармеладов. Он приговаривал при этом: – «Вот я вас – сссукины детии».

Что если отвлечься от данного повествования, несомненно, являлось тяжким оскорблением всех животных сук на свете, причём как породистых, так неблагородных двортерьеров.

 
Полдевятого, без стука
В ум вошли два старых глюка.
Мозг обрадовался дару,
Словно жопа – скипидару.
 

Сердюков же, отчаянно и не всегда удачно отмахивался от ухватистых огромных волосатых рук Кирилла Мефодиевича и уже визгливо – взывал к помощи соседей по палате.

«Да уймите в конец сумасшедшего, понаехали тута буйные».

Кроме того, заметно активничал другой болезный. Этот тип шарился по углам, все искал какую-то несуществующую банку, объясняя, что та – «Шшука», «пряшшется» за крышкой. Но более чем редкие попытки залезть к соседям под матрац, неудобства, а тем более вреда от него не было.

Солнце на время остановилось и замерло в ячейке решётки на окне. К мужскому трио: – Сссукины детии – Le basset, Уймите в конец сумасшедшего – бельканто и шипящим – призвукам низкой форманты третьего лица, через приоткрытую форточку присоединились звуки музыкального сопровождения улицы в разнобойном нынче авангардном модном стиле.

Пели птицы, визжали шины, звенел трамвай и утренние капели. В общем, жизнь шла своим чередом вслед за солнцем и мудрыми указаниями руководства страны или независимо от них, кто разберёт, разве что «шизики».

 
Божья коровка взлетела с листка,
Воздух с утра удивительно чист,
В небе высоком плывут облака,
Дрогнул и замер берёзовый лист.
 
 
Жёлтый цветок, что расцвёл во дворе
Как не хватает его в ноябре.
 

Благолепие воздуся.

Наконец, глюк ушёл, и черти спрятались. Мармеладов, с видом Мильтиада при Марафоне, чрезвычайно гордый собой трижды перекрестился и громыхнул, как со сцены бывало в полный голос.

«Ага, бисови дити зникли!». Что должно было означать как высшую степень удовлетворения, так и то, что Кирилл Мефодиевич свободно владеет сразу несколькими языками. Личность Сердюкова его в данный момент волновала меньше всего, ну вроде того табурета, если заноза в жопу не воткнулась, то и ладно.

Воздух сгустился, висела в нем некая неопределённость.

Прошло время, сколько никто не знал, часов здесь особо не жаловали.

Появление двух дюжих санитаров с лицами, не испорченными ни интеллектом, ни хотя бы тенью его, ни у кого из обитателей палаты номер 3/3 не вызвало ни малейшего удивления, ибо они появлялись здесь чаще, чем вы можете себе представить.

 
Санитары – как авторы,
Хоть не бегай в театры вы! —
Бьют и вяжут, как веники, —
Правда, мы – шизофреники.
У них лапы косматые,
У них рожи усатые
И бутылки початые,
Но от нас их попрятали.
 

(В. Высоцкий)

Вслед за санитарами в темно синих брюках и таких же халатах на голое тело, боевой свиньёй воткнулась в палату фаланга врачей уже в белом. Другие, чрезвычайно важные ответственные лица по хозяйственной части, кто в чём, сопровождали визит ГЛАВВРАЧА – НЕБОЖИТЕЛЯ поодаль. Некая их часть та, что не уместилась в палате, настороженно прислушивалась, как бы там чего не всплыло.

Главврач носил фамилию Лепецкий, доставшуюся от отца-еврея, неплохого портного из Житомира, к слову сказать, человека доброго и демократичного, в отличие от своего творения, сына – сатрапа. Евген Арнольдович демократию и демократов не переваривал. При случае всегда повторял слова известного широкой публике советского разведчика, острослова Леонида Шебаршина о том, что – «Преимущество диктатуры над демократией, очевидно, каждому. Лучше иметь дело с одним жуликом, чем со многими». Евгения «Анодовича» не без основания побаивались и на работе и дома.

Словно Александр Македонский при сходе с греческой триеры на африканский берег, Главврач споткнулся о железный порог больничной палаты, но в отличие от находчивого Солнцу подобного, не упал со словами: – «О, Африка! Я обнимаю тебя», а подхваченный сей миг заботливыми руками сопровождавших эскулапов просто громко чертыхнулся.

На что Мармеладов, с выражением соучастника великой тайны на лице, ещё раз трижды перекрестился.

Санитары застыли на флангах в готовности своими собственными руками обеспечить необходимый порядок и если надо оказать больным помощь в пределах приобретённых борцовских и боксёрских навыков. Молодые врачи сыпали медицинскими терминами и обращениями «коллега» и «доктор», причём все были серьёзны и подтянуты. По ходу движухи, жившего своей особой жизнью медицинского тарана, назывались фамилии все незнакомые, но по той уважительности, с которой они шёпотом упоминались, все видимо титулованные люди, а может быть даже учёные.

А психи тихо радовались перемене действия, что ещё оставалось бедолагам.

Обход главврача – событие в «дурке» было относительно редкое и запоминающееся, если она ещё есть эта самая память, не задавленная галоперидолом, аминазином, стелазинами и другой фармакологической дрянью.

В осознании высокой ноты происходящего уже проснувшиеся назойливые мухи на время прекратили своё жужжание и беспрерывные атаки на больных и здоровых, хотя перед мухами все равны.

«Что милейший Геннадий Вячеславович!» – Лепецкий, после непродолжительной консультации с лечащим врачом Гавриловым (среди персонала – «Гаврила», у больных – «Гавриил») обратился, заглянув в историю болезни, где на папке жирно большими неровными буквами, чёрной тушью были выведены ФИО очередного «шизика».

Койка больного была сразу слева от входа, напротив окна, и по не писаной традиции (весьма интересно было бы узнать, как она родилась, и кто застолбил) доставалась самому тихому, незлобивому психу. К таковым, как правило, относились не опасные для общества больные. Не буйные, не диссиденты, а конкретно уважаемые люди, подвинувшиеся рассудком после внезапной ревизии налоговой или ещё чего таково. Вывернутые наизнанку и уличённые в мздоимстве и тому подобных прегрешениях, какой-нибудь компетентной комиссией сверху, они по большому блату, находили временное пристанище не на казённых нарах, а в старой московской психушке. Зоны то побаивались. Там же отморозки бешеные!

Тут уважаемый читатель, автор позволит себе сделать небольшое отступление и проинформировать о том, что в палате №3/3 было на тот момент три больных шизофренией в различных стадиях проявления болезни.

Среди них подхвативший «белочку» Мармеладов и два как бы симулянта. Один, уже помеченный выше вниманием эскулапа Лепецкого – Геннадий Вячеславович Четвертаков. Главврач не мог не помнить, как за него дважды ходатайствовали наличностью «уполномоченные товарищи-господа»! Отсюда, и решение о выписке подоспевшее вовремя.

Второй некто Серов, причём практически никто в заведении о последнем не знал ровным счётом ничего. Был он молчалив и нем как рыба, отвечал всегда односложно да или нет, не более. Александра Алексеевича, так его звали, на памяти соседей по палате за время пребывания никто ни разу не навестил, а был он, что называется уже долгожителем. Как и за что попал на перевоспитание – лечение почти никто не знал, что было само по себе загадочно и удивительно. Всегда словоохотливый санитар Меркулыч единственное, что позволил себе о Серове – цокнуть языком и выплюнуть – «Видать Хрукт ышшо тот, однако. Но «шиза» – добавил, озираясь по сторонам, – «точно!».

Врачи же вообще в психушке не распространялись, так их подбирали и учили ещё в меде. Одно, несомненно, отличало бедолагу от сотоварищей по несчастию, был он не по возрасту моложав, неплохо образован и воспитан, чувствовалась в нем некая военная или иная, какая, но выправка. Круглые, с фотохромными линзами, очки носил на самом кончике носа, но не ожидаемо – комично, а как-то браво, по-гусарски. Даже ел он алюминиевой ложкой с нездешним интеллигентским лоском. Прозвище ему дали соответствующее – Немо. А и правда, был похож на того из старого кино. На редких начальственных обходах больной Серов молчал по обыкновению, просьб и тем паче жалоб не высказывал, только выразительные глаза его изумительно чистые и серо-голубые смотрели на обход-шоу с нескрываемым интересом и пониманием, как будто на знакомую с детства 15-ю часть Мерлезонского балета.

Были как-то и другие посещения лечебного заведения силами минздрава, прокуратуры и прочих надзорных органов, но их сил почему-то хватало только на посещение руководства и обильные возлияния за столом, соответственно до палаты 3/3 они не доходили, силы-то тю-тю.

«Так вот – Будем Вас выписывать, два годика с лишком, пора-с, пора-с» – продолжил Лепецкий, слегка грассируя. «Пора-с, извините, приобщать Вас больной Четвертаков к общественно полезному труду на благо Родины», и видимо смутившись, тот же миг, от того, что сказал. Какой нахрен, общественно полезный труд от бывшего казнокрада и растлителя малолеток, да и бывают ли они бывшие, по сути, понятно же. От этой мысли как-то внутрь себя хихикнул и начал нервно потирать руки.

Ох, как давно здесь не было слышно таких замечательных музыкальных слово звуков – «Будем Вас ВЫПИСЫВАТЬ, пора!».

Они растеклись по палате морозным облачком в летнюю жару, вторым фортепьянным концертом Рахманинова. Расплескались по стенам, покрытым шаровой краской, по затёртому за десятки лет линолеуму пола. Обтекли металлический рефлектор лампы освещения под потолком и светло-серую краску спинок кроватей, что были прикручены к полу и застряли в сердце каждого обитателя палаты сладостной занозой. Кай отдыхал, осколки летели, Рахманинов перетекал в неукротимого Баха. В палате царила обстановка вселенского счастья, единения душ, нирваны и Интернационала партийного собрания 50-х годов. Бескорыстная радость за други своя, блаженная, присущая только людям увечным, больным, либо запертым в казённый дом, все потерявшим и обретшим вскипала в душах, но не умах обитателей палаты.

Другого свойства чувства, обитали в головах врачей, Бог им судья.

Между тем Лепецкий нутром старого психолога, почувствовавший общую воцарившуюся атмосферу продолжил с несвойственным пафосом, удивившись внутри сам себе. Как психолог он знал, что разговоры с собой – первый шаг к безумию, но разве весь мир не безумен?

«Дорога в жизнь для Вас открыта» и, немного смутившись, уже направился к выходу (шоу маст го он), когда неожиданно прямо посреди этого благочестия словно изнутри воздуха сжавшегося в доли секунды и уплотнившегося до состояния низкого звука, хлёстко и отчётливо, невозможно было определить от кого, громко прозвучало:

«ИДИОТ!!!»

«Что?» – невольно переспросил главврач, повернулся и с надеждой посмотрел, словно ища поддержки, на подчинённую камарилью, но найдя такое же недоумение, уже грозно с шипением – «Что?»

Так же отчётливо, но теперь уже с долей сарказма и неудержимого бесшабашного веселья прозвучало – «Да не о нем я».

«Это Вы доктор Лепецкий – Идиот!».

Теперь уже определилось, что инициатором столь неучтивого заявления был Серов – Немо, а главное все-все уже сориентировались и поняли, что обращено оно было именно к ГЛАВВРАЧУ!

Воистину был трижды прав Екклезиаст – нелегко живётся благородным донам в человеческом муравейнике в любые времена.

Лепецкий вроде бы ко всему привычный, всю жизнь с «шизами», что по жизни, что по работе, но в доли секунды соотнёс это оскорбительное – ИДИОТ, с чем-то неприятным в своей памяти. Вспомнил!

Он вспомнил!

От такой неслыханной, а главное весёлой наглости покраснел и налился гневом, ума хватило не отвечать, что взять с психа, но внутри все заклокотало и зашипело. Себе – «Успокоить нервы». А все равно пробило, зло прорвало.

Подумал – «Так, лечащего „Гаврилу“ выдрать как сидорову козу или козла!»

Почти успокоился уже в коридоре, но на беду в мельканье ног спешащих санитаров и толчее окруживших коллег, наткнулся на ведро с грязной водой, забытое в спешке и по старости уборщицей Клавдией Никитишной. Брюки, недавно купленные немецкие KANZLER залил по колено, отчего опять гнев вырвался наружу уже безудержный и неожиданно для маленького сухонького доктора злой матерный словоряд прозвучал, как увертюра дальнейших прениприятнейших событий. Что за день такой?

А главное ему захотелось поскорее избавиться от этих назойливых коллег, свидетелей давешнего возмутительного демарша Хама и, последовавшей затем его доктора Лепецкого несдержанности. Казалось, кто-то из этих молодых бездарей и лизоблюдов ехидно улыбался за спиной в коридоре.

«К чёртовой матери! Скорее домой» – к милейшей жене Софочке и её супу с фрикадельками.

Обходу досрочно пришёл абзац! Конец 16 акта, бедных прекрасных дроздов поймали.

Отпустило не сразу, на Ленинском проспекте образовалась большущая пробка, ещё была пятница, и народ по весне торопился за город на дачи сажать картошку кто попроще, и Zebrina pendula (Tradescantia flumensis) – кто побогаче.

Началась движуха, где-то уже мчались по встречке рублевские квакеры, синие мигалки, они же проблесковые маячки, шарахались от них прочие обыватели и недобизнесмены. Изредка переругивались между собой клаксоны автотранспорта представителей среднего класса. Москва рядами машин растекалась и рассасывалась, двигалась, а значит жила.

Водитель Гоша молчал всю дорогу, видимо чувствуя настроение хозяина, старая ГБ-шная школа, ну и, слава Богу.

На одном из перекрёстков их подрезал спортивный автокар – Бентли, нагло вылезший вперёд на красном знаке светофора. Через приоткрытое стекло на дверце водителя было слышно, как сидевшие в нем мужчины громко разговаривали и смеялись. «Витольд Петрасович, кой черт он Вам сдался?». «Ой, не скажи Шурик, не скажи…». «В банку с огурцами… свои помидоры… Так и сказал…» Загорелся зелёный, машина резко рванула с места, в воздухе поплыло и растворилось облачко жжёной резины 21-дюймовых покрышек.

Евген Арнольдович только недовольно фыркнул, и про себя – «Нерусский видимо, прибалт, а ведут себя как идиш в Бердичеве. Новые русские, мать их, хозяева жизни, зажравшиеся психи, от бабла дармового крыша едет, половина из них хроники реальные».

Софочке нездоровилось, но она вовремя, едва успел раздеться, подогрела обед и села рядом за круглый стол на кухне. Склонив голову набок и подперев её рукой, пододвинула салфетку, раз и навсегда заведённый ритуал. Суп источал манящие запахи, мелко нарезанная петрушка плавала по поверхности тарелки, как футболисты на зелёном газоне спартаковского стадиона, ложка фамильного мельхиора копьём торчала справа, все успокоилось.

Дура дурой, а готовить умела. Зелёный «редькостный» салат со сметанкой был хорош. Как там, – Господа ставьте, да поживее, на стол большую кастрюлю – для СЛЮНЕЙ!

Обед способствовал успокоению и благостному расположению духа, нервы ни к чёрту подумалось о том, что возраст даёт себя знать, шутка ли столько лет на посту. Потом мысли перескочили на что-то другое и больше к давешнему безобразию уже не возвращались.

Брюки уже стирались под жужжание южнокорейского чуда – SAMSUNG.

Евген Арнольдович позволил себе, то чего уже и не вспомнить когда последний раз делал, открыл маленьким ключиком дверцу бара в стенке тёмного дерева и достал оттуда бутылку грузинского Асканели. Он не спеша прочёл что-то на её золотой этикетке, удовлетворённо покачал головой, открыл её и налил в стакан для виски с камнями насыщенного медового цвета жидкость, посмотрел на свет, любуясь переливами и искорками, живущими в коньяке. Смакуя во рту мелкими глотками, и также не торопясь – выпил.

Успокоил жену – «Всё нормально дорогая» – заметив её встревоженный взгляд и удовлетворённо хрюкнул, откинувшись в высоком кожаном кресле в кабинете. Софья Егоровна поспешила ретироваться, зная, что супруг не любит когда, кто бы то ни было, мешает её благоверному в такие минуты. А уже через тройку минут из узкой щели в двери прорвались звуки сопения, с неким подобием возникающего эпизодически подвывания. Евген Арнольдович соизволили покемарить после сытного обеда по-стариковски сидя. В ванной комнате SAMSUNG в полголоса просигналил об окончании процесса стирки штанов.

От автора:

Поскольку, глава дома изволят почивать после сытного домашнего обеда, а сигнал стиральной машины пробудил во мне некие воспоминания предлагаю отвлечься. Хочу поведать об одной особенности корейцев. 4 года живя на Сахалине, я частенько общался с местными корейцами, бывал у них в домах. Так вот, в отличие от наших и других, их жены готовят пищу по необходимости, а не что в голову взбредёт или из продуктов, что имеются в наличии в холодильнике. Поясню на примере: муж вчера перепил, это значит, что его ждёт специальный суп и тщательно подобраны все ингредиенты, соусы, специи и тому подобное. Муж приехал из командировки – своё особое меню. Супруги ждут зачатия – другое. Всё приготавливается, исходя из конкретного человека с его болячками и особенностями организма, состояния, времени года и т. п. Видимо есть смысл и женщинам России постараться!