Текст книги "Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том 1. Бафомет вернулся в Москву"

Глава 11. Запоздалые поиски и находки

На столбе листок с надписью – пропала собака

В той квартире бок о бок поселились горе и надежда

Но равнодушно люди проходят мимо

В общем, тот день прошёл как все, не лучше и не хуже остальных.

Единственным серьёзным происшествием, как показали дальнейшие события, стало отсутствие с утра на рабочем месте главврача Лепецкого, убывшего домой ещё незадолго до обеда дня предшествующего, что было на него не похоже. Он позвонил, отпустив водителя, передал, что на работе в пятницу уже не появится. Но насчёт субботы ничего не сказал.

За долгие годы работы, ещё со времён борьбы с космополитизмом, Евген Арнольдович – так его звали, не позволял себе опаздывать даже на минуту, не то, что прогулять хоть час!

Правда был выходной, но в связи с ночным шквалом для ряда организаций и предприятий муниципальной собственности, был объявлен рабочий день – субботник. Руководители на объектах отвечали за территорию. Да и главврач почти всегда по субботам работал до обеда.

Шофёр, простоватого вида мужчина, на вид около 40—45 лет, крепкого телосложения, зная не простой характер шефа, с девяти тридцати утра в субботу, после шквала простоял у подъезда почти два часа. Подниматься Гоша, однако, не стал и, не дождавшись Евгена Арнольдовича, уехал, чуя тревогу. По приезду, доложил заму, не преминув при этом высказать свои опасения.

Тот, в свою очередь, помятуя о том, как Лепецкий не любит, когда ему без крайней надобности звонят домой, делать этого не стал, тем паче после давешнего инцидента, и возможных последствиях ночного разгула стихии. А вдруг, что дома не так или на даче? Но твёрдо решил, не забыть, в понедельник поинтересоваться у шефа – не случилось чего? Предложить помощь. Да не заболел ли?

Ещё была одна причина – хотелось самому «порулить» в столь серьёзный момент (сверху по городу пришли указания по устранению последствий шквала), надоел старый хрыч. Ох, как надоел! Сам-то уже не молод, а спину гни.

Зам. лично проверил, как убрана территория снаружи у забора и въездных ворот учреждения. Дважды, сначала спустя 3 часа после начала работ, а потом что-то около 16.00, когда уже заканчивали работы. От греха подальше, все в столице знали взбалмошный характер мэра. Он любил по субботам неожиданно наехать куда-нибудь наобум и гонять руководителей предприятий за грязь, некрашеные заборы и неухоженную территорию. Мало кто после таких визитов оставался в должности.

В целом, оставшись довольным, Иван Петрович Казаков, так его звали, с чувством выполненного долга отправился домой, успев на дорожку опрокинуть пару лафетничков Зубровки, которую в последнее время часто пользовал, сугубо в медицинских целях.

Кстати спина-то и вправду что-то разболелась. И навалились все циститы-простатиты не к месту и не ко времени. Так прошли субботник и воскресенье.

Но как оказалось, зря не позвонил, Лепецкий не появился и в понедельник. Телефон и домофон не отвечали, консьержка отрапортовала – из дома (на Трускавецкой), квартира №278 никто при ней не выходил. Звонить в дверь решились только спустя полсуток.

Пока нашли и вызвали участкового со слесарем, поскольку ни ответа, ни привета прошло ещё полсуток. Наконец – с утра во вторник, комиссия из зама, секретарши, лейтенанта милиции и трезвого слесаря, с двумя понятыми затрапезного вида, вошла в квартиру Лепецких.

У самых дверей к ним присоединился неприметный мужчина в галстуке, о чем-то пошептавшийся с участковым в сторонке.

Из присутствующих здесь ранее никто не бывал, как говорят жители туманного Альбиона – Мой дом, моя крепость, и хотя Евген Арнольдович не был англичанином, крепость свою блюл строго.

Гостей доктор не любил. Дальние родственники либо уже отошли в мир иной, либо зная эту черту его характера, даже бывая в Москве к родственнику ни-ни. А жена его Софья – София была женщина тихая, во всем потакавшая мужу, подруг не имела, идеальный домостроевский персонаж.

Квартира была богатой, все здесь было и площади и потолки, и мебель деревянная на заказ, не опилки, и фарфор и фаянс и техника. Телевизор в полтора метра диагональ висел, как и положено, на стене в гостиной, моноблок Apple в двадцать четыре дюйма стоял на столешнице огромного резного стола в кабинете.

Там же по стенам разместились в определённом порядке две среднего размера картины, неплохой натюрморт и копия «Крика» Эдварда Мунка, несколько фотографий и дипломов в стеклянных рамочках.

Одного только не было в квартире – хозяев. Лицо лейтенанта русого и малого росточка сделалось сначала недоуменным, а затем надменным как у генерала.

«На даче, небось, они, а кто теперь замок чинить будет?». И посмотрел с надеждой на слесаря. Слесарь, понурив лысую голову, тут же откликнулся – «У меня лишних денег нету».

«Ах, оставьте», – взяла на себя инициативу секретарша, сухая вобла не первой свежести. Глядя на неё исчезали всякие сомнения относительно исполнения этим образцом плоскости, обычных для этой должности дополнительных услуг сексуального характера озабоченному руководству.

«Вот тысячи рублей хватит?» – и полезла в сумочку за кошельком, но медленно так, чтобы кто-нибудь опередил из джентльменов. Таковых не оказалось.

«Да на тыщу …. Я только за работу тыщу возьму – выдал уже с явным вызовом и обидой работяга. Пять гоните, али как?». И заговорщицки косо посмотрел на участкового.

В дело вступил Иван Петрович – зам. Как ни боролся в нем врач психолог с хозяйствующим менеджером, победил прижимистый хозяйственник – «Побойтесь бога, какие такие 5 тысяч? Здесь на все про все 2 штуки от силы», попытался он убедить представителя угнетённого класса.

Теперь уже харизма слесаря расплылась в саркастической улыбке, большие уши оттопырились и порозовели, глаза налились справедливым гневом.

«Да здеся личинка одна аглицкая импортная, не найдёшь днём с огнём». И дальше пошёл крыть своим слесарским сленгом, из которого стало ясно только одно, позиции свои он сдавать, не намерен ни в жисть!

Не известно сколь долго продолжалась бы словесная перебранка – торги этих уважаемых людей, если бы сбоку не вякнул понятой, что пошустрее – «Мы могем идти?». Второй алкаш ковырял в носу, вытирая сопли, пока никто не видел о шикарные обои из льняной ткани нежного персикового цвета.

Заметив, что на них обратили внимание, оба сникли, сделав виноватые лица. Потому как такие лица ожидали увидеть все знакомые им милиционеры, всякие другие выражения «вонючей морды лица» могло быть истолковано, как вызов.

На что лейтенант справедливо отрезал – «Куда идти! А Протокол?». Из чего для всех присутствующих становилось предельно ясно, кто и главное что здесь самое важное.

Руки в стену, ноги в пол. Ну и что, что женский пол?! Составляем протокол!

До лейтенанта, наконец, дошло, что писать в протоколе придётся какую-то ерунду и от этого настроение его совсем упало. Втравили айболиты хреновы его в историю. Пахло нагоняем от начальства, а вдруг да объявившийся с дачи или откуда ещё, профессор да жалобу настрочит за сломанный замок и дверь? «За понятыми глаз да глаз, не дай бог, чего сопрут, скандала не оберёшься».

Пора было принимать какое-то мудрое решение, а его как назло в русой голове не находилось, память не отягощённая уже забытыми знаниями, почерпнутыми в милицейской академии тоже не помогала, а опыта тю-тю.

Мужчина в галстуке демонстративно отошёл в угол комнаты и отвернулся, будто разглядывая что-то. Дистанцируется сволочь. Ни богу свечка, ни черту кочерга.

«Ой, плохо».

Наконец участковый собрался с духом и нарочито строго молвил – «Слушайте сюда».

Вскоре дверь была заколочена на гвозди и опечатана. Заму, как лицу, заявившему о пропаже, возбудителю «чёртовому», предписано взять на себя ремонт замка и двери. Сегодня же отправить на дачу потерпевшего кого-то из сотрудников с целью установления места пребывания пропавших главврача и супруги. О результате доложить немедленно, по телефону номер… Протокол всеми действующими лицами комиссии прочитан и подписан, после чего все предупреждены и распущенны.

Осталось только и всего узнать, где Лепецкий, так как уже к вечеру выяснилось, на даче в Сосенках его нет! По Заявлению к розыску подключились органы (поначалу в некой связи с материалами по казино на Серова).

Просмотр камер наблюдения вблизи дома и по Минке ничего не дал. Ни с одного вокзала или аэропорта человек с такой фамилией в последние три дня из Москвы не выезжал.

Стали шерстить по всем адресам, где он или жена могли быть, все впустую. На всякий случай на даче проверили весь участок в двадцать пять соток и прилежащую территорию лесополосы.

На пятые сутки, в тёмном сыром подполе, на одной из дальних деревянных полок нашли. В закрытой трёхлитровой банке, наполненной тёмно-бурой жидкостью с неприятным запахом кошачьей мочи, среди ошмётков квашеной капусты, обнаружили страшную находку.

Случайно была найдена отрезанная голова Евгена Арнольдовича, размером с большой кулак. Выпученные глаза главврача выражали неимоверный ужас, настигший его внезапно в момент смерти.

Сначала было решили, что это муляж, чей-то глупый розыгрыш, голова-то маленькая! Разве такое возможно.

Находку обнаружил настырный молодой офицер оперативник. Банка, пристроилась, спрятанной за первым плотным рядом стеклотары с разными соленьями и варениями. Он, потом долго не мог отмыть руки, и две недели плохо спал.

Удивительным было и то, что ткани, кожа лица прекрасно сохранились и выглядели как у живого, никаких трупных пятен и это, несмотря на нахождение объекта исследования, судмедэкспертизой, в концентрированной солено-кислой среде.

Сравнение параметров головы и имеющихся в личном деле фото на основе антропометрических точек лица показали идентичность объекту розыска на девяносто восемь с половиной процентов.

Состав жидкости был в заключении описан как смесь полугодового настоя квашенной белокочанной капусты, произрастающей в Центральной части России в дерново-подзолистой почве, кала и мочи кошачьей особи около одиннадцати лет от роду.

Объяснить столь заметное изменение размеров головы покойника и как её втиснули в банку, никто из специалистов не смог, в неформальных разговорах эксперты несли какую-то чушь: то про африканских аборигенов-людоедов, то про изувера фашиста доктора Менгеле, вроде они такое могли.

О судьбе жены Лепецкого – Софьи Егоровне, в девичестве Засимовой выяснить ничего не удалось. «Землю рыли» уже более двух десятков исполнителей и прикомандированных сотрудников различных ведомств.

Подполковник – «важняк» чуть с ума не сошёл, пытаясь соотнести в разумном объяснении и взаимной увязке давешние улики. Припомнили к тому скандал не скандал, но изгаженные похабными рисунками журналы в дежурке. Чем и как объяснить и тот мерзопакостный кошачий кал на столе кабинета в больнице (все ж раскололи Клавдию Никитишну) никто сказать не мог.

По прошествии недели ясности у следствия никакой, хотя, несомненно – есть фигуранты. Начальство, как всегда – сроки им на реализацию подавай. Решено было легонько так, потрясти А.А.Серова на предмет покидания стен учреждения, строгого контроля входа и тем паче выхода, благо соответствующие доказательства – видеоматериалы имелись.

К тому же, куда-то сразу после скандала в казино пропала Анастасия, танцовщица, обслуживавшая в ту страшную ночь, разыскиваемую странную преступную группу. Её Range Roverе – А666Д_777 нашли на стоянке возле дома, саму её там, по месту жительства, не обнаружили. Машину тщательно обследовали, кроме отпечатков девицы и Серова на заднем сидении обнаружили волосы животного (на экспертизе), похоже кошки. Более ничего!

Поток, первоначально обширный, существенной информации, технически подтверждённой – иссяк.

Рационального объяснения разрозненным фактам не было. Не понятно, что дальше писать в План следственных действий (про Беллу и Симу?).

Дело принимало скверный оборот. А маховик неприятностей, связанных с происшествием в Бакката, и уже постепенно переросший его границы, все продолжал раскручиваться. Причастные к делу следаки и оперативные работники постарше догадывались, исходя из опыта и предчувствий, что это только начало. Такие непонятные дела, так просто не заканчиваются, много дерьма всплывает.

Глава 12. Умники, стеклянные банки и маньяки

За стеной плачет ребёнок, скоро час.

Сосед сверху долбит стену, Внизу гремит рок-музыка. По TV – триллер. Господи! Когда же придёт покой

Меж тем, думаю, читатель хоть чуть-чуть заинтригован, и пора уже прояснить все подробности нелёгкой судьбы и страшной смерти одного из столь негативных героев нашего повествования.

Вернёмся к тому времени, когда, насытившийся эскулап Лепецкий вышел из-за стола и покинул кухню.

Журчала вода в кране, жена была приучена мыть посуду сразу после приёма пищи, сушить и раскладывать приборы по отсекам и ящичкам на свои места, раз и навсегда заведённые. Во всем процветал в этом доме домострой, порядок, спокойствие и чистота.

Два раза в неделю в квартире убиралась домработница украинка, весёлая и пухленькая дивчина Наталка. Но и она в присутствии хозяина в квартире прекращала щебетать и смеяться. В настоящий момент её в Москве не было, по причине отпуска на неделю по семейным обстоятельствам в Мариуполь, который нехотя соизволил согласовать сам.

София Наталку не любила, отчасти из-за её простоты и раздолбайства, присущего девице по молодости. Старалась всячески подчеркнуть недостатки и ошибки, также за то, что Евген Арнольдович изредка позволял себе втихаря гарную хохлушку потискать за мягкие места. Старая перечница догадывалась об этом по едва слышной возне и краске смущения на лице Наталки после таких заходов на девичью честь. Однако более того муж не позволял, а значит, и беспокоиться было не о чем. Но недовольство всё равно копилось.

До конца обеденного перерыва было ещё минут сорок, но Лепецкий очнувшись после короткого сна, почему-то уже решил, правда не без некоторых колебаний, что на работу сегодня больше не поедет.

Гулять, так гулять, о чем было торжественно объявлено половине. Он отпустил Гошу. Хотя, как показали дальнейшие события, уж лучше бы он возвратился к – «станку». Смерть чиновникам – прогульщикам!

Остатки того дня прошли за чтением какой-то ерунды, в последние годы Евген Арнольдович не баловали себя чтением серьёзных вещей и просмотром телевизора. Так изредка кроме новостей, что-нибудь лёгонькое.

Уже начинало темнеть, когда в форточку влетел первый порыв сильного ветра и по стеклу отбарабанили первые же капли дождя. Начиналась гроза. Даже в спальне почуялся запах озона. Уснули супруги беззаботно и быстро.

Разбудил будущую жертву шершавый раздвоенный язык полуметровой длины, щекотно лизавший главврачу левое ухо, спать он любил на правом боку, хотя и знал, что полезнее – на спине. Спросонок почему-то подумал, что это лезет охреневшая на старости лет жена, но потом разом очухался. Два кончика извивались независимо один от другого. Пытаясь отчаянно отмахнуться от этой мокрой жути кроваво-красного цвета, повернулся на спину. Меж тем язык, извиваясь, втянулся наполовину в зеркало платяного шкафа, старинной работы, что стоял у стены со стороны, покрывшегося липким холодным потом доктора.

В свете ночника колебалось зеленоватое поле зеркала. Затем язык окончательно исчез, а в комнате материализовалось нечто в виде грязного многогранника, три плоскости которого странным образом вылезли наружу.

По одной из них в спальню сошёл, увеличившись в размерах человек. Далеко не трусливого Евгена уже била крупная дрожь.

В сумраке комнаты доктор с ужасом разглядел странную фигуру – юноши или ребёнка. Неестественный серовато-зеленоватый свет плохо освещал спальню.

За окном творилось что-то неладное, сверкали молнии, бушевал ливень и завывал ветер, так завывал, что хотелось прекратить этот вой любой ценой, внутренности выворачивало. Было прохладно. На стене бесилась, дрожала отдельно от тела мальчика с лицом старика его тень.

Спросил – «Вы кто? Зачем здесь? Что Вы позволяете…». На что ночной гость только ехидно ухмыльнулся и толи прошипел, толи просипел совершенно взрослым мужским голосом – «По твою душу сука».

Хлопнула форточка, от страха Лепецкий вздрогнул, едва не обделался и нырнул с головой под спасительное одеяло, в глупой надежде, что наваждение пройдёт.

Не тут-то было. Шустрый мальчишка мигом прыгнул, с дьявольской силой стащил одеяло, затем и самого доктора на холодный пол, сел ему на грудь и вцепился грязными пальцами с длинными когтями в горло старика.

Глаза разного цвета нехорошо вперились в эскулапа. Тот не мог пошевелиться, позвать на помощь, только хрипел и в крайнем напряжении пускал газы. Голова злодея приблизилась вплотную, опять появился язык, кончик его раздвоился и превратился в тёмно-красную полосатую жёлтыми кольцами змею, сплющенная голова которой медленно поползла внутрь ушной раковины совершенно сломленного Евгена Арнольдовича.

Глаза мелкого гадёныша теперь сверлили злыми алыми огоньками и натурально жгли, на покрасневшей роже уродца утвердилось знакомое врачу выражение буйного психа – маньяка. Дикая пульсирующая боль сковала тело и остатки разума. Главврачу откуда-то пришла мысль – «Вот оно, каково моим подопечным, вот оно каково…».

Последним чувством перед потерей сознания было желание тот час же умереть, дабы избавиться от мучителя. Доктор ощутил тепло собственной мочи, толчками проливающейся фонтанчиком на кровать и пол спальни. Штепсель выдернули из розетки, электричество кончилось, свет погас.

Очнулся он в странном, заметьте положении. Уменьшенное в разы затёкшее голое тело его было полностью, впритык заключено в стеклянную банку так плотно, что едва пошевелить можно было лишь кончиками пальцев рук и ног. Над горловиной трёхлитрового сосуда на короткой шее торчала несуразная голова, кожа лица местами стала почти бордовой. Остальные члены были внутри плотно прижаты к стеклу и неестественно вывернуты. Ступни ног в коричневой грязи были не пропорционально крупными, относительно жёлтых ног. Сплющенная писька, язык не повернётся назвать её фаллосом, тем более – членом, какой это член, полу-член разве, в обрамлении плоских яичек наводила на грустные мысли.

Картина сия в целом напоминала, залитых формалином уродцев из Петровского паноптикума. Судя по запаху и… на дне банки, в общем понятно.

Всю несуразность своего нового бордово-бело-жёлтого грязного тела, его положения, Лепецкий смог увидеть в том же большом овальном зеркале, вделанном в створку шкафа, напротив которого стояла оная банка на полированной поверхности прикроватной тумбы, рядом с очками и часами. Обоссанная шикарная шёлковая китайская пижама эскулапа валялась на полу.

Узнавание и осознание пришли не сразу. Поверить в реальность происходящего было тем более трудно, ввиду профессиональной истории и жизненного опыта врача.

Когда тяжёлые раздумья эскулапа вошли в крутой штопор, рука судьбы развернула банку-узилище на 180 градусов и практически безумному уже взору главврача предстала следующая картина маслом.

Над изголовьем кровати горел ночник. Тридцать пять квадратов спальни перемежались плотными тенями и острыми светлыми полосами от потока лучей сорока ватной лампочки. Напротив, на его кровати по-хозяйски сидел, широко раздвинув ноги в ночных белых тапочках на чёрные ботинки, нежданный гость. Умилённая физиономия его источала крайнее наслаждение от созерцания хорошо проделанной работы по удачной консервации бедного старика.

В другой части спальни, ближе к окну, на своей кровати стиля – Нэо Классик, безмятежно сладко посапывала во сне Софья.

Кричать и звать на помощь почему-то расхотелось сразу.

Узкие сухие губы незнакомца растянулись в понимающей гаденькой улыбке, он потянулся, смачно сплюнул на персидский ковёр и уже другим елейным голосом спросил – «Не жмёт? Не давит? Может где поправить, почесать?». Евген благоразумно молчал.

«Ну что умник молчишь? Как насчёт души, бессмертной твоей сука, жалкой душонки?».

«У меня уже и договорчик есть, заготовлен. Кровью скрепить не желаете? А вот и не угадали! Не моей, не моей!».

Достал, откуда-то сзади пушистый хвост и пощекотал им нос Лепецкого, приговаривая – «Фу противный! Постучал длинным изогнутым ногтем по банке. Али мариновать до конца по нашенскому рецепту будем?».

То самое осознание уже все разъяснило, это не глюк. Не спасительное помешательство, что нередко бывает у данного контингента, ибо – с кем поведёшься, от того и наберёшься, описанное ещё Чеховым в Палате №6, это расплата. Страшная, но неизбежная расплата за грехи. Серов – Немо был только одним из многих хороших и плохих, добрых и злых, здоровых и увечных, но всех вверенных его власти и совести.

А грехов было немало, видно настало время платить. «Для чего вообще жил, для кого? Ах если бы твёрдо знать заранее, все вернуть вспять с того времени, когда ещё учился в меде. Нет раньше – со школы, с восьмого или ещё раньше – первого класса!».

Евген негромко чихнул и жалостливо скривился. Попробовал отчаянно защищаться – проскрипел, грудная клетка была стиснута – «А никак нельзя без души? Я исправлю».

На что краснорожий упырь грозно заявил, как отрезал – «Вы не на привозе, монсеньор! Торговля здесь не уместна, грузите, души бочками. Командовать парадом буду Я!». Что прямо свидетельствует о том, что и силы потусторонние вовсе не чужды изучения добротной советской литературной классики.

Господи за что?!

Довольно, дальнейшее подробное описание подушного торга автор опускает по этическим соображениям, ибо читателю уже известен результат и где очутилась отрезанная голова главврача. Смерть его была уже предопределена и со вкусом обставлена ради пролонгации дальнейших печальных событий, где примой, героем №1 (number one) был другой персонаж и в другом акте известного читателю, по частым упоминаниям, балета.

Настала пора расчищать сцену.

Арсат, а это был он, досконально знал своё чёрное дело, да и опыта, опыта было хоть отбавляй (кому отбавить?).

Что же касается нахождения останков законсервированного голого тела Лепецкого, так даже информированному автору не известно сие до сих пор. Могу только предположить, что те бездомные собаки, а может и благородных кровей, но брошенные своими хозяевами, сбитые в стаи и хватающие за ноги запоздалых прохожих в московских парках и подворотнях по вечерам, что-то такое попробовали в своей сучьей голодной неприкаянной жизни, но не кошки, не кошки.

Про Софью Егоровну Лепецкую известно одно – спустя месяц с того злополучного дня, неким чудесным образом, прямо от ворот пропускного пункта той же больницы, куда была доставлена непостижимо откуда, кем и как, очутилась она вскоре в женском отделении больницы уже на правах больной.

Немного странно было также то, что ни у кого из врачей, лечащих по Гиппократу, администрации как всегда – «на руле и вёслах», не возникло ни одного вопроса, сомнения, подозрения – почему и за что, оказалась в палате психически больных, ещё совсем недавно абсолютно здоровая (с психической точки зрения) вдова. Случайно ли это. Были ведь среди медперсонала, хоть и не много таковых, но упёртые доморощенные «демократы» и «либералы», кто осторожно, кто взахлёб, кто в Рунете, хаявшие советскую власть за изоляцию лучших сынов России, родовитой интеллигенции в сталинских психушках. Упаси бог, не путать те советские, с данным лечебным учреждением (другие времена, другие нравы).

Не отрицаю того, что сторонники этой точки зрения, в чем-то правы, сомневаюсь, правда, что во всём. Но осмелюсь заметить, при этом, лично у меня, вызывает серьёзное опасение психическое здоровье тех, кто с упорством заморских попугаев, поныне болтают, надувшись по TV – ящику или в Думе о прекрасной плеяде ельцинских прихватизаторов, гайдаровском импульсе и прочие сентенции о зарождении благополучия среднего класса «этой страны».

Зарождалось, несомненно, что-то, а вот что родилось? Всеобщее воровство и всепроникающая коррупция, развал промышленности и сельского хозяйства, наркомания, бандитизм и проституция, национализм, засилье чуждой культуры, трудового рабства гастарбайтеров, наконец – две войны в Чечне. Сколько голодных пенсионеров, немощных стариков, как коровой слизало за десять лет, с больного тела «Нашей» страны. Сколько детей пропало, убито и искалечено по вине педофилов. Не правда ли, те ещё всходы? Лечить и лечить ещё, не одно поколение пройдёт!

Впрочем, абсолютное большинство медицинского персонала приняло безоговорочно, предположение о наступившем кризе уже присутствующего, скрытого латентного течения болезни, в связи с ужасной кончиной мужа.

Согласно авторитетному мнению наследников профессии Авиценны, он же – Абу́ Али́ Хусейн ибн Абдулла́х ибн аль-Ха́сан ибн Али́ ибн Си́на, принято считать, что нет среди людей здоровых, просто есть не долеченные.

Однако продолжим.

Была вдова тиха и незаметна как всегда, ничего и никого не помнила из прошлой жизни.

Больше для порядка её ещё раза три поспрашивали товарищи в штатском, но все без толку. Да и шум вокруг пропажи и гибели её покойного мужа как-то незаметно улёгся, сошли, на нет разговоры и споры – домыслы, а главное бумаги были в полном порядке.

Лишь изредка неумелой рукой она пыталась рисовать на листе из альбома карандашом, но выходила сущая несуразица, из которой различить можно было лишь птиц и облака. Сама она толком объяснить не умела, только хитро, придурковато улыбалась и показывала на зарешеченное окно заботливому к ней персоналу.

Правда, согласно Анамнезу, при резкой смене погоды, в грозу поведение Лепецкой менялось, явное беспокойство овладевало женщиной, глаза бегали, словно спасаясь от чего-то страшного. Такая реакция была известна науке, своевременно отмечена эскулапами, нашла необходимые обсуждения и рекомендации, согласно уже которым и был скорректирован курс лечения больной.

Несомненно, особое отношение к болезной женщине было со стороны бывшего зама главврача, ныне руководителя данного учреждения. Обращался он к старенькой жене погибшего шефа – исключительно Душа-девица. Собственнолично, предписал лечащему врачу, к потреблению больной, перечня лекарств. Целой горсти сильнодействующих иностранных таблеток и пилюль в красивых замысловатых пузырьках с мудрёными названиями, доставляемых ко времени приёма дежурными санитарами. Они же внимательно следили, чтобы больные их проглотили, разжевали, выпили, кому что, всецело исходя из заботы о здоровье пациентов. Сила убеждения шагала под руку с силой принуждения в том – нужном направление, к всеобщему благоденствию.

Хорошие медикаменты и фармакология рождали хорошие манеры и послушание, а те в свою очередь хорошее отношение хороших же врачей к лишённым разума больным, то есть во благо, во благо всех. Для того и живём.