Текст книги "Автопортрет художника (сборник)"

– А тут тебе еще и писатель подвернулся, – сказал он.

– Прямо по тексту, – сказал он.

– И это меня пугает, – сказал он.

– Как человека, живущего по тексту, – сказал он.

Тиффани ничего не ответила.

Она просто слегка пожала плечами и промолчала.

Машина, въехав на плато, остановилась. Они вышли, и глянули вниз. От красоты вида у обоих перехватило дыхание.

В окружении гор и сосновых лесов внизу краснело древнее, словно выживший динозавр, озеро. Из труб домиков по его краям не шел дым. Поселок казался вымершим. Так оно и было. Внизу они нашли только смотрителя, давшего им ключ от дома, и магазин, открытый два часа в день. Вечером пришел человек из деревни и включил отопление. Они уснули рано. По утрам Тиффани подолгу лежала в постели, напевая и рисуя, а Лоринков уходил гулять к озеру. Они спали днем, и он даже умудрился написать несколько рассказов. Когда прошло две недели, она спросила его, не хочет ли он остаться еще. Он остался. Потом еще и еще. Они прожили в доме у горного озера всю зиму. Лоринков все больше влюблялся в Тиффани. Некоторые ее привычки раздражали его все больше. Весной она уехала в Италию, продолжать обучение в каком-то модном университете на модельера. Машину она попросила отогнать в Кишинев, а сама вызвала в поселок такси из деревни, и дальше до Бухареста. Оттуда она улетала вечерним рейсом, а такси опоздало, так что прощание вышло скомканным. Как платок, который Тиффни бросила из окна, когда машина тронулась. Лоринков подобрал. Когда он распрямился, такси уже и след простыл, так что он и не успел расстроиться из-за проводов.

Ах, Тиффани, ах, негодница, подумал он ласково. Развернул платок.

На ткани с вензелем «Т» алел отпечаток губ.

Горы оттаивали. По утрам над озером уже не появлялся туман. Птицы щебетали все громче, а как-то к дому выскочили, играя, зайцы Все это значило, что место Тиффани в поселке вот-вот займет весна. Лоринков пробыл в доме в горах еще несколько дней, а потом вдруг засобирался. Уезжая, он вынес из дома печатную машинку и бросил на заднее сидение автомобиля. А все остальные вещи, которыми они обросли за сезон, оставил. Сел на место водителя. Неуверенно поглядел на рычаг. Включил первую скорость. Когда-то он получил права и даже умел водить такие машины, но это было очень, очень давно. Что же, подумал он.

Придется учиться всему заново.

ВТОРАЯ РУКА

– Она такая… красивая, – сказал Первый.

– Чем же она красива? – спросил Второй.

– У нее черные, как смоль, глаза, тонкая длинная шея, грудь выпирает, задком вертит, ножками болтает… – мечтательно сказал Первый.

– Хочешь ее трахнуть? – понимающе спросил Второй.

– Нет, – смутился Первый.

– Ничего такого, – сказал Первый.

– Даже если и хочется, – сказал Второй, – не смущайся ты так…

– Мне доводилось… – признался он.

Мужчины помолчали.

– Что тебе доводилось? – спросил Первый, не отрывая взгляда от утки, о которой они говорили.

– Ну, как что? – сказал Второй.

– Так что? – спросил Первый.

– Трахать утку, – сказал Второй.

– ЧТО?! – спросил Первый.

– Трахать утку, – сказал Второй, – а что в этом такого?

– Черт, – сказал Первый.

– А что здесь такого? – спросил Второй.

– Это несколько.. необычно, – сказал Первый.

– Что необычно? – спросил Второй.

– Трахать утку, – сказал Первый.

– Ну да, – сказал Второй.

– Но ровно до тех пор, пока ты не засадишь утке впервые, – сказал Второй.

Они глянули друг на друга, а потом на утку. Два бомжа сидели на бетонной плите у озера. Неподалеку от них плавала утка. Бомжи звали друг друга Первый и Второй. Познакомились они с час назад на вокзале, у обоих не было ни денег, ни выпивки, и они собирались это исправить. К тому же оба они собирались начать тур по электричкам, и каждому нужен был компаньон. В прошлой жизни у них были имена и фамилии. Но это никакого значения сейчас уже не имело. У каждого за плечами было лет пятнадцать-двадцать некачественного алкоголя и скитаний по миру. И еще КОЕ ЧЕГО. Как раз об этом сейчас Первый и подумал.

– Блядь, где ты это сделал?! – спросил Первый.

– Что? – спросил Второй, хотя прекрасно понял.

– Где ты трахнул утку? – спросил Первый.

– В специальной лаборатории, – сказал Второй.

– Это была специальная лабораторная утка, – сказал он.

– Чем ты занимался, когда платил по счетам за квартиру и жил в ней? – спросил Первый Второго.

– Какая на хер разница, – пресек тот попытку побеседовать по душам и спросил, – так что, рискнем с уткой?

– Рискнем трахнуть утку?! – удивился Первый.

– Нет, рискнем ее поймать, – досадливо пояснил Второй.

– А потом ощипаем, разрежем пополам и сменяем половину на банку вина, – предложил он.

– А другую половину зажарим и съедим, – продолжил предлагать он.

– Может сначала все-таки мы ее убьем? – спросил Первый.

– Ну само собой мы ее убьем сначала, – сказал Второй, – как ты себе это представляешь блядь с живой уткой – порезать, ощипать, зажарить…

– Ты не сказал «убьем», – упорствовал Первый.

– Ты сказал «поймаем, ощипаем, разрежем», – сказал он.

– Слова «убьем» ты не произнес, – сказал он.

– Как ты меня задолбал, – сказал Второй.

– Давай поймаем эту сраную утку, УБЬЕМ ее, а потом проделаем с ней все то, о чем я тебе говорил раньше, – предложил он устало.

– Рискованная затея, – сказал Первый.

Затея была и правда рискованная. В этом парке Кишинева частенько прогуливались блатные подростки и блатные подростки в полицейской форме. Блатных ребят полиция боялась, но прицепиться к двум бомжам могла запросто. Те были беспомощными, и это повышало их привлекательность в глазах кишиневского полицейского. Утка подплыла поближе к плите и стала поклевывать воду. Ждала хлеба, которым ее подкармливали обычно прохожие. Но сегодня по воде раскисший мякиш не плавал. В рабочий день в парке было мало народу. Но полиция все равно появлялась. И блатные. Ведь ни те, ни те не работали.

– Охота в черте города запрещена, – сказал Первый.

– Ну так мы и не собираемся на нее охотиться, – сказал Второй.

– Мы ее просто поймаем, – сказал он.

– А если к нам подойдет полиция, скажем, что просто поймали утку, чтобы ее окольцевать, – сказал он.

– Что? – спросил Первый.

– Окольцевать, – сказал нехотя Второй.

– Это как? – спросил Первый.

– Надеваешь на лапку птице кольцо из металла и оно ей вроде как паспорт, – нехотя сказал Второй. – Так у них, всяких биологов и палеонтологов, принято.

– Так ты что, в прошлой жизни был биологом? – спросил Первый.

– Ну, типа того, – сказал Второй – только еще хуже.

– Ну а конкретнее? – спросил Первый. – Должен же я знать все о человеке, с которым проеду на электричках до Владивостока и вернусь годы спустя в Кишинев.

– Ну, я исследовал микроклимат Европы во времена палеолитического периода, – нехотя признался Второй.

– Ни хрена себе! – сказал Первый.

– Ничего особенного, – сказал Второй, – хотя я, конечно, был молод, хорош собой, умен и интеллектуально развит.

– Как же ты спился?! – спросил Первый.

– Говорю же, – пояснил второй, – исследовал микроклимат Европы во времена пелеолитического периода…

– А, ну да, конечно, – сказал Первый.

– Ну, а ты чем занимался? – спросил Второй.

– Играл на свадьбах, – сказал Первый.

– А почему спился? – спросил Второй.

– Говорю же, – играл на свадьбах, – сказал Первый.

– Значит, тебя турнули из-за пьянок и утки? – спросил Первый.

– Ну и еще кое какие моменты, – сказал Второй, изготавливая кольцо для утки из куска жести от пивной банки.

– Какие? – спросил Первый, приманивая утку движениями пальцев, будто крошаших хлеб в воду.

– Всякие отношения, – сказал уклончиво Второй.

– Ну, еще бы, – сказал Первый, – трахать утку…

– Да нет, – сказал Второй, – в нашей ученой среде народ ко всяким чудачествам терпимый, тут дело было в другом.

– Если дело было не в том, что ты трахал утку, то в чем же ЕЩЕ? – засмеялся Первый.

– Дело было в гендерных моментах, – сказал Второй.

– Что? – не понял первый.

Второй угрюмо пояснил:

– Это был селезень.

ххх

Бичи, смастерив кольцо для маскировки, стали думать, как поймать утку. Следовало поторопиться, потому что умная птица, проведя полчаса возле двух придурков у воды, и не дождавшись хлеба, стала делать какие-то выводы.

– У нас еще полчаса, – предупредил бывший биолог Второй, – они туго соображают.

– Давай поймаем ее на тростник, – предложил Первый.

– Это как? – спросил Второй.

– Намажем тростник клеем и поставим его около утки.

– Ну и?

– Той захочется отдохнуть.

– Ну и?

– Ну, и она прислонится к тростнику, а тростник приклеется…

– К чему?

– К утке.

– И?

– Мы войдем в воду и возьмем утку, которая приклеилась к тростнику.

– Не проще ли войти в воду и взять утку?

– Если она не приклеится к тростнику, то ты ее хер возьмешь.

– Утки ужасно быстро плавают.

– Ладно, а где мы найдем клей.

– Клея нет…

Клея действительно не было. Не было вообще ничего, кроме расколотого на две части кирпича и остатков от жестяной банки, из которой приятели вырезали на хер не нужное ни им, ни утке, кольцо.

– А может показать ей кольцо? – спросил Первый.

– И что? – не понял Второй.

– Ну, если их часто кольцуют, как ты говоришь, – сказал Первый, – то она уже не должна бояться чуваков с кольцами…

– И могут запросто подпускать их к себе! – закончил он.

– Тут-то мы ее и замочим, – добавил он с легким сожалением.

– Ну давай попробуем, – неуверенно сказал Второй.

Приятели снова присели на плиту и стали держать перед собой в руках кольцо из жести от пивной банки.

Утка отплыла на пару метров.

– И все же мне ее жалко, – сказал Первый.

– Это еще почему? – спросил Второй.

– Сейчас ощипаем ее, убьем, разрежем – сказал Первый.

– Во-первых, сначала убьем и она ничего не почувствует, – напомнил Второй.

– Во-вторых, мы ее даже еще не поймали, и, судя по всему, сделаем это нескоро, – сказал он.

– Так чего ее жалеть? – спросил он Первого.

– Она такая красивая… – сказал Первый.

Второй сплюнул и встал. Взял кусок кирпича и вернулся к приятелю.

– Метать умеешь? – спросил он.

– Что? – спросил Первый.

– Икру, – сказал Второй.

– Икру нет, – ответил Первый.

– Я имею в виду ты КИРПИЧ метать умеешь?

– Зачем же ты спрашиваешь про икру? – обиделся Первый.

– Проехали, – сказал устало Второй и поболтал пустым правым рукавом, который появился у него с прошлой зимы, когда он пролежал ночь пьяным на стройке и обмороженную руку отрезали, не спросясь, в санчасти при приемнике для бродяг.

– Ты умеешь метать камни, кирпичи всякие? – спросил он.

– Нет, – признался Первый, – я и на два метра не брошу, ослаб.

– Слабак, – сказал Второй.

– Прошу тебя, не оскорбляй меня, – заныл Первый.

– Мне достался в напарники слабак, – сказал Второй.

– У меня нет правой руки, но ты-то блядь здоров, так неужели ты не в состоянии камень сраный швырнуть так, чтобы он утке в голову попал? – спросил он.

– Да, я не могу, я ослаб, – проныл Первый.

Второй с сожалением цыкнул и оглянулся. На воду налетела рябь. Погода портилась. Утка нахохлилась и собралась плыть к себе в камыши.

– Вот пизда! – сказал Второй.

– Ты же предпочитаешь селезней, – сказал Первый.

– Слушай, у всех нас есть свои маленькие сла… – начал Второй.

– Но мы можем использовать пращу, – сказал Первый.

– Что? – спросил Второй.

– Пращу, какой Давид одолел Голиафа, – сказал Первый.

– Что-то такое слышал, – сказал Второй.

– Это такое приспособление, которое швыряет камень, и он летит в десять раз быстрее и сильнее, – сказал Первый.

– А как оно выглядит? – спросил Второй.

– А хрен его знает, – сказал Первый.

– Знаю только, что им Кидают, – сказал он.

– Ладно, будем импровизировать, – сказал Второй.

Снял с себя рубашку, – очень ловко, одной рукой, – и остался обнаженным по пояс. Второй подумал, что они в парке уже часа два, а полиции еще не было ни разу. Везет. Значит, повезет и с уткой, подумал он, и протянул рубаху Первому. Тот глаз не мог отвести от культи Второго. Вечно мне достаются в напарники слабаки, подумал тот, слабаки и экзальтированные засранцы. Нытыки. Но делать нечего. Второму нужен был компаньон. Руки при его мозгах. Ведь он действительно был когда-то умен и интеллектуально развит. По крайней мере, ему хотелось так думать.

– Как сосиска, порезанная пополам, – сказал Первый, – а еще член напоминает, наполови…

– Кто из нас извращенец? – спросил Второй.

– Извини, – сказал Первый и взял рубаху.

– Стяни ее в жгут, и сделай на конце петлю, – сказал Второй.

– В петлю положи кирпич и попробуй побросать, – попросил он.

Первый сделал все как надо – первый раз за все время общения, отметил про себя Второй, – и встал на краю плиты.

– Не свались в воду, – сказал Второй.

– Утка-утка, уточка, – сказал Первый утке.

Та, глядя на развлекающих ее чудаков, подплыла с интересом. Первый стал крутить вокруг себя самодельную пращу. Сначала медленно, потом сильнее. Еще сильнее. Стал похож на пропеллер. Крутил, улыбаясь. Почти ручная утка, заинтересованная, подплыла к его ногам вплотную. Ее можно было бы сейчас рукой достать, с сожалением подумал Второй. Первый все крутил.

– Какого черта ты ждешь?! – не выдержал Второй.

– Все под контролем, – обернул к нему счастливое лицо Первый.

Второй присел, и подумал, что конец будет один. Идиот бросит камень ему в голову. Или из-за кустов покажется голова патрульного и камень попадет в голову тому. В любом случае, конец ожидался неприятный. Второй закрыл глаза. Потом подумал, какого черта, и открыл. Утка была уже у самых ног Первого, буквально на ботинки ему наступала.

– Хак, – сказал Первый

– Это на каком? – спросил Второй.

– Хак, – сказал Первый и удивительно точно опустил вертящийся кирпич на голову птице.

Та смешно кувыркнулась, хлопнула пару раз крыльями по воде, и удивительно сразу застыла. Второй частенько добывал птицу в общественных парках – как-то в Австрии даже пару лебедей в общественном парке добыл, – но был вынужден признать, что нынешний напарник сработал более чем ловко.

Не такой уж он и нытик, подумал Второй.

Но были сомнения по технике броска.

– Ты уверен, что бросил камень как полагается? – с сомнением спросил Второй.

– Какая на фиг разница? – резонно возразил Первый.

– Согласен, – сказал Второй.

Подошел к воде, сунул в нее левую руку и вынул утку. Подкинул. Вроде бы много, но после того, как ощипаешь, хрен что останется. С другой стороны, в перьях видно, что утка не домашняя. Придется ощипывать. Он оглянулся и присел у воды. Следовало торопиться. Второй сжал коленями птицу и стал выдирать из нее перья. Снова подул ветерок. Май выдался удивительно прохладным. Пора уматывать в Москву, подумал бич, там хотя бы топят по полгода. С компаньоном – осилю. Компаньон это как вторая рука. Пусть и немножко странная.

– Отдай мне рубашку, – попросил он.

– Знаешь… – сказал Первый с сомнением, зайдя за спину напарника.

– Что? – спросил Второй.

– Я сейчас могу забрать у тебя утку и оставить пращу себе, – сказал Первый.

– Это рубашка, – сказал Второй, замерев.

– Это праща, – сказал Первый. – Я ведь убил ей утку.

– Пращей она бы стала, если бы ты бросил камень, – сказал Второй.

– Но ты им просто размахивал, – сказал Второй.

– О кей, пусть это будет кистень, – сказал Первый.

– Ты что, бывший оружейник? – спросил Второй.

– Почему ты так подумал? – спросил Первый.

– Ты сказал «о кей пусть кистень», – напомнил Второй, глядя в воду, и стараясь не шевелиться.

– А кистень это оружие какое-то, – сказал он.

– Почему ты не решил, что я американец? – спросил Первый с улыбкой, которую Второй не видел, но чувствовал.

– Я ведь сказал еще и «окей», – сказал Первый.

– В любом случае верни мне рубашку, – попросил Второй.

– Это ПРАЩА, – сказал Первый.

– О кей, – сказал Второй.

– Ты что, американец, – удивился Первый.

– Случалось, – уклончиво сказал Второй.

– О кей, – сказал Первый.

– А сейчас отдай мне утку, – попросил он.

Второй, не глядя, протянул левой рукой утку за спину. Почувствовал легкость. Птица была принята.

– Знаешь, – сказал Первый, – я думаю, что напарник из тебя не ахти.

– Хуевый, попросту говоря, из тебя напарник, – сказал он.

– Так что извини, – сказал он.

– Я назову нашу утку Боливаром, – сказал он, и, гнусавя, добавил за утку, – а я не вынесу двоих.

– Ладно, – сказал Второй.

– Бери Болливара и пращу, и мы расходимся, – сказал он.

– Не дергайся, – сказал Первый и Второй затылком почуял камень.

– Я еще не закончил., – сказал Первый.

– Хочешь меня убить? – спросил Второй.

– Вовсе нет, – удивился Первый, – хочу просто, чтобы ты показал мне, куда…

– Что? – спросил Второй.

– Ну, утку, – сказал Первый.

– Господи, Боже мой, – сказал Второй.

– Она же не лабораторная, ты же ее потом есть будешь, – сказал он.

– К тому же она уже мертвая, – напомнил он.

– Может это и к лучшему, – сказал Первый.

– Ничего не почувствует, – сказал он.

– В отличие от меня, – хихикнул он.

– О Боже, – сказал с отвращением Второй.

– Давай, давай, – сказал Первый.

Второй, не глядя, принял утку и примял перья там, где следовало. Вернул обратно. Услышал, как несостоявшийся напарник хихикает.

– Извращенец гребанный, – скаазал Второй.

– Спасибо за помощь, – сказал Первый.

И столкнул Второго ногой в воду.

ххх

Погода совсем испортилась, ветер стал дуть очень сильно.

Побарахтавшись на мелководье, Второй сумел выбраться со скользкой части наклонной плиты на ее сухую часть. Посидел чуть-чуть на ветерке, обсох, хотя и замерз. Глянул на озеро. Сейчас оно выглядело бесперспективным. Ни одной утки. Надо будет проверить все камыши, там птицы полно, подумал Второй. Но уже завтра. Поднялся и выбрался на аллею парка. Припустил трусцой, чтобы согреться. За ним припустила пара бродячих собак. Тоже вариант, подумал Второй. Если отрезать концы лап, то можно выдать за молодого козленка. Но и это следовало отложить на завтра. У собак, судя по всему, тоже были кое какие мысли, но на завтра они ничего откладывать не собирались, так что начали покусывать Второго за пятки. Он припустил еще быстрее.

На одной из дорожек едва не налетел на патруль полиции.

К счастью, вовремя заметил и вернул в кусты. Перед патрулем стоял Первый, которого уже начали бить. Второй прислушался

– На кой хер тебе нужна была эта утка которой любовались дети и кормили своими завтраками школьники которых ты лишил одного из их любимцев козел ты несчастный? – спашивал кто-то из полицейских.

– А-а-а-ооо, – неразборчиво бубнил что-то Первый.

– Громче?! – спрашивал полицейский.

– Да ча-э-а в заааэ саауу… – мычал чуть разборчивее Первый.

– Для чучела в зоологическом саду?! – переспросил полицейский.

– Да ты за идиотов нас принял?! – орали легавые Первому.

– Да мы сейчас насмерть тебя забьем, как эту бля утку!

Первый удар дубинкой пришелся бедняге по шее. Дальше Второй смотреть не стал, и побежал по боковой дорожке. Тучи сгущались и начинал накрапывать дождь. Навстречу бичу, торопясь домой, шла после занятий старшеклассница из школы, расположенной за парком. Юбка у нее была очень короткая, ляжки сочными и свежими, и шла она мимо него торопливо, презрительно вздернув нос. Второй вспомнил, что не трахался уже с год, после того, как поймал такую же ученицу в парке Одессы, где коротал прошлое лето. И с этой он, конечно, справился бы, пусть и не так быстро, как с двумя руками. Но поблизости была полиция. Так что он просто запомнил время, когда девчонка возвращается, и отметил место – сорвал у дерева, где она проходила, кусок коры.

Потом отправился на вокзал, чтобы переночевать и найти кой кого.

Он все еще нуждался в напарнике.

ИДИТЕ В Ж…, ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ

… вот по этим причинам я и занялся политикой. Как видите, основания для того, чтобы залипнуть в этом дерьме, у меня были. Достаточно веские. Общество поначалу восприняло это с одобрением. Ну, вы понимаете. Все эти неудавшиеся артисты, журналисты, политологи, анархисты, бывшие министерские сотрудники, выгнанные за пьянство и коррупцию нынешними пьяницами и корорупционерами, кто там еще? Все? Да, пожалуй. Вся эта публика, да и просто задроты, мечтающие пасть на ступенях президентского дворца, сраженные пулей во время Великого Революционного Путча Сердитой Молодежи. Хотя, конечно, никакой сердитой молодежью они не были. Просто сидели на кухнях и

звиздели. Хорошо, сказал я себе, сяду-ка и я на кухне и стану звиздеть. Но мне не понравилось. Тем более, что все хотели знать мое Мнение о происходящих в мире событиях. Что я мог о них сказаить, если по телевизору у меня дома только мультипликационный канал для сына, а интернет на такое дерьмо тратить не хотелось, успеть бы только парочку порно-фильмов скачать. Так что я делал умный вид, и звииздел, что все в мире непросто, ох, как непросто, и меня слушали.

Были, конечно, еще и другие. Точно такие же артисты, журналисты, политологи, анархисты, бывшие министерские сотрудники, выгнанные за пьянство и коррупцию нынешними пьяницами и корорупционерами, как и те, что слушали меня, раскрыв рот. Только эти – не стану повторять этот изрядно подзадолбавший меня список, ограничусь словом «мудаки» – относились ко мне куда хуже, потому что слегка ревновали. Им самим хотелось сидеть на кухнях и звииздеть о том, какая нынче в Молдавии говенная власть. Они и сидели и звиздели. Но была проблема, маленькая загвоздка. Им хотелось звиздеть, обладая каким-никаким статусом. Всем им хотелось быть писателями, они ими не были, и они меня ненавидели. Им казалось, что, обладай они этим гордым званием – писатель – к их звиздежу прислушается хоть кто-то. Писать книг им не хотелось, потому что это работа, а в Молдавии работают я да София Ротару. А так как София Ротару живет вовсе не в Молдавии, вам все должно быть понятным. Оставалось меня ненавидеть. Такие не слушали меня, а если слушали, то кривили скептически рот, да пописывали в мой адрес анонимные записочки в интернете.

– Господи, – сказала как-то моя жена, – если хотя бы половина из этого дерьма про тебя была правдой, я бы подала на развод.

– Да там все правда, – сказал я.

– Не дождешься, – сказала она.

И ушла в гостиную, обсуждать с хозяйкой вечеринки цвет занавесок и гардинии, или что там у них растет на подоконниках. А я отправился на кухню, пить пиво и звиздеть.

Начинался 2008 год и ситуация была напряженной. Была Молдавия, была ее подзадолбавшая всех власть, еще более подзадолбавшая всех оппозиция, был падающий индекс биржи или от чего там зависели жирные задницы этих уродов, был падающий лей, рост цен, срань, бардак и грязь, в общем, стандартный набор любой азиатской демократии. Самое забавное, что им – ну, тем кто жил в этой срани, – это нравилось. Им нравится жить в говне, говорили мне знающие люди, самым умным из которых был мой брат, но я, – с детства самый большой романтик семьи, – недоверчиво покачивал головой, и шел пить пиво на кухню. Пить пиво и звиздеть. Я опух от жидкости и слов. Тем более, что люди, они-то говорили совсем другое. Они ведь Тоже сидели на кухнях и звиздели. Что их все не устраивает. Ну, или ничегошеньки не устраивает. То не так, это не так. Президенто говно, премьер-министр того хуже, а про спикера мы вообще молчим. Партия власти говноеды, оппозиция говно говном заедает. Все блядь прогнило. Нужны только люди, которые наберутся смелости сказать все, как оно есть, – и уж за ними-то мы все пойдем! Вот что звиздели на кухнях в Кишиневе в 2008 году.

Ну, я и повелся.

ххх

Само собой, когда появилась возможность это реально сделать – ну, начать звиздеть хотя бы не на кухнях, а на всяких там телевизионных передачах, в газетах и на пресс-конференциях, – я слегка сдрейфил. Но на попятную идти было вроде как неприлично. Тогда-то я и еще несколько парней начали развлекаться, как умели. Назвали это Новой Молдавией. Проводили пресс-конференции всякие, и говорили публично то, о чем вся Молдавия говорит на кухнях. Это даже затягивало! Настолько, что я как-то попробовал провернуть этот же номер на кухне у себя, когда там никого, кроме нас с женой, не было. Она глянула на меня с сомнением, и я заткнулся. Приберег порох для публичных выступлений.

Конечно, на нас вылили немножко говна. Отдаю должное, совсем чуть-чуть. Пара-тройка публикаций в правительственной газете, шквал говна в интернете – но это не в счет, интернет и те, кто им пользуются, сам по себе шквал говна, – несколько сюжетов на местных телеканалах, а еще меня не пустили в прямой эфир одногго телеканала. Все было в пределах разумного, так что я не нервничал. Огорчало только, что мы играли в спартанцев. Типа – дерешься дерешься, а обещанной подмоги все нет и нет.

А вот как раз те, кто звиздели – ну Сделайте хоть что-то, и мы включимся, – они-то пошли на попятную. Тогда-то я и вспомнил увещевания брата. Но было поздно. Всем этим ребятам, которые так хотели позвиздеть на кухнях, и вправду Нравилось все, что происходило у них в стране. В противном случае, они бы хоть что-то сделали, не так ли? Господи, даже говенные американские интеллигенты свои сраки от диванов и травки на митинги против войны во Вьетнаме отрывали.

Но в Молдавии все оказалось совсем по – другому. Проституткам нравилось платить по 4 тысячи евро за то, что бы их в мешках картошки вывозили в Албанию, ебаться. Их детям нравилось расти дома под неочевидным присмотром бабушек, ничего не делая и проигрывая мамины деньжата в электронные казино. Чиновникам нравилось обирать детей проституток. Интеллигенции – вернее, пародии на нее, это все-таки не страна, это Молдавия – нравилось звиздеть об этом и о том, как это ужасно. Но никто из них и пальцем не шевельнул для того, чтобы хоть что-то изменить. Даже когда появились парни, которых они так выкликали в свои сраных рассуждениях о том, что Должны Появиться Те Кто Скажет Обо всем Вслух Наконец.

Ну, вот я и сказал. А толку-то?

Тем не менее, я остался. Не скажу, чтобы было очень уютно, но и страшного ничего, как я уже сказал, не произошло. Пару раз меня и еще парочку тех парней, кто тоже сдрейфил, но счел неприличным это показывать, даже показали по телевизору. По городу распространялись слухи. Говорили, что нам выделили 20 миллионов долларов на свержение режима. Ага блядь. Дайте мне десять и я пропаду из вашего поля зрения навсегда, мысленно обещал я, и открывал пивко на кухне. Хотя, конечно, в этом было больше позы. Конечно, ничего бы я не взял и никуда бы не пропал. Уж если изображать из себя порядочного, то до конца, не так ли?

В стране холодало, наступала поздняя осень.

Время шло, зоопарк то открывался то закрывался, крыши домов в этом сраном городе протекали, вороны летели то в парк на ночевку, то обратно – объедать крыс у мусорных баков, в городе ужасно вонялом говном, потому что молдаванам не хватило ума понять, что такое очистные сооружения и как ими пользоваться, в России у меня вышла пара книжек, а на севере Молдавии умерла дальняя родственница, на похоронах которой я выпил три литра ледяного вина, и поэтому сипел, как старый кислородный аппарат, по утрам на улицах от удара об асфальт взрывались ледяные капли, и снега все не было. Света не было, не было, не было. Была тьма. Близилась зима. Близились выборы. Никому на хер мы были не нужны.

Но нас, на всякий случай, не зарегистрировали.

ххх

А в феврале дома раздался звонок. Трубку успел, как всегда, снять первым Матвей.

Пока он рассказывал обо всех этих женщинах в детском саду, а я парочку видел, и буквально уверен в их большом женском будущем, и о том, что Человек-Паук все-таки круче Спайдермена – и не дай вам блядь Бог попытаться доказать, что это один и тот же персонаж, – я все гадал, кто же это позвонил. Одна из бабушек? Приятель из Киева? Электрораспределительная компания? Телефонная служба? Комитет Нобелевской премии? Поклонница, которая давно хотела со мной повидаться? Что же, в таком случае это был не самый удачный ход с ее стороны. Наконец, сын отдал мне трубку и я услышал:

– Алло, Лоринков, это Воронин, ну, президент. Что, удивлен, небось?

– Ага блядь, сейчас только договорю с Путиным по второй линии, – сказал я.

– Путин третий день в Давосе, дико занят – сказал он, – как ты можешь с ним разговаривать?

– А откуда тебе знать, что он в Давосе? – спросил я.

– Так я же президент, – явно теряя терпение, сказал он.

– А я Папа Римский, – сказал я, и повесил трубку.

Второй звонок раздался через минуту. Я мстительно позволил Матвею взять трубку и он повторил курс лекций про Человека-Паука.

– Ну бля? – сказал я, когда пацан выговорился и дал мне завладеть аппаратом.

– Блядь, говорю же тебе это я, президент, – сказал он.

– Ну да бля, – сказал я, – а я Па…

– Хочешь, докажу? – крикнул он, явно опасаясь третьего раза.

– Валяй, – сказал я.

– Ты сейчас стоишь в бирюзовой майке и синих джинсах возле окна, в руке держишь книгу, «Голливуд» Буковски, блестящая такая обложка, рядом твой сынишка, прелестный пацан, только не давай ему трубку больше ха-ха, и в руке у него маска Человек-блядь-Паука, а перед вами табуретка, а на ней тарелка с кашей, и ты морщишься, потому что сосед снизу, пьянь сраная, снова орет на балконе песни…

– Ну и что, – сказал я, – может, ты псих с биноклем, может ты…

– Близко, – говорит голос в трубке, но я все больше понимаю, что это и правда он, – не бинокль, а оптика. И гляжу не я, а снайперы.

– Снайперы? – говорю я. – На хера?

После чего все понимаю, и падаю на сына на пол. А в трубке что-то хихикает, после чего раздаются два хлопка, и пьяная песня соседа прерывается. Телефон пиликает снова. Я приподнимаю голову, и беру трубку. Жму кнопку «принять».

– Глянь теперь с балкона, – говорит он.

– Глянул, – говорю я, глядя на продырявленное тело соседа, валяющееся внизу.

– Это ему, суке, за то, чтоб не шумел под твоими окнами, – говорит президент, – ты ведь писатель у нас, да? Все-таки покой нашего великого земляка надо беречь, так ведь?

– Так ведь, – говорю я.

– Так что, встретимся? – говорит он. – Ну, хотя бы за то, что я подарил тебе вечер тишины.

– Ладно, – говорю я.

Сдаю сына вернувшейся из магазина жене, и еду в президентский дворец. На всякий случай отправяю парням из нашей не зарегистрированной партии сообщение. «Позвал на беседу Воронин, не шучу, если не позвоню после 20.00, звоните в посольства, ООН и похоронную службу».

Ответ со всех телефонов приходит быстро. Одинаковый.

«Блядь, да не сцы ты. Папа просто поговорить желает. Майор госбезопасности Вылку»

ххх

У дворца меня уже ждали – была расстелена потертая ковровая дорожка. По бокам ее даже выставили пару-тройку плюгавых – как все в Молдавии, как САМА Молдавия – карабинеров. А президент выглядел точно таким, как его описывает – и показывает – опозиционная пресса. Одутловатым алкашом, с искривленным, будто от запора, лицом. Небритым, да еще и щетина седая. Я даже потрогал свою аккуратную черную бородку. И Ирину мысленно поблагодарил, потому что она умудряется следить за тем, чтоб я не слишком много пил, закусывал, и не был толстым. Блядь. Иногда мы просто-таки играем в Чарлза и его подружку, как они играли в Скотта и Зельду. Ну, пока я из-за этого не толстею, можно и поиграть. В углу сидел один из советников. Как там его фамилия? Ткач… Ткачик? Ну, что-то в этом роде. Советник явно злился.