Текст книги "Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли"

Был установлен твердый порядок в расходовании корпусных денег, продуктов питания, выдаче одежды и предметов обихода. «Для соблюдения порядка, – опять же требовал он, – предлагаю господину дежурному майору подавать мне ежедневно записки, какое прошедшего дня для господ воспитанников было кушание, и объяснить в оных о доброте припасов. А также и о том за нужное нахожу поставить, чтобы вещи предвидимые, как то: пудра, помада, ленты, гребни и прочее – требованы были помесячно вперед… Крайне стараться господам ротным командирам, инспекторам и прочим, чтобы вещи прочие употреблены были со всякой бережливостью и каждый предмет тщательно учитывался в книгах».

С целью поднятия ответственности кадет за сохранение имущества Кутузов предписывает: «О потерянных кадетами классных книгах, математических инструментах и прочих вещах, кои именно потеряны, ежемесячно подавать рапорты». А позднее в приказе: «…за потерянные кадетами книги: Хвостова – за „Всемирную историю“, Рейценштельда – за „Российскую грамматику“, Лобысевича – за „Лезебух“, Воейкова – за “Краткую священную историю“, – требую при тех же ротах наказать и при том воспитанникам подтвердить наистрожайше, чтобы они хранили казенные вещи, за чем и господам офицерам наикрепчайше смотреть».

Надо сказать, что рачительность была характерна для всей хозяйственной деятельности генерала. Так, был заведен строжайший учет корпусного имущества, для чего в каждой роте была «учреждена» приходо-расходная книга, прошнурованная и скрепленная печатью директора корпуса. С этой же целью имущество корпуса ежегодно, а казна – ежемесячно стали ревизоваться специально созданными комиссиями. Для экономии денежных средств при корпусе была оборудована своя хлебопекарня.

Рачительность Кутузова имела и большое воспитательное значение, поскольку развивала у кадет бережливость, аккуратность и осмотрительность в действиях.

Одновременно с жесткой экономией денежных средств Кутузов предпринимает энергичные меры по ликвидации задолженности корпусу от многочисленных поставщиков. При этом оказалось чрезвычайно трудным не только взыскание процентов, но и вообще возврат ссуд, так как многие из кредитуемых или сознательно тормозили возврат денег, или действительно оказались неплатежеспособными.

Положение финансовых дел осложнялось к тому же несвоевременным поступлением средств из государственной казны на содержание корпуса, в связи с чем Кутузов обращается с настоятельными просьбами в Правительствующий Сенат. При том в одном из писем на имя тайного советника X. С. Миниха он просто умоляет о выделении хотя бы части полагающегося: «…и прошу покорнейше, если теперь невозможно, хотя из первовступивших оной капитал и с процентами приказать отпустить…»

Стараниями Кутузова годовой бюджет корпуса с 200 тысяч рублей был увеличен с 1 января 1797 года до 225207 рублей 36 копеек. Но этого оказалось недостаточно.

Для поправки финансовых дел пришлось принимать экстраординарные меры: брать взаймы под проценты с закладом земель, принадлежащих корпусу, и даже частично распродать их.

Корпус в экономическом отношении представлял собой вполне самостоятельную единицу. Снабжение продовольствием, фуражом, обмундированием, обувью, снаряжением не было централизованным. Директору при решении многих хозяйственных вопросов следовало исходить из возможностей бюджета, а с другой стороны – уповать на добросовестность и предприимчивость интенданта, в чьих руках практически находилась вся хозяйственная часть. Должность эта официально называлась в разные времена по-разному. Неофициально же всегда – эконом.

Михаил Илларионович с уважением относился к нелегкому интендантскому труду, требовавшему постоянной полной самоотдачи. Категория этих людей, «не ползавших под пулями», всегда отличалась внешней респектабельностью. Знакомство же с экономом корпуса Андреем Петровичем Бобровым произвело совершенно неожиданное впечатление. Перед директором предстал офицер низенького роста, полный, чрезвычайно неряшливый на вид. Однако первое впечатление о человеке не всегда верно. Так было и на сей раз. Как писал Н. С. Лесков в повести «Кадетский монастырь», этому человеку, отдававшему всего себя службе, не хватало времени ни на внешний лоск, ни на женитьбу. Жил он чрезвычайно скромно на территории корпуса, «дабы быть постоянно на месте», питался из кадетского котла. При этом большая часть жалованья уходила «на восполнение экономических прорех корпуса» и на оказание материальной помощи неимущим кадетам, особенно из мещанской среды, к коей принадлежал и он сам. Находясь постоянно среди кадет, вникая в каждую мелочь быта, добродушный и отзывчивый эконом пользовался среди воспитанников огромным авторитетом. Каждому из них по выпуску он дарил на память серебряную ложку, а «бедным и безродным» справлял «приданое». И воспитанники отвечали ему взаимной привязанностью. Если кому-либо из них впоследствии приходилось бывать в Петербурге, то, несмотря на занятость и чины, они обязательно навещали в корпусе «старого Бобра», который, радушно встречая их, непременно угощал кадетским обедом. Неслучайно интенданту Боброву посвятил одну из своих од юный К. Ф. Рылеев. Она начиналась словами: «О ты, почтенный эконом Бобров!»

Для директора корпуса такой помощник был просто находкой.

В целом хозяйство корпуса в период пребывания в нем Кутузова было приведено в надлежащее состояние, а финансовое положение значительно улучшено. Все это потребовало от Михаила Илларионовича огромных сил. Впрочем, не обошлось без неприятностей.

Недруги Кутузова из влиятельных кругов, прочившие развал дел по вступлении нового директора в должность, распустили слух о якобы имеющих место злоупотреблениях в корпусе.

Вот что писал об этом в «Русском архиве» генерал-адъютант граф Е. Ф. Комаровский: «Поступало ко мне множество бумаг от графа Ферзена по бывшим будто бы злоупотреблениям, генералом Кутузовым допущенным: распродаже пустопорожних мест, корпусу принадлежащих и проч. Я заметил, что между сими двумя генералами была взаимная личная вражда от зависти, может быть, в военном искусстве происходившая; мне хотелось, чтоб представления графа Ферзена не сделали вреда генералу Кутузову, ибо я знал строгость императора, и если бы сии бумаги доведены были до сведения его величества, то генерал Кутузов непременно бы пострадал. Я много раз ездил к генералу Ферзену и старался склонить его к некоторому снисхождению, но успеть в том не был в состоянии. Наконец, выбрав веселую минуту великого князя[125]125
  Константина Павловича, сына Павла I.


[Закрыть], объяснил все его величеству; он меня поблагодарил и приказал поехать к графу Ферзену и сказать ему: что все, что было сделано в управлении генерала Кутузова корпусом, происходило в царствование августейшей его бабки и что его высочеству не угодно, чтоб генерал, служивший ее величеству с честью, получал какую-либо неприятность, а потому приказывает его превосходительству, чтобы впредь на генерала Кутузова никаких представлений более не делать. Графу Ферзену это было очень неприятно. В первый раз, как я встретился с генералом Кутузовым во дворце, он меня чрезвычайно благодарил, вероятно, ему все было известно».

Между тем командование войсками в Финляндии занимало немало времени. Приходилось часто совершать инспекционные поездки, выезжать в гарнизоны по неотложным делам, руководить подготовкой войск, нести полную ответственность за их боевую готовность и дисциплину, вникать в вопросы жизни и быта, улаживать отношения с местным населением, постоянно бывать в канцелярии командующего, руководить разработкой важных документов, а также ремонтом и строительством оборонительных сооружений.

В подчинении Кутузова находились десять мушкетерских полков, полк донских казаков, три егерских батальона, четыре полевых московских мушкетерских батальона, два гребного флота артиллерийских батальона, оборонительные сооружения Роченсальмского порта, Нейшлота, Вильманстранда, Давыдовской и Выборгской крепостей, Сайменского канала и острова Котки. Только в 1795 году на совершенствование их царское правительство выделило 176688 рублей 10 копеек.

За короткий срок Кутузов навел порядок в организации пограничной службы. Под его руководством была составлена карта Финляндии, разработан план на случай войны со Швецией.

Тесное общение с войсками в период службы в корпусе позволяло Кутузову хорошо видеть не только сильные, но и слабые стороны бывших своих выпускников. Это давало возможность с наибольшей целесообразностью вносить коррективы в учебные планы.

Каждый раз, возвращаясь из поездок, Кутузов внимательно выслушивал подробный доклад своего заместителя, тщательно знакомился с поступившими в его отсутствие документами, принимал по ним те или иные решения.

Не обходилось, конечно, и без происшествий. Так, в октябре 1795 года взволнованный Ридингер, более обычного путаясь в русских словах, доложил, что в отсутствие шефа корпус посетил «нашлетник Пауль».

В посещении корпуса наследником ничего удивительного не было, поскольку «главным его[126]126
  Корпуса.


[Закрыть] попечителем» была императрица. Однако, зная взбалмошный характер цесаревича и желая получить точный доклад, Михаил Илларионович попросил Ридингера изложить все обстоятельно на его родном языке.

Из доклада стало ясно, что на другой день после отъезда Кутузова корпус инспектировал Павел. Воспитанников было приказано построить в большой рекреации. Внешний вид кадет, несмотря на хорошее состояние одежды, обуви и приличную выправку, Павла не удовлетворил. По-видимому, не понравилось пренебрежение в корпусе к буклям, пудре и помаде. Однако громкое и дружное «Здравия желаем, Ваше Императорское Высочество» настроило его на мирный лад. И все же настроение царского отпрыска вскоре испортилось. Дело в том, что стоящие несколько поодаль кадеты младшего возраста при приближении Павла (по настоянию попечительницы госпожи Бугсгевден), в отличие от своих старших собратьев, пропищали: «Ваше Императорское Высочество, припадаем к Вашим стопам!» Павел не понял. Фыркнув: «Что они там галдят?» – он подбежал к малолетним, схватил кадета Сашу Яшвиля под мышки, поставил на табурет, где и стал раздевать догола, проверяя «на предмет чистоты». Перепуганная не на шутку мадам стояла ни жива ни мертва. Поняв, что Павел остался доволен чистотой тела и белья отрока, классная дама, упав на колени, бросилась целовать руку наследнику.

Затем Павел побывал в столовой, где, сев за один стол с кадетами, съел сладкий пирожок. Оказалось вкусно. Съел другой. В результате двух ребят оставил без сладкого. Рассказав все это, Ридингер поспешил подобострастно заговорить о том, как уезжающий Павел угощал кадет и его самого конфетами – в то время большой редкостью.

Струсившего Ридингера можно было понять – «нашлетник есть нашлетник!». Он знал, что в императорской канцелярии уже давно лежала реляция генерала Кутузова на представление его, Ридингера, к награждению орденом Святого Георгия IV класса. Лишиться награды Ридингеру не хотелось.

Лето 1796 года для воспитанников корпуса выдалось необычным. Корпус выходил в лагеря.

Летние лагеря не были чем-то неожиданным для кадет. Они практиковались и прежде. Однако с течением времени, как и многое другое, лагерная служба превратилась в формальность. Вся суть ее состояла в том, что воспитанники в летнее время перемещались на житье в палатки, расставленные в корпусном саду. Получалось так, что в хорошую погоду юноши спали на свежем воздухе, в плохую – возвращались в камеры. Все остальное оставалось без каких-либо существенных изменений. Теперь положение коренным образом изменилось. Корпус выводили в летние лагеря под Петергоф.

Перед этим среди воспитанников воцарились возбуждение и приподнятость духа. Чистилось и обильно смазывалось оружие. Приводились в порядок обувь и обмундирование, экипировались ранцы, подгонялось снаряжение. Кадеты учились ставить палатки. Накануне выхода в лагерь директор корпуса производил строевой смотр, которому предшествовали смотры поротно. Каждая из рот по результатам смотра непременно хотела быть первой.

В день выступления юноши получили сытный завтрак. Затем после общего построения поротно, в походном строю, под звуки оркестра и барабанную дробь корпус совершал марш. Четкий строй, ладная выправка молодых людей и звонкая строевая песня вызывали восторг петербуржцев и чувство гордости у самих идущих в строю.

С завистью смотрели вслед уходящим товарищам кадеты-малолетки, которые теперь против обыкновения разъезжались по домам. Генералу Кутузову пришлось немало похлопотать на сей счет перед императрицей.

Пришлось приложить немалые усилия и по организации лагеря. Здесь все было максимально приближено к полевым условиям войск. Строго по линии расположены палатки. Передняя линейка (рунда) – для построений. На правом фланге лагеря и каждой роты – знаменные «грибки» и часовые у знамен. Оружейные палатки и палатки с имуществом – на второй и третьей линиях. Воспитанники распределены по семь-восемь человек на шатер, спят на тюфяках, набитых соломой; едят по-солдатски деревянными ложками из общей тарелки; кадетские мундиры как малопригодные для действий в полевых условиях заменены холщовыми рубахами-косоворотками; ранее созданные роты сведены в батальоны.

В лагере заведен строжайший распорядок дня, обязательный для всех его обитателей независимо от должностей и военных званий. Подъем, завтрак, начало и конец занятий, обед и ужин – строго по сигналу. Отбой – по пушечному выстрелу. Отлучка из лагеря, в том числе и офицеров, – с разрешения директора корпуса.

Главное же внимание было уделено повышению полевой выучки. Оборудование позиций с устройством редутов; ведение «боя» при действиях в колоннах и рассыпном строе; отражение атак конницы – в каре; нанесение штыковых ударов; организация марша, разведки, преследования противника и отход, а также полевая служба охранения – все это стало обычным. Здесь же воспитанников обучали боевой стрельбе из ружей и пистолетов, проводились стрельбы из пушек. Кадеты старших возрастов к тому же привлекались на красносельские маневры войск, проводимые под руководством императрицы. Суворовское правило «тяжело в учении – легко в бою» стало главным девизом в обучении.

Лагерная служба явилась важным этапом в подготовке кадет. Здесь будущие офицеры крепли физически и нравственно, становились более выносливыми, познавали полевой быт войск, приобретали практические навыки. Все это было чрезвычайно важно. Кадетский корпус, руководимый генералом Кутузовым, находился на верном пути.

Представление о генерале Кутузове – директоре кадетского корпуса будет не совсем полным, если не отметить еще одно важное обстоятельство.

Для многих офицеров единственным источником средств к существованию была служба. Однако если при жизни главы семьи материальное положение ее было более или менее благополучным, то с потерей его (что при ведении войн явление довольно обычное) положение семьи становилось критическим. В еще худшие условия попадали семьи нижних чинов. Затруднения испытывали и те семьи обеспеченных офицеров, коим подолгу приходилось нести службу в отдаленных гарнизонах.

Михаилу Илларионовичу, участнику многих войн и очевидцу послевоенных событий, все это было хорошо известно. Вот почему он с такой настойчивостью стремился определить в кадеты возглавляемого им корпуса в первую очередь детей погибших и умерших офицеров. Надо отметить большое внимание его и к малоимущим. Директор корпуса делал все от него зависящее для материального обеспечения их по выпуску за счет казны, ходатайствуя перед военным ведомством. В частности, в письме на имя Ростопчина от 21 октября 1797 года он писал: «При выпуске кадет многие из них в рассуждении бедного состояния способов не имеют чем бы экипироваться и доехать к полкам… При сем случае… прошу покорнейше… на самонужнейшее исправление… отпустить три тысячи рублей».

Впрочем, есть основания полагать, что в бытность Кутузова на посту директора малоимущие кадеты обеспечивались по выпуску не только за счет казны. Многие из них экипировались как за счет средств эконома Боброва, так и за счет самого Кутузова.

Одновременно с этим в 1796 году стараниями Михаила Илларионовича при кадетском корпусе создается «малолетнее отделение» для детей погибших военнослужащих, а также офицеров, проходивших службу в отдаленных гарнизонах.

Сюда принимались дети в возрасте четырех-семи лет, где им прививали культурные и житейские навыки, заботились об их здоровье. По мнению историка-педагога Алпатова, «это был первый опыт по организации детских приютов, который был использован позднее в работе военно-сиротских домов в России».

Более всех назначением Михаила Илларионовича на должность директора корпуса была довольна Екатерина Ильинична. Наконец-то можно было пожить вместе всей семьей. Как ни радостны были кратковременные приезды мужа в Петербург, постоянное отсутствие его становилось все более тягостным. С летами ежедневные хозяйственные хлопоты и постоянное волнение за мужа, пребывающего то в походах, то в сражениях, стали ощущаться более остро. К тому же немалое беспокойство стали доставлять не только дочери, но и внуки.

Более двух лет семья Кутузовых благоденствовала. Здесь все шло своим чередом. Императрица по-прежнему благосклонно относилась к Михаилу Илларионовичу, ценя его ум и работоспособность. Указом ее от 18 августа 1795 года генералу было пожаловано небольшое имение в Волынской губернии. Екатерина Ильинична и Михаил Илларионович были частыми гостями Малого Эрмитажа, где царица, обращаясь к генералу, по обыкновению говорила: «Мой Кутузов». Вот и 16 ноября 1796 года Кутузовы находились в обществе Екатерины II, которая в тот вечер была необычно возбуждена, нарушая самою же ею заведенное правило Малого Эрмитажа «говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих головы не заболели».

Кутузов на царские приемы шел без желания. Он испытывал постоянную нехватку времени, ему претила праздность. Однако приходилось считаться с женой. Екатерине Ильиничне, прожившей многие годы в одиночестве, конечно, хотелось бывать в свете.

На следующее утро работа генерала в корпусной канцелярии была прервана стремительным появлением подполковника Андреевского. Чрезвычайно бледный, срывающимся голосом он доложил: «Царица, матушка… при смерти! Сегодня ночью… апоплексический удар… Говорят, пошла в уборную и упала!» Решение дел пришлось отложить.

Дома о случившемся уже знали. Надев парадный мундир, Кутузов поспешил в Зимний. На Дворцовой площади и в Эрмитаже было многолюдно. Среди статских и военных царили уныние и настороженность. За дверями знакомых покоев умирала императрица. При ней находились наследник престола Павел и молодой князь Платон Зубов. Развязка наступила около десяти часов вечера.

Отворилась дверь из парадных покоев, и граф Безбородко объявил собравшимся о кончине. Следом, грохоча сапогами и шпорами, вышел худощавый, невысокого роста, с выпуклыми глазами, сильно вздернутым носом, выдающимися скулами и большим ртом нервического вида человек. Это был наследник престола.

Началась смена караула. Охрану Зимнего брало на себя гатчинское войско. В начале двенадцатого ночи граф Самойлов зачитал собравшимся в дворцовой церкви манифест о смерти Екатерины II и о вступлении на престол Павла I. Началось принесение присяги и раздача царских милостей. Наград, чинов и званий были удостоены многие.

К генералу Кутузову Павел отнесся странно: за заслуги его «перед отечеством на поле брани» его жена Екатерина Ильинична была удостоена дамского ордена Святой Екатерины.

Похороны усопшей императрицы представляли собою мрачное зрелище. Рядом с гробом матери по распоряжению Павла был поставлен извлеченный из склепа гроб его отца, Петра III, убитого заговорщиками до коронации и потому похороненного как все простые смертные. Павел I вторично хоронил отца, но уже со всеми почестями, положенными царской особе «церковным артикулом».

Не меньшее удивление вызвало у Михаила Илларионовича и траурное шествие, во главе которого гусиным прусским шагом шел монарх. Процессия шла по обыкновению медленно, и император постоянно отрывался от нее, уходя далеко вперед. Для устранения «диспропорции в марше» гатчинский капрал приказывал догонять его. В результате траурная процессия (в которой был и Кутузов) периодически бежала трусцой.

На четвертый день царствования Павла Петербург встречал основные силы гатчинского воинства, доведенного стараниями наследника до двух с половиной тысяч человек.

Поскольку навстречу своим полкам император выезжал собственной персоной, то на церемонии надлежало быть и знати, особливо военным, «для скорейшего познания школы гатчинской». Перед изумленным русским генералитетом в столицу вступало некое иностранное войско, одетое в тесные мундиры прусского образца, при париках, буклях, с огромными косами, с незнакомыми строевыми командами и необычными ружейными приемами. Сотни совершенно не сгибавшихся в коленях ног поднимались и шлепали башмаками, усердно разбрызгивая осеннюю грязь петербургских улиц. Одна за другой шли плотно составленные «коробки» солдат, с выражением страха и усталости на лицах.

Торжественный ритуал завершился на Дворцовой площади. После приведения к присяге гатчинское войско было распределено по гвардейским полкам «для передачи опыта прусского».

Офицеры-гатчинцы, в основном иностранцы или списанные за непригодностью из флота (для чего наследник Павел использовал занимаемую им должность – президента Адмиралтейской коллегии), не имеющие ни высокого сословного положения, ни боевых заслуг, уравнивались чин в чин с привилегированной гвардией. Русская аристократия была ошеломлена.

Вскоре приказы, циркуляры и распоряжения с обязательным доведением до всех должностных лиц посыпались из-под рук Павла как из рога изобилия. С каждым из них генералу Кутузову приходилось знакомиться и отдавать соответствующие распоряжения дважды – как директору корпуса и как командующему войсками. То император устанавливал цены на черное сукно (подорожавшее в связи с трауром по усопшей императрице), то издавал распоряжения, подобные запрещавшему гражданским лицам ношение круглых шляп, а офицерам езду в каретах и надевание шуб. Был определен строгий ритуал «приветствия царской особы» в зависимости от сословного положения встречного, вида его передвижения в данный момент, пола, количества лошадей для карет и пр.

Перед отъездом с посольской миссией в Порту Михаил Илларионович нанес визит вежливости «гатчинскому отшельнику». Тогда Павел, восхищаясь лошадьми кутузовской кареты, заявил: «Хороши кони, но они были бы лучше в немецкой упряжи». Теперь «немецкую сбрую» Павел пытался надеть на всю Россию.

Не остался без внимания и Первый кадетский корпус.

Побывав однажды здесь на утреннем подъеме и оставшись довольным организованностью, император стал часто наезжать сюда к пяти часам утра, дабы доставить себе удовольствие еще и еще раз. По указанию Павла была проведена замена формы кадет, стоившая немалых хлопот и денежных средств. Заменялись и ротные знамена новыми – павловскими. Аббаты-иностранцы заменялись офицерами-надзирателями. Некоторые толковые офицеры корпуса по приказу императора возвращались в свои полки, другим же в переводе в кадетский корпус было отказано. Большая кропотливая работа, начатая Кутузовым по подбору начальствующего состава корпуса, сводилась на нет.

Генералу Кутузову теперь все чаще приходилось иметь дело с набиравшим силу Аракчеевым.

Однако главные неприятности были впереди. Павел I приступил к проведению военной реформы. Менялись принципы обучения, воспитания, организации армии. Передовые методы обучения, созданные Петром I, Румянцевым, Суворовым, заменялись муштрой Фридриха II. Грозная русская армия превращалась в механическую игрушку для плац-парадов.

Павел I, не выигравший ни одного сражения и не видевший в жизни ни одного боя, учил прославленных русских генералов (в их числе и Кутузова) «настоящему фрунту», жестоко расправляясь за малейшее сопротивление. Престарелого фельдмаршала Румянцева он потребовал в Петербург. Получив в ответ: «Приехать нет сил. Ноги болят», написал: «Нужны не ноги фельдмаршала, а он сам!» Вскоре старый воин, тяжело заболев, скончался. Гений русского военного искусства великий Суворов был выслан под надзор в село Кончанское. Предводитель Сената граф Самойлов от службы уволен за опоздание на развод, присутствие вельмож на котором Павел то считал обязательным, то упрекал их за это как за бесцельную трату времени. Хитрый Безбородко, не желая ни подниматься в пять утра, ни брать на себя «грехи императора», добровольно оставил пост канцлера. Приглашенный «для благодарствий» учитель Павла митрополит Платон от приезда отказался, «дабы не получить вместо поощрения наказание». Не избежал наказания поэт и тайный советник Гаврила Романович Державин, не желавший воспевать самодержца.

По мнению историка Н. М. Карамзина, это был период, когда «награда утратила свою прелесть, а наказание – сопряженный с ним стыд».

Генерал Кутузов, преданнейший и талантливейший из учеников Суворова, хорошо понимал, что его петербургские дни сочтены. Лишь прекрасная организованность в работе да величайший такт и выдержанность отодвигали этот момент. Но долго так продолжаться не могло.

В августе 1797 года Шляхетский кадетский корпус возвращался из летних лагерей к месту постоянной дислокации. Пройдя перед царской резиденцией по Сенатской площади (ныне площадь Декабристов) с отданием воинской почести памятнику Петру Великому, двигался он к Исаакиевскому мосту. В четком строю походным шагом шли окрепшие, подтянутые юноши, внешний вид которых разительно отличался от «государева войска» в лучшую сторону – в легких холщовых рубахах-косоворотках, подпоясанных ремнем, в брюках, заправленных в сапоги, в удобных для поля бескозырках. На постриженных волосах – ни малейшего намека на пудру, ни следа помады. Весь облик их – душевное равновесие, подъем, знание дела, простота и удобство снаряжения – говорил о готовности батальонов кадет к действию.

Впереди этого столь необычного по тем временам войска шел испытанный в баталиях генерал-лейтенант Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов.

Это был его последний совместный марш с корпусом, делам которого было отдано так много душевных и физических сил.

Не найдя какого-либо предлога для отстранения Кутузова от занимаемых им должностей, Павел I отправляет его с дипломатической миссией в Берлин. «Во взаимство присылки к нам от его величества короля прусского генерал-лейтенанта Клейста повелеваем отправить с приветствием от нас нашего генерал-лейтенанта Голенищева-Кутузова», – говорилось на сей счет в царском рескрипте.

Надо заметить, что не последнюю роль в принятии такого решения сыграли Коллегия иностранных дел и посол царского двора в Берлине Н. П. Панин.

27 декабря 1797 года Кутузов пишет свой последний приказ по корпусу: «По воле Его Императорского Величества отправляюсь я на некоторое время в Пруссию. Командование над корпусом поручаю старшему по себе господину подполковнику Андреевскому, надеюсь при том, что и господин подполковник Фромандиер не оставит ему вспомоществовать и для того предписываю: как поступающую в корпус сумму, так и поверку чинить помесячно, равно и буде какие денежные выдачи происходить, будут подписывать обще; также и вещи, принимаемые от поставщиков, свидетельствовать обще, не упуская сверх того господину подполковнику Фромандиеру смотрение за лазаретами и воспитание над малолетними. Господину инспектору классов майору Клингеру на место выпущенных кадет учинить перевод из нижних в верхние классы по успехам, не наблюдая однако ж уравнения в классе. Господам учителям рекомендую в отсутствие мое иметь в классах прилежное старание и отнюдь оных не оставлять небытием своим».

Как истинный патриот, человек беспредельно преданный своему делу, Кутузов, покидая корпус, беспокоится о нем. Впрочем, здесь же явно звучит и нескрываемая надежда на возвращение.

Всего лишь около трех лет пробыл он в должности директора кадетского корпуса. Однако это время осталось неизгладимым в его истории.

Многие из учеников Кутузова прекрасно проявили себя на полях сражений русско-турецких и наполеоновских войн и особенно в Отечественной войне 1812 года. Так, только из выпущенных в 1798 году кадет «с отменными успехами и поведением хорошим» отличились в боях Арсентьев, Левшин, Апушкин, Образцов, Тизенгаузен и другие. Многие из воспитанников Кутузова успешно командовали полками и дивизиями, а Карл Толь, как уже говорилось, занимал пост генерал-квартирмейстера штаба главнокомандующего русской армией. Вошел в историю Отечественной войны 1812 года адъютант генерала М. А. Милорадовича Федор Глинка.

Впоследствии, оказавшись в Петербурге на юбилейном празднике по случаю столетия кадетского корпуса, от имени кадет кутузовских времен он прочитал проникновенные стихи:

 
…И вышел я, когда весь свет
Кипел в каком-то зное ратном…
«Сдавайся», – Запад нам кричал,
И Русь святая не сдалась.
Она во весь свой рост на подвиг поднялась,
И вел полки на встречу полусвета —
Подумайте, кто вел! Он другом был кадета —
Тот гений битв, тот муж высокого ума,
Он – наш великий вождь Кутузов.
 

28 декабря 1797 года генерал Кутузов покинул Петербург. Предстояло снова совершить долгий по тем временам путь в Пруссию, где он побывал еще в молодости. Однако теперь встречи должны были быть не с кумиром Запада полководцем Фридрихом II, а с новым королем, будущим союзником России в борьбе с Наполеоном – Фридрихом Вильгельмом III.