Текст книги "Открытие Америки"

Картина вторая

Часть палубы каравеллы по направлению от грот-мачты к корме; слева высокая надстройка адмиральской каюты, справа – люк, ведущий в трюм. В глубине сцены, за фальшбортом, простор океана. Чернобородый вглядывается в горизонт. Справа показывается монах.

Монах. Надеетесь увидеть новые земли, сеньор судоводитель? Сомневаюсь, чтобы это стало возможно так скоро. Мы еще столь недалеко от Испании, что здесь можно встретить корабли, но никак не безвестные острова.

Чернобородый. Как знать, может быть, именно корабли я и разыскиваю.

Монах. По поручению адмирала?

Чернобородый. Адмирал то ли марает бумагу, то ли тоскует. А что еще ему делать на судне? В жизни не встречал человека, менее способного усвоить морское дело.

Монах. Но адмиральский убор, надо признаться, ему к лицу.

Чернобородый. Я знаю людей, кому он пошел бы куда больше.

Монах. Понимаю. Что поделать, лишь он может привести нас к новым землям.

Чернобородый. Послушайте, святой отец, вы и в самом деле верите, что такие земли существуют?

Монах. Мудрость господня не имеет пределов. Быть может, он и в самом деле создал нечто подобное. Ведь если океан, как мы видим, простирается бесконечно далеко, то на том его краю должно же быть нечто, уравновешивающее наш мир; иначе земля давно опрокинулась бы.

Чернобородый. Словно корабль, загруженный с одного борта, понимаю. Но только неужели господь, чья мудрость не имеет пределов, не мог уравновесить землю по-другому?

Монах. Высказывание ваше не лишено смысла. Но к чему оно?

Чернобородый. Не знаю, как вас, а меня никто не заставит поверить в то, что такие земли существуют. Я бывал во всех портах мира и нигде не слышал ни слова об этом. А уж никто не болтлив более, чем наш брат-моряк.

Монах. Серьезное доказательство.

Чернобородый. А ежели так, то куда мы плывем?

Монах. За золотом, сын мой, за золотом. Уж лучше плыть куда глаза глядят, чем вернуться в наше любезное отечество и не привезти обещанного. А поскольку господу, очевидно, угодно, чтобы мы ничего не привезли…

Чернобородый. Как знать!

Монах. Не вы ли говорили только что, что не верите в существование земель, открывать которые мы направились?

Чернобородый. Словно бы только там можно найти золото!

Монах. Гм…

Чернобородый. На кораблях подчас перевозят всякие интересные вещи. Уж я-то знаю. Я ведь вправду был капитаном. Но нечистый смутил…

Монах. Значит, нечистый заставляет вас так усердно глядеть вдаль?

Чернобородый. А чего другого ради стал бы я пялить глаза?

Монах. Ну, предположим даже, вы там что-то увидите.

Чернобородый. Не что-то, а корабль.

Монах. Пусть корабль. Не надеетесь же вы, что купцы охотно отдадут то, что вам понравится?

Чернобородый. А это уж зависит от умения. Ваши собратья, преподобный отец, умеют получить у человека признание даже в том, чего он не совершал; наше ремесло легче: мы берем лишь то, что существует в действительности. Конечно, ваше мастерство выше…

Монах. И почтеннее.

Чернобородый. Да – если исходить из того, что ваш патрон висел в середине. Но наших-то было двое!

Монах. Это сильно смахивает на богохульство.

Чернобородый. Но, когда вокруг вода, мне не страшен костер.

Монах. А веревка?

Чернобородый. Вопрос уместный, и очень даже. Но ведь наше искусство заключается не только в том, чтобы получить желаемое. Оно, как и ваше, состоит из многих частей. Нужно, например, сделать так, чтобы тот, кого вы облегчили, не проболтался.

Монах. И как же вы добиваетесь молчания этого… щедрого даятеля?

Чернобородый. Вы здорово его назвали, мне бы такого не придумать. Как добиваемся? Вот так, как вы сказали: веревкой. Нет, мы их не вешаем. Мы вешаем на них – что-нибудь потяжелее.

Монах. Ладанки бывают подчас очень увесисты.

Чернобородый. Вот-вот, ладанку. Такую, чтобы он не всплыл.

Монах. Что же, это вполне в духе нашего учения: даря человеку освященный предмет, вы доказываете, что простили ему зло: как-никак, он ввел вас во грех, заставив обойтись с ним круто. Это зачтется и вам, и ему на небесах.

Чернобородый. Он прибудет туда незамедлительно. Итак, благословляете, святой отец?

Монах. Замысел достоин внимания. Но вот адмирал…

Чернобородый. Адмирал пускай думает, что мы плывем себе потихоньку вперед в поисках стран, которые ему померещились по пьяной лавочке. А мы станем дрейфовать здесь да поджидать…

Монах. Даятелей, сын мой, даятелей. Но не сопровождается ли дарение в той форме, какую мы имеем в виду, некоторым шумом?

Чернобородый. Вижу, вам не надо объяснять, что к чему.

Монах (скромно). Я смиренный сын церкви. Итак, чем мы объясним подобный шум адмиралу?

Чернобородый. А это уж по вашей части. Мне вас учить, как надувать людей, что ли?

Монах. Вы грешите, сын мой. Хотя это относится в основном к форме вашего высказывания.

Чернобородый. Оно насквозь правильно, клянусь собственной шеей.

Монах. Правильное высказывание, друг мой, также является грехом, если не совпадает с догматами нашей святой веры.

Чернобородый. Вот тут уже согрешили вы! Значит, догматы нашей веры могут быть неправильными?

Монах. Нет, это вы неправильно поняли, сын мой. Догматы всегда верны. Но если мы, поступая согласно догматам, приходим к нежелательному результату, а результат этот, раз он налицо, является, без сомнения, своего рода истиной, то мы не виним в неудаче догматы, ибо они святы; мы виним того, кто их в данном случае применял, ибо, поскольку он не добился успеха, то, следовательно, истолковал и применил догматы неправильно. Превратное же истолкование догматов веры является грехом. Вы поняли?

Чернобородый. Откровенно говоря, кортик и мушкет мне куда больше по нраву.

Монах. Вот и занимайтесь ими. И не грешите.

Чернобородый. Как это: заниматься – и не грешить?

Монах. Не богохульствуйте, вот главное. А то, чем вы собираетесь теперь заняться, не является грехом: ведь золото, добытое вами в поте лица…

Чернобородый. Не только в поте: даятель-то бывает и с оружием.

Монах. Золото это поступит в казну их величеств, а также святой церкви.

Чернобородый. Свою долю я надеюсь получить прежде их величеств.

Монах. Как их верный слуга, вы можете рассчитывать на это. В свою очередь я, покорный служитель святой нашей церкви…

Чернобородый. Но – поровну.

Монах. Аминь. Считайте, что вы получили отпущение заранее.

Чернобородый. И как раз кстати, потому что на горизонте я вижу корабль. Судя по парусам, это купец, и немаленький: рейковый парус на бизань-мачте… Ах, черт, адмирал проснулся. Приглядите, отче, чтобы он не помешал нам заниматься делом. Да побыстрее, пока мы не сблизились.

Чернобородый уходит направо, к носу. Из своего салона появляется Колумб в адмиральском кафтане.

Колумб (не замечая монаха). Та-та, та-та, та-та… Нет. Та-та, та-та, та-та, та-та, та-та… Вот это настоящий размер. Под стать волнам океана. Слова сами просятся.

 
Мне кажется, и дня не пролетело —
Неся на реях вечные снега.
За край земли отплыли каравеллы
И в море погрузились берега…
 

Монах нарочито кашляет. Колумб оборачивается стремительно, словно застигнутый за неподобающим занятием.

Колумб. Я говорю, что зрелище спокойного океана наводит на размышления. Беспредельность, стихия, поделенная на ритмические единицы; вечное движение, бездонная глубина под блестящей поверхностью, отражающей солнце…

Монах. Вы хотели сказать, ваша светлость: не такова ли и поэзия?

Колумб (после паузы, хмуро). Стихов я больше не пишу. Но совсем не писать – это мука ада.

Монах. Вы честно соблюдаете уговор.

Колумб. Я веду дневник. Это не запрещалось.

Монах (озабоченно). Не кажется ли вашей светлости, что камзол мог быть немного короче, чтобы виднелась кружевная рубашка? (Лукаво.) Не правда ли, в адмиральском положении есть свои преимущества?

Колумб. Да, конечно. Многие ради этого чина пошли бы на что угодно. Мне он достался как бы сам собою. Но что с ним делать?

Монах. Нести. Груз подобного рода не отягощает плеч.

Колумб. Нести – и только? Но ведь так не бывает! Когда я назывался поэтом, то мог в любую минуту доказать, что имею право на это звание. А сейчас… Я старался, господь свидетель. Ветры движут корабль – я изучал ветер. Но мне мало того, что он наполняет паруса. Отчего он? Где начинается и где кончается? Чему он сродни? Нет ли в нем чего-то от характера человека, или наоборот: человек заимствовал нечто у ветра? Дружит ли он с океаном, который он заставляет вздыматься, или они враги? И какие слова нужны для того, чтобы я, находясь далеко на суше, вновь ощутил его упругость, словно упругость тела любимой, и его соленое дыхание, подобное поцелую, смешанному со слезами… Все это есть в ветре, и многое другое. Что же мне поделать с собой?

Монах (встает так, чтобы закрыть от увлекшегося Колумба вооруженных матросов, что прокрадываются мимо них на ют). Ваши сомнения понятны. Но ведь господь судит нас не только по делам нашим, но и по намерениям. Сказано: согрешивший мысленно – согрешил. Но, значит, и сотворивший мысленно добро тоже сотворил его! И если только вы всерьез хотите быть достойны высочайшей милости…

Колумб. А что остается? Пути назад нет. Несчастный заточенный погонщик ожидает меня в башне. И Хуана, Хуана…

Монах. Значит, вы и есть настоящий адмирал. Откроете новые земли, обогатите Испанию. И себя, разумеется, не забудете, и ваших верных спутников.

Колумб. Об этом я не думаю. Мне не терпится увидеть новые земли, чтобы убедиться в разумной сложности мироздания. И кроме того, я заранее радуюсь при мысли о том, сколь много золота мы привезем и как облегчит оно жизнь моих соотечественников. Поэты ведь любят воспевать добро, и если делают это не часто, то лишь потому, что редко встречают его. Но настанет, быть может, день, когда и погонщик мулов сможет носить такие же кружева.

Монах. Надеюсь, что бог не допустит, ваша светлость. Если будет так, как вы говорите, то чем же станет всевышний отмечать достойных?

Колумб. Господь найдет иные средства… Смотрите, корабль! Интересно, откуда плывут эти добрые мореплаватели? Может быть, они расскажут нам какие-нибудь интересные новости?

Монах. Да уж наверное. Но вам не подобает дожидаться их на палубе. Вы должны находиться в покоях, ваша светлость. А они явятся к вам, чтобы засвидетельствовать почтение.

Колумб. Но встретят ли их должным образом?

Монах. Не беспокойтесь, ваша светлость, – самым должным.

Колумб (командует). Эй, вы, да-да, вы, друг мой, там, на середине мачты! Пожалуйста, отпустите эту веревку, чтобы тот большой парус не мешал мне наблюдать из каюты за кораблем!

Голос (справа, сверху). Мы потеряем ветер! И потом, сеньор адмирал, грота-гитов выбирают с палубы!

Колумб (сконфуженно). Кажется, я опять сказал не то.

Монах. Высокопоставленной особе вовсе не следует разбираться в грубом ремесле. Нужно лишь поменьше общаться с подчиненными, дабы они не могли уличить вас в невежестве.

Колумб. Пусть будет по-вашему.

Колумб и монах уходят в салон. На палубе появляются чернобородый и матросы.

Чернобородый (вполголоса). Разобрать абордажные крючья! Кортики наголо! Прячься за фальшборт! Готовьсь к абордажу!

Матрос. Наконец-то займемся делом!

Чернобородый. Право руль! Еще право! Одерживай!

Слышен треск сталкивающихся бортов.

Чернобородый. На абордаж – вперед!

Во главе матросов он устремляется вперед. Крики, звон оружия, пистолетные выстрелы. Постепенно шум схватки стихает. Матросы несут тюки и сундуки и спускают их в трюм. Слышны удары топора по дереву. Возвращается чернобородый.

Чернобородый. Пробили ему дно?

Голос. Готово, капитан!

Чернобородый. Приводи к ветру! Лево руль! Живее, живее, марсовые, клянусь адским огнем, нас засосет в воронку, когда он пойдет ко дну! В трюме! Уложили?

Голос из трюма. Все в порядке, капитан!

Чернобородый. Подвахта, в кубрик! Вахте скатать палубу, чтобы блестела, чтобы ни единого красного пятнышка!

Голоса. Есть, есть, капитан!

Появляются Колумб и монах.

Колумб. Где же встречный корабль? И что за шум доносился до нас, крики и выстрелы?

Чернобородый. Это мы кричали, ваша светлость. И стреляли, чтобы привлечь их внимание. Хотели, чтобы они легли в дрейф и капитан с купцами прибыл на борт выразить вам почтение.

Колумб. Где же они?

Чернобородый. Они не послушались, ваша светлость. Прибавили парусов, и корабль их ушел своим курсом.

Колумб. Трудно представить, чтобы честные мореплаватели могли так поступить. Не кажется ли вам, капитан, что это были непорядочные люди? Может быть, даже пираты?

Чернобородый. Вы правы, ваша светлость. Теперь и я думаю, что без пиратов здесь не обошлось.

Одобрительный гул среди матросов, которые, едва Колумб отворачивается, продолжают обтирать окровавленное оружие.

Колумб. Подумать только, что они могли ведь помешать нам в нашем стремлении к великим открытиям! Кроме того, они выказали неуважение к их величествам, которых я здесь представляю. Право, вам следовало погнаться за ними, капитан, и наказать по заслугам.

Монах. Следует простить его, ваша светлость, за то, что он не сделал этого: не всякий обладает вашей мудростью. Обещаю вам, что в следующий раз он не отпустит такого наглеца безнаказанным.

Чернобородый. Клянусь святым Бартоломеем, ваша светлость, уж я не упущу! Он у меня пойдет к рыбам еще быстрее…

Монах предостерегающе кашляет.

…Еще быстрее, чем можно представить, ваша светлость!

Колумб. Хвалю вас за усердие, капитан. Зло в этом мире надо искоренять беспощадно. Откровенно говоря, следовало бы все-таки нагнать разбойников! Освободив от них море, мы совершили бы благой поступок, помогли добрым купцам путешествовать без страха и опасения и наказали бы невежд за неуважение к адмиральскому флагу и ко мне, адмиралу их величеств.

Монах. Воистину, свет не видал другого такого адмирала!

Колумб. Далеко они сейчас, капитан?

Чернобородый. Скрылись из виду, ваша светлость. Даже кончиков мачт не видать.

Колумб. Вот видите! Подозрительно быстро они скрылись, не правда ли?

Монах. Воистину, ваша светлость: как в воду канули!

Чернобородый. Видать, лихие были моряки!

Картина третья

Обстановка второй картины; на палубе чернобородый и матросы, снова грузящие в трюм тюки и ящики, которые стоящий у люка монах считает, перебирая четки.

Монах. Тринадцать… Четырнадцать…

Чернобородый (кричит). Быстрее опустошайте трюмы! Да заберите все, что у них есть, из припасов. И – на дно его!

Монах. Очень своевременное указание. Если и на этом корабле, как на последних трех, припасы окажутся на исходе, нам придется положить зубы на полку. Солонина съедена, остались только сухари, да и те заплесневели.

Слышно, как топором прорубают дно. Матросы все еще несут трофеи.

Чернобородый. В трюм… В трюм… И это тоже. Тысяча дьяволов, неужели здесь нет ничего съестного?

Слышен крик женщины. Чернобородый прислушивается.

Нет, кое-что, кажется, все же есть!

Чернобородый уходит. Из своих апартаментов показывается Колумб.

Колумб. Все несчастья на голову того, кто так шумит! Только что я ел великолепного цыпленка на вертеле, и меня разбудили как раз в тот момент, когда я принялся за крылышко. Что здесь происходит?

Монах. Ничего, ваша светлость. Обычная приборка. Наш корабль должен иметь образцовый вид в тот миг, когда мы достигнем предсказанных вами новых земель.

Колумб (после паузы, мрачно). По моим расчетам, новые земли должны были бы уже показаться, а их все нет, и припасы на исходе…

Монах. Ну что же, вы могли допустить небольшую ошибку в счислении. Это случается и с лучшими мореплавателями.

Колумб. В счислении? Разве я занимался этим? Разве я ученый? Нет, отец мой, я ведь руководствовался не логикой, как делают мужи науки; я не пробирался в мгле с фонарем, как они, – я увидел эти земли при блеске молнии, всего на миг.

Монах. И поверили. А вера, сказано, движет горами.

Колумб. Поверил. Поэтам свойственно верить и доверять. Поэтам. Но вера должна чем-то питаться. Ах, почему здесь нет Хуаны!

Колумб отходит к борту и погружается в размышления. Монах качает головой.

Монах. Не только вера должна питаться, но и грешное тело…

Появляется чернобородый, за ним двое матросов тащат молодую женщину.

Вот те на! Это пошло бы на закуску, только сперва не мешало бы пообедать. Не будь это тяжким грехом, я стал бы подумывать о людоедстве… (Прикасается к руке женщины.)

Женщина. Прочь, презренный разбойник!

Монах. Не грешите, дочь моя. Я всего лишь священнослужитель.

Женщина. Подлый пират, вот ты кто! Не смей прикасаться к графине Мендоса-и-Фуэгос!

Чернобородый. Справедливо. Думаю, что первым прикоснусь к ней я, и не пальцем, клянусь богородицей.

Графиня. Скорее я брошусь в воду!

Выведенный из задумчивости Колумб оборачивается.

Колумб. Все святые! Что это за чудо? Откуда вы?

Графиня. Меня схватили…

Монах (прерывает ее). Графиня Мендоса-и-Фуэгос намеревалась сказать вашей светлости, что лишь только она узнала о вашем небывалом путешествии, ее охватило – именно охватило…

Чернобородый. И охватит еще покрепче, как только…

Монах. Охватило горячее желание сопутствовать вам в этом предприятии.

Чернобородый. Куда это он клонит?

Монах. Поэтому она села на первый же корабль и, как видите, догнала нас.

Не выпуская руки графини, монах торжественно подводит ее к Колумбу, стоящему в немом восхищении.

Высокородная графиня, прошу вас: сеньор адмирал их католических величеств, дон Кристобаль Колон.

Графиня. Адмирал! Не слыхала…

Монах. Графиня поражена: она, разумеется, не слыхала еще столь благозвучного имени в сочетании с высоким званием.

Колумб (растерянно). Я рад… счастлив… преклоняюсь перед вашим мужеством, графиня.

Чернобородый (мрачно). Покусала двух матросов, пока удалось скрутить ее.

Колумб. Прошу же, прошу вашу милость в салон. Я воистину счастлив видеть вас своей гостьей, большей награды я не мог бы получить, будь даже Новый Свет уже открыт и нанесен на карту.

Он жестом предлагает графине войти в его апартаменты. Она, колеблясь, оглядывает присутствующих. Чернобородый мрачно смотрит на нее, монах, любезно улыбаясь, выразительным жестом указывает за борт. Решившись, графиня подает Колумбу руку и проходит в салон.

Чернобородый. Нечего сказать, услужили вы мне. Может, вы и давали обет воздержания, но я-то его не давал!

Монах. Воздержимся говорить о воздержании. Я полагаю, что мы сделали великое дело. Теперь адмирал вновь обрел источник веры.

Чернобородый. Вот уж о чем я не стал бы беспокоиться.

Монах. И напрасно, сын мой. Потеряв веру в себя и новые земли, адмирал приказал бы повернуть назад.

Чернобородый. Он мог бы вернуться один, вплавь.

Монах. Не торопитесь с выводами. Не кажется ли вам, любезный капитан, что наши развлечения рано или поздно приведут к печальному концу?

Чернобородый. Рано же вы собрались каяться.

Монах. Я думаю не о покаянии, напротив.

Чернобородый. Если вы не верите, что я жив и здоров, я могу дать вам возможность убедиться в этом. А жив и здоров я потому, что всегда умел вовремя закончить игру.

Монах. Все от бога. И если ему заблагорассудится прекратить наши игры раньше, чем захотим мы, то это будет концом уже в самом полном смысле слова. Но именно в таком случае небезвыгодно укрыться за широкой адмиральской спиной.

Чернобородый. Станет он нас укрывать, как же!

Монах. Если он поймет, что его водили за нос – конечно, нет. Но теперь ему придется выгораживать себя, ее, а с нею и нас.

Чернобородый. Не очень-то верится. Я знаю, как происходит суд, когда ловят пиратов.

Монах. Пусть воспоминания вас не терзают. Достаточно и голода.

Чернобородый. Кстати, в последний раз мы взяли целый ящик яиц. Не знаете ли вы, куда он девался?

Монах. Понятия не имею. Я соблюдаю посты, и сейчас мысли о скоромном не могут получить доступ ко мне.

Чернобородый. Сейчас пойду, и горе тому, у кого я найду хоть скорлупку!

Чернобородый уходит. Оставшись один, монах извлекает из кармана яйцо. Но едва лишь он вознамерился разбить скорлупу, как на палубе показывается Колумб.

Колумб. Как хорошо, святой отец, что вы здесь. Графиня проголодалась. Она ничего не имела бы против легкого завтрака.

Монах (пряча яйцо в рукав). Увы, ваша светлость, остались лишь сухари. Сомневаюсь, чтобы ее светлость…

Колумб. Какая досада!

Монах. Господь ниспошлет ей силы. Ваша светлость, быть может, сумеет отвлечь ее внимание стихами?

Колумб. Стихи… Зачем вы напомнили о том, о чем мне уже совсем было удалось забыть? Стихи, святой отец, не любят, когда к ним не обращаются. Стихи не могут лежать мертвым грузом. Они, как женщины: находятся с вами, пока вы их любите, преследуют, если от них отворачиваетесь; но если вы их оскорбляете – уходят, и вернуть их куда труднее, чем завоевать впервые. А я оскорбил: променял на другое.

Монах. Но графиню вы не оскорбляли. И завоевать ее сердце вам предстоит впервые. Решившись быть адмиралом, ваша светлость, будьте им до конца. Графиня из очень знатной фамилии, родство с ее семьей весьма помогло бы вам в будущем.

Колумб. Но полюбит ли она меня?

Монах. У нее нет другого выхода – в том смысле, разумеется, что вы – самый достойный мужчина из всех, кого она может найти в этом мире.

Колумб (после паузы). Итак, позавтракать нечем?

Монах разводит руками, и при этом неосторожном движении Колумб замечает яйцо в его руке.

Что я вижу! Это, кажется, яйцо! Так и есть.

Монах. Яйцо… Разумеется, но оно предназначено не для еды.

Колумб. Для чего же?

Монах. Для другого пира – так сказать, для пира разума. Я специально хотел преподнести его вам, чтобы вы развлекли ее светлость.

Колумб. Каким же образом?

Монах. Есть способ сделать так, чтобы это яйцо стояло на одном из своих концов. Вы так увлечетесь поисками разгадки, ваша светлость, что вместе с графиней забудете и о голоде, и обо всем прочем.

Колумб. Не слишком ли это легкомысленно? Ведь я адмирал!

Монах. Что вы! Над этой загадкой безуспешно бились многие мудрецы. Разрешите ее – и во всем христианском мире она будет носить название Колумбова яйца.

Колумб. Сколь разными путями достигается слава…

Забрав яйцо, скрывается в салоне. Появляется чернобородый.

Монах. Ну, любезный капитан, нашли!

Чернобородый. Черта с два. Но я еще не заходил к вам.

Монах. А я, кажется, знаю, где ваша пропажа. Подойдите сюда. Нагнитесь…

Чернобородый заглядывает в замочную скважину.

Чернобородый. Черт побери! Сидит с красоткой, а на столе – яйцо. Мало было забрать ее, он не оставил нам даже, чем заесть горечь утраты. Ну погоди, сеньор адмирал, при случае я это тебе припомню!

Монах. Потом, потом. А пока пойдемте-ка, сеньор капитан, и посмотрим по карте, где нам крейсировать, чтобы в самый краткий срок запастись продовольствием. Иначе наш пост может затянуться, а церковь строго карает за несоблюдение установленных сроков.

Оба удаляются. Из адмиральского салона показываются графиня и Колумб.

Графиня. Вы увлекательно рассказываете, адмирал.

Колумб. Я в прошлом поэт, ваше сиятельство.

Графиня. Итак, вы предлагаете мне стать в будущем совладелицей вновь открытых земель?

Колумб. Вы помогли мне вновь обрести веру в них. Я поверил даже в то, что их величества назначат меня не менее чем их вице-королем. А вы будете моей королевой. Я так в этом уверен, что уже описал все.

Графиня. Стихами?

Колумб (грустно). Адмирал не должен сочинять вирши. Я описал все в форме дневника – словно я совершил уже не одно, а целых три путешествия и стал вице-королем. Конечно, это не стихи, но, мне кажется, и проза получается у меня неплохо. Во всяком случае, убедительнее наших хроник. Думаю, что потомки больше поверят моему воображению, чем каким-нибудь сухим протоколам.

Графиня. Я восхищена, адмирал. Но земли в будущем. А пока?

Колумб. Пока ваше поместье – этот корабль. Как-никак я адмирал и, значит, – его полноправный властелин. Хотите осмотреть ваши новые владения, графиня?

Графиня. Меня зовут Амелия, и мне было бы приятно…

Колумб. Благодарю. Амелия… Амелика. Как прекрасно! Но куда вы? Не пристало знатной даме осматривать свои владения без провожатого.

Графиня. Я не привыкла к пышности. Признаюсь вам – род наш знатен, но обеднел так давно, что никто не помнит времен, когда мы не были бедны. Я отлично обойдусь сама.

И, не позволив Колумбу удержать себя, идет по палубе и ныряет в трюм – в первое попавшееся место. Колумб мечтательно смотрит ей вслед. Входит озабоченный монах.

Колумб. Какая красавица. И как скромна!

Монах. Вы, ваша светлость, уже на палубе? Загадка яйца приелась вам так скоро?

Колумб. Именно приелась. Загадки более не существует.

Монах. Вы нашли ответ?

Колумб. Графиня нашла. Она съела яйцо: она была так голодна! Выеденное яйцо, святой отец, – вот цена иной славы.

Монах. Да, голод становится ощутимым. Графиня нашла выход. А мы?

Колумб оглядывается с выражением полной беспомощности. И вдруг лицо его преображается.

Колумб. Я тоже нашел выход! (Протягивает руку.) Видите? Земля! Клянусь спасителем, это земля! У меня всегда было острое зрение. Это первая из земель, которые нам предстояло открыть. Земля!

На крик вбегает чернобородый и вглядывается вдаль. Монах вопросительно смотрит на него. Чернобородый пожимает плечами.

Чернобородый (вполголоса монаху). Азорские острова. Купец с последнего взятого корабля проболтался, что там уже знают о пиратах, наши приметы известны. Лезть туда – то же самое, что сунуть голову в намыленную петлю.

Колумб. Надо подойти поближе и пристать. Там мы запасемся провиантом. Поднимем испанский флаг. Капитан, командуйте же! Необходимо установить… как это у вас называется! Ширину и – да, длину!

Чернобородый свистит. Прибегает матрос.

Чернобородый. Тащи сюда лот, да поживее.

Матрос. Есть!

Колумб. Подождите, друг мой, зачем лот?

Чернобородый. Чтобы измерить долготу, как же иначе? И футшток захвати, эй, ты!

Матрос. Есть, захватить и футшток! (Убегает.)

Чернобородый. А это чтобы измерить широту. Лучше вам, сеньор адмирал, сделать это собственноручно, а то как бы мы чего не напутали.

Матрос приносит лот и футшток.

Колумб (беспомощно). Боюсь, что мне с этим не справиться. Но что я вижу? Парус! Здесь есть корабли. Эй, матросы! Поверните паруса как-нибудь, чтобы мы подождали его.

Чернобородый. Еще не хватало. (Командует.) Марсовые, по вантам! Марсели, трисели, лисели ставить!

Колумб. Но, мне кажется, мы поплыли быстрее! Земля остается позади, парус совсем скрылся…

Монах облегченно крестится.

Чернобородый. Оставьте уж паруса мне, сеньор адмирал, я тут каждый конец чувствую… своей шеей.

Монах. И в самом деле, сеньор, вернитесь к ее сиятельству.

Колумб. Графиня вышла прогуляться.

Монах. В таком случае, к вашему дневнику.

Колумб. Я дошел в нем уже до того, что стал вице-королем. Дальше у меня возникают рассуждения о просвещенной власти, о науках и искусствах, но я не уверен…

Монах. Ну подумайте еще раз о названии новых земель.

Колумб. Знаете, я ведь нашел название! Краткое и звучное: Амелика.

Монах. Понимаю.

Колумб. Ну да, ее зовут Амелия. Графиня Амелия.

Монах. Амелика… Неплохо, но как-то по-детски. Точно лепет. Надо грубее, выразительнее. Америка – вот то, что нужно.

Колумб. И в самом деле… Но мне не хотелось бы подчеркивать, что название дано в ее честь. Графиня скромна, и вообще.

Монах. Это очень просто. Напишите в дневнике, что земля названа так в честь… ну, хотя бы какого-то путешественника, который съездит туда со временем.

Колумб. Но не будет ли это прямой ложью?

Монах. Что вы! Упаси господь – лгать в документе. Это просто ваше истолкование событий, ничего более.

Колумб. Я подумаю. Когда я буду докладывать их величествам…

Монах. Вы очень кстати об этом вспомнили. Идите и подумайте над тем, как вы будете докладывать. Не забывайте: открыть или не открыть земли – дело десятое, важно доложить как следует.

Колумб. Даже не представляю, с чего начать.

Монах. Идемте, я вам помогу. Мы привыкли докладывать самому господу богу, как-нибудь справимся и с этим.

Колумб и монах уходят в салон. Чернобородый остается один.

Чернобородый. Видели, а? Он будет докладывать их величествам! Нет, все-таки мир полон несправедливости. Этот рифмоплет украл последние харчи, присвоил девку – а ведь во все времена и на всех морях первая полагалась капитану. Он ест, занимается любовью и ничего не делает, в то время как я несу все тяготы и всем заправляю. Не знаю, почему я до сих пор не приказал выкинуть его за борт. Но, кажется, терпение мое лопнуло, клянусь бушпритом… Впрочем, обождем. Если нас и в самом деле вознамерятся подвесить для просушки, пусть выручает. А коли нет, то я хоть увижу, как он болтается в петле.

Из трюма показывается графиня Амелия.

Графиня. Золото! Серебро! Ткани! Пряности! Трюм наполнен сокровищами!

Чернобородый. Ага, вот вы и попались! Я так и думал, что вы станете совать нос и разнюхивать. Поди-ка сюда, красотка, поди сюда…

Графиня. Прочь руки, вы!

Чернобородый. Не так громко. Вы лазили в трюм; за одно это я могу сейчас выкинуть вас за борт. Вы знаете, кто я? Капитан. А кто такой капитан? Хозяин всего, что находится на борту. Вы на борту – значит я ваш хозяин.

Графиня. Да – когда бы на корабле не было адмирала. А пока он тут – хозяин он.

Чернобородый. Адмирал? Он такой адмирал, как я епископ. Он только и умеет, что марать бумагу, да и то без толку. Своим ремеслом он и мараведиса не заработает.

Графиня. Но там, в трюме…

Чернобородый. Это я. Один я! И ваш так называемый адмирал не получит ни реала даже в том случае, если ему удастся выжить. Это я вам обещаю!

Графиня. Не понимаю. По-вашему, он не распоряжается этими богатствами?

Чернобородый. Распоряжается! Да он и не знает вовсе, что они существуют.

Графиня. Что же мне делать?

Чернобородый. Я вам скажу, что делать. Отправляйтесь прямым курсом ко мне в каюту. Я скоро приду, и мы с вами познакомимся поближе. И, думаю, понравимся друг другу. Потом так называемый адмирал в два счета отправится вслед за вашим кораблем, а мы переедем на ют, в его апартаменты, как нам и полагается. И вот тогда вы станете здесь действительно хозяйкой.

Графиня молчит, колеблясь.

Думаете, я надую? У меня слово крепкое. Знаете что? Обещаю и клянусь: если только мы благополучно ускользнем, вы получите четвертую часть всего, что видели, да еще и того, что за это время может прибавиться. Вы мне так понравились, что я пойду и на такой расход.

Графиня. А остальные – согласятся ли они?

Чернобородый. Пусть попробуют не согласиться! Они знают, что без меня им не то что не взять ни одного корабля – без меня они в два счета повиснут на рее.

Графиня. Решительности вам не занимать.

Чернобородый. Уж будьте покойны. У меня всего вволю.

Графиня. И все же адмирал мне чем-то больше по сердцу.

Чернобородый. Рифмоплеты всегда нравятся женщинам. Но ведь он уже и не рифмоплет больше; он только и может еще, что писать свои дневники, где все высосано из пальца. Да и вообще, он без малого покойник. Как если бы у него была оспа.