Текст книги "Вальпургиева ночь"

По смородину, или Грабители-спасители

С тех пор прошло уже более тридцати лет, а мне все кажется, что я помню каждую мелочь, каждую деталь той, другой жизни, название которой – детство. Это далекое и удивительное время почему-то всегда связывается в моем сознании с жарким летом, купанием в «балке», с набегами на колхозный баштан, сад и, уж конечно, с походами по смородину… Но из всех этих незабываемых и неповторимых страниц детства особенно ярко врезалась мне в память одна почти невероятная история, которая произошла со мной и моими приятелями в те годы…

Может быть, это связано с теми драматическими событиями, которые чередовались в тот день как в детективном жанре: от разгула стихии и банального ограбления до неожиданного чудесного спасения… Но самым поразительным было в этой истории то, что благородными спасителями оказались… ни за что не поверите… все те же грабители! Но начнем все по порядку.

В то утро мы собрались в центре деревни, у любимого местной детворой «пацанского» дерева – огромной развесистой акации, растущей около старого заброшенного клуба. Нас было четверо: Митька, самый старший из нас и на голову выше всех, был самым крепким и выносливым и, несмотря на свои мускулистые плечи и руки, был очень строен, сказывалась привычка много ходить пешком; Жорик, мой одногодка и троюродный брат, был веселым малым и душой компании; Розуваев, самый младший из нас по возрасту и по внешнему виду, был совсем малец; и наконец я – ваш покорный слуга, в то время ученик пятого класса. Наша небольшая компания часто собиралась на этом месте, прежде чем пойти купаться на балку или собирать смородину в Белой лесополосе. В тот день мы взяли с собой небольшие холщовые мешочки с провизией, состоящей в основном из аккуратно нарезанных корочек пшеничного хлеба, макухи-выжимки из семечек и недозревших кислых яблок, а также небольшие эмалированные бидончики, до краев заполненные водой.

Солнце еще только встало, а вдали за колхозным садом, у самого горизонта, уже синел Чатыр-Даг. Казалось, он просыпался вместе с зарей. Утренняя прохлада быстро уступала место надвигающейся жаре. Вокруг еще разносился ночной запах цветущей акации, стояла какая-то торжественная тишина, словно в ожидании грядущего летнего дня.

Мы вышли к почерневшей от времени колхозной скирде, прошли мимо коровников и оказались на краю села. Справа от пыльной дороги, покрытой разбросанной соломой и силосом, желтело пшеничное поле. Тяжелые золотистые колоски сгрудились сплошной стеной. Воздух словно застыл. Солнце уже поднялось довольно высоко и стало напоминать о себе горячими лучами, обжигавшими наши загоревшие плечи. Мы шли босиком по мягкой, как пух, дороге, рвали степные цветы, ели паслены, срубали прутиком колючку и молочай, наблюдая при этом, как из срубленных стеблей выделялся необычный белый сок, напоминающий молоко.

Мне трудно сейчас передать словами те ощущения, которые мы все испытывали тогда, двигаясь вдоль блестящей от солнца серебристой лесополосы, состоящей в основном из дикой маслины и шелковицы. Принято считать, что крымские степи представляют собой безжизненные, унылые пейзажи. Об этом даже писал кто-то из классиков. Но я не осуждаю их. Видимо, у них было очень мало времени для того, чтобы понять всю неповторимую красоту крымской степи. Степь можно полюбить и понять, если долго жить в ней. И, однажды полюбив, ее уже никогда не забудешь. Видимо, это связано с солнцем, которого очень много в крымской степи, и от этого краски природы особенно насыщенны. Небо кажется особенно синим и очень высоким, воздух прозрачным как хрусталь, а зелень деревьев светится на солнце особым изумрудным светом. И, когда вы из города неожиданно попадаете в степь, вы вдруг ощущаете какую-то особую тишину, которая сопровождается негромкой степной симфонией, состоящей из пения птиц и стрекота цикад.

Все это может на мгновение прерваться коротким порывом ветра, случайно залетевшим со стороны моря. А затем, когда все затихнет, вновь воцаряется неповторимая тишина южной степи, когда можно услышать каждый шорох в траве, неожиданный писк перепелки, доносившийся из пшеницы, пение какой-нибудь диковинной птицы, спрятавшейся в кроне деревьев. Вся эта степная симфония поражает наше воображение и приводит к мысли, что жизнь на самом деле намного прекрасней, чем мы о ней думаем, сидя в городской квартире.

Но особое впечатление здесь производят бескрайние степные просторы. Если вам придется когда-нибудь проезжать по степной дороге, то из-за хорошего обзора вы можете увидеть где-то очень далеко, у самого горизонта, как на картине, какие-то дома, улицы, деревни… Хотя на самом деле вы там никогда не были, но после нескольких поездок вы можете запомнить расположение каждого дома, каждого дерева, куста, забора…

И если вы вернетесь сюда лет через десять, двадцать… и опять будете проезжать по этой дороге, то, к своему удивлению, заметите, что ничего не изменилось – все та же картина, все те же виноградники, придорожные акации… И все они, словно нарисованные на картине, виднеются вдалеке… где-то там на горизонте, где вы никогда не были и не будете… И все это кажется каким-то психологическим миражом и придает степи какую-то особую непостижимость и загадочность… Но вернемся к нашему рассказу.

Наконец мы поднялись на первый бугор. Было видно зеленое гороховое поле, цветущее нежными белыми цветами, за ним синел колхозный баштан. На горизонте виднелись высокие деревья Белой лесополосы. Они находились на расстоянии трех километров и от мерцающего потока теплого воздуха казались живыми и двигались, словно волшебные часовые из какой-то далекой сказочной страны.

Пройдя по дороге еще метров двести, мы приблизились к гороховому полю и, как разведчики, спрятались в кустах, оценивая обстановку. Никого не было. Только вдали, примерно в пяти километрах от нас, где-то в районе Куликовки, глухо работал комбайн. Перескочив через поливочный канал, заполненный холодной артезианской водой, мы стали лихорадочно собирать сладкий сочный горох. Вдруг в районе второго бугра появилась одноконная бедарка.

– Ложись! – крикнул Митька. – Колобок едет…

Все легли… Колобком мы называли управляющего отделением Васищева – грозу всех местных пацанов, набегающих на сады и огороды. Мы по-пластунски доползли до канала и залезли в ледяную воду… Наконец бедарка поравнялась с нами. Все замерли. Васищев гордо восседал на бедарке и издалека казался нам действительно похожим на хозяина полей, садов и огородов.

Его в деревне побаивались, но в то же время уважали. Хотя порой он поступал с нашим братом весьма жестоко. Пойманных воришек он обязательно раздевал наголо и заставлял их родителей приходить в сельсовет за одеждой.

Когда бедарка скрылась за бугром, мы, синие от холода, наконец вылезли из воды и, выкрутив одежду, продолжили свой путь. До Белой лесополосы нам осталось пройти еще два больших бугра. Мы поднимались все выше и выше. Уже была видна узкая полоса моря и небольшой кусок соленого озера Сасык. Всю дорогу мы говорили о смородине, шелковице, о любимом колхозном коне Баяне. Жорик вытащил из мешочка небольшой кусок макухи и стал с удовольствием его жевать.

– Слыхали, что вчерась случилось в Лесновке? – неожиданно спросил он. – Говорят, Мишку Коротуна во время грозы молнией трухануло… около консервного цеха, да так, говорят, трухануло, что у него, братцы, не поверите… изо рта голубой огонек пошел…

– Не может быть! – удивленно воскликнул Розуваев тонким голосом. – Я же его вчера около клуба видел… Живой себе… здоровехонек… он еще в липака с ребятами играл…

– Ну и что, что здоровый! Эка удивил! Но только почему он живой и здоровый? А потому, я сам слышал, вчера бабы в магазине говорили, что его сразу в землю зарыли и так держали бедного несколько часов… пока земля из него весь электрический ток и не вытянула. Он и ожил…

– Да… гроза, братцы, нынче опасна, – поддержал разговор Митька. – А уж если это шаровая молния, то тут уже полная смерть… Если, скажем, только она человека даже краем коснется – все, ему конец… сгорит как спичка, одни угли и останутся…

– Да поди ты, – удивился Розуваев. – Неужели одни угли? Поди, сам ее и не видел…

– А почему не видел? – загадочно ответил Митька. – Видел… лет пять назад… Гроза тогда была страшная, такие бывают только у нас в Крыму. Все небо обложило черными облаками, а ливень – вода по ногам текла, молнии так и сверкали… А я сижу в летней кухне и считаю секунды между молнией и громом. Говорят, одна секунда равняется километру. Иначе говоря, если молния сверкнула, а гром прогремел, к примеру, через пять секунд после молнии, то и получается, что на самом деле молния ударила в пяти километрах от меня. Вот я сижу и время высчитываю. Только смотрю, братцы, это самое время стало сокращаться. «Н-да, – думаю, – дела хреновые. Грозовая туча ко мне приближается». А разница между вспышкой молнии и громом до двух-трех секунд сократилась. Наступила полная темнота, вода весь огород залила. А тут пошел град, не поверите – с куриное яйцо… Мне шишку на голове набило.

Митька пальцем показал на затылок.

– Испугался я, братцы, не на шутку, – продолжал он. – Закрыл все двери, окна и форточки. А время между вспышкой молнии и громом сократилось до нуля. Как сверкнет проклятая – так и гром! Ох и страха я тогда натерпелся! А дома как раз никого не было, кроме племяша моего… Он тогда грудной был и мирно себе в люльке спал. А раскаты молнии все сильнее и сильнее. Одна зараза как ударит – и прямо в столб, в чашечки… аж искры только полетели.

Митька на мгновение замолчал, казалось, что он пытается вспомнить какие-то детали.

– Неожиданно все затихло, – продолжал он. – Наступила какая-то противоестественная тишина… Вдруг вижу, как сквозь закрытое окно выплыл голубой огненный шар размером с резиновый мяч… Я от страха оцепенел… не могу пошевелиться, только чувствую, как волосы дыбом стали… А шар, как назло, к коляске детской плывет… У меня сердце как заколотилось… Ну, думаю, все, конец… несчастье сейчас произойдет… Вижу, шар подплыл к самому изголовью коляски и остановился… А племяш себе спит и посапывает. Я от страха закрыл глаза… А затем собрался с духом и открыл их. Смотрю – а шар неожиданно двинулся вправо и выскочил через дверь на улицу. И сразу за дверью раздался такой страшной силы взрыв, от которого выбило все оконные стекла на кухне, попадали все консервации с полок, а наш Шарик от страха забился в собачью будку и полдня из нее не вылезал… А племяш все посапывает себе как ни в чем не бывало… Он у нас такой спокойный с детства.

На минуту все замолчали.

– Что-то я не слышал об этом раньше, – прервал тишину Розуваев.

– Не слышал?! – удивился Митька. – Да об этом вся Лесновка знает. Не веришь? Спроси у моего брата Васьки. Он тебе покажет то самое место на летней кухне, где от шаровой молнии обгорелое пятно осталось.

– А я верю, – проговорил Жорик. – У нас в Крыму грозы особенно страшные… говорят, это от сильного зноя. Солнце у нас сильно горячее…

За разговором мы не заметили, как подошли к Белой лесополосе. Это был целый лес, насаженный местным лесхозом. Сама лесополоса состояла в основном из дикой маслины и шелковицы. Параллельно ей с двух сторон высадили грецкий орех, смородину, алычу и дикий абрикос. Мы выпили воду из бидончиков и начали быстро собирать смородину. Уже через час наши бидончики были наполнены пахучей красной ягодой. Закончив сбор, мы вышли на узкую дорогу, которая проходила вдоль лесополосы.

Пройдя метров сто, мы увидели, как на дорогу неожиданно вышли три незнакомца. Внешне они были похожи на охотников, так как держали в руках ружья. Но когда они подошли ближе, я понял, что это никакие не охотники, а вокзальские… Так мы называли местную шпану, жившую в районе городского вокзала. Я их знал еще по шестой школе, где вместе с ними учился.

Самый старший из них – здоровенный парень по прозвищу Корявый – еще год назад закончил восемь классов и пользовался авторитетом среди местной вокзальской шпаны. Он нес в руках обрез и всем своим грозным видом вызывал к себе невольное уважение. Рядом с ним шел приятель Марыпа. Это был вертлявый худой парень лет шестнадцати, с неприятным, буравящим взглядом, первый хулиган и забияка на вокзале. Позади них шел незнакомый мне рыжий паренек и нес за плечом старое охотничье ружье.

– Чего несешь, деревня? – насмешливым тоном произнес Корявый.

Мы невольно остановились в растерянности, не зная, что сказать ему в ответ.

– Что украли, мужики? – размахивая обрезом, повторил Корявый.

– Да ничего мы, дяденька, не крали, – неожиданно ответил ему шедший впереди Розуваев. – С чего вы взяли?

– Не крали? – зло прохрипел рядом стоящий Марыпа и ткнул ему самопалом в грудь. – А это что?

– Смородина… – робко ответил ему Розуваев.

– Смородина! Ха! Ха! – рассмеялся довольный собой Марыпа. – Да ты, я вижу, пацан, от страха в штаны наложил.

Он вытащил из кармана спичку, зажал ее между зубов и демонстративно стал жевать ее белый край.

– Мужик, дай спичку, – с наглой улыбкой обратился он к Розуваеву и еще раз ткнул его самопалом в грудь, отчего тот сильно побледнел и, казалось, вот-вот заплачет.

– Мужик, дай спичку, – угрожающе повторил Марыпа и вплотную придвинулся к нему.

Митька, стоявший рядом с Розуваевым, неожиданно загородил его собой и сжал кулаки. Было видно, как от волнения и внутреннего напряжения на его груди и спине запрыгали мышцы, как у боксера перед решающим боем. Марыпа измерил его презрительным взглядом и повернулся к приятелю.

– Ты видел, братан, как этот мужик, деревня, сжал кулаки, – наигранно удивленным тоном произнес он.

Корявый изучающе посмотрел на Митьку, а затем на Марыпу.

– Оставь пацана, – хитро прищурившись, ответил он. – Он же деревня! Не понимает, с кем разговаривает!

При этом он поднял обрез и выстрелил в воздух. От неожиданности мы все застыли, словно прикованные к земле. Воспользовавшись нашим замешательством, Марыпа выхватил у Розуваева бидончик со смородиной и отдал его Корявому. Тот попробовал смородину и сплюнул.

– А смородина-то кислая, – с насмешкой произнес он, но смородину не отдал.

Через минуту троица так же быстро исчезла, как и появилась, затерявшись в зеленой гуще лесополосы. А мы стояли еще несколько минут, находясь под впечатлением произошедшего, и не заметили, как небо нахмурилось и начал накрапывать небольшой дождь. Большие теплые капли поднимали дорожную пыль, от этого в воздухе разносился необъяснимый смешанный сладкий запах поднявшейся пыли и быстро испарявшейся дождевой воды. Со стороны Лесновки грозно надвигались, словно орды кочевников, темные, свинцовые тучи. Мы засобирались домой и побежали вдоль лесополосы к полю. Хлынул настоящий ливень, но мы продолжали бежать. Наконец мы выбежали из лесополосы и поднялись на третий бугор. Перед нами предстала необычайная картина: вместо Лесновки мы увидели надвигающуюся на нас стену дождя, представляющую собой сплошную белую массу воды. Эта стена двигалась с большой скоростью, было видно, как она покрывает водонасосную башню, затем первый бугор, второй… Стало темно, как ночью, дождь уже шел сплошной стеной. Стали раздаваться сильные раскаты грома. Неожиданно сильная молния ударила в высоковольтный столб, посыпались искры…

– Бежим к прицепам! – крикнул Митька.

И мы, как по команде, побежали не в сторону Лесновки, а к двум прицепам, одиноко стоявшим среди поля. Спрятавшись под их днище, мы просидели с полчаса, пока гроза не утихла. Небо неожиданно просветлело, и из-под туч опять появилось ласковое солнце. Через несколько минут на небе не было уже ни одного облачка, как будто и не было никакой грозы. Выйдя из укрытия, мы, к великому своему удивлению и радости, увидели несколько крупных арбузов; подойдя ближе, мы поняли, что находимся рядом с колхозным баштаном.

– Налетай, братва! – радостно воскликнул Митька и, вытащив перочинный нож, разрезал пополам огромный полосатый арбуз.

Началось настоящее пиршество. Мы разбивали арбузы и с радостным гиком ели сладкую, сочную мякоть. Арбузы были разных сортов: полосатые, белые, черные, огромные и маленькие. От радости мы бегали по полю, бросали друг в друга кусками разбитых арбузов и не заметили, как со стороны балки к нам выехал объездчик.

– Сухой! – крикнул Жорик, и вся наша компания повернулась в сторону приближающегося всадника.

К нашему ужасу, это был действительно Сухой – самый лютый объездчик в колхозе. О его злости ходили легенды. Мы побежали прочь из баштана, но уже через несколько минут объездчик нагнал нас и стал хлестать кнутом так, что на спине появились красные рубцы. Сухой как коршун летал между нами на гнедом жеребце Огоньке и изрубал каждого из нас как капусту! Спас нас Митька. Он подбежал к Огоньку и схватил его за узду, не давая объездчику управлять им. Сухой в бессильной злобе стал хлестать Митьку, от этого его спина превратилась в кровавое месиво. Удары объездчика становились все сильнее и злее. Он уже не мог остановиться. И в тот момент, когда настоящий ужас охватил наши детские сердца, со стороны Белой лесополосы раздался выстрел… Мы повернулись и увидели вокзальских, которые быстро бежали к нам и размахивали обрезами.

Сухой повернул коня в их сторону и от неожиданности застыл, не зная, что делать дальше. Когда троица подошла ближе, Корявый еще раз выстрелил вверх.

– Эй! Дядя! Не тронь зазря пацанов! – крикнул он объездчику и угрожающе помахал обрезом.

Сухой сильно побледнел, что-то невнятно пробормотал и, развернув поводьями коня, помчался в сторону балки.

Корявый вместе с приятелями подошел к Митьке и стал рассматривать на его спине еще свежие багровые рубцы.

– Ну ты попал, мужик! – сочувственно произнес он. – На тебе же живого места нет…

Он повернулся к стоящему рядом Розуваеву и отдал ему бидончик со смородиной.

– У вас что, все в деревне такие отмороженные? – продолжал он. – Как в старину, за кусок арбуза людей секут… как крепостных каких-то…

– Не… Это только Сухой кнутом балует… он у нас один такой… перед Васищевым выслуживается, – с трудом ответил Митька, все еще не пришедший в себя от боли.

– Да он у вас прямо граф Дракула какой-то, Иван Грозный! – возмущенно произнес Корявый. – Как вас располосовал! Я бы его не простил. Что будешь делать? Пойдешь в сельсовет свой жаловаться? Или так отомстишь? – Корявый тяжело вздохнул. – Слышь, а у тебя отец есть или братуха постарше?

– Батя? Есть…

– Так скажи ему, пусть он этому Сухому рыло начистит… одним словом, даст ему в дыню…

– Да нет… мы сами виноваты, – с трудом проговорил Митька. – Черт нас попутал… Все из-за грозы… не заметили, как на баштан попали. А Сухой что? У него работа такая – за баштаном следить.

– Ну ты, брат, даешь! – удивился Корявый. – Да ты спину свою видел? Да на ней же живого места нет. А ты урода этого защищаешь… Он тебя не пожалел!

– Не… не… нельзя, – твердил Митька, словно оправдываясь перед Корявым. – Батю в сельсовет вызовут, трудодни отберут…

– Трудодни отберут?! Ха! Ха! Эх, деревня ты, деревня… Да из-за таких, как ты, и появляются всякие Сухие… Слабак ты… тряпка! Я бы на твоем месте его не простил…

От этих слов у Митьки заблестели глаза, было видно, как он напрягает всю свою волю, чтобы не заплакать. Было жалко и больно на него смотреть. В тот момент мне показалось, что лицо у Корявого дрогнуло и даже смягчилось… Возможно, ему впервые в жизни стало стыдно и неловко за свои слова. Он подошел к Митьке и взял его за руку.

– Ладно, брат, не обижайся, – попытался ободрить он Митьку. – Живи как знаешь… У каждого своя правда… Но на баштан больше не ходи!

Корявый на прощание пожал всем нам руку и направился с приятелями в сторону Белой лесополосы.

Мы удивленно смотрели им вслед, никак не понимая, почему именно они – эти вокзальские хулиганы – пришли к нам на помощь. Видимо, иногда бывают такие моменты в жизни, когда и у самых отпетых хулиганов где-то в глубине души появляется чувство сострадания и справедливости… И это чувство человеческого сострадания, видимо, объединяет всех нас – людей.

Вот так закончилась эта история. Наши бывшие грабители стали нашими спасителями. С тех пор прошло много лет, некоторых участников этого происшествия уже нет в живых, кто-то сидит в тюрьме, кто-то процветает. А кто-то так и живет в Лесновке и ходит по смородину…

Танкист

Несмотря на свой преклонный возраст, Михалыч слыл среди своих знакомых настоящим оригиналом. А все благодаря своему неугомонному и задиристому характеру. Внешне ничем не примечательный, небольшого роста с козлиной бородкой, он носил старый военный китель с орденскими планками и при этом любил всем рассказывать различные небылицы про войну. Особенно он любил вспоминать о своем боевом танке Т-34, на котором он дошел до самого Берлина и протаранил не один немецкий «тигр». Правда, в это мало кто верил, но прозвище Танкист за ним закрепилось надолго.

А один раз из-за своего упрямства и отчаянности он чуть не загремел в тюрьму. Случилось это лет десять назад, в лихие девяностые, когда по всей стране пышным цветом расцвело бандитское движение. В то время в нашем городе хозяйничала банда Гришки Прошкина, по кличке Грыня. Под его крышей находились все заправочные станции и мойки города. И вот на одну из таких моек заехал Михалыч на своем стареньком москвиче. Не успел он занять очередь на мойку, как нагрянул этот самый Грыня со своими дружками. Подъехали они на двух джипах – и давай порядок наводить. Всем дают указания, на окружающих страх нагоняют. Особенно свирепствовал Грыня.

– А подайте мне сюда хозяина, – кричал он. – Почему грязь на мойке?! Забыли, с кем разговариваете?!

С испугу все мойщики, во главе с седовласым хозяином, выстроились по стойке смирно.

– Я вас заставлю себя уважать! – продолжал Грыня. – Вы еще меня узнаете!

Он эффектно вытащил из кармана толстую пачку денег и на глазах всей очереди протянул ее ошеломленному хозяину.

– И хорошо мотор помойте… с мылом…

Грыня презрительно посмотрел на очередь и смачно сплюнул окурок сигареты.

– Мойте не спеша… часа три, четыре… И смотрите мне, чтобы чисто было – как в аптеке.

– Будет сделано, Григорий Иванович, – подобострастно ответил хозяин и по-лакейски прогнулся перед ним.

– А как же мы? – спросил кто-то из очереди. – Мы уже тут три часа торчим.

– Вы?! – удивился хозяин заданному вопросу и сделал вид будто первый раз увидел очередь на мойку. – Мойка на сегодня закрывается, по техническим причинам, – неожиданно объявил он.

– Мойку закрывают! – пронеслось по очереди. – Опять Грыня мотор мыть будет…

А один шустрый худощавый паренек, в кожаной кепке, вылез из своего запорожца и, набравшись смелости, подошел поближе к Грыне.

– А не кажется ли вам, господин хороший, – обратился он к нему, – что ваше место в конце очереди? Мы вас здесь раньше не видели.

– Меня раньше не видели, – удивился Грыня смелости парня и, откинув голову, закатился мелким веселым смехом. – Да ты знаешь, кто я?! У меня, может быть, весь город вот где…

Он показал парню здоровенный кулак и несколько раз махнул им.

– А ты мне: раньше не видел… Ну деревня!

– Вот именно! – поддержал его хозяин и с укором посмотрел на парня. – Ты хоть понимаешь, с кем ты споришь, дурак!

– С Грыней.

Хозяин махнул рукой и покрутил пальцем около виска.

– Какой он тебе Грыня? Это же Григорий Иванович Прошкин. Известный в нашем городе бизнесмен и меценат! Уважаемый человек!

– А по мне – хоть папа римский, – не унимался парень. – Но место свое я все равно не уступлю…

От этих дерзких слов все присутствующие в страхе опустили глаза и замолчали, стараясь не смотреть на бандитов. Нарушил тишину сам Грыня. Он подошел вплотную к парню, измерив его тяжелым взглядом.

– Ты кто такой? – спросил он, надвигаясь на него всей своей массой.

– Вася.

– Вася?! – рассмеялся Грыня и хлопнул себя по бедрам. – Михась, – обратился он к здоровенному парню в кожаной куртке, – объясни Васе, где его место в очереди.

Васю вывели за ворота. Раздался шум глухих ударов. Затем все затихло. Прошло несколько минут. Наконец из-за ворот показался Вася, весь окровавленный, с порванной рубахой и подбитым глазом. Он с трудом добрался до своей машины и вытер побитое лицо грязной тряпкой. Водители стали разъезжаться. Через минуту во дворе мойки уже никого не было, кроме старенького москвича и одинокой фигуры Михалыча.

– Что же вы делаете, бусурмане, – обратился он к бандитам. – Паренек-то еще совсем молодой, а вы его по лицу… Его же молодуха дома ждет.

– А это еще что за фрукт такой, – рассмеялся Грыня, с любопытством рассматривая военный китель Михалыча. – Ты бы лучше, дед, помалкивал, пока и тебе не накостыляли.

Михалыч встрепенулся, словно его укололи в самое живое место. От волнения у него даже затряслась борода.

– А ты меня не пугай, – задыхаясь от злости сказал он. – Я немцев не боялся, а вас, иродов, и подавно… Понацепляли на себя цепей, как в цирке, и ходите тут…

– Михась, – обратился Грыня к своему дружку. – Здесь, кажется, был какой-то шум? Или мне показалось?

– Вам показалось, Григорий Иванович, – ответил Михась и, схватив Михалыча за шиворот, вытолкнул его из мойки.

Михалыч споткнулся и ударился об угол стенки. В глазах у него потемнело, по щекам потекла кровь. С трудом поднявшись, он молча сел в машину и под громкий хохот бандитов выехал со двора.

«Ничего, – подумал он. – Стерплю… не впервой…»

Михалыч вдруг вспомнил фронт, своих боевых друзей, не доживших до победы, и от этого у него на глазах навернулись слезы.

«А зачем я должен терпеть, – вдруг мелькнуло в его сознании. – И нужно ли терпеть?»

Сам не понимая, что творит, Михалыч вдруг развернул машину и направил в сторону мойки.

«Зачем терпеть? Зачем терпеть?» – мысленно повторял он.

Какая-то не виданная до сих пор сила вдруг охватила все его существо. Может быть, это была уязвленная гордость, или обостренное чувство человеческого достоинства, или просто ощущение безвыходности… Но остановиться он уже не мог… Когда он подъехал к мойке, черный джип только въезжал в бокс. Михалыч нажал на газ… как раньше на своем Т-34 таранил немецкие танки, так и сейчас на полном ходу въехал в правое крыло джипа. Раздался сильный грохот. Михалыч на какое-то мгновениие увидел побелевшее от ужаса лицо Грыни и от сильного удара потерял сознание…

Затем его арестовали, долго судили и оправдали… А за произведение боевого тарана в мирное время все в городе к его прозвищу Танкист стали добавлять слово «народный»…