Текст книги "Народы и личности в истории. Том 1"

Профессор Робинсон (тогда еще студент) писал: «В его руках все становилось началом научной работы, все превращалось в науку… При его общепризнанном умственном превосходстве над сверстниками, в характере Уатта была какая-то удивительная наивная простота и открытость, которые делали привязанности к нему очень прочными. Его превосходство смягчалось беспристрастностью и всегдашней готовностью признать за всяким его заслуги и достоинства». Хорошим и достойным людям везет на приличных людей. В этом смысле Уатту действительно «везло», ибо он встретил тех, кто стал ему другом (Дикк, Смол, Болтон). У знаменитого изобретения (паровой машины) были, разумеется, предшественники. Герон Александрийский за 120 лет до нашей эры дал описание «шара Эола» (вращающегося на своей оси). Среди изобретателей паровой машины называли имена англичан – маркиза Ворчестера (1663), капитана Савари (1702) и кузнеца Ньюкомена (1704); французов – Соломона де Ко (1630) и Дениса Папина (1674); немцев – Герике (1672). Конечно, книга маркиза Ворчестера «Век изобретений» и книга Соломона де Ко «Причины двигающихся сил» не имели прямого отношения к созданию паровой машины.

Открытие свое Уатт сделал в 1765 г. Рудники и шахты в Англии уже стали истощаться. Чтобы поднимать руду, нужно было откачивать воду, спускаясь все ниже. Машина Уатта – спасение для тысяч рабочих и сотен промышленников. Страна и мир получили один из главных инструментов прогресса. Однако пройдут еще годы опытов, труда, борьбы с денежными трудностями, прежде чем паровые машины войдут в жизнь. Для научно-технического прогресса нужны деньги. Капиталистов можно «не любить», но деньги на научные исследования, переоснащение устаревшей промышленности брать придется. Поэтому воздадим должное тем, без кого никогда не состоялся бы и Дж. Уатт. Это – промышленник, в прошлом доктор медицины Ребак и талантливый предприниматель М. Болтон. Последний создал в 1765 г. самый большой и лучший завод в Бирмингеме («Зоо»). Обладая отменным деловым чутьем, он сумел оценить перспективы использования машины и предложил Уатту стать компаньоном. В письме он заявил, что готов делать машины «для всего света», предложив себя в роли «акушерки», которая поможет Уатту «разрешиться от бремени». (Рассчитывать только на частный капитал в деле поддержки научно-технических и промышленных усилий в конце ХХ века в России было бы не только наивно, но и смерти подобно).

Джеймс Уатт.

При всем уважении к Шотландии Уатту было трудно найти деньги у себя на родине. Уатт пришлось заняться стройкой канала (1770–1772). Затем он изобрел микрометрический винт (1770) и новый отражательный квадрант (1773). Работа над машиной отодвигалась. Умерла любимая жена. Уатт в отчаянии: «Мне дольше невыносимо оставаться в Шотландии, я должен или переехать в Англию, или найти себе какое-нибудь доходное место за границей!» Эта идея чуть было не воплотилась в жизнь. Профессор Робисон предложил ему переехать в Россию. Сам он переехал туда, занимая пост директора морского училища. Уатт колебался. В 1775 г. к нему обратился русский посланник, предложив место и оклад (10 тысяч рублей). Его просили построить в Петербурге машину для наполнения водой доков. К сожалению, дело не сладилось. Не желая упускать гениального изобретателя, Болтон пугал Уатта «страной медведей и беспардонных казаков, для которых закон не писан». Поэт Дарвин писал ему: «Боже, как я был испуган, услышав, что русский медведь наложил на вас свою огромную лапу и тащит вас в Россию. Пожалуйста, не ездите туда, если есть какая-нибудь возможность. Россия – это логовище дракона: мы видим следы многих зверей, ушедших туда, но очень немногих, возвращающихся оттуда. Надеюсь, что ваша огневая машина удержит вас здесь». В конечном итоге, чудо-машина была готова и стала приносить барыши. Уатт был самоучкой. Ни школ, ни университетов он не посещал. До конца дней он оставался скромным и добрым человеком, честно служившим своей стране. Он отказался от баронского титула, сказав, что не годится для него. От членства в различных научных обществах он не отказывался, считая это честью (член Лондонского королевского общества, Эдинбургского общества, Парижской академии). Когда ему исполнилось 70 лет, он скажет: «Большую часть своей жизни я тяжело работал на пользу общества и, надеюсь, не напрасно: instrumenta artis nostrae у всех в руках. Я служил уже государству в той форме, к какой меня предназначила природа…»[248]248
  Гутенберг. Уатт. Стеффенсон. Фултон. Дагер. Ньепс. Эдисон. Морзе. Биографические повествования. Челябинск, 1996, с. 178.


[Закрыть] Достойный сын шотландского народа.

Примером того, как надо поддерживать инженеров и конструкторов, служит история создателя аналитической машины Чарльза Бэбиджа (1791–1871). Отец его был банкиром, оставив в наследство сыну приличное состояние. В школе тот увлекался математикой. Самой интересной книгой он считал учебник алгебры. Бэбидж обожал копаться во внутренностях игрушек, вопрошая: «А что внутри?» С 19 лет он учится в Кембридже, становясь одним из лидеров студенческого братства. В его круг войдут знаменитые Дж. Гершель и Дж. Пикок, ставшие друзьями. Они поклялись «приложить все усилия, чтобы оставить мир мудрее, чем они нашли его». В дальнейшем Бэбидж стал профессором математики в Эдинбургском университете. В молодые годы он составлял грамматику и словарь мирового универсального языка. И даже сочинил статью, которая была встречена с живым интересом «в кругу домушников», если они ее, конечно, читали («Об искусстве открывания всех замков»).

Подлинная слава ждала его в другой области. В Лондоне создается Астрономическое общество (1820). В его организации принял активное участие и Бэбидж (секретарь, вице-президент, член Совета). Тогда-то и зародилась у него идея создания машины, которая смогла бы облегчить работу вычислителей (в 1812–1813 гг.). С присущей ему энергией он приступил к работе и к 1822 г. построил небольшую разностную машину, сумев провести сложные подсчеты. Бэбидж был награжден первой золотой медалью Астрономического общества. Президент общества Г. Коулбрук высоко оценил труд создателя машины: «Ни в одной области науки или техники это изобретение не может быть использовано так эффективно, как в астрономии и связанных с ней областях, а также в разделах техники, зависящих от них». Обращаем внимание на позицию английской власти. Заправилы Англии (и Сити) быстро прикинули выгоды от такого изобретения. Их не смутило, что эта счетная машина (не станок, пушка или пароход) строилась более 10 лет. На ее создание ушли по тем временам огромные деньги (17 тысяч фунтов стерлингов из казны правительства и 13 тысяч средств Бэбиджа). Машина тем не менее была крайне полезной. С ее помощью сделан сравнительный обзор различных систем страхования жизни и были опубликованы достаточно точные таблицы смертности. Нынче видим, как правители иной страны равнодушно наблюдают за возрастающей шкалой смертности среди их народа, не давая и фунта для создания машин, во многом превосходящих машину Бэбиджа.[249]249
  Апокин И. А., Майстров Л. Е., Эдлин И. С. Чарльз Бэбидж. М., 1981, с. 36–37.


[Закрыть] Бэбиджа считают одним из праотцов современного компьютера.

Число изобретений растет. Мир отдает отчет в значимости всего того, что происходит. Вот как, скажем, отреагировал украинский поэт Тарас Шевченко на эти события: «Великий Фултон! И великий Уатт! Ваше молодое, не по дням, а по часам растущее дитя в скором времени пожрет кнуты, престолы и короны, а дипломатами и помещиками только закусит, побалуется, как школьник леденцом. То, что начали во Франции энциклопедисты, то довершит на всей нашей планете ваше колоссальное, гениальное дитя. Мое пророчество несомненно».[250]250
  Антология мировой философии в 4-х томах. Т. 4. М., 1972, с. 492.


[Закрыть] Такого рода отклики на прогресс техники в Великобритании имели под собой основу. Грош цена была бы капитализму, если бы мысли и усилия его творцов были направлены только на грабежи, эксплуатацию и войны. Такой капитализм полностью исчерпал бы себя, не дав плодов.

Но капитал и тут не сразу явился «из головы Афины Паллады» (во всеоружии знаний и мудрости). И тут имело место множество нарушений. Обратим внимание на поведение Английского банка в начале XIX в. В этой связи особый интерес представляет позиция классика буржуазной политической экономии Давида Рикардо (1772–1823). Возьмем одну сторону его воззрений, которую условно назовем «Банки и Нация». Рикардо был акционером Английского банка. Он решительно поднял голос протеста против его политики Тем самым он, противопоставив корыстные интересы банкиров, на стороне которых стояли «министры и военная партия», интересам большинства народа, парламентской оппозиции, то есть «партии мира» (К. Маркс).[251]251
  Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. 2-е изд. Т. 13, с. 150.


[Закрыть]

Тогда как народ Англии испытывал тяготы положения, вызванного войной и общей сложнейшей экономической ситуацией, политика, проводимая частным банком, давала тому «невиданные барыши, причем доходы этой корпорации возрастали пропорционально росту тягот и трудностей всего общества». Рикардо предлагал лишить Английский банк права эмиссии банкнот, требуя передать эмиссионное дело в руки комиссаров, назначаемых парламентов и несменяемых. Рикардо предложил самому правительству взять в свои руки управление государственными финансами, тем самым освободив Английский банк от прибыльной миссии государственного казначея.

Рикардо даже высказывал пожелание полностью ликвидировать частный банк, создав на его месте единый Национальный банк. Думая о людях, там работающих, он предлагал казне выкупить здания частного банка, а всех специалистов трудоустроить. Однако, что вызывало столь резкую реакцию великого экономиста? Дело в том, что уважаемые господа банкиры, пользуясь бесконтрольностью центральной власти, фактически расхищали общественные ресурсы (деньги). Рикардо почти открыто обвинил директора Английского банка в недобросовестности, если не в открытом жульничестве. Один из руководителей Банка Торнтон, скрыл от общественного мнения тот факт, что только на государственных вкладах Английский банк получил 382 тыс. фунтов стерлингов в год. Рикардо с возмущением пишет: «Не прискорбно ли видеть, что такая великая и богатая корпорация, как Английский банк, выказывает желание увеличить свои накопления при помощи незаконных барышей, вырванных из рук переобремененного народа?»[252]252
  Рикардо Д. Сочинения. Т. 2. М., 1955, с. 182, 214.


[Закрыть] Вы спросите: «А не прискорбно ли видеть, что еще более богатые корпорации в лице банков иной страны (скажем, России) пиратски увеличивают свои накопления, вырывая из рук не то что переобремененного, а просто-напросто нищего народа последние гроши?!»

Сборщики податей.

Все-таки надо быть более справедливым и честным. Английский капитал… порой проявлял немалую щедрость, когда дело касалось национальных интересов Англии, готовящейся стать промышленной и научной мастерской мира. Та накапливала ресурсы, включая всю мощь британского гения. Казалось, ну что английским министрам, парламенту и капиталу до каких-то там небесных высот, когда можно достигать земных благ и богатств, набивая свои карманы!

Почему же Англия вырвалась вперед в споре с другими странами? Небывалому развитию промышленности и торговли между 1848-м и 1866 гг. способствовала умная финансовая и налоговая политика. Все финансы Британии тогда решительно и смело были брошены на развитие промышленности и инфраструктуры. Перевозка товаров и пассажиров благодаря транспорту стала осуществляться вчетверо быстрее и дешевле. Наблюдается бурный рост капиталовложений в сельское хозяйство с упором на крупное фермерство. С 1851-го по 1871 год общее число ферм с количеством земли ниже 40 га в Англии уменьшилось, а число ферм в 120 га и, в особенности, свыше 200 га значительно возросло. Английские капиталисты прекрасно понимали и важность внедрения новейших достижений техники. Выставка Королевского сельскохозяйственного общества, проходившая в 1853 г., представила 2 тысячи сельскохозяйственных орудий. Все шире стали применяться и искусственные удобрения. Уже между 1845–1859 гг. заметно возросла заработная плата сельскохозяйственных рабочих. Так должен действовать прогрессивный капитализм, а не чудовищная пародия на него, которую мы наблюдаем в России (нам чужд нынешний тип капитализма).

Трансформируется и система образования страны. Меняется управление университетами. В Англии появляются инженерные институты (mechanics` institutes). Монополия старых вузов рухнула в 1826 г. с учреждением Лондонского университета. Хотя у того и не было вначале прав присуждать студентам научные степени, образование здесь оказалось более дешевым, практичным. Возник целый ряд институтов и колледжей (в Манчестере, Бристоле, Бирмингеме и т. д.), делавших упор на естественные и инженерные науки. Высшее образование в Великобритании становилось уделом более широкого круга людей. Торговля, наука, производство, изобретательство, свободные искусства требовали специальных знаний, многообразия умственных способностей. В 1782 г. в Лондоне публиковалось порядка 18 ежедневных газет, а «десятью годами позже там выходили уже сорок две» (Андерсон). Появился паровой печатный станок и тиражи возросли (1814).[253]253
  Victorian Britan. Ed. by S. Mitchell. N.Y., 1988, p. 239–245.


[Закрыть]

В Великобритании больше тех, кто проводил «труды и дни» в школах, университетах, лабораториях, мастерских, на заводах и фермах. Их-то, тружеников Альбиона, мы и славим. Английский поэт и публицист Мэтью Арнолд (1822–1888), идеал которого Древняя Греция, в одном из своих сонетов, который называют «программным» («Спокойная работа»), писал:

 
Урок, знакомый ветру и воде,
Урок один мне преподай, Природа, —
Урок того, как может год от года
Труд жить в покое, а покой в труде,
 
 
Урок того, как вечно и везде
Живут плоды несуетной работы.
Лишь тот способен покорить высоты
Кто может суету держать в узде.[254]254
  Английский сонет XVI–XIX веков. М., 1990, с. 451.


[Закрыть]
 

Перевод В. Орла

Английские школы и университеты воспитывали учеников в характерном для той эпохи имперско-колониальном духе. Как и чему здесь обучали? Перелистывать уставы и программы XVIII–XIX вв. мы не будем. Скажем лишь, что прошедший эту школу писатель и драматург Генри Филдинг (1707–1754), автор «Истории Тома Джонса, найденыша», пишет о тех годах с теплотой… Он изучал Овидия и Гомера, декламировал Цицерона и Демосфена, писал стихи на древнегреческом. Правда, математике и естественным наукам тут не обучали. Не было тогда и курсов по музыке или живописи. Воспитание носило спартанский оттенок. Однако к студентам жестких условий не предъявляли и от них не требовали обязательных занятий спортом. Сам писатель вспоминал о пребывании тут как о «живом роднике детства».[255]255
  Роджерс П. Генри Филдинг. Биография. М., 1984, с. 9.


[Закрыть] В романах английского сатирика предстают образы Англии, являя собой, как скажет Теккерей, «замечательные художественные памятники гения и искусства». В «Истории Тома Джонса» дан перечень тех, кого он призывает руководить пером и быть наставником в жизни. Филдинг пишет: «Прежде всего тебя, гений, дар небес, без чьей помощи тщетна борьба наша со стихийным течением вещей, – тебя, сеющего благородные семена, взращиваемые и развиваемые искусством. Возьми меня ласково за руку и проведи по всем закоулкам, по всему извилистому лабиринту природы. Посвяти меня в тайны, недоступные взору профанов. Научи меня – для тебя ведь это нетрудно – познавать людей лучше, чем они сами знают себя… Сорви тонкую личину мудрости с самомнения, изобилия – со скупости и славы – с честолюбия. Явись же, о вдохновитель Аристофана, Лукиана, Сервантеса, Рабле, Мольера, Шекспира, Свифта, Мариво, наполни страницы мои юмором, чтоб научить людей лишь беззлобно смеяться над чужими и уничиженно сокрушаться над собственными безрассудствами. А ты, почти неразлучный спутник истинного гения, Человеколюбие, ниспошли мне все теплые твои чувства… Руководи моим пером и ты, Ученость, – ведь без твоей помощи гению не создать ничего чистого, ничего верного. Тебе поклонялся я в ранней юности, в излюбленном твоем святилище, где прозрачные, тихо струящиеся воды Темзы омывают твои Итонские владения. С истинно спартанским мужеством приносил я в жертву кровь мою на березовый твой алтарь. Приди же и надели меня в изобилии из твоих несметных сокровищ, собранных в далекой древности».[256]256
  Филдинг Г. История Тома Джонса, найденыша. М., 1973, с. 578–579.


[Закрыть]

Обучение грамоте.

Британская модель обучения в XVIII–XIX вв. несовершенна. Система образования оказалась вся пронизана классовыми предрассудками. У. Теккерей в «Книге снобов» (1847) указывал на наличие в середине XIX века разных возможностей в обучении для детей знати и бедняков. В частности, он отмечал: «Потому что этот юноша – лорд, университет по прошествии двух лет дает ему степень, которой всякий другой добивается семь лет. Ему не нужно сдавать экзамен, потому что он лорд». Гораздо труднее и мучительнее доставалось высшее образование средним слоям населения Великобритании, не говоря уж о бедняках: «Несчастливцы, у которых нет кисточек на шапках, называются «стипендиатами», а в Оксфорде – «служителями» (весьма красивое и благородное название). Различие делается в одежде, ибо они бедны; по этой причине они носят значок бедности и им не дозволяется обедать вместе с товарищами-студентами».[257]257
  Теккерей У. Собрание сочинений. Т. 3. М., 1975, с. 366.


[Закрыть] Эти уродливые черты в ряде случаев сохраняются по сей день.

Впрочем, когда он сам учился в Кембридже, ведя жизнь «викторианского джентльмена», Теккерей не пожелал to bear the blame (англ. «принимать на себя ответственность») за «грехи» высшей школы Англии, а можно даже сказать, что и наслаждался всеми преимуществами богача и любимца элиты. Участвовал в веселых компаниях, писал стишки в студенческом альманахе под многообещающей вывеской «Сноб», время от времени вступал (правда, крайне неудачно) в единоборство с алгеброй, широко сорил деньгами и даже, как говорят, слыл весьма заядлым картежником. Нужно признать: жизнь будущего писателя в университете так и не сложилась. Понимая это, он завидовал тем, кто быстро находил себя в университете, превращая библиотеки в храмы. Там самым они могли самозабвенно служить своим «новым богам». Для него же заведенные тут порядки казались просто невыносимыми. Поэтому он так и рвался прочь из Кембриджа, где все ему казалось «странно мертвым».[258]258
  Форстер М. Записки викторианского джентльмена. М., 1985, с. 32.


[Закрыть]

Если «сливки общества» располагали прекрасными привилегированными школами (Итон, Харроу и тому подобные), то вот средние и бедные слои вынуждены были преимущественно довольствоваться скромным гимназическим типом училищ (grammar schools). Впрочем, и тут самые бедные, но проявившие определенные умственные способности и усидчивость, могли обучаться в учебно-воспитательных заведениях типа «Христова приюта», «Школы синих курток», основанной еще королем Эдуардом I в XVI веке. Такая школа описана в романе Ч. Лэма «Очерки Элии». Приют рассчитан на 400 учеников и имел филологическую направленность. Условия обучения были суровы, порой жестоки. Что поделаешь. «Business before pleasure» (англ. «Делу время, потехе час»). Однако тут были и свои радости. О некоторых сторонах школьной жизни Ч. Лэм писал: «Были у нас собственные классики, и мы не были им обязаны ни «высокомерной Греции, ни надменному Риму»: «Питер Уилкинс», «Приключения достопочтенного капитана Роберта Бойля», «Удачливый мальчик в синей куртке» и прочие вроде них. Или мы развивали в себе склонность к механике и к науке, сооружая из бумаги крошечные солнечные часы или сплетая те хитроумные сетки, которые называются «кошачьими люльками», или заставляя сухие горошины плясать на кончике оловянной трубки, или упражняясь в военном искусстве по правилам достославной игры «французы и англичане», или убивая время на сотню затей подобного рода, сочетая при этом полезное с приятным, так что души Руссо и Джона Локка умилялись бы при виде наших занятий».[259]259
  Лэм Ч. Очерки Элии. Л., 1979, с. 23, 217.


[Закрыть] «Умиление» просветителей, имей оно действительно место, вряд ли было бы искренним, если бы те ознакомились с истинным положением вещей. В начале XIX в. свыше половины английских детей не получали никакого образования, а около 20 процентов вообще неграмотны. Процесс обучения скучен до невозможности. У. Блейк описал атмосферу, царившую в школах:

 
Но днем сидеть за книжкой в школе
Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги школьники сидят.
С травой и птицами в разлуке
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.[260]260
  Блейк У. Стихи. М., 1982, с. 203.


[Закрыть]
 

Перевод С. Маршака

Мир детей Чарльза Диккенса (1812–1870) суров и безрадостен. С тех пор как он сам попал в частную школу с пышным названием «Академия Веллингтон-Хаус», где преподавание носило случайный, бессистемный характер, дисциплина держалась на садистской жестокости директора, а учителя были никудышными, у него выработалась стойкая ненависть к английской системе образования. Во многом этими настроениями и навеяны его знаменитые романы («Оливер Твист» и др.). Конечно, если вы прочтете его очерк «Наша школа» и воспоминания современников, то увидите, что молодому человеку повезло. Ему жилось неплохо в стенах этой викторианской школы… Как отмечает Э. Уилсон, автор одной из книг о Диккенсе, детям там давали кукольные представления, их обучали игре на скрипке, им даже разрешалось держать мышей, кроликов, птиц и пчел (в партах). Выходила и ученическая газета, в которой многие из них принимали участие.[261]261
  Уилсон Э. Мир Чарльза Диккенса. М., 1975, с. 75.


[Закрыть]

Если вся атмосфера британского общества проникнута изрядной долей консерватизма, фарисейства и снобизма, то слепком времени не могли не быть и учебные заведения. Вот как описывал тот же Теккерей в «Ярмарке тщеславия» одно из таких почтенных заведений (школу «Уайтфрайерс»): «Первоначально она предназначалась для сыновей бедных и заслуженных духовных особ и мирян, но многие из знатных ее попечителей, благосклонность которых проявлялась в более широких размерах или, пожалуй, носила более капризный характер, выбирали и другого рода объекты для своей щедрости. Бесплатное образование и гарантия обеспеченного существования и верной карьеры в будущем были так заманчивы, что этим не гнушались и многие богатые люди. И не только родственники великих людей, но и сами великие люди посылали своих детей в эту школу. Прелаты посылали туда своих родственников или сыновей подчиненного им духовенства, а с другой стороны, некоторые высокопоставленные особы не считали ниже своего достоинства оказывать покровительство детям своих доверенных слуг; таким образом, мальчик, поступавший в это заведение, оказывался членом очень разношерстного общества. Хотя сам Родон Кроули за всю жизнь не изучил ни одной книги, кроме Календаря скачек, и хотя его воспоминания о школе связывались главным образом с порками, которые он получал в Итоне в ранней юности, однако он, подобно всем английским джентльменам, искренне уважал классическое образование и радовался при мысли, что его сын будет обеспечен, а может быть, даже станет ученым человеком».[262]262
  Теккерей В. Ярмарка тщеславия. Роман без героя. М., 1968, с. 593.


[Закрыть] Теккерей, как выражаются сами англичане, speaks by the book (англ. – «говорит на основании собственного опыта»).

В английской системе образования были изъяны. И это не только odds and ends (разные мелочи). В ней царили суровые и антигуманные законы. Они действовали даже по отношению к тем, кто составлял интеллектуальную элиту. Пуритане, например, одно время предлагали вообще упразднить университеты. Затем Кромвель в революционной горячке изгнал из стен университетов сторонников короны (несмотря на все их научные заслуги). С приходом к власти Карла II реставраторы тотчас же сделали ответный ход: заменили почти всех членов колледжей, ранее назначенных старым парламентом и Кромвелем. «Акт униформности» (1662) подтверждал власть короля в университетах.

Дж. Уоттс. Голод в Ирландии. 1849–1850.

При взгляде на английские порядки и в XIX в. нелегко было удержаться от оценок, встречающихся в романе британской писательницы Шарлотты Бронте… В романе «Учитель» (1847) у одного из англичан (некоего Хансдена) состоялся следующий разговор с девушкой: «– Англия – ваша родина? – спросила Фрэнсис. – Да. – И вы ее не любите? – Я был бы жалок, если б любил её! Маленькая, скверная, Богом проклятая нация, погрязшая в гадкой спеси и беспомощной нищете, прогнившая в своих пороках и, как червями, изъеденная предрассудками. – Всё это можно отнести почти к любой стране, везде есть пороки и предрассудки, и, думаю, в Англии их все же меньше, чем в других странах. – А вы поезжайте в Англию да убедитесь своими глазами. Съездите в Бирмингем да в Манчестер, побывайте в Лондоне – в квартале Сент-Джайлз – вы получите наглядное представление о нашем устройстве. Рассмотрите получше поступь нашей величественной аристократии – увидите, как шествует она по крови, мимоходом раздавливая сердца. Да загляните потом в лачуги английских бедняков, полюбуйтесь, как Голод застыл, припав к холодным черным камням очага, как Болезнь лежит на незастеленной постели, как Порок распутничает с Бедностью, хотя в действительности предпочитает как любовницу Роскошь, и герцогский дворец ему более по вкусу, нежели убогая лачуга с соломенной крышей… – Я думала не о пороках и нищете, существующих в Англии, я думала о том, что есть там лучшего – что называется национальным духом и характером, что взращивалось и передавалось из поколения в поколение. – Нет там этого «лучшего» – по крайней мере, того, о чем вы были бы способны судить; у вас ограниченное образование и слишком низкое положение, – потому вы совершенно не способны оценить ни успехов промышленности, ни прогресса в науках; что же касается Англии в историко-поэтическом свете – я не обижу вас, мадемуазель, если посмею предположить, что вы опирались на подобный сентиментальный вздор?»[263]263
  Бронте Ш. Учитель. С. – П., 1997, с. 211–212.


[Закрыть]

А взгляните, чем Англия прославилась в Ирландии. Расстрелами да грабежами. Хотя ученые ирландцы гораздо раньше англичан (еще в VI веке) явились в разоренную Европу с чисто просветительскими целями. Да и в Ирландских сагах поэтическое название Ирландии звучит как «Западный Мир». Им принадлежит заслуга «воспитания и образования» неотесанных английских и европейских королей и рыцарей. Ими основаны известные монастыри (Люксейль и Санкт-Галлен), являвшиеся, по сути дела, главными культурными центрами Европы. В Ломбардии под покровительством королевы-католички Теоделины они создали аббатство Боббио, располагавшее впоследствии богатейшей античной библиотекой. Так вот, именно этот, культурнейший и благородный народ безжалостно растоптали англичане. На века пролегла между ними и ирландцами межа недоверия и неприязни. В Лондоне, в здании, где размещалось английское купечество, состоялась «лотерея». Разыгрывались участки земель в покоренной Ирландии. Деньги вступительного взноса за право участия в этой «игре» принимались только от англичан и шотландцев протестантского вероисповедания. Ирландцы же (католики) к «лотерее» не допускались.[264]264
  Тарле Е. В. Очерки истории колониальной политики. М. – Л., 1965, с. 166–167.


[Закрыть]

О методах воздействия английских колонизаторов красноречиво говорит такой факт. В XVI веке в Ирландии, согласно статистике, насчитывалось 1,5 млн. ирландцев (до усмирения ее армией Кромвеля). После же высадки английской королевской армии в 1650 году и устроенной ею резни ирландцев в собственной стране осталось всего 600 тыс. человек. Две трети населения Ирландии было полностью уничтожено. Лорд-протектор издал «гуманный» приказ: правами английского гражданина награждаются лишь те ирландцы, что доставят «головы двух своих соотечественников или хотя бы одну голову католического священника». Вы скажете, что перед нами акт невиданного геноцида. Да, это так. Сервантес абсолютно прав, сказав: «Жестокость не может быть спутницей доблести».

Ту же политику геноцида видим в просвещении. В страшных, тяжелейших условиях обучались дети изгнанных со своих земель ирландцев. Приходилось буквально по крохам и крупицам собирать знания. Странствующие учителя (а другие были вряд ли возможны при английском господстве) занимались с детьми бедняков «под изгородью или в полях». В это время дозорные охраняли их от английских шпионов. Жизнь учителя в Ирландии была в те времена горше хмеля. Видный ирландский историк Т. А. Джексон писал о страшной практике Британии тех лет: «В случае поимки таких «подпольных» учителей им угрожала виселица или ссылка на каторгу по обвинению в государственной измене, а в лучшем случае – порка за бродяжничество. Платой за их труд было место у огня, ночевка на сеновале; с ними делили обед, для них собирали между собой одежду и мелкие деньги – сколько удавалось сообща наскрести. В них видели последних уцелевших хранителей одного из живых источников древнегэльского социального уклада, и в любой хижине в любое время они могли рассчитывать на сердечный прием. Многие из них в самом деле были потомками целых династий летописцев, хранителей родословных, учителей, брегонов, бардов, рассказчиков легенд того или иного клана; и если живая струя гэльской культуры никогда не иссякла, то лишь благодаря странствующим учителям и тем, кто давал им приют. Вместе с приходскими священниками эти подпольные учителя наряду со странствующими поэтами и музыкантами поддерживали искру гэльского огня в среде беднейших землепашцев, не отличавшихся в глазах англичан от домашних животных».[265]265
  Джексон Т. А. Борьба Ирландии за независимость. М., 1949, с. 93.


[Закрыть]

Даже хваленая английская культура стремилась всячески принизить и оскорбить ирландца, его язык, традиции, его народ. Они поступали точно по методе вздорной и подлой леди Дэшфорт, героине романа М. Эджворт «Вдали отечества». Она старалась вредить ирландцам, где только было возможно, стремилась посеять в людях «презрение и отвращение к Ирландии и всему ирландскому», внушить к ней неприязнь или, по крайней мере, всячески унизить ирландцев в глазах английского общества.

Даже в XIX в. ирландцам неоднократно приходилось испытать буквально на своей шкуре жестокость и алчность англичан… Вот что писали о жизни ирландцев в конце XVIII в.: «Ирландцы в состоянии экспортировать (зерно в 1789 г.) лишь потому, что подавляющее их большинство не потребляет хлеба вовсе. Из страны вывозят не избыток, а то, что везде в иных странах считалось бы необходимым. На трех четвертях сего острова народ довольствуется картофелем, а в северной части – кашей из овса, из коей они делают сухари, и похлебкой. Таким-то образом бедный, но привыкший к лишениям народ кормит нацию (Англию), каковая имеет куда более природных богатств, нежели он сам». А события последующих лет («великий голод» 1845–1850 годов) даже породили поговорку: «Провидение погубило картофель, а Англия создала голод». В 1847 г., когда сотни тысяч людей умирали с голоду, под охраной английских войск из Ирландии вывезли пищевых продуктов на сумму 17 млрд. фунтов стерлингов. И те полтора миллиона людей, погибших в течение этих лет, пишет историк, «умерли не от голода, а были убиты арендной платой и прибылями предпринимателей».[266]266
  Бродель Ф. Время мира. Т. 3. М., 1992, с. 383.


[Закрыть] Правительства англосаксов представляют безжалостную, тупую и позорную силу. Хотя когда-то говорят, у англосаксов существовал институт, получивший у историков название «уитенагемоты» (от древнеанглийского – witena gemot), то есть собрания мудрых. Все это в прошлом.