Текст книги "Народы и личности в истории. Том 1"

 
И я вошла, и я сказала: – Здравствуй!
Пора, король, во Францию, домой!
И я опять веду тебя на царство,
И ты опять обманешь Карл Седьмой!..
 

Явлению Девы (так ее звали в народе) сопутствовало и изменение в обществе отношения к женщине. Менялось и представление о ней. Она уже не «сосуд греха и соблазна», как говорилось в средние века, но разумное и нравственное существо. Ей, как и мужчине, могут быть присущи таланты, ум, смелость. Такова Кристина Пизанская – первая французская поэтесса, защищавшая женские достоинства. В 1440 г. появилась поэма-диалог М. Лефрана «Защитник женщин», где место и роль женщины в обществе рассматривается с гуманных и демократических позиций. Появление Девы, которая ничем не уступала мужчинам, но даже в чем-то их превосходила, было событием немаловажным и экстраординарным. Словесный портрет Жанны д`Арк таков: «Дева сия сложением изящна; держится она по-мужски, говорит немного, в речах выказывает необыкновенную рассудительность; у нее приятный женский голос. Ест она мало, пьет еще меньше. Ей нравятся боевые кони и красивое оружие. Она любит общество благородных воинов и ненавидит многолюдные сборища. Обильно проливает слезы, хотя лицо у нее обычно веселое. С неслыханной легкостью выносит она и тяготы ратного труда, и бремя лат, так что может по шесть дней и ночей подряд оставаться в полном вооружении». Перед нами первая женщина, ставшая профессиональным военным. Жанна сделала для эмансипации женщин больше, чем все последующие представительницы слабого пола. Отметим и другое. В самое критическое для Франции время мужчины оказались бессильны и неспособны добиться освобождения страны. Им не хватало воли, веры и решительности. Эту миссию взяла на себя женщина… Хотя истории известны образы ветхозаветных героинь (Эсфирь, Юдифь и другие), но они спасали страны от поработителей, прибегнув к известным женским чарам. Тут же было совсем иное. Мужчины-рыцари повели себя, как скот раболепный. Они не смогли свергнуть тиранов. Какой укор воякам, имеющим оружие, но трусливо уходящим от гражданской и мужской ответственности. И тогда меч справедливости взяла в руки женщина! В народе жила молва: «Разве не предсказано, что Франция будет погублена женщиной, а затем возрождена девой?» Роль сыграла и христианская антитеза («Ева погубила, Мария спасла»). Жанну д`Арк сожгли в Руане в 1431 году. Это одна из самых постыдных страниц французской истории. Король не пошевелил и пальцем для спасения той, кто возвел его на трон. Филипп Добрый (она попала в плен к бургундцам) за большие деньги продал спасительницу Франции англичанам. Во время суда над Жанной мерзкую, позорнейшую роль выполнили профессора и магистры Парижского университета, юридически «обосновавшие» ее вину перед англичанами, захватившими Париж. К XVI в. Жанна стала любимейшим персонажем популярных историй «для массового читателя».[349]349
  Райцес В. И. Жанна д`Арк. Л., 1982, с. 14, 93.


[Закрыть] Позже и Ромен Роллан запишет в воспоминаниях: «Франция должна наконец создать свою героическую драму о Жанне д`Арк». Жители Руана, пытаясь хоть как-то искупить вину предков за содеянное преступление (смерть Жанны), воздвигли в городе «крест покаяния».

Впрочем, в последние годы возник острый спор. Известный историк Р. Амбелен подверг сомнению сам факт сожжения Жанны. Что выдвигается им в качестве аргументов? Прежде всего, ничего не известно о точной дате сожжения. Наукой взята дата (май 1431 г.) только для того, чтобы иметь хоть какой-то ориентир, подтверждающий общепринятую версию. В мемуарах монсиньора Кошона, непосредственно участвовавшего в позорном судилище, указывалось, что Девственницу приговорили к тюремному заключению. Другой источник, У. Кэкстон в его «Летописи Англии», утверждал, что, путешествуя по Бургундии, узнал, что Жанна, якобы, провела после имевшей место казни… 9 месяцев в тюрьме. Все протоколы казни были почему-то сразу же уничтожены. Атмосфера «сожжения» также наводит на размышления. Как известно, Жанне дали исповедаться, хотя сжигаемых еретиков такой процедуры не удостаивали. Лицо женщины, возведенной на костер, было полностью закрыто капюшоном, а свыше тысячи английских гвардейцев оттеснили толпу на такое расстояние, что ничего толком и разглядеть было нельзя. Р. Амбелен считает почти доказанным, что сожжение было простой инсценировкой. Жанну д`Арк, якобы, оставили в живых, подвергнув ее тюремному заключению. Косвенным подтверждением этого явились и слухи, появлявшиеся о ней вплоть до 1440 года. Причина помилования, опять же по версии историка, состояла в том, что Девственница была, вроде бы, и не пастушкой, а родственницей династии Валуа.[350]350
  Российская газета, 22 октября 1999 года, с. 30.


[Закрыть]

Порой и до этих господ доходит глас истины и совести. К примеру, Гизо говорил в своей «Истории цивилизации в Европе»: «До восшествия на престол династии Валуа во Франции господствует феодальный характер; нет еще ни французской нации, ни французского духа, ни французского патриотизма. С династией Валуа начинается Франция в собственном смысле слова. Война с Англией и все превратности её в первый раз соединили дворянство, буржуазию и крестьян одною нравственною связью – связью общего имени, общей чести, общего желания победить чужеземных врагов. Напрасно, впрочем, было бы искать в эту эпоху истинно политического духа, великого, сознательного единства в правительстве и в учреждениях, как мы теперь понимаем их. Для Франции того времени единство заключалось в ее национальной чести, в существовании национальной королевской власти, какова бы она не была, лишь бы только в ней не участвовали иноземцы. В этом именно смысле борьба с Англией могущественно содействовала образованию французской нации и стремления к единству».[351]351
  Гизо Ф. История цивилизации в Европе. С. – П., 1905, с. 212.


[Закрыть] Так рождалось величие Франции. Здесь важна и ценна та мысль, что возрождение Франции началось с пробуждения чувства патриотизма в сердцах лучших сынов и дочерей.

Эта мысль важна и для нас, русских, ибо и Россия стала нынче ожесточенным полем боя (на одной стороне – патриоты, на другой – враги отечества). Актуально звучат и слова Гизо о «национальной власти». Ведь и мы сегодня решительно ставим вопрос о пришествии в России подлинно русской национальной власти! Мы говорим: нужно стремиться к тому, чтобы в ней, говоря словами Ф. Гизо, «не участвовали иноземцы»! С чем нельзя согласиться, так это с преувеличенным восхвалением заслуг «династии Валуа» (или иной царской династии). Народу нечего ждать отсюда (как и спасения России от новых «королей и царей»). Не король, не высший свет (рыцарство и богачи), губившие страну амбициями, подлостью и алчностью, спасли отечество, а «простая дева», «служанка»… Смысл нашего вердикта очевиден. Народу нельзя утолять жажду из этого безвольного и отравленного источника: «Короли и правители губят державу, спасают ее «простецы», иначе говоря, простой народ». Ряд стран имели «железных королей» (вождей-объединителей) и правителей-предателей. Разве Франция эпохи Генриха IV (1553–1610), партийно-религиозных войн (католиков и гугенотов), не напомнила вам иные страны, в которых также имели место «Варфоломеевские ночи»?! Разве иные «короли» не подпадали, подобно Генриху III, под влияние «Католической лиги», лиги демагогов, а скандалы и клевета во дворцах знати чем-то отличались от скандалов и склок в наших «благородных семействах»?! Разве в России на вершинах власти мало было тех, кого французы справедливо называют un homme tare («человек с подмоченной репутацией»)?!

Жан де Брюж. Карл V получает Библию из рук Жана де Водетара. Библия Жана де Водетара. Париж. 1372.

В то же время, думаю, и в России сердце труженика смог бы расположить к себе лидер, который, подобно Генриху IV, не только бы заявил (болтунов у нас хватает), но и сделал: «Я хочу, чтобы крестьянин (работник) хотя бы раз в неделю имел курицу к обеду». Французский король выступал в роли «природного социалиста», противника того, чтобы у одних было все, а у других ничего. Говорят, что однажды, проезжая через деревню, он приказал повесить человека-свинью, который ел за шестерых, но не работал. Король философски заметил: «Кто не работает, тот не ест!» В 20-е и 30-е годы XX в. схожий лозунг запустят в обращение японцы: «Курицу в каждую кастрюлю!». Вот вам и вся экономическая реформа in puncto puncti (лат. «в самом существенном»). Народ проникался доверием к такому вождю. Крестьяне говорили: «Сир, если Вам будет трудно, призовите нас!» Известна роль Генриха IV и как видного просветителя (не зря же он обучался в Collegium Navarra, самой аристократической школе Парижа). А знаменитая его фраза «Париж стоит мессы», когда он отрекся от кальвинизма и принял католичество, дабы взойти на престол. Разве она не стала девизом многих современных политиков?! Уйма политиков и в России отреклись от былых убеждений, дабы взойти «на престол» и заполучить собственность. Автор романа «Молодые годы короля Генриха IV» Г. Манн прав, говоря современникам: «Мы всегда соотносим любой исторический персонаж с собственной эпохой. В противном случае он оставался бы красивым образом, привлекающим наше внимание, но чуждым нам. Нет, исторический персонаж становится в наших руках, хотим ли мы этого или нет, наглядным примером испытанного нами самими, он не только что-то означает, но и является тем, что породила наша эпоха – или, к сожалению, не могла породить. Мы с болью указываем нашим современникам: оглянитесь на этот пример».[352]352
  Манн Г. Молодые годы короля Генриха IV. М., 1988, с. 3.


[Закрыть] Впрочем, история любой страны полна достойных и великих примеров.

В годы испытаний знаменитый «острый галльский смысл» не был утерян. Правда, начитанность и интеллектуальные увлечения в придворно-рыцарской среде не считались главными достоинствами, но постепенно нобилитет Франции стал покровительство наукам и искусствам. Страстным библиофилом и меценатом прослыл в истории король Карл V Валуа (1338–1380). Он также был архитектором «крепостной» Франции: строил замки-крепости Венсена и Бастилии, перестраивал Лувр, принимая личное участие в руководстве работами. В одной из башен Лувра была размещена по тем временам огромная библиотека (900 томов). Тут находились книги по римскому праву, астрологии и астрономии, медицине и хирургии, философии и истории и т. д. (труды Платона, Аристотеля, Сенеки, Овидия, Лукиана, Тита Ливия, описания путешествий Марко Поло, сочинения отцов церкви, истории стран, энциклопедические компиляции, рыцарские романы, словари, грамматики, часословы). В дальнейшем она стала основой Национальной библиотеки Парижа. Появился ряд громких имен в литературе – Гийом Мишо (1300–1377), Эсташ Дешан (1346–1406), Фруассар (1383–1419), Кристина Пизанская (1364–1429). Все они работали в разных жанрах, но считали свой труд сродни научному.[353]353
  Петрусевич Н. Искусство Франции XV–XVI веков. Л., 1973, с. 13–16, 148.


[Закрыть] Поистине в какой-то мере l'histoire est faite par des livres! (франц. «История сделана книгами»). Представим себе воочию атмосферу книжного пира в уединенной зале, прочтя стихи французского поэта Мориса Роллина «Библиотека» (перевод И. Анненского):

 
Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес,
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мертвых тел,
Тринадцать желтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплет
Я видел лешего причудливый полет,
Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен,
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустенья проклятых этих стен.[354]354
  Французские стихи в переводе русских поэтов XIX–XX вв. М., 1973, с. 531.


[Закрыть]
 

Конечно, сегодня, когда вы проезжаете где-нибудь в районе Луары, Вандеи или Лангедока, взор невольно задерживается и на старых замках, что, подобно верному рыцарю, возносятся над местностью, унося вас в далекую эпоху (замки Юссе, Шенонсо, де Люд, Валансе, Борегар, Фонтенбло, Шантильи, Шамбор и т. д.). В частности, Фонтенбло с его знаменитыми колекциями антиков и шедеврами Рафаэля, Леонардо, других прославленных итальянцев сделался для французских художников своего рода академией искусств, «вторым Римом».

И все это несмотря на то, что XV в. во Франции считается временем идейного вакуума. Многие старые этико-политические и сословно-представительные концепции явно обесценились. Задачи становления нового централизованного государства требовали, с одной стороны, осуждения мятежных феодалов, а с другой, ограничения деятельности короля Генеральными штатами. Филипп де Коммин в «Мемуарах» (конец XV в.) писал, что хотя Франция и Бургундия уже тогда именовались «землей обетованной», расточительная жизнь знати ощутимо подрывала силы народа. «И мужчины и женщины тратили значительные суммы на одежду и предметы роскоши; обеды и пиры задавались самые большие и расточительные, какие я только видел; бани и другие распутные заведения с женщинами (я имею в виду женщин легкого поведения) устраивались с бесстыдным размахом… А сейчас не знаю, есть ли в мире более обездоленная страна, и полагаю, что несчастье на них пало за грехи, совершенные в пору благоденствия».[355]355
  Филипп де Коммин. Мемуары. М., 1987, с. 11, 400.


[Закрыть] Как говорили древние, нет преступления без расплаты.

«Народ, зараженный суеверием, становится добычею шарлатанов всякого рода», – писал П. Буаст. Но в жизни трудно порой отделить ложь от истины. Это продемонстрировал и Мишель де Нотрдам (1503–1566), чья жизнь была подобна вспышке молнии, выхватывающей из мрака ночи смутные очертания окрест лежащих далей. Рожденный в семье торговца, Нострадамус с детства отличался умственными способностями. Свой вклад в его воспитание внесла семья. В школе и дома он овладел основами математики и латыни, греческого и древнееврейского. В школе все называли его «наш маленький астролог», не предполагая, конечно же, о том, что ожидает их однокашника. Юноша прошел курс наук в Авиньоне. Далее путь лежал в известную в Европе медицинскую школу (в Монпелье). Став после строгого rigorosum (лат. «испытание на докторскую степень») бакалавром, а затем и доктором, он получил и все традиционные регалии (докторскую шапочку, золотое кольцо и том Гиппократа). Теперь он имел полнейшее право приступить к медицинской практике. Ему удалось проявить себя на этом поприще: он избавил от чумы город Экс в Провансе. Врученные ему горожанами щедрые дары он передал в пользу сирот и больных. Примерно в это же время Нострадамус сочинил косметический трактат «Истинное и безупречное украшательство лица». Однако наибольшую известность ему принесли занятия оккультизмом. «Одинаковое внимание к реальным знаниям и к мистическим наукам, – пишет исследователь, – было вообще характерно для большого числа ученых Возрождения, особенно в его последней, самой блестящей и в то же время самой трагической стадии, в XVI веке. В это время надежды на близкое торжество разума постепенно развеиваются, а так как надеяться на что-то всегда надо, непомерно возрастает авторитет всего сверхъестественного».[356]356
  Берзин Э.О. Нострадамус и его предсказания. М., 1992, с. 7, 254.


[Закрыть] Мы видим, что это так. К примеру, неуверенность масс в будущем всегда вызывает невиданный рост оккультизма.

Особый интерес в личности Нострадамуса, пожалуй, вызывает присущий ему дар так называемого «вещего духа». Человечество тысячелетиями движется в потемках. Опыт и знания в какой-то мере помогают находить верный путь. Однако мы все равно вынуждены брести вслепую, почти на ощупь, ощущая присутствие трагического Memento mori («Помни о смерти»). Легко представить, сколь велик соблазн хотя бы краешком глаза заглянуть-таки за завесу будущего. Эту задачу и пытался разрешить французский мистик и прорицатель. Вот уже несколько столетий «Пророчества мэтра Мишеля Нострадамуса» привлекают пристальное внимание специалистов, а еще более – обычных смертных. Все выискивают в его книге ответы на то, что ожидает человечество. Одни муссируют смутные намеки на «неплодную Синагогу», нашедшую приют в краю чуждой веры, другие готовы узреть в центуриях предсказание возвращения на русскую землю двуглавого орла и монархии, третьи трепещут в мистическом ужасе, узрев в пророчествах, якобы, скорое пришествие Великого Царя Террора, возрожденного Чингисхана (1999 год). В этом году на земле должен явиться дьявол в новом обличье. Наступит царство Третьего Антихриста, за которым грядет царство Сатурна или «новый золотой век». Фантазии, мистерии, смутные пророчества, как было сказано, особенно характерны для эпох неуверенных и болезненных! Если бы люди были бы чуть умнее и просвещеннее, они бы поняли: Антихрист никогда и не покидал нашу Землю![357]357
  Сапелкин А.А. Апокалипсис Нострадамуса. М., с. 20, 146, 148.


[Закрыть]

Созвездие умов, талантов Франции огромно: Ронсар, Монтень, Декарт, Монтескье, Гельвеций, Гольбах, Бюффон, Вольтер, Руссо, Дидро, Робеспьер, Бальзак, Гюго, Стендаль, Шатобриан, Сталь. Сотни, а может быть и тысячи имен, любое из которых украсит науку, культуру, мысль любого народа. Присовокупим сюда имена Ришелье, Людовика XIV и многих других. Бомарше писал: «Людовик XIV оказывал искусствам широкое покровительство; не обладай он столь просвещенным вкусом, наша сцена не увидела бы ни одного из шедевров Мольера». Франция поэзии, мысли, живописи – это, конечно же, волшебник Монтень, с душой «ясной, безыскусственной, простонародной, какого-то особенно добротного закала» (Сент-Бев), Паскаль, Декарт, Гассенди, Бейль и Ламетри, неподражаемый Рабле, плеяда энциклопедистов: саркастичный Вольтер, «дивно-гениальный» Руссо (так называл его Чернышевский), энергичный Дидро, певец мудрости и разума – Гельвеций. Наконец, это великие лозунги Французской революции «Свобода, равенство, братство», лозунги, исключительным образом повлиявшие на развитие человечества. Сюда отнесем неповторимый французский юмор, изящество, темперамент, вкус и неповторимый шарм, присущий французской речи. Здесь в равной степени музы участвуют в воспитании души и тела. В кругу французов царит не осанна, не славословие вождей, а гомеровский неуничтожаемый смех богов (М. Бахтин). Французский смех сочетает в себе все виды ума… Он породил Рабле, Мольера, Вольтера, Бомарше. В итоге, он приведет к разрушению множества «бастилий». Там, где смех, переходящий в сарказм, разит ничтожных, уродливых правителей и их угодников, там заметнее общественный прогресс, эффективнее законы, гуманнее социальные институты, наконец, там лучше живется народу, свободнее и комфортнее чувствует себя личность. В хорошем сарказме больше «динамита», чем в сотне самых архиреволюционных, радикальных декретов. Ларошфуко писал: насмешливость – это «одно из самых привлекательных, равно как и самых опасных свойств ума». В самом деле, Франция начинала со смеха, а закончила революцией. «Смех – это сила, которой вынуждены покоряться великие мира сего» (Э. Золя). Французы недаром говорят: «Le ridicale tue» (франц. «Смешное убивает»). Хотя вспомним, что еще и римляне утверждали: «castigat ridendo mores» (лат. «смех исправляет нравы»).

Где лежат истоки французского Просвещения? Возможны различные толкования. Многое зависит от позиции исследователя. Одни называют Рабле, другие – Мольера, третьи – французских поэтов. Писатель волен начать с того, кто ему приглянулся. Историк обязан найти фигуру, которая бы отвечала роли культурного пионера и лидера. Одной из таких фигур, бесспорно, является писатель-гуманист Франсуа Рабле (1494–1553). Этот гигант чем-то даже похож на своего героя-богатыря Пантагрюэля. Одной ногой он еще стоит в ушедшей эпохе Возрождения, а другой уже готов шагнуть в эпоху Просвещения. Рабле прошел типичный путь молодого человека из мелкобуржуазной среды. Отец-аптекарь отдал его в монахи. В стенах монастыря можно было тогда получить необходимые знания, сделать приличную карьеру. Попав в монастырь Бомет, он знакомится тут с братьями Дю Белле и с Жофруа д'Этиссаком (в будущем тот станет епископом). Юноша усиленно овладевает латынью и греческим. Вскоре таланты юноши привлекли внимание. Отмечалось, что он сведущ «во всех науках». С ним переписывается знаменитый эллинист Гильом Бюде, основатель библиотеки в замке Фонтенбло и College de France. Рабле штудирует классиков, изучает естественные науки, еврейский язык, знакомится с итальянским, испанским, английским. Такая это была эпоха. Чтобы войти в культурную среду, тогда надо было свободно владеть многими языками. О степени его знания языков говорит занятная история. Однажды, когда он уже учился в университете в Монпелье, его попросили оказать важную услугу учебному заведению. Для этого нужно было встретиться с канцлером Дюпре, но тот никак не хотел принять провинциала. И вот Рабле нарядился в какую-то жуткую шкуру и стал дефилировать под окнами канцлера, возбуждая зевак. Заинтригованный канцлер не выдержал и послал слугу спросить, кто это и чего он хочет. Рабле стал говорить с ним по-латыни. Прислали клерка – он заговорил с ним по-гречески, и так далее – по-еврейски, по-английски, по-итальянски, по-испански. Канцлер вынужден был его принять. Будучи очарован его знаниями, он удовлетворил просьбу университета. Слава о его блестящем уме достигла и Маргариты Валуа, королевы Наваррской, сестры короля Франциска I. Эта блестящая умнейшая женщина знала массу языков, обожала Библию и Софокла. В Беарне и в Париже вокруг нее сложился круг самых одаренных умов того времени. Тут бывал мистик Бриссоне, поэт Маро, суровый и жестокий Кальвин, атеист Де Перье, мрачный Лойола и жизнерадостный весельчак Рабле. Главный лозунг этого, казалось бы, странного созвездия личностей – во всем обязательная и непременная терпимость. В 1532–1533 годах появляется его труд «Достославная жизнь великого Гаргантюа. Пантагрюль, король дипсодов». В XVI веке вышло до 60 изданий его романа. Им затем будут увлекаться Лафонтен и Мольер. О педагогическом значении произведения Рабле писала А. Анненская: «Одно, что представляется Рабле безусловно необходимым, – это свободное, всестороннее развитие личности… И там, где Рабле говорит о воспитании личности, он является передовым мыслителем, педагогм, значительно обогнавшим свой век. Основные положения его воспитательной системы повторены и разработаны гораздо позднее Локком в его «Thoughts concerning education» и в «Эмиле» Руссо. В противовес схоластической методе, заботившейся исключительно о формальном умственном развитии ученика посредством книжного обучения, Рабле подобно своим знаменитым последователям, отводит широкое место физическому развитию, прогулкам, играм на открытом воздухе и гимнастическим упражнениям. Он не отрицает, подобно Руссо, пользы науки, не говорит, как Локк, что научное образование необходимо исключительно ради развития характера; но ставит нравственнное усовершенствование выше умственного, находит, что, увеличивая сумму знаний и самостоятельность мыслительной способности, следует всегда иметь в виду влияние их на характер человека. Рабле был одним из первых проповедников наглядности в преподавании, необходимости облегчать ученику усвоение знаний, возбуждать в нем интерес к явлениям жизни и природы. Его Гаргантюа за два века до Эмиля посещает мастерские ремесленников и представления фокусников, чтобы ознакомиться со способами различных производств, и занимается физическим трудом».[358]358
  Рабле. Мольер. Вольтер. Гюго. Жорж Санд. Золя. Биографические повествования. Челябинск, 1998, с. 16.


[Закрыть]

Современники были в восторге от его героев – Пантагрюэля и Панурга, посетивших ряд земель, включая остров Светочей, где встретили светочей Аристофана и Эпиктета, а также оракула Божественной бутылки.

Можно сказать, что Рабле прямо и недвусмысленно включает в образовательный цикл то, что мы бы сегодня назвали профессионально-техническим образованием. Вместе со своим учителем Гаргантюа отправляется на заводы: смотреть, как плавятся металлы, как отливают артиллерийские орудия. Они посещают алхимиков, монетчиков, ювелиров, гранильщиков, ткачей, часовщиков, зеркальщиков, печатников, органщиков, красильщиков и многих других мастеров, «всем давая на выпивку». Те, в свою очередь, предоставили им возможность «изучить ремесла и ознакомиться со всякого рода изобретениями». Активно посещались ими и публичные лекции, всякого рода состязания в искусстве риторики, а также выступления знаменитых адвокатов и проповедников. В свободное от умственных занятий время они ходили в залы фехтовать, а также получали первые уроки природоведения. Рабле пишет об этом так: «Со всем тем Понократ, чтобы дать Гаргантюа отдохнуть от сильного умственного напряжения, раз в месяц выбирал ясный и погожий день, и они с утра отправлялись за город: в Шантильи, в Булонь, в Монруж, в Пон-Шаратон, в Ванв или же в Сен-Клу. Там они проводили целый день, веселясь напропалую: шутили, дурачились, в питье друг от дружки не отставали, играли, пели, танцевали, валялись на зеленой травке, разоряли птичьи гнезда, ловили лягушек, раков, перепелов. И хотя этот день пролходил без чтения книг, но и он проходил не без пользы, ибо на зеленом лугу они читали на память какие-нибудь занятные стихи из Георгик Вергилия, из Гесиода, из Рустика Полициано, писали на латинском языке шутливые эпиграммы, а затем переводили их на французский язык в форме рондо или же баллады».

Но даже во время забав и пирушек, они старались, как говорится, и к ним «приложить голову». С этой целью они «изобретали маленькие автоматические приспособления», что двигались сами собой. Неудивительно, что Гаргантюа, когда он вырос и получил власть, строит Телемскую обитель, которая по форме напоминает монастырь с вольными нравами, а по сути, является Дворцом наук и искусств, где превосходные и обширные книгохранилища с книгами на греческом, латыни, еврейском, французском, испанском и тосканском языках. Его прекраснейшие и просторные галереи расписаны фресками, а на главных вратах Телемской обители начертано обращение, которое, на наш взгляд, очень подходит к некоторым сегодняшним властителям из числа «мздоимцев хватких»:

Идите мимо, скряга-ростовщик,

Пред кем должник трепещет разоренный,

Скупец иссохший, кто стяжать привык,

Кто весь приник к страницам счетных книг,

В кого проник бесовский дух мамоны,

Кто иступленно копит миллионы.

Пусть в раскаленный ад вас ввергнет черт!

Здесь места нет для скотских ваших морд.[359]359
  Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. М., 1973, с. 88, 147, 149.


[Закрыть]

В те давние времена культура нации зачинались в лоне языка… Такую же картину впоследствии мы с вами увидим и в России. Эту же мысль, только несколько иначе (на личностном уровне), выразил Л. Витгенштейн: «Границы моего языка суть границы моего мира». Признанными властителями умов общества, учителями и кумирами Франции становятся поэты. В этом нет ничего странного, ибо великие поэты, как и великие мыслители, во все века служили поводырями народов. «И обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей» (А. Пушкин. «Пророк»). Поэтому столь заметна роль Франсуа Вийона (1431-…), поэтов «Плеяды» – Пьера де Ронсара (1524–1584) и Жоашена Дю Белле (1522–1560). Их усилиями создан восхитительный французский язык, знаменитый «бель летр» (красивое слово), нашедший яркое выражение в ронсаровских «Одах» (1550–1552) и «Гимнах» (1555–1556), в «Сонетах к Елене» (1578), а также в цикле сонетов Дю Белле «Сожаление». Эти работы считаются вершинами Позднего Возрождения. Как заметил А.Фуллье в «Психологии французского народа»: «Поэзия часто открывает нам душу народа, по крайней мере, его глубочайшие устремления. Однако она не всегда дает возможность угадать его характер, его поведение и его судьбу».[360]360
  Фуллье А. Психология французского народа. // Революционный невроз. М., 1998, с. 23.


[Закрыть]

Гюстав Доре. Учеба Гаргантюа.

Вероятно, было бы логичным и справедливым открыть дверь в мир поэтической Франции образом Франсуа Вийона. Во-первых, он тот, с кого, собственно, и повела отсчет народная лирика, а, во-вторых, в те времена слова Франсуа и француз писались и произносились практически одинаково. На границах Парижа, близ Понтуаза, явился на свет мальчик, чья судьба была горько-веселой. Этого мальчика звали Франсуа де Мон-корбье. В тот год казнили и Жанну д'Арк. Мы ничего не знаем о его родителях, как и о первых годах жизни. Сам поэт скажет о себе так: «Я бедняком был от рожденья и вскормлен бедною семьей».

Бани. Если верить Вийону и многочисленным хроникерам, в середине XV в. Париж изобиловал злачными местами. Миниатюра XV в. Лейпциг. Национальная библиотека.

Его воспитал священник церкви магистр Гийом де Вийон. Мальчик сначала был слугой, певчим в хоре, секретарем, а затем был направлен учиться в университет. Париж тогда только-только стал приходить в себя от бесчисленных войн и междоусобиц, восстаний и распрей. Над городом проносилась черными тучами эпидемии оспы, холеры, чумы. В 1438 г. от оспы умерло примерно 50 тысяч жителей столицы. Чума, поразившая город в 1445 г., унесла еще большежизней. Пускай это звучит жутко, но все эти беды обновляли парижскую кровь за счет провинциалов. Франсуа окончил Парижский университет, Факультет словесных наук. В 1452 г. он получил степень магистра свободных искусств. Жизнь в городе ста колоколен была трудной, как и положение церкви, которая, как пишет Ж. Фавье, «на протяжении какого-нибудь полувека раз десять подвергалась перетряске». К примеру, доход от церкви в одном лье от Парижа, который получал настоятель Гийом де Вийон, составлял… один мешок зерна. Как бы там ни было, а роль его в судьбе будущего поэта весома и значима (Вийон скажет о нем, что он был «родимой матери добрее»). Париж, как и любой город, состоял в основном из людей малого достатка, хотя там были ростовщики, богачи, спекулянты, обирающие народ. О них поэт скажет: «Но пусть их лупят каждый день, чтоб тверже помнили уроки». И когда ростовщика Жана Марсо король посадил в тюрьму, получил с него выкуп, а затем вновь его упрятал в Бастилию, все бедняки и даже среднее сословие радовались. Издевательство над богачами, проявлявшими ловкость и сноровку лишь в ухватывании жирных кусков, стало излюбленным занятием французов. Вот и Вийон пишет «посвящение» хозяину бань Жаму:

 
А скареднику Жаку Жаму,
Кто даже спать привык с мошной,
В невесты дам любую даму!
Но все равно ему женой
Она не станет; так на кой
Же черт он копит деньги с детства?
Умрет, как жил, свинья свиньей,
И к свиньям перейдет наследство.
 

Дальнейшая жизнь поэта проходила вне круга наук и церковных служб. Все дальнейшие свои литургии он служил в тавернах (а их в Париже было 400) и на поэтических подмостках. Он, правда, говорил, что «от кабака близка тюрьма», но так как тогда можно было пить в кредит, удержаться от соблазна трудно, да и парижские вина в то время, как писал гуманист Гийом Бюде, не имели себе равных. Тем не менее поэт не заблуждался относительно влияния этого вредного порока:

 
Пьянчужки, знайте: кто пропьет
При жизни все свои пожитки,
В аду и рюмки не хлебнет
Там слишком дороги напитки.[361]361
  Вийон Ф. Лирика. М., 1981, с. 70, 117.


[Закрыть]
 

Вскоре он прекрасно узнал мир «пропащих ребят» (разбойников, фальшивомонетчиков и воров). Вийон и сам в драке как-то невольно отправил на тот свет задиру-студента. В его стихах, словно на ярмарке, широко представлены все типы и образы. Пришлось ему узнать буйные компании и продажную любовь: «Любовь рассеялась как дым, и та, что быть с одним робела, теперь ложится спать с любым». Как всегда в этом случае, осуждению подлежали дамы: