Текст книги "Философия в стихах"

 
А между тем развивалось активно смешение
Греков с Востоком, и собственности лишние
Для создающего всякий продукт большинства.
Близилось время единого божества,
В чём выражается гнёт социальной стихии.
Тут уж не годы – столетья настали лихие,
И философия из учебной
Снова становится душелечебной.
Образом жизни премудрым она озабочена,
Знание мира законов здесь только обочина.
 
 
Киники бросили прежние ценности под ноги,
Доблесть бранили, считали приличия подлыми.
Ни животу и ни власти не гнулись в угоду,
Лишь уважали автаркию[20]20
  Греч. самоудовлетворение.


[Закрыть] и свободу.
Дескать, природа достаточна для себя,
Жить надо, значит, заветов ничьих не любя.
Кто любит родину – тот прозябает во мраке!
Имя и жизнь переняли они от собаки.
Родоначальник учения был сократист Антисфен,
Но больше всех среди них знаменит Диоген,
Что ночевал одно время в общественной масляной бочке,
В переоценку всех ценностей весь погрузившись по мочки.
 
 
Близко к софистам о знании скептики мыслили,
Все утвержденья науки к догматам причислили.
Лишь эпохэ (воздержание от суждения)
Вечно достойно, по мнению их, уважения.
Если же где нам совсем уж нельзя не судить,
Надо за мнением общим без мысли ходить:
Так атараксия да апатия[21]21
  Греч. невозмутимость и бесстрастие.


[Закрыть]
Нам облегчают и сон, и занятия.
И от Пиррона до римского Секста Эмпирика
Скептикам чуждой была всевозможная лирика.
 
 
Внешне был скептиком также и Эпикур,
Но по значению он средь особых фигур.
Не без лукавства учил он, что атараксию
Знанье о мира устройстве даёт нам по максимуму.
Физику он в основание духа поставил.
В ней он ученье об атомах снова прославил,
Но добавлял: они тяжестью различаются,
А при движении чуточку отклоняются
Сами собою и «в месте дотоль неизвестном».
Это – clinamen[22]22
  Лат. отклонение.


[Закрыть]; на качестве том интересном
Строит мудрец Эпикур и структуру природы,
И понимание сущности нашей свободы.
Многое здесь, хоть с поправками на историю,
Напоминает нам квантовую теорию.
 
 
Общество быстро уже в эти дни разлагалось,
И Эпикуру практически не оставалось
В сфере житейской морали иного пути,
Как от политики в Сад (свою школу) уйти.
Чтобы и жизнь сохранить, и свободу идей,
Ищет он лишь безопасности от людей.
Прежде учил Демокрит дружбу граждан крепить беззаветно,
А Эпикур повторял: Проживи незаметно!
Дескать, тогда в наслаждении сможешь прожить ты уверенно;
Но к наслаждению тоже стремись ты умеренно!
 
 
Всё-таки думал он: можем мы, пусть не любой,
Разумом сами командовать нашей судьбой.
В этом церковники пользы для клира не видят,
И Эпикура всегда, клевеща, ненавидят.
Но его школа могучая существовала
Больше полтысячи лет, и при этом нимало
 
 
Не изменила по духу ученья себе,
Стойкая в истине, в жизни, в научной борьбе,
Так же серьёзна, блестяща и вовсе не стара
В римской поэзии Тита Лукреция Кара:
Словно луч лазера, из-за поповских плащей
Светит поэма его «О природе вещей».
 
 
С эпикурейцами спорили издавна стоики.
Только они были явно их менее стойкими,
Хоть и покажется русским, что прямо название
Стоиков нам указует на это призвание.
Начав от физики, дальше склонились к морали,
А под конец свою честь воровством замарали.
 
 
Стоик Зенон, увлечённый по книгам Сократом,
Цель видел в образе жизни простом и отрадном,
Мысля достигнуть в моральном сознаньи высот.
Мир для него был как тело одно без пустот,
Пневмой (дыханием) связан, пронизан огнём –
Логосом вечным (сейчас его разум зовём).
Принцип автаркии взял он себе из кинизма,
Жизнь по природе и всё, кроме злого цинизма.
 
 
Но только как ни стремись к безусловной свободе,
Как ни пытайся достойно жить лишь по природе,
Но неизбежна ведь в обществе всюду борьба.
Тут, по Клеанфу, ведёт нас иль тащит судьба.
То же, по сути, твердил бывший раб Эпиктет,
То ж император Аврелий признал тет-а-тет.
Но ближе всех это к сердцу воспринял Сенека,
Живший на склоне ужасном античного века.
Он повторял, что свободен всегда не любой,
А кто готов при обиде покончить с собой.
 
 
Тонкий он был моралист-увещатель, а прожил неровно.
Как воспитатель чудовищного Нерона,
Мерзостям он не однажды его потакал,
Много богатства бесстыдно наворовал.
И не свободною смертью он кончил, наверно,
По приказанью Нерона же вскрыв себе вены.
 
 
Не без учёта такого в морали жеманства
Назван позднее он дедушкой христианства:
Собственность люди теряли в ту пору немеряно,
Сменен свободы закон был удавкой доверия,
И неизбежно при этом растёт лицемерие.
 

 
До христианства с трудом представляли, как бог
Силой духовной на вещи подействовать мог:
Мысль ведь не может ни камень с обрыва столкнуть,
Ни даже санки по скользкому льду протянуть.
 
 
Древний Платон изобрёл для того Демиурга[23]23
  Промежуточный бог-создатель, буквально (греч.) ремесленник.


[Закрыть],
Действуя здесь наподобье лихого хирурга:
Тело и дух словно нитками белыми сшил,
Да не сумел ему крови доставить для жил.
Он же придумал ещё для того Мировую
Душу-Псюхе, тоже еле на деле живую:
Двойственна вроде она, как и души людей,
Связана с телом и с миром высоких идей.
 
 
Верили стоики римские в это ещё.
Только Филон тут расширил решений плечо
На два решения, каждое в чём-нибудь ново:
То эманация духа и божье творящее слово.
Сам-то Филон не особенно их различал,
Но закрепились они в виде разных начал.
 
 
Первое видит повсюду Филона учение
Ряд ипостасей от вечного истечения
Сути божественной вниз по косненья ступеням,
Вроде бы к духам, к животным, к растеньям, каменьям:
Всё совершенное, стало быть, в самом начале,
Дальше любые достоинства истончали.
Если сравним тут с учением Стагирита –
Это вверх дном перевёрнутое корыто.
 
 
Неоплатоник Плотин то решенье воспринял,
Ну а решенья Платона другие отринул.
Гностики тоже в основу кладут эманации,
Душу-Псюхе призывая для интеграции.
Гностиков было учение – радужный сплав
Знания с мистикой, не разбирая кто прав.
 
 
Но христиане решение взяли иное же,
Ибо Христос для них – Логос, он Слово суть божие:
Сын не такой, как бывает рождённый от тела,
А как та мысль, что со словом из уст излетела.
Тела, Марией рождённого, с нами уж нет,
Но всё творенье де – Логоса божьего след.
 
 
Слово есть воздуха вещное колебание,
Но ведь и смысл ему дан говорящим заранее.
В книгах и в записях слово отдельно живёт,
Мысль или волю изрёкшего передаёт.
Властный приказ от Отца и Дух бога святой
Вроде бы слиты здесь в форме, по виду простой.
 
 
Так христианство в античном мышлении выросло,
Только свободы мышления долго не вынесло.
Быстро при нём философские школы античные
Были подавлены, как суеты неприличные
Пред абсолютом мышленья в лице божества;
Пробил здесь час мракобесия – тьмы торжества.
 

VI.3. Средние века и эпоха Возрождения

 
Средневековье – эпоха развития феодализма.
Нет здесь свободных владельцев, есть лишь господин и подлиза.
Первый – сеньор, называют второго вассал.
Держит вассала за горло сеньор, чтобы тот не восстал.
 
 
А философия – дело свободных людей,
Где нет свободы, там нет философских идей.
Только молись, да покорствуй, да шею труди,
Мозг в голове ужимая и сердце в груди,
Да повторяй, как советовал Тертуллиан,
«Верую, ибо нелепо» – для всех и религий, и стран.
Чтоб обвиненье в свободе отвергнуть заранее,
Провозгласил Августин, что «Без веры нет знания»;
И, поневоле Христа больше воли любя,
Всех уверял Дамаскин: «Не скажу ничего от себя».
 
 
Триста лет спали без снов, да и дольше бы спали наверно,
Но появился великий философ Эриугена.
Дал он пример неожиданный мыслей свободы:
Бог, дескать, – имя несотворённой природы.
И как философы древности, требуя истины света,
Разум поставил он выше любого авторитета.
Лет еще двести понять не могла его церковь, спросонья тупая,
Ну а потом уже криком зашлась, навсегда проклиная.
 
 
Может быть, дальше Европа пойти и не скоро смогла бы,
Только её подстегнули с Востока арабы.
Как на дрожжах рос арабский тогда халифат,
А прогрессивно растущий извечно познанию рад.
Аверроэс, аль-Кинди, – Бируни, – Фараби, Авиценна
У Аристотеля многое взяли, что важно и ценно
Для освоения трезвым познаньем натуры,
И вообще для прогресса реальной культуры.
Выросли знания в химии, в металлургии,
И расцвели города – Багдад, Кордова и другие.
 
 
Быстро Европа восприняла те достижения,
И начались в ней активные мысли движения.
Запад ожил христианский, культурою новой возвысясь,
А Византия намного отстала, и начался схизис,
То есть церковный, по вере, раскол самого христианства.
Вновь тормозил тут Восток, слишком любящий постоянство.
В нём православие накрепко утвердилось,
Что на заре феодальных времён зародилось.
Прокляло гений оно Иоанна Итала –
На семь веков философии вовсе не стало,
Трезвой науки надолго увял там цветок.
Мы как народ в этот тёмный попали поток.
 
 
Ну а на Западе к вере пришли католической,
Больше простора предоставлявшей для личности.
Вместе с расколом сформировалась схоластика –
Для школяров философская вроде гимнастика.
Ей завещали поддерживать богословие,
Но для неё это было одно суесловие:
Больше для пользы своих философских занятий
Споры схоласты вели о природе понятий.
Так, реалисты учили: универсалии
(общие мысли) есть в боге живые реалии.
Номиналистов другая влекла сторона:
Дескать, понятия – лишь в языке имена!
Концептуалисты обоих критиковали.
Универсалии трезво они понимали
Как отраженье реального сходства вещей
В мысли разумной – хоть нашей, хоть бога, хоть чьей.
 
 
Кто проводил тогда трезвую линию эту,
Бил неизбежно по церкви авторитету.
Пётр Абеляр призывал веру разумом мерить
И заявлял: «Понимать надо прежде, чем верить».
Ну и досталось, конечно, ему на орехи!
Он пострадал за свои, вообще-то, огрехи,
Но с беспощадностью, в жизни обыденной редкой.
Это не сделало мысль его менее меткой.
Книга его «За и против» опять возродила
Дух диалектики, крепла ума его сила.
(По-современному, это ещё не сама диалектика,
Но предваренье её, называется антитетика).
 
 
Тут у арабов ухудшились резко дела.
Пал халифат, и наука под гору пошла.
Светскую мысль задушил под Кораном ислам,
К людям заботливый, словно хозяин к ослам.
А между тем Запад быстро пошёл на подъём;
Славу за это схоластике мы пропоём!
Почву она создала для успехов везде,
Где только действует ум: в повседневном труде,
В естествознании первые созданы школы,
В технике дух поселился живой и весёлый.
И накопилась культура довольно когда,
Вольные стали везде возникать города.
 
 
Церковь на это без боли смотреть не могла,
И инквизиции строгий надзор создала;
Долго огнём и мечом выправляла мозги,
Чтоб оставались на свете одни дураки.
Но вопреки всем кострам процветали коммуны.
Там собирались все те, и поныне кому мы
Властью обязаны нашей над внешней природой,
То есть в основе – всей нашей судьбой и свободой.
Их попечением всюду уменье росло:
Знанье, искусство, высокое ремесло.
В организации общества тоже развились умения,
И наступила эпоха блестящая Возрождения.
 

 
Тут и схоластики сил наступает предел,
Трудно успеть стало ей за течением дел.
Как бы предвидя модерных мыслителей долю,
Дунс прославляет у бога не разум, а волю.
И, завершая схоластики долгую битву,
Оккам даёт нам свою философскую бритву,
Всем завещая гипотез не умножать,
Лишние сущности твёрдой рукой отсекать;
А если бог сам окажется среди них,
Тою же бритвой рассечь и последнюю нить!
 
 
Мистиков много в то время зато развелось,
Так уж при кризисе всяком давно повелось.
Экхарт немецкий, по прозвищу Майстер (знаток),
Видел для мира не в боге едином исток:
В мира и в бога созданьи участвует сам человек!
Есть в этом правда, и Майстер прославлен вовек.
 
 
А Палама, исихаст византийский, Исуса молил,
Слёзы и ночью и днём умилённые лил,
Мантрами мозг изнуряя, как древний индус,
Тело смиряя и жизнь отвергая на вкус:
Мол, оттого будет вечное счастие нам…
Чтобы поверить, коньяк надо пить по утрам!
 
 
Для христиан прежде ценности были античные
Мало сказать, чтобы просто не симпатичные –
Им ненавистными были они; тем не менее,
Весь Ренессанс – этих ценностей возрождение.
В лоне его и купеческий капитал
За ремеслом развиваться со временем стал.
Но, потянув за одну эту грубую нить,
Мы Возрожденье не сможем ещё объяснить.
 
 
Дело, тем паче, не в мифах красивых о Трое:
Сходство глубокое было в хозяйственном строе.
Вспомним, что «Дважды бывали в глуби исторической
Общества с собственностью синтетической…
Было так в лучшие сроки античности в Греции,
И в Возрожденья эпоху, допустим – в Светлейшей Венеции», –
И во Флоренции или в Неаполе, в Генуе –
Всюду коммуны росли тогда непременные!
Были на севере Новгород, Брюгге и Гент,
Ганза[24]24
  Нем. Hanse – торгово-промышленный союз около 100 северо-европейских городов-коммун во главе с Любеком, XIV–XVII вв.


[Закрыть] была, что поныне – источник легенд.
Выше античного было коммуны той братство,
Ибо в ней не было прежнего личного рабства.
 
 
Главная собственность, правда, уже не земля,
Хоть и она тут у многих бывала своя.
Но у кого-то имелось своё ремесло,
А в других – на торговлю деньжонок число:
«Средства для жизни тут каждый имеет свои;
Есть и хозяйство в общественном бытии».
Венецианский не умолкал Арсенал,
Он корабли для республики создавал;
И из селения свайного с пристанью жалкой
Стала Венеция грозной морскою державой,
Меккой торговли, столицей металлов, стекла…
Так и в коммунах других тогда жизнь потекла.
 
 
«Общество то породило культурный расцвет,
Там и научное знанье явилось на свет».
В нём философия первой торила пути,
Лучше Флоренции здесь нам пример не найти.
В ней из Мирандолы вышедший Пико Джованни
Не возмечтал о загробной церковной нирване:
Он на земле человека достоинство славил,
Нашу способность идти против чуждых нам правил
И самому создавать и себя, и судьбу,
Счастье себе добывать через труд и борьбу.
 
 
То гуманизмом назвали в Европе течение.
В той же Флоренции вновь родилась Академия,
И под Неаполем – тоже, в которой Телезио
Опытных знаний природы оттачивал лезвие.
 
 
Стали философы этой поры пантеистами,
Бога с природой мешая; но атеистами
Стать не могли, и совсем не из низкого страха,
А из боязни идейно-душевного краха:
Хоть к атеизму влекла перспектива их дальняя,
Но ведь основа хозяйства была феодальная!
 
 
Были, однако, герои; и Бруно Джордано
Выступил славно, хотя, может быть, ещё рано.
Смело разбил сохранённый Коперником кров
И доказал, что есть много на свете миров.
Он говорил, что напрасно от церкви мы ждём
Пропуска в небо: и так все мы в небе живём!
Пусть на костре его бренное тело сгорело,
Но не сгорит его имя и правое дело.
 
 
Впрочем, иначе повёл себя Галилей.
Может, для физика было оно и мудрей:
Важно философу души людские зажечь,
Физику важно свои результаты сберечь.
Чтобы признали, что вертится всё же Земля,
Лучше Луну изучать, чем геройствовать зря.
 
 
Множеством сильных умов и талантливых рук
Начато было в ту пору восстановленье наук.
Только оно не смогло завершиться сполна:
Снова в Европу лихие пришли времена.
Сами успехи хозяйства, торговли, культуры
Вызвали к жизни господство мануфактуры;
И разорились ремесленники тогда,
Рабство наёмного установилось труда.
 
 
Стал выше общества всякий богатый злодей,
В Англии «овцы как будто бы съели людей»:
Ради их шерсти лендлорды поля огораживали,
Бывших крестьян из домов и с земли выпроваживали.
Католицизму на смену идёт протестант,
Равно свободы для действий и рабства для мысли гарант.
Лютер тогда объявил, что на свете нет разума хуже,
Ибо не богу, а дьяволу, дескать, он служит.
 
 
Но гуманисты сиянье коммуны хранили.
Вот те мыслители, чьим представлениям были
Все мы обязаны именем коммунизма
И его формой нелепого утопизма.
Честно заботясь, но мысля ещё неумело,
Лорд-канцлер Мор и монах-бунтовщик Кампанелла
Спутали равенство в деле хозяйством владения
С равенством в смысле всеобщего обеднения.
Общество в этом устройстве владеет практически всем,
А индивид не владеет в хозяйстве ничем:
Ради квартиры, одежды и ради еды
Должен он холить до смерти чужие сады.
 
 
Это всё тот же Египет, всё та ж Атлантида,
Тот же Китай заскорузлого древнего вида.
По словарю же латинскому – не коммунизм:
Это в буквальном значении социализм!
Спутанность данных понятий – науки позор.
Впрочем, науке и не дан тут полный простор,
А идеологам нравится в мыслях туман:
Каждый в нём свой затевает безумный обман.
 

VI.4. Философия Нового времени

 
«Новое время» – когда создаётся промышленность.
Слово само говорит, как важна тут активная мысленность.
«Мануфактура» машинная – индустриальный завод,
Он инженеров и физиков неудержимо зовёт.
Двинуть науку в хозяйство! – гласила тех лет резолюция.
Так начиналась Научная революция.
 
 
«Знание – сила», – тогда Френсис Бэкон сказал.
Эксперимента разумного принципы он показал:
Путь паука или путь муравья не милы!
Правильный к знанию путь ты займи у пчелы,
Что поначалу нектар и пыльцу соберёт,
Ну а потом из них сладостный делает мёд.
Чувствами действуй и мыслить не забывай,
Славный в науке тогда испечёшь каравай!
 
 
Бэкона блеск и поныне никто не затмил:
Лорд-канцлер Англии, он же, быть может, Шекспир;
Всей философии новой бесспорный отец,
Сильный провидец и тонкий житейский мудрец.
Правда, в конкретном развитии точного знания
Он неудачно судил и не встретил признания.
Был под конец королём заподозрен во взятке,
Брал ли – поныне нельзя утверждать без оглядки.
Но не вина его, что муравей – эмпиризм
Скоро уж выполз на сцену. Ведь правил капитализм,
А у мещан – животы в роли мысленных призм.
 
 
Был Томас Гоббс личный Бэкона секретарь;
Мыслил, однако, как все метафизики встарь:
Дескать, насквозь материальна душа,
И кроме счёта в мышлении нет ни шиша.
Ньютон великий механику развивал,
Общий в тогдашней науке он тон задавал.
Гоббс подмешал его в старый материализм,
И получил ограниченный механицизм.
 
 
В целом гоббизм был по сущности атеизмом,
Но от признания этого Гоббс уходил как-то низом.
Он был сторонник в политике абсолютизма –
Власти единой с бездушием механизма:
Будь государство свирепый Левиафан,
И не щади никого, если вдруг забалует профан!
Мол, от природы все люди находятся в вечной войне,
Так что без власти крутой может сгинуть культура в огне!
 
 
В сути наследовал Гоббсу философ Джон Локк,
Но политический курс разделить тот не мог:
Ведь буржуазная власть окончательно победила,
И либеральная снасть больше ей теперь подходила.
Приняв живое участье в создании этих снастей,
Локк поддержал идеал разделенья властей.
 
 
Вновь не как Гоббс, в бога искренне веровал Локк,
Только и верить по прежним стандартам не мог.
Вы не припишете Локку никак никакой атеизм,
Но у него исподволь пробивается модный деизм:
Это когда бог трактуется как часовщик –
Сделал часы, а они без него чик да чик!
Нету здесь повода к вере особо стервозной,
Локк был сторонник терпимости религиозной.
 
 
Локк же довёл эмпиризм до логической точки,
Не оставляя опорой для мысли ни маленькой кочки.
Стала девизом ему позабытая стоиков фраза,
Что де сознанье без опыта – это лишь tabula rasa,
То есть пустая, инертная к знанью доска;
Разум сверх опыта, де, пустота и тоска.
Так родилось, а потом и усилилось мнение,
Будто все мысли суть в принципе ощущения.
 
 
На континенте, в хозяйства развитии карта
Хуже легла, и родила Европа Декарта.
Он в понимании мира был дуалист,
В сфере познания – плоский рационалист.
Ratio – голый рассудок, как будто бы духом покинутый,
Рациональность Декарта есть лишь эмпиризм опрокинутый.
Он призывал всё сомнению подвергать,
Ну а критерий в сужденьи одном лишь искать,
Не ощущая в себе как бы душу живую:
«Если я мыслю, то значит и существую».
Нечто подобное раньше сказал Августин,
Только мы гению и повторенье простим.
 
 
Доля людей по Декарту лишь тем и завидная,
Что железа есть в мозгу у нас шишковидная.
Тут прикрепляется к телу божественный дух,
В силу чего мы и мыслим, и ходим на двух.
А все животные, якобы, лишь автоматы,
Ни ощущений у них не найдёшь, ни ума ты.
 
 
Знаний основы нам тоже от бога даны,
Опыт нас учит лишь как одевают штаны.
Опыт, конечно, должны мы учесть и принять,
Только важнее по правилам рассуждать.
И неплохие Декарт положил в закрома
Правила для руководства ума,
Для отысканья в науках надёжного истины,
И благодарны за это мыслителю исто мы.
 
 
Кроме того, был Декарт математик великий,
В физиологии автор глубоких открытий.
Много развитию физики он же помог,
Многое сделать в науке ещё бы он мог,
Только напрасно зимой с королевой связался,
И оттого, простудившись, до срока скончался.
 
 
После Декарта осталась в ученьи заноза,
Кою извлечь Бенедикт попытался Спиноза.
Если природа и дух – разных сущностей две,
То непонятно, откуда у нас в голове
Мысли берутся от опыта в полной свободе,
Но в соответствии с происходящим в природе?
Вот Бенедикт и решил, что одна лишь субстанция –
Бог и материя; так что в мышлении танцы я
Вроде бы с богом танцую и с вещью любой,
Мир познавая и наслаждаясь собой.
 
 
Даже двойной тут выходит полезный эффект:
Дарит свободу душе познавательный мысли аффект!
Ни суетиться не надо, ни унывать,
И не смеяться, не плакать, а понимать.
Он выражал эти мысли не в песне лирической,
Он их доказывал в «Этике геометрической».
Но не считалась с аффектами духа житейская проза,
И вот Спиноза скончался от туберкулёза.
 
 
Если Декарт дуалист, то Спиноза скорей пантеист.
А вот последний в той линии был уже плюралист:
Универсальный, блистательный, хоть и не гордый,
Гений Германии – Лейбниц, по имени Готфрид.
Так на науку и творчество был он завинчен,
Что рядом с ним можно ставить ну разве да Винчи.
Лет уже в двадцать профессором мог бы он стать,
Но при дворах своё счастье решил поискать.
 
 
Именно он и придумал такие монады,
Коим про вещи другие и знать-то не надо.
Их, дескать, бог из себя самого эманирует,
Связь и порядок за них во Вселенной планирует.
В предустановленной благостью бога гармонии
Мир наш звучит слаще самой прекрасной симфонии.
Хоть в нём, казалось бы, много наломано дров,
Всё же он лучший из всех вероятных миров,
И происходит в нём всё и всегда только к лучшему.
«Неприменимо к войне иль к несчастному случаю!» –
Злился Вольтер. – Но зато Лейбниц тем объясняет,
Как познаём мы умом, чего чувство не знает.
 
 
Лично же Лейбниц, быть может, как раз от того,
Не осуждал в своей жизни совсем никого.
Но при дворе про него под конец позабыли,
Даже умершего долго не хоронили.
Был он, по мнению их, в отношениях туп,
А в одеяниях – иль старомоден, иль скуп.
 
 
Так или нет, а во многих науках свой след
Лейбниц оставил. И мощный авторитет,
И проницательность взгляда поистине редкая,
Строгость мышления, характеристика меткая
Не изменяли при жизни ему до конца.
Да и по смерти не потерял он лица.
 
 
В логике первый он далее греков шагнул,
И нет учёного, чтобы не помянул
Лейбницев принцип достаточного основания.
Он для России планировал образование.
С Ньютоном раньше делил он приоритеты,
А как наткнулись на квантовые предметы,
Лейбница начали часто опять поминать,
Ибо один он умел и тогда понимать,
Суть прозревая своей головой гениальной,
Что все причины не сводятся к связи локальной.
 
 
Были обужены взгляды его, пусть невольно,
В телеологии благостной у Христиана Вольфа.
Вроде бы, всё предусмотрено богом для нас,
Чтобы мы бога могли прославлять каждый час:
Мыши нужны для питания кошек,
а кошки – для истребленья мышей…
 
 
В общем, система хорошая, только для малышей.
Всё-таки стала она самой главной в Германии.
Вольф преуспел и в тогдашнем естествознании,
В преподавании, и ещё в самых разных вопросах.
Видный его ученик – Михаил Ломоносов.
 
 
Гением был как от бога француз Блез Паскаль.
В юности сделал уж много, но дальше его не пускал
Страх перед миром, что в душу с болезнью проник.
Он говорил: человек – это мыслящий только-тростник,
Странно из бездны возник и покончит он бездной;
Что же геройствовать в жизни такой бесполезной?
Лучше молиться да соблюдать целибат!
Начал учёный, а кончил – монах и аббат.