Текст книги "Озеро. Филологический роман"

ДЕНЬГИ, ЗАБЫТЫЕ НА КАМИНЕ

Мы почти целый час молча сидели и перебирали бумаги.

Вета выпрямилась и потянулась, раскинув руки.

– Ну, что, Владимир Николаевич, может быть, кофейку попьём?

– Как в старом анекдоте, – откликнулся я. – «Пришёл молодой граф к молодой графине и говорит: „А что, Анастаси, может быть, чайку попьём?“ А она ему и говорит: „А что не попить – можно и попить!“ И пошли они в опочивальню».

– А у вас игривое настроение…

– А разве это плохо?

– Дыы… нет! – и пошла ставить чайник.

Пили кофе, посматривая друг на друга, и невольно улыбались.

– А вы могли бы быть моим отцом, – сказала Вета.

– Я уж не знаю, радоваться мне этому или горевать?

– Да нет! Я – в смысле, что вы из одного времени с моим отцом и могли бы встречаться в местной пивнушке. Мой фатер был красавец! Посмотрите на меня… – она повернулась в профиль. – Блеск… и нищета куртизанок! Разве можно жить в наше время с такой красотой… Отец исчез куда-то, лет двадцать назад: пропал, как с белых яблонь дым. И мать вышла замуж за страшного еврея: не в том смысле, что он был страшен внешне, а в том смысле, что он был страшным евреем. Он никогда и нигде не работал. Говорил: «Где вы видели работающего еврея?» И, тем не менее, у него всегда были деньги. Он регулярно обходил знакомых евреев и занимал у них деньги. Евреи говорили: «Фима, верни деньги!» И тогда начиналось итальянское кино. Неореализм! Фима хватался за голову цепкими руками и трагически заявлял: «Я приготовил ваши деньги – всю сумму – и хотел их отдать, но по рассеянности забыл их на камине». У нас никогда и камина-то не было: печка-голландка, одна на две комнаты… Но одевал он меня всегда с иголочки, а на столе не переводился балык и чёрная икра. А маму он любил до истерики… Я была самая счастливая девочка в нашем переулке! Они уехали в Канаду: он открыл там придорожную притонную забегаловку и набрал в обслугу молодых хохлушек.

– А мама?

– Мама звонила неделю назад – купается в бассейне с молодыми неграми и хохочет…

ХЛОПНУЛА КАЛИТКА

Иван Егорович вышел из больницы и ждал очереди на операцию. Я взял отпуск и теперь могу на целый месяц забыть про свою охрану на Авторемонтном заводе. Вета уволилась из театра, где она работала художником.

Подтаяло. День был пасмурный. В посёлке с покатых крыш с шумом сползали громадины снега. Я сбрасывал снег с крыши сарая, а Иван Егорович сидел на крыльце на старинном чёрном стуле и покуривал трубочку. От дыма пахло молодой вишней…

Колокольчик звякнул, хлопнула калитка и появилась Вета: в одной руке сумки, а в другой веточки вербы.

– Слезайте с крыш, господа снегосбрасыватели, и идите скорее сюда!

Прошёл только один месяц с момента знакомства с Иваном Егоровичем и с Ветой, а как изменился мой мир и как изменился я сам! Теперь мне было что терять! От одной этой мысли становилось тревожно и радостно. Находясь рядом с этим пожилым человеком, рядом с этой молодой женщиной, я чувствовал себя в середине сообщества: в моей жизни появилось что-то настоящее, дорогое мне и даже таинственное.

Вета протянула веточки Ивану Егоровичу:

– Маленькие зайчики спрятались на ветке!

– Вот, так вот и рождаются стихи и сказки, – улыбнулся Иван Егорович. Было вербное воскресенье.

ДЕТАЛЬ

– Некоторые критики того времени, – сказал Иван Егорович, – заявляли, что Бунин был эпигоном. Эпигоном Тургенева и Толстого. У Андре Моруа есть замечательное место в книге «Портреты» о мастерстве Тургенева. – Он взял книгу. Полистал.

– Вот, нашёл! «Но, если Тургенев реалист в изображении деталей, он великий художник в умении эти детали отобрать. Поль Бурже слышал однажды у Тэна, как Тургенев резюмировал свою теорию искусства описания. Описательный талант заключается, по его мнению, в умении отобрать значимую деталь. Он считал необходимым, чтобы описание всегда было косвенным и больше ПОДСКАЗЫВАЛО, чем ПОКАЗЫВАЛО. Таковы были его собственные формулировки, и он с восторгом цитировал одно место у Толстого, где писатель даёт ощутить тишину прекрасной ночи на берегу реки благодаря только одной детали: «Взлетает летучая мышь, и слышно шуршание соприкасающихся кончиков её крыльев…» Тургеневские описания неизменно полны такого рода деталей. Вот, прежде всего, «Степной король Лир», описание сентябрьского леса: «Тишь стояла такая, что можно было за сто шагов слышать, как белка перепрыгивает по сухой листве, как оторвавшийся сучок сперва слабо цеплялся за другие ветки и падал, наконец, в мягкую траву – падал навсегда: он уже не шелохнётся, пока не истлеет…»

– А вот у Чехова люди тоже совсем живые, – встрепенулась Вета. – «Маленький стриженый человечек с помятым лицом, который, когда разговаривал, то от смущения расстёгивал все пуговицы своего пиджака, и опять их застёгивал, и потом начинал правой рукой щипать свой левый ус…» А ведь Антон Павлович Чехов в рассказе «Попрыгунья» в образе доктора Коростелёва изобразил внешность русского художника Алексея Степановича Степанова. Как точно показал он характер героя, его деликатность, скромность, мягкость и доброту.

– Вета у нас художник, Владимир Николаевич, – ей и карты в руки! Теперь нам понятно: сюжет рассказа можно придумать, но пейзаж и люди там совершенно живые. Вот в этом сила нашей классики…

Но Бунин превзошёл своих предшественников: он создал именно свою «бунинскую» прозу. Я уж не говорю о таких шедеврах, как «Ночь» или «Мистраль»…

ДЕВУШКА И ФИЛИН

Вета долго рассматривала фотографию: Галина Кузнецова в первый раз на вилле в Грассе; сидят на лавочке: она и Иван Алексеевич Бунин.

– Ты только посмотри на эту фотографию: это же девочка! Ей 26 лет. Самый расцвет! Он погубил её молодость: ему 56 лет! Он отнял у неё жизнь, и десять лет она была в неволе. Вот они сидят на скамейке: он и она! Взгляни на его лицо – это же филин! Какая-то неясыть!

– Вета, успокойся…

– Никакая я вам не Вета! Боже, какая жестокость! Ради чего? А чтобы написать в её присутствии «Жизнь Арсеньева»… Шедевр! Да в этом шедевре больше её, чем его: её облик, её глаза, движения тела, запах волос, лёгкое заикание… Цветы в руке! Ты понимаешь – она рабыня! Рабыня шедевра! – она била кулачком по столу. – Лучшие годы она отдала не жизни, а книге! Вы это понимаете?

– Вета, не кричи на меня. Я ведь не Иван Алексеевич…

– Какая жестокость! Всю жизнь он ловил её и поймал!

В её глазах задержались слёзы. Я подошёл и обнял её за плечи.

Она уткнулась лицом в мою грудь и заплакала. Всхлипывала и вздрагивала. Я стал целовать её лицо, покрытое слезами. Когда я рассказал Ивану Егоровичу об этой сцене, то он сказал:

– Она плакала о себе…

ИНТОНАЦИЯ
(фрагмент из лекции И. Е. Тихомирова)

…По интонации можно определить характер человека. И даже его суть, нутро. Внешность обманчива и всегда живописна: она хороша для художников. Пьяницы и оборванцы на картинах Ван Остаде вызывают восхищение.

Бунин – великий писатель.

Но сказочно-дурашливой интонации он лишён, по крайней мере, в своей прозе. Если Чехов завораживает своих читателей в ранних рассказах и как бы «опускается» ближе к народу, то Бунин с самого начала серьёзен и величав. У него заложена программа: быть великим! Его переводы Лонгфелло и Байрона указывают на то, что он честолюбив: вы посмотрите, имя молодого Бунина рядом с именем Байрона! Бунин гордится своей фамилией, вспоминая Анну Бунину и Жуковского, но собственно самой фамилией гордиться странно: она происходит от старого слова «буня», то есть буян и неуравновешенный человек. Вдобавок, имя и фамилия сыграли над ним злую шутку: редко где вы увидите на обложке книги «И. Бунин» – почти всегда «Ив. Бунин» или «Иван Бунин». Попробуйте вслух прочитать «И. Бунин», и получится нецензурщина. В какой-то мере это отложилось и на его характере.