Текст книги "Северный ветер. Вангол-2"
Автор книги: Владимир Прасолов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Петр Петрович, выкатившись на коляске в прихожую, подтвердил:
– То уже муж достойный!
Наконец радостная суета закончилась, и все были приглашены к столу, накрытому женщинами быстро, как по мановению волшебной палочки. Когда под дружные аплодисменты мужчин на стол была выставлена бутылка водки довоенного розлива, слово по старшинству было предоставлено хозяину дома, Арефьеву-старшему.
Он сильно поседел за время войны. Прикованный к инвалидному креслу, он понимал, что не может уйти на фронт и бить врага, защищая Родину, но в душе сильно страдал от этого. Сказывалось и его волнение при каждой бомбежке, когда его жена оставалась с ним рядом. Он боялся за нее. Сегодня он был как-то по-особенному бодр и весел. Когда накрывали на стол, он помогал расставлять тарелки, раскладывать вилки. Внуки то и дело мешали ему, отвлекая своими бесконечными вопросами, но он успевал и объяснить им, откуда из крана берется вода и почему она бывает рыжая, и сделать замечание «нерасторопным» женщинам, и… в общем, он даже шутя шлепнул свою жену пониже талии… Оживление, хохот наполняли гостиную, пока он не взял рюмку водки и не поднял ее.
– Дорогие мои, давно в нашем доме не собиралось так много родных и близких людей. За окном война и беда людская, смерть и разруха, тысячи любящих друг друга людей в разлуке, а нам посчастливилось сегодня быть вместе. Я хочу поднять этот тост за человека, который сделал эту встречу возможной. За вас, Вангол.
Спиртное улучшило аппетит мужчин, они быстро расправились с вареной картошкой и квашеной капустой, больше «деликатесов» на столе не было, и вскоре они уже сидели и обсуждали последние сообщения Совинформбюро, положение на фронтах. Обсуждали горячо, со знанием дела, расшифровывая то, что оставалось между строк в скупых сводках. Арефьев-старший внимательно слушал, не перебивая фронтовиков. Когда подали чай с блинчиками, основные «стратегические вопросы» были уже «разрешены», осталось только наголову разгромить немецких оккупантов, разрубив советским мечом их фашистскую свастику…
Вот тут и он вступил в разговор:
– А знаете ли вы, друзья мои, что свастика, которую еще в двадцать первом году сделал государственным атрибутом фашизма Адольф Гитлер, как таковая, вовсе не являлась эмблемой фашизма. И никогда не была ею. Ведический знак в виде свастики – фаш, что означает всепоглощающее пламя обновления, – славянский, какого-то исключительного отношения к арийской расе не имеет. Это гораздо более наш символ, чем их. Сейчас я вам кое-что покажу.
Он отъехал на коляске к книжному шкафу и вытащил альбом.
– У меня с детских лет пристрастие к собирательству. Нет-нет, не подумайте плохого, мне интересно коллекционирование бумажных денежных купюр. Вот взгляните, видите свастику, наши российские пять тысяч рублей и десять тысяч рублей, с восемнадцатого по двадцать третий год эти купюры имели свободное хождение по Совдепии, как тогда мы называли Советскую Россию. И ничего общего с германским фашизмом они не имеют. Свастика на фоне российского двуглавого орла, вот так, друзья мои. Более того, вот смотрите, случайно нашел старую шинель, осталась от бывших подселенцев, на ней нарукавный знак нашего красноармейца – та же свастика. Степан, вы же воевали в Гражданскую, не помните?
Степан, ошеломленный этими фактами, отрицательно покрутил головой.
– Это в юриспруденции считается вещественными доказательствами, друзья. Так что Гитлер просто вор. Он узурпировал право на древневедический символ. Это было простым и наглым самоуправством. Плохо то, что своими преступными действиями он осквернил и опорочил его! Так сейчас, видя свастику, думают миллионы людей. Но это неправильно. Так оно есть только на уровне узкоматериалистического восприятия мира, где человек в оборванной одежде однозначно признается нищим, где вкус, цвет и форма определяют содержание и соответствующее к себе отношение. Где под красивой упаковкой может находиться яд, но этому никто не верит. Где утрачено значение знания традиций и истории своего народа.
На уровне духовном этот знак был и остается чистым и священным Коловратом – символом вечного круговорота Вселенной. И не только. Я много читал об этом, знаете ли, очень интересно. Оказывается, свастичных символов в древности у славян было много, и каждый имел свое собственное название и образ, предназначение и силу оберега. Так вот, я тут попросил Марию, она у нас чудная рукодельница, и она вышила вам обереги.
Он оглянулся и, заметив, что Мария рядом, попросил:
– Мария, принеси обереги, пожалуйста.
Когда Мария вернулась в комнату и положила перед ними на стол обереги, наступила тишина.
– Это Колядник, символ древнего славянского бога Коляды, который совершает перемены к лучшему на земле и дает мужам силы в битвах с врагами. Эти обереги прошу принять тебя, Вангол, и тебя, сын. – Он взял в руки обереги и надел по очереди на шею склонившихся перед ним Вангола и Владимира Арефьева.
– А это Ладанец – символ любви, счастья и гармонии в семье, это для вас, капитан.
И Макушев склонил голову перед оберегом, вышитым его любимой женой.
– А это вам.
Мария подала Арефьеву-старшему оберег.
– Одолень-трава – оберег от всех хворей и болезней. Мы все желаем вам хорошего здоровья.
– Благодарю, Мария, спасибо. Я про себя не говорил…
Петр Петрович принял оберег со слезами на глазах. Жена обняла его, прижав к своей груди седую голову мужа. Вангол, Степан, Владимир, как будто притянутые какой-то необъяснимой силой, тоже подошли и обняли и старика с женой, и прижавшуюся к своей матери Марию. Так, обнявшись, они стояли несколько минут, купаясь в благостной и трогательной энергии единения и любви.
– Уцелейте, сынки, уцелейте, – беззвучно шептали губы старика.
За чаем сидели долго, а когда женщины и Арефьев-старший отправились отдыхать, за столом остались Степан, Владимир и Вангол.
Они ждали этого разговора наедине. Для Макушева и Арефьева их вызов в Москву до сих пор оставался не совсем понятным. Допросили по поводу уничтожения банды Остапа и отправили отдохнуть домой? Непонятно. И при чем здесь разведуправление Генштаба? Теперь, когда появился Вангол, стало ясно, благодаря кому они вместе, но почему и зачем? Эти вопросы стояли в их глазах целый вечер.
Вангол все еще держал оберег в руке. Искусно вышитый мелким крестиком красной шелковой нитью на белом батисте, замысловатый узор чем-то напомнил Ванголу занавески на окнах в его родном доме. Там тоже была такая же вышивка. Вангол не мог с уверенностью сказать, что точно такая, но очень похожая. Оберег был сделан в виде миниатюрной подушечки, размером с пятикопеечную монету. Вангол убрал оберег в нагрудный карман и посмотрел на крайне нетерпеливые лица своих друзей.
– Буду краток, под руководством полковника Краскова, которого вы знаете, создан спецотдел внешней военной разведки. Мне предложено сформировать и подготовить к работе в любых условиях сложности разведывательно-диверсионную группу. Пока я не могу рассказать вам ничего о том, с какой именно целью создается это подразделение, но общая цель едина и ясна – победа над врагом. Я решил предложить вам эту в высшей степени опасную работу, потому что знаю вас и уверен в вас. Я пойму, если вы откажетесь, это никак не отразится на наших взаимоотношениях, на нашей дружбе. Ваше решение должно быть добровольным и обдуманным, потому что обратного пути у вас не будет. Это все. Утром мы едем в управление к полковнику. Вместе или нет, вам решать. Время до утра еще есть, прошу очень хорошо подумать.
Вангол смотрел на лица друзей. Они оба, ни секунды не сомневаясь в правильности своего решения, уже приняли предложение Вангола. Оба были счастливы и рады такому повороту в их судьбах, только внешне не проявили этих чувств. Даже Владимир, глаза которого просто сияли, сдержанно молчал. Макушев молча протянул Ванголу свою руку:
– Я согласен, Вангол. Пойду высплюсь спокойно, а завтра с тобой к полковнику твоему.
Вангол пожал огромную ладонь Степана:
– Я рад.
– Я тоже принял решение, – не выдержал Владимир.
Он положил свою руку на их руки:
– Я с вами.
– Ну вот и хорошо, теперь отбой, друзья. Завтра для нас начинается другая жизнь. Работы предстоит много, скучать не придется. С родными попрощайтесь надолго, из Москвы мы скоро уедем, это решение уже принято. Да, наша группа названа спецподразделение «Северный ветер».
– Почему такое название, Вангол? – спросил Владимир.
– Потому что северный ветер всегда свеж и чист, потому что он холоден и требует от человека постоянного движения, развития, совершенствования, в отличие от южного, теплого и расслабляющего.
– Ничего себе обоснование, прямо философия целая, и мне она нравится, – улыбнулся Владимир.
Макушев тоже улыбнулся. Они посмотрели друг на друга и тихо рассмеялись. В комнатах спали их родные люди, самое дорогое, что есть у человека. То, ради чего он живет и, если надо, умирает… Они разошлись по комнатам и легли спать.
Группа под кодовым названием «Северный ветер» была специальной и особой. Только два человека в стране знали об истинных целях и задачах этих людей. Все остальные должностные властные лица или воинские начальники только выполняли приказы и распоряжения свыше и иногда удивленно вскидывали брови, когда малейшая задержка решения какого-либо вопроса относительно их запросов вызывала мгновенную и мощную реакцию с самых верхов. Это вызывало только одно желание у начальства всех рангов и мастей – поскорее избавиться от такой обузы. Поэтому все вопросы решались максимально оперативно. Это была заслуга полковника Краскова, сумевшего в условиях абсолютной секретности обеспечить группу всем необходимым в кратчайшие сроки.
Времени было очень мало, уголовное дело, возбужденное в отношении Вангола, по указанию свыше было приостановлено в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, но, к удивлению Краскова, не прекращено. Он хотел задать по этому поводу вопрос «самому», но, поразмыслив, не стал этого делать. В принципе решение было принято верно, пройдет время, все встанет на свои места, главное, Вангол на свободе и в его группе. По его запросу в Москву были этапированы арестованные в Иркутске Пучинский и Мыскова. И это было сделано очень своевременно, поскольку для Пучинского тюремная камера в любой день могла стать местом гибели, уж очень не понравился его большой нос одному из зэков. Может, по заданию оперчасти, а может, по своей дури доскрёбывался он каждый день до профессора, проходу ему не давал.
Пучинский был просто раздавлен произошедшими событиями. Он терзал себя за то, что по собственной глупости попал в НКВД, но это не самое страшное, он знал, что арестована и Нина и что в розыске все, о ком он рассказал на допросе. Он чувствовал себя предателем, это убивало его и лишало сил к сопротивлению. А там, где он находился, главное было иметь силы выжить, иметь силы постоять за себя. Иначе просто смерть, может, не физическая, но смерть личности точно. Для таких людей, как Пучинский, это практически равнозначно. Потеряв лицо, такие люди уже не держатся за жизнь, просто катятся вниз по наклонной, даже не пытаясь сопротивляться. Семен Моисеевич был на грани, еще немного и… Но дверь камеры открылась, и то единственное, что могло его спасти, произошло.
– Пучинский, на выход, с вещами!
– У-у-у-у, сука жидовская, я тя все одно достану… – прозвучало в спину Пучинскому на выходе из камеры.
«И чего я ему плохого сделал?» – задавал он себе этот глупый вопрос, уже, наверное, тысячный раз, не понимая простой тюремной истины. Он боялся, а это всегда видно. А бояться нельзя, если хочешь выжить.
Вот такое, шиворот-навыворот, правило. И верить никому нельзя, а он простодушно верил всем. Одного этого было вполне достаточно, чтобы стать объектом посягательств.
Уже в эшелоне Семен Моисеевич узнал: Мыскова тоже едет в Москву, в одном с ним вагонзаке, но за всю дорогу ее так и не увидел. Ему тогда было невдомек: Нина сильно заболела, еще в тюрьме, и где-то под Сталинградом ее сняли с поезда, с высокой температурой и в беспамятстве. Только через две недели, пролежавшую в какой-то лагерной больничке, под конвоем ее доставили в Москву. В кабинете, в который Нину привели, она попала в объятия Пучинского. Она была настолько слаба, что просто потеряла сознание от неожиданной встречи… По инициативе Вангола Пучинский и Мыскова были включены в аналитическую группу по работе с архивами спецподразделений ВЧК и ОГПУ, занимавшихся изучением аномальных явлений. Естественно, после разговора с Ванголом и полковником Красковым они дали согласие на режим полной секретности, в котором будут с этого времени жить и работать. Для всех родных и близких они арестованы и сгинули безвестно, как сотни тысяч других…
Родители Владимира Осокина тоже получили нерадостную весточку – без вести пропал. В артиллерийском училище, куда он благополучно прибыл, его вдруг вызвали в особый отдел, и на следующий день он уже ехал в Москву. Там его встретил Вангол, и он получил новое предписание – разведшкола. Разведывательно-диверсионное отделение. Ускоренные трехмесячные курсы.
– Оценки должны быть только отличные, Владимир. Справишься – заберу в свое подразделение, не справишься – поедешь по разнарядке на фронт, – сказал ему Вангол, вручая документы.
– Я смогу, очень хочу служить с вами.
– Как ноги-то?
– Да в порядке, только холодных полов не терпят…
– Со временем пройдет. Успехов тебе. Грызи науку, курсант Владимир Осокин…
– Да, чуть не забыт, уж слишком все неожиданно, еще в эшелоне из Иркутска один ваш знакомый передал мне, что якобы вы в розыске, я, дурень, если честно, даже поверил…
– Все правильно.
– Что – правильно?
– Я в розыске, – улыбнулся Вангол.
– Это как? – опешил Владимир.
– А вот так. И о встрече со мной никто не должен знать, понимаешь? Домой пока не пиши, ты для них сейчас пропавший без вести.
– Ого, это для чего, Вангол?
– Это для того, чтобы ждали, но писем от тебя не будет, понял?
– Так волноваться же будут…
– А так, думаешь, не волнуются? Пропал – это не погиб, так что дуй учиться и держи язык за зубами, разведчик… Вопросы еще есть?
– Никак нет, – улыбнулся Владимир.
Вангол, пользуясь неограниченными полномочиями, которыми обладал полковник Красков, собирал вокруг себя тех, кто был с ним в тайге, тех, на кого он мог положиться. Важно, что так или иначе, вольно или невольно, но они были уже крепко связаны между собой событиями их жизней, и это было, и это уже нельзя было изменить или забыть. Никто из них и не желал иного. Все радовались встрече, все радовались возможности работы вместе с Ванголом, несмотря на то что это резко меняло их жизни и судьбы. Война, сама по себе, уже перекроила по-своему судьбы миллионов людей, независимо от их воли и желания. Страх и ужас войны легче переносится, когда рядом свои, проверенные люди. В этом, наверное, и было то, что в очень короткое время сплачивало людей. Тот, незнакомый тебе еще вчера мужик, в рваной шинелке, стоптанных кирзачах, который, почуяв каким-то неведомым чувством опасность, удержал тебя в последний миг, готового уже шагнуть в смерть, становился тебе роднее родного, именно с ним ты готов идти в бой, в штыковую, хоть к черту на рога…
С Ванголом все готовы были на любые испытания. В него верили, ему доверяли. Поэтому, в отличие от многих других подразделений спецслужб, группа «Северный ветер» представляла собой сплоченный коллектив, объединенный не только общей целью, но и дружбой.
А цель для всех созданных под общим руководством Краскова подразделений была поставлена серьезная: проверить реальность получения немцами технологической информации иного уровня и, если этот факт имеет место быть, любой ценой предотвратить реализацию военных проектов и технологий на основе этой информации. Руководители отделов и ответственные сотрудники подбирались лично Иваном Ивановичем, как правило из числа его бывших учеников. Некоторых он смог вытащить даже из лагерей. Вышли из лагерей и попали в так называемые «шарашки» десятки ученых и сотни специалистов разных отраслей науки – физики, химии, математики. Крупные ученые создавали научные коллективы, вытаскивая нужных специалистов отовсюду. Никто из них, а большинство их считали себя атеистами-материалистами, и представить себе не мог, что явилось первопричиной их внезапного освобождения, пусть даже совсем не на свободу. Сама возможность научной деятельности в более или менее нормальных бытовых условиях – это не бараки с обледенелой парашей, уголовниками и убивающий здоровье лесоповал за Уральским хребтом.
Да эту причину и не нужно было знать, была другая – война, требовавшая новейших разработок по всем направлениям оборонной промышленности. Только единицы, избранные и проверенные ученые, получили доступ к совершенно секретной информации, источник которой был им абсолютно неведом. Реакция этих немногих была одна и та же. Изумление и страх. Изумление простоте и эффективности научно-технических решений и страх перед теми колоссальными резервами энергии, которые вдруг становятся подвластны человеку. Изумления и восхищения никто не скрывал. Страх прятали за этими чувствами, не показывая его, подальше, в глубины своей души, успокаивая себя тем, что ничего плохого не произойдет, так как разум превыше всего. Наивно полагая, что они, добившись результата, смогут управлять своим детищем, смогут направить его на благо человечества и никоим образом не допустят катастрофы… Да, разум превыше всего, но много ли людей на земле разумны? Об этом Вангол долго разговаривал с Пучинским, они поселились в одном блоке разведшколы, и времени, при всей занятости, на общение хватало.
Вангол считал, что разумных людей крайне мало; по его мнению, разумный человек – это человек, живущий по совести и чести, не способный к обману и предательству, всегда готовый прийти на помощь другому человеку, бескорыстный и щедрый. А мало их потому, что им больше всего достается, нет в них хитрости и изворотливости, и гибнут они в бою в первую очередь, потому что не прячутся за чужие спины.
Пучинский не был столь категоричен, но признавал, что разумных людей действительно значительно меньше. Их от людей умных отличает лишь одно – наличие в их жизни истинных духовных ценностей.
– Этим определяется все. Мысли и поступки людей, обладающих способностью к различению добра от зла, изначально отличаются от мыслей и поступков людей, живущих в невежестве. Не может голодное животное поделиться пищей с другим животным, не способно. Оно будет драться за пищу, убивая другое или погибая. Так же и человек, не имеющий духовной основы, обладающий умом, но не разумом, будет драться за материальные ценности, убивая и умирая. И только тогда, когда в нашем мире человек станет разумным в большинстве своем, человечество наконец обретет мир. Но оглянитесь, Вангол, в каком окружении мы живем?! О каком разуме можно говорить сейчас, когда миллионы одних умных людей убивают миллионы других, тоже умных? И все они напрягают свои умы для того, чтобы как можно больше убить других! Мы с вами, кстати, насколько я понимаю, тоже занимаемся этим.
– Нет, не этим, мы как раз хотим остановить этот ужас.
– Да, вы правы, Вангол, на нас напали, мы защищаем свою Родину, но, простите, на нас ведь почему-то напали. Может быть, нас боялись. Тогда почему нас боялись? Мы же хотели только добра всем – например, построить социализм во всем мире. Может быть, поэтому?
– Может быть, и поэтому, только не мы начали эту войну, Семен Моисеевич, но нам ее заканчивать.
– Наверное, вы правы, но не все так просто в этом мире, не все…
Встречались перед сном, беседовали, сидя на табуретах в небольшой, приспособленной под кухню комнатке. Часто эти беседы заканчивались глубоко за полночь. Вот и сегодня Пучинский ходил и размышлял вслух о бренности бытия и бесконечно огромных и непостижимых источниках разума на этой земле.
– Представить невозможно – восемьдесят тысяч листов текста, воспользоваться которым человечество не способно. Нет такого языка на земле?! Нельзя расшифровать и понять, что хотели нам передать в этих текстах те, кто потратил колоссальное количество времени на их изготовление. Ведь не просто же так это было сделано. Не могли же эти… кто-то больше ста лет, а это минимум, просто наносить некие знаки в бессмысленном порядке, нет. Значит, именно мы не способны их понять.
– А может, пока не имеем права понять, может быть, рано еще нам знать то, что ими записано. Если это так, то все попытки расшифровать тексты бесполезны.
– Можно предположить, что их разум, их мышление на несколько ином уровне, скорее всего более высоком, поэтому тексты для нас непостижимы в настоящее время. В этом случае также все усилия бесполезны, но шанс есть, вдруг это время вот-вот наступит, кто знает.
– Неужели, обладая высшим, как вы считаете разумом, они не могли придумать ничего более надежного для записи, чем свитки папируса? Мы же пишем на бумаге…
– Вы думаете, бумага сможет сохраниться за несколько тысяч лет? Вряд ли, а папирус смог, так что это не аргумент. Вернее, это аргумент в их пользу, а не в нашу. Мы же не можем проверить бумагу на прочность и надежность на такой срок, а они, выходит, папирус смогли. Они уверены были, что за такое время их записи не разложатся и не сгниют вместе с материалом, на который нанесены! А это, уверяю вас, молодой человек, не так-то просто. Например, определить временной предел прочности какого-либо искусственно созданного материала практически невозможно, просто потому, что научный эксперимент длиной в тысячу лет невозможен, а все остальное – не более чем различного рода предположения, основанные на других не менее сомнительных предположениях. Да-да, все наши железобетонные монстры неизвестно как себя поведут уже через несколько десятилетий, это не египетские пирамиды, сотворенные из природного материала, а потому вечные.
– Вот, значит, древние египтяне соображали, из чего строить навечно… – улыбнулся Вангол.
– Только неучи и дилетанты полагают, что пирамиды, расположенные на территории нынешнего Египта, – творение рук человеческих. Смешно, на момент их строительства, как утверждают маститые египтологи, у египтян не было изобретено даже колесо, не было известно железо. И вдруг сложнейшие инженерные сооружения, строительство которых даже сейчас представляет невероятную сложность, а некоторые проблемы неразрешимы вообще! Например, абсолютная точность обработки сочленений блоков при их массе и объемах, сверление сверхпрочных гранитов, отделение и шлифование огромных пластин гранита толщиной двадцать сантиметров и многое другое, не говоря уже о фантастически сложных расчетах всего сооружения и его фундамента.
– Ну и кто тогда?
– Явно представители внеземной цивилизации, прилетевшие на нашу планету с какой-то миссией или оказавшиеся здесь не по своей воле. Никто не может определить целевое назначение этих сооружений, приспособленных впоследствии невежественными народами под гробницы своих царей – фараонов. Есть предположения, что сами фараоны и есть остатки рода тех пришельцев. Только деградировали они вместе со своим народом. Специально подготовленные жрецы методично доводили население до почти животного состояния. Согласно сохранившимся изображениям, фараоны и на людей-то мало походили. Наверное, потому и взгляд на фараона, только взгляд, вдумайтесь, просто взгляд, замеченный стражей, карался мучительной смертью. Ни в какой другой стране, ни раньше, ни позже в истории человечества, такого жестокого запрета не было. Не зря мудрый Моисей увел евреев из Египта – страны абсолютного рабства, сорок лет водил он свой народ по пустыне, очищая его от этого тяжкого наследия.
Семен Моисеевич поднял при этом палец вверх и гордо прошествовал поперек трехметровой комнатки, как будто он был по меньшей мере сыном того прославленного человека.
– И все-таки давайте вернемся к нашему разговору о рукописях, найденных и нерасшифрованных. Может народ, исчезнув с лица земли, унести с собой свою историю, свой опыт и знания? Да, может, если не оставит после себя свидетельств своего существования в виде результатов труда или письменной информации, способной храниться тысячелетия. И самое важное – она должна быть доступной. Если те, кто оставил нам эти рукописи, хотели этого, они должны были оставить нам ключ к своему языку, они просто обязаны были позаботиться об этом. Иначе все их старания бессмысленны.
– Значит, где-то сокрыт этот ключ и его нужно найти.
– Совершенно верно, только где? Вы, Вангол, обладаете уникальными способностями, попробуйте использовать их.
– Я рад помочь, Семен Моисеевич, но даже предположить не могу, как это попробовать сделать.
– Я тоже не знаю, как у вас это может получиться, но внутренний голос говорит мне: «Семен, Вангол это сможет!»
– Да, Семен Моисеевич, умеете вы уговаривать, умеете. Что ж, попробуем завтра же. Я зайду к вам утром, сразу после начальства, утром, а сейчас отбой, отбой…
– Есть, товарищ капитан! – улыбнувшись, остановился и вытянулся по стойке смирно Пучинский.
Ванголу два дня назад по приказу Берии было присвоено знание капитана, причем произошло это даже без ведома Краскова, просто пришел приказ на присвоение внеочередного звания, и все. Не забыт Лаврентий Павлович молодого лейтенанта, дал понять, что все нити держит в своих руках, что контролирует ситуацию и внимательно отслеживает всю работу созданного подразделения. И не просто отслеживает и контролирует, но считает важной и значимой.
Полковник Красков это тоже чувствовал. Несмотря на то что всех своих подчиненных он подбирал сам, среди них кто-то, и, возможно, не один, был осведомителем. Так было устроено во всех ведомствах, он это знал. До сего времени это не только не мешало, а очень даже помогало делу. Все вынужденные обращения Краскова к генеральному комиссару как будто уже были ему известны и решения по ним заранее подготовлены. Красков лично ему раз в месяц докладывал о проделанной работе и достигнутых результатах. Встречи проходили каждый раз на разных конспиративных квартирах и наедине. Никаких письменных отчетов по основному направлению работы. Такая сверхсекретность удивляла даже Ивана Ивановича, но он не считал это лишним, так как хорошо знал – любая утечка информации в разведке неизбежно приводит к провалу в работе. Именно этим было продиктовано его желание выделить и вывести из Москвы подразделение «Северный ветер». К этому моменту оно пополнилось людьми, необходимыми для выполнения фантастически сложной миссии, порученной группе.
Суть этой миссии была изложена ясно и просто – установить прямой контакт с другим миром. И логика руководства была простой. Раз это смог сделать рядовой немецкий ученый – спецгруппа ГРУ это сделать просто обязана. Информации для озвученного решения было достаточно. Сам факт существования иного мира был убедительно продемонстрирован именно тому человеку, который способен был понять и принять решение. И он его принял. И создал все условия для его выполнения. И контролировал каждый шаг, каждую мелочь. Он смог все сделать так, что о том, чем занимается полковник Красков и его люди, не знал никто. Пришлось пожертвовать теми, кто был тогда на этом рандеву с другим миром. Все они погибли в ближайшие часы после встречи только потому, что могли так или иначе разгласить эту тайну. И это решение он тоже принял сразу, как только все закончилось. Он вышел из кабинета, уже приняв решение…
Сам замысел операции родился позже, для этого потребовалось некоторое время. Получив научно-технологическую информацию от посланника, он понимал, что догнать нацистских ученых, да еще в условиях войны, стартуя практически с нулевой отметки, невозможно. Как либо форсировать этот процесс, также невозможно, это не Беломоро-Балтийский канал строить. Тут от количества зэков и штыковых лопат и тачек ничего не зависит. Нужны умы, а они редкость, да еще после этих «чисток», да и вообще после всего, что произошло в России… Из эмиграции ученых просто так не вернешь, хотя и это нельзя скидывать со счетов. Хотя потребуется время, много времени, а его нет… Да, запустить всю работу по этим технологиям необходимо срочно, и он это сделает, сделает все возможное, но необходимо сделать еще и невозможное – выйти на прямой контакт с представителями того, другого мира и добиться более существенной помощи, обрести в их лице союзников. Они практически уже сделали шаг в этом направлении. Если они сами вышли на контакт, значит, их опасения очень существенны и стремление к сотрудничеству будет воспринято ими правильно. Значит, идея осуществима. Вот этим и должны заняться Вангол и его группа. Важность задачи неоценима, поэтому полномочия Краскову он дал неограниченные, но и контролировал каждый шаг…
Ольга сидела за добротным, покрытым зеленым сукном столом, положив подбородок на подогнутые руки и закрыв глаза. За окном мягко кружил снег, падая на брусчатку Лубянской площади. Она находилась в Москве, в разведуправлении. Она до сих пор не могла понять и осмыслить то чудо, которое с ней произошло. Еще месяц назад она сидела вот так же в просторной комнате на втором этаже великолепного прусского особняка и лихорадочно думала о том, как вырваться из плена. В этой золотой клетке, в которой она оказалась не по своей воле, но тем самым будучи спасенной от верной смерти, она чуть было не сдалась. Чуть-чуть не сломалась под напором обстоятельств, которыми было невозможно пренебречь. Спокойный и обходительный немец все делал так, чтобы она покорилась ему, причем сделала это без принуждения, добровольно, покорно приняв все, что произошло с ней, смирясь. При этом он делал ее жизнь действительно уютной и красивой. О такой жизни она читала только в книжках. В той стране, в которой она росла, такая жизнь была недостижима. Она просто была невозможна. Ольга вела себя спокойно и вежливо, была такой, как всегда в той, довоенной жизни. Она скрыла неплохое знание немецкого языка и пользовалась этим преимуществом. Она была достаточно умна, чтобы понимать: немец будет добиваться близости, и это для нее будет решающим моментом в жизни. Она или отвергнет его, или станет для него женой и должна будет забыть о своей Родине, обо всем, что осталось там, в Ленинграде, в прошлой жизни.
Ей придется спать с немцем и рожать ему детей, немецких детей. Он не был ей неприятен, нет, он был даже по-своему симпатичен и вызывал уважение своими поступками. Но он был немец, немецкий офицер, который участвовал в войне, который убивал советских людей; он был врагом. Ольга понимала, придет час, она должна будет решить – предать все, что связывает ее с Родиной, или умереть. Другого не дано. Она видела, что он влюблен в нее. Что он достойно ждет ответного чувства. Он не примет отказа, это будет для него оскорблением. Он благородный мужчина, он не будет ее насиловать. Он просто отправит ее в концлагерь. Она хотела жить, хотела выйти замуж и рожать детей, но не так. Она хотела жить и выжить в это страшное время, но сохранить совесть чистой и сохранить себя для того единственного, которого еще не встретила в жизни. Но страх мучительной смерти, а она успела увидеть, что это такое, заставлял ее улыбаться немцу. Это возбуждало в нем надежду на успех, и он чувствовал себя все увереннее и увереннее. Она была в смятении и не знала, что делать дальше.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.