Текст книги "Северный ветер. Вангол-2"

В конце декабря он уехал в Берлин, она боялась его возвращения, боялась развязки, своей слабости, в какой-то степени она уже готова была уступить. Но ее подавленное состояние исчезло, оно просто ушло, когда он, в порыве откровения, рассказал о планах его фюрера и его страны, ставших ему известными на каком-то важном и секретном совещании, с которого вернулся. Она внимательно слушала его полную пафоса и самолюбования речь, делая вид, что вообще-то увлечена музыкой и мало что понимает из его рассказа. Она вдруг с ужасом поняла, что невольно стала причастной к страшным тайнам нацистской Германии, замыслам ее главарей, и ей стоило огромного труда не выдать своего волнения. Она прильнула к вдруг замолчавшему Паулю и, весело смеясь, увлекла в вальс, стараясь усыпить его вдруг проявившуюся бдительность. И он продолжал говорить, упиваясь своей значимостью и масштабами своего мышления. Он говорил все это при ней, но не для нее, он проговаривал все это для себя, теша свое самолюбие и гордясь собой. Если бы в эту ночь он пришел к ней в спальню, она отдалась бы ему, закусив губы, стиснув зубы. Она бы пошла на все. Теперь она не должна была умереть, она должна была вырваться из плена и дойти до своих, чтобы рассказать о том, что ей стало известно. Это было важнее ее жизни, это было важнее всего на свете.

Но он не пришел в эту ночь, а наутро уехал, сказав, что вернется через три-четыре дня, всем своим видом показывая, что по возвращении он намерен что-то изменить в их отношениях. Ольга поняла: другого случая не будет. Малейшая оплошность может стоить ей жизни, и тогда никто не узнает о том, что готовит миру гитлеровская Германия, чем занимается общество «Аненербе».

Как хорошо, что она запомнила это название! Стоило ей только произнести его в контрразведке, куда ее доставили на допрос с линии фронта, Ольгу тут же переправили в Москву в кабинет полковника Краскова. Она рассказала ему все, с момента, как попала в плен, как очутилась в Тильзите, все, начистоту. Долго и тщательно вспоминала подробности того, что ей стало известно от Пауля Штольца о совещании элиты общества «Аненербе».

Красков был доволен. Ему в какой-то момент показалось, что он где-то видел эту девушку. Он ей поверил и без всяких спецпроверок, под свою личную ответственность, определил на службу переводчицей в свое подразделение. Когда об этом зашел разговор, Ольга не раздумывая дала согласие. Так произошло то, что она называет теперь чудом, но тому предшествовал месяц тяжелого, страшного и опасного пути. Пути к фронту, на восток, пути к своим. Она не хотела это вспоминать сейчас, потом, когда у нее будет много свободного времени, она расскажет о том, как смогла пройти из прусского городка Тильзит до Ржева, где, попав в многослойный «пирог» окружений, оказалась в расположении наших войск. Расскажет она это только одному человеку…

Вангол сидел у себя в кабинете за столом и латал гимнастерку, когда дверь приоткрылась и кто-то тихо спросил:

– Разрешите войти?

Он от неожиданности замер – голос был женский. Откуда в их блоке, наглухо отрезанном хитрой системой коридоров и дверей от остальной территории разведшколы, – женщина?

– Входите, – ответил он после небольшой паузы, отложив в сторону свое шитье.

Дверь открылась, и вошла девушка. Новая форма ладно облегала ее стройную фигуру. Она подошла и встала перед ним по стойке смирно; отдав честь, четко доложила:

– Младший сержант медицинской службы Ольга Бойкова прибыла в ваше распоряжение.

Вангол улыбнулся.

– А у нас все здоровы, товарищ младший сержант.

– Вот и хорошо, товарищ капитан, это же просто замечательно, когда все здоровы, – улыбнулась она в ответ и подала направление.

– Вот даже как. – Он прочитал направление, подписанное Красковым. – Вы, оказывается, еще и переводчица, прекрасно, будет с кем потренировать зна… – продолжил он на немецком и наконец внимательно посмотрел в лицо вошедшей.

Фраза оборвалась. Вангол замолчал от неожиданности и прилива какой-то необъяснимой энергии, радости и возбуждения…

– …ние языка… – продолжил он после некоторой паузы.

Она стояла напротив и улыбалась ему, просто улыбалась и все. Ее разноцветные глаза лучились, из них шло тепло и какая-то светлая радость.

Секунды стремительно неслись в бесконечность, а Вангол не мог поверить своим глазам.

– Я вас знаю, – прервал он затянувшуюся паузу.

– Я вас никогда не видела…

– А я вас вижу каждый день, уже два месяца и три дня.

– Как это?

– А вот так.

Вангол встал и подошел к небольшому книжному шкафу, в остекленную дверцу которого был вставлен фотопортрет Ольги, найденный в ее квартире в Поварском переулке.

Он раскрыл дверцу так, чтобы она его увидела.

Улыбка слетела с ее лица. Она непроизвольно сделала шаг и остановилась в растерянности. Он увидел в ее глазах тревогу и просьбу…

– Все в порядке, Ольга, то есть не все, конечно, война, и квартиру вашу в Ленинграде разбомбило, но ваша мама жива. Мы тогда наводили справки, она жива, в эвакуации…

– Правда?! Я так боялась за нее, ведь я ничего о ней не знала, кроме того, что с сентября месяца Ленинград окружен и вымирает от голода. Об этом писали немецкие газеты…

– Да, это так, но Ленинград живет и воюет, врали немцы. Мы были там в январе, я искал своего товарища, он погиб во время того артобстрела, в котором была разбомблена и ваша квартира. Так уж случилось, он снимал ее у вашей мамы на время и погиб прямо в ней. Я его искал и в развалинах нашел этот портрет, вот так вот бывает…

– Артобстрела? Это же самый центр, неужели немцы из пушек обстреливают город?

– Да, немцы обстреливают город, там действительно тяжело, но город живет, я сам видел, и маме вашей сказал, что вы живы, я это чувствовал…

Ольга во все глаза смотрела на Вангола и не знала, что сказать. Ее губы прошептали:

– Это какое-то чудо…

– Может быть…

Вангол вытащил фотографию из створки шкафа и протянул Ольге:

– Возьмите, она ваша.

Ольга взяла фотографию, их руки на мгновение соприкоснулись. Девушка некоторое время рассматривала снимок, явно вспоминая то время, а потом протянула Ванголу:

– Зачем же, вы вытащили фотографию из руин, она теперь ваша.

Увидев замешательство в глазах Вангола, улыбнувшись, добавила:

– Можно я подарю ее вам?

– Да как-то неудобно, вы же меня совсем не знаете…

– Это действительно чудо, потому что мне кажется, что я вас знала и знаю… – Легкий румянец залил щеки девушки. Она положила фото на стол перед Ванголом и вышла из его кабинета.

Вангол сидел и не понимал, что же это только что произошло. Еще несколько минут назад он спокойно работал, все его мысли были устремлены в одном направлении, на выполнение поставленной задачи. И вдруг эта девушка с фотографии – и все пошло кругом… Он до сих пор чувствовал, ощущал прохладу ее пальцев на своей ладони. Она права, это просто чудо какое-то. Он сидел закрыв глаза, вспоминая все подробности разговора с Ольгой. Она прошептала: «Это какое-то чудо».

Вангол вспомнил свою последнюю встречу с Мессингом. Тогда, когда они мысленно пообщались на Лубянке, Вольф дал ему свой домашний телефон. На следующий день, вечером, он уже сидел в уютном кресле и угощался душистым чаем в квартире Мессинга. Когда он закончил рассказ о том, что с ним произошло со дня их последней встречи, а перед этим человеком у Вангола не могло быть никаких тайн, Мессинг долго молчал. Он откинулся в кресле, и по его напряженному лицу Вангол понял, что он пытается проникнуть в то, что сейчас услышал.

– Да, дорогой мой, все то, что ты испытал до настоящего времени, был просто нелегкий путь к тому, что тебе еще предстоит. Я пытался сейчас проникнуть в тот мир, о котором тебе рассказал немецкий ученый, как его… ах да, Гюнтер… Не получилось. Потрясающе мощная защита, недоступный мне уровень. Жаль, конечно, но это не столь важно. Важно то, что я увидел относительно развития военных технологий в ближайшие годы. Будущее сильно пугает меня, все очень плохо. Я не могу сказать, где и когда, но я увидел мгновенную гибель сотен тысяч людей, разрушения огромных масштабов. Это точно будет, это произойдет достаточно скоро, в текущем десятилетии, но где?.. Не знаю, окончательно информация для меня не открылась… Может быть, еще не все факторы сложились для окончательного формирования будущего…

– Разве будущее предопределено?

– Будущее, друг мой, постоянно формируется из миллиардов мельчайших факторов, причинно-следственных цепочек, связывающих эти факторы во времени и пространстве. Человек, один человек одновременно и может и не может повернуть ход событий в будущем, поскольку существует еще великое множество этих самых факторов, но все может сложиться так, что достаточно одного громко произнесенного им слова – и мир изменится. А вот в какую сторону, опять загадка…

– Одного произнесенного слова? Как в сказке, чудеса…

– Чудес не бывает, Вангол. Тебе пора уже это четко и ясно понимать, – улыбнулся Мессинг. – Ну разве что иногда, когда людям это просто необходимо. Тебе, кстати, тоже оно необходимо, и скоро оно произойдет в твоей жизни.

– Это вы о чем?

– О чуде.

– Так чудес не бывает!

– Конечно не бывает. Я тебе об этом много раз говорил, – рассмеялся Мессинг.

Общение с этим человеком было огромным удовольствием для Вангола, но было поздно, и он из вежливости несколько раз порывался проститься, но Мессинг удерживал его.

– Я буду потом жалеть, что отпустил тебя, так что посидим до утра. Еще чаю?

– Не откажусь, пить так пить! – шутил Вангол.

Они действительно просидели до утра, говорили о жизни, о будущем. Расставаясь, Мессинг пожал ему руку и сказал:

– Думаю, мы еще встретимся, не в этой жизни, так в следующей. Так что вперед, молодой человек, вперед, вас ждут великие дела.

– До свидания, Вольф Григорьевич. Однако почему это в следующей жизни? Я не согласен, пока я в Москве…

– Я уезжаю из Москвы завтра, ненадолго, но когда вернусь, ты будешь уже далеко от Москвы, Вангол. Прощай. Удачи тебе.

– Прощайте, Вольф Григорьевич, и все же надеюсь еще увидеть вас здесь, в Москве…

– Ну вот тогда и я поверю, что чудеса случаются…

«Чудеса, Вольф Григорьевич, случаются – и вы это прекрасно знаете…» – думал Вангол, с теплотой в душе вспоминая этот разговор. Неужели именно встречу с этой девушкой имел он тогда в виду, говоря о чуде? В следующую минуту лирическое настроение растаяло в звуке телефонного звонка.

Информация, полученная Красковым от Ольги, лишний раз, хоть и косвенно, подтвердила достоверность стратегических разработок «Аненербе» и глобальных планов нацистов. Красков понимал, что Ольга может очень пригодиться в работе, и не только как переводчица – через нее можно будет завербовать одного из ответственных руководителей общества «Аненербе», оберштурмбаннфюрера СС Пауля Штольца.

Против него есть мощный, неотразимый аргумент. Он уже разгласил особо секретные сведения, за что подлежит расстрелу. Такое не прощают. Как удалось выяснить, он из старинной аристократической семьи. Из анализа показаний Ольги о личности Штольца Красков пришел к выводу о том, что для него, прусского аристократа, уронить честь семьи страшнее смерти, поскольку этот позор ляжет на потомков и осквернит память предков. Кроме того, он очень любит жизнь и будет за нее держаться. Он пойдет на сотрудничество, у него нет другого пути. Не воспользоваться таким козырем нельзя, поэтому полковник лично взялся за тщательную разработку операции. Он хотел провести ее с ювелирной точностью и гарантированно успешно, поскольку это был единственный шанс проникновения в «Аненербе», упустить который было просто преступно. Именно это он и услышал от своего начальника после доклада о планируемых мероприятиях. Берия внимательно выслушал Краскова, как всегда молча, походил по комнате. А затем заговорил:

– Головой отвечаешь, полковник, за успех дела. Этого немца необходимо заполучить любым способом. Но он нам будет много полезнее, если будет работать не только из-за страха разоблачения. Подумай об этом, полковник. Девушку береги, мне так кажется, она и есть козырная карта в нашей игре.

– Так точно, она уже у меня в подразделении.

– Как в подразделении?

– Нам нужна переводчица в группе, заодно и прощупаем ее, какова натурой…

– Это ты о чем, полковник? – Тяжелым усталым взглядом Лаврентий Павлович посмотрел в глаза Краскову.

– Это я о характере, товарищ генеральный комиссар, она ключевая фигура, мы должны быть в ней уверены, – спокойно ответил Иван Иванович.

После некоторой паузы Берия отвел взгляд.

– Хорошо, работайте дальше, торопить не буду. Операция должна быть проведена безошибочно и четко, нам очень нужен Пауль Штольц, а девушку ты мне завтра покажешь.

– Конечно, но не завтра, Лаврентий Павлович.

Лицо начальника выразило крайнюю степень непонимания. Такое изумленно-вопросительное, готовое мгновенно взорваться яростью выражение для многих его подчиненных было последним, что они видели в своей карьере, а то и жизни.

Иван Иванович, выдержав небольшую паузу, продолжил:

– В настоящее время это сделать невозможно, она вместе с группой уже двое суток в дороге на новую базу. Я вам докладывал о необходимости подготовки группы в условиях Севера. Сейчас связи с ними нет, выйдут в эфир по прибытии на место…

Теперь Берия, полковнику было это заметно, с трудом овладев собой, уже спокойно спросил:

– Это где?

– Побережье Баренцева моря…

– Ладно, отставить, готовьте операцию…

Полковник долго ехал к себе заметенными снегом, неубранными, перегороженными ночными улицами Москвы. Несколько раз его эмку тормозил патруль. Он размышлял и прикидывал различные варианты вербовки Штольца. Вспомнив окончание разговора с Берией, покачал головой.

«Ну и человек, при таком-то уме и такие провалы в психике… Не мой ученик, не мой. А жаль… – Потом еще подумал и сделал заключение: – Может, и хорошо, что не мой…»

Оберштурмбаннфюрер СС Пауль Штольц получил почту, обычную, ту, которую ему уже много лет каждое утро доставляет пожилой почтальон. Две газеты и письмо, написанное незнакомым почерком, из Берлина. Обратный адрес ничего Паулю не объяснил, так же как и имя отправителя. Пауль был не в настроении и, поднявшись к себе в кабинет, бросил письмо, как и газеты, в ящик стола, где уже месяц скапливались, без всякой надежды на прочтение, их предшественники.

Уже больше месяца, с тех пор как исчезла Ольга, Пауль не находил себе места. Поздно вечером того черного для него дня, когда он вернулся и узнал о ее исчезновении, он хотел застрелиться. Он сидел в своем кабинете и смотрел в черное отверстие ствола своего парабеллума. Его палец несколько раз ложился на спусковой крючок, и вороненый металл холодил выбритый висок. Что-то останавливало его в последний миг, и он, в бешенстве от собственной слабости, метался по кабинету, расшвыривая все, что попадало под руку. Прислуга, работавшая в доме, была отпущена на несколько дней, и Штольц переживал свое горе в одиночестве. Он не сделал ни одного движения, не предпринял ни одного действия к розыску Ольги. Перед ним на столе лежало ее прощальное письмо.

«Дорогой Пауль, я бесконечно благодарна и признательна Вам за спасение моей жизни. Вы поступили как истинный рыцарь, спасая меня от неминуемой гибели, и проявили истинное благородство в отношениях со мной. Я благодарю Вас от имени своих еще не родившихся детей. Спасая меня, Вы спасли и их будущие жизни, они будут знать о Вас, как о благородном и мужественном человеке. Я уверена, что Вы желаете мне счастья и не предпримете попыток меня искать. Я не могу принадлежать Вам, пока на моей земле горят города и села, пока умирают мои соотечественники. Если судьбой уготовано нам быть вместе, она сведет нас, если нет, искренне желаю Вам счастья. Я ухожу к своим. Ольга Штиль».

Дальше была приписка. «Я была с вами откровенна и честна, единственный грех, который скрыла от вас, – знание немецкого языка, простите».

Если бы сейчас Ольгу спросили, для чего она написала Штольцу, она бы ответила: просто из вежливости. Сочла неправильным просто уйти, не сказав спасибо за спасение. Так оно и было на самом деле. Поступок Ольги в какой-то мере удержал Штольца от решительных действий по ее розыску. Но не только это. Прочитав записку, Штольц вдруг понял, что от него ушла умная и благородная женщина. Он вдруг осознал, что не все в этом мире так, как ему представлялось еще недавно. Что есть, оказывается, некие ценности, руководствуясь которыми люди совершают сильные, волевые поступки. И о существовании этих ценностей, особенно у представителей других, неполноценных наций и народов, он даже предположить не мог. А они, оказывается, были?! Как могла решиться на побег красивая женщина из уготованного ей поистине райского уголка? И куда?! В холод и ужас войны. В смерть, из которой он ее вырвал. К своим, бездарно проигрывающим эту войну? К своим, которые сделали так, что она, женщина, вынуждена была ползать под огнем в грязных окопах, вместо того чтобы рожать и воспитывать им детей?! К своим, которым дела нет до тысяч таких, как она! Их же жен и дочерей, уже сгинувших в жерле войны или ублажающих немецких мужчин в публичных домах по всей территории рейха! Это несправедливо, со времен Священного Рима лучшие женщины доставались победителям! А сейчас победители они, немцы, арийцы! Она не должна была уйти!

Мысли путались в голове Штольца, не давая ему покоя. Старый, выдержанный коньяк, с которым он делил свой гнев и возмущение, не помогал. Он продолжал боготворить ее за красоту, еще больше начал уважать за совершенный поступок и страшно ненавидеть за нанесенное ему унижение…

Когда он протрезвел, перечитав записку, он понял еще и то, что совершил преступление перед рейхом. Он рассказывал Ольге то, о чем не имел права не то что бы говорить, думать об этом при посторонних не рекомендовалось. И тогда Штольц испугался. За это преступление его расстреляют или повесят здесь, свои, немцы. Она русская и ушла к русским. Если она дойдет до своих, то ему бояться нечего. Если попадет в руки его коллег из гестапо, ему конец.

Штольц обратился к Богу и умолял его помочь дойти ей до русских или погибнуть в пути. Ему показалось, что Бог его услышал, или это было уже в хмельном бреду…

Две недели пьянства не прошли даром. Штольц слег в госпиталь, где его еще неделю приводили в порядок. И вот он снова в своем родовом доме, в отпуске по болезни, и опять один на один со своей бедой. Штольц открыл ящик стола и вытащил брошенное туда письмо из Берлина. Он сел в свое кресло и ножом для бумаги аккуратно вскрыл конверт. В нем оказался лист бумаги с короткой фразой:

«Добралась благополучно, до встречи. Ольга».

Штольц медленно, вслух, прочитал фразу и побледнел. Через неделю он выехал по служебным делам в Берлин.

Уже три дня, как Ольга представилась, как положено по уставу, своему командиру, и уже три дня они оба искали возможность поговорить наедине, но случай не представлялся. Группа готовилась к передислокации из Москвы на новое место. Точно куда, не знал никто, не положено об этом знать, но, судя по приготовлениям, куда-то на Север, далеко. Вангол практически не спал, мотаясь по Москве с различными поручениями начальника. Тщательный инструктаж и подготовка перед дорогой были проведены лично полковником Красковым. Утром следующего дня они отправились в путь, по разработанной легенде ехали как гражданские специалисты, поэтому и одеты должны были быть «по гражданке». На вечер Красков назначил прощальный ужин. Приказал быть одетыми «по гражданке», чтобы успели обвыкнуть, к тому же он еще раз хотел на всех посмотреть. Люди восприняли это как некую причуду начальства. Зато у Ольги появилась возможность одеться красиво, и когда она вышла к ужину, мужчины разом замолчали. Вангол увидел ее, и краска вдруг залила его лицо; от смущения, желая как-то скрыть свое состояние, он, опустив голову, отвернулся к книжному шкафу, делая вид, будто что-то в нем рассматривает.

Красков, командовавший «парадом», увидев Ольгу, в наступившей тишине произнес:

– Ну вот и королева бала. – Окинув ее быстрым взглядом, улыбаясь, продолжил: – Ух ты! Я уже жалею, что включил этакую красавицу в вашу группу, может быть, оставить ее в Москве, мне тоже переводчицы в отделе нужны…

– Нет, нет… – наперебой, смеясь, загалдели мужчины.

Макушев встал и, закрыв своим большим телом Ольгу от Краскова, пробасил:

– Поздно, товарищ полковник, мы теперь гражданские, девку добровольно в обрат не выдадим.

Красков был небольшого роста, и Макушев возвышался над ним как гора. Красков попытался ухватить Ольгу за руку, но она, включившись в игру, ловко ускользнула под прикрытие Степана. Полковник рассмеялся и бессильно развел руками:

– Весьма убедительно. Весьма. Против лома – нет приема.

Ужин прошел под веселые шутки и смех. Вангол и Ольга сидели напротив и ловили взгляды друг друга, так, ненароком, случайно, как им казалось, совершенно незаметно для окружающих. Но это было не главным. Главное происходило под столом, где их колени случайно соприкоснулись, только на мгновение, а потом еще и еще раз… Теперь Вангол и слышал и не слышал того, что происходило в комнате. Он не испытывал такого раньше. Втайне от всей веселой компании она доверилась ему. Он был бесконечно счастлив от этого. Оба ждали, вот закончится ужин и наступит время, когда они останутся вдвоем. Ждали, уверенные в том, что это должно произойти. Что это не может не произойти, поскольку они чувствовали каждый взгляд, каждый вздох друг друга. Едва соприкасаясь, они уже были одним целым, бесконечным миром. Это и было тем самым чудом. Этого было достаточно, чтобы огромное желание захватило их. Чтобы затрепетали в груди сердца. Чтобы перехватило дыхание…

Когда ужин закончился, с всеобщего мужского одобрения Ольга согласилась на приборку, и Вангол остался ей помочь. Арефьев хотел предложить свою помощь в этом «ответственном» деле, но Макушев как-то нечаянно, выходя из комнаты, вынес его с собой. Когда стихли шаги и голоса ушедших, наступила тишина, в которой остались двое. Вангол и Ольга. Они шагнули друг к другу.

– Боже, как я ждала тебя, я знала, что ты есть, я знала… – шептала Ольга, целуя Вангола.

Он обнимал ее, бережно прижимая к себе.

– Что ты могла знать?

– А вот знала, и все. Знала, что есть на свете мужчина, мой мужчина, и ничей больше, знала, что я его встречу, вот все так и случилось чудесно. Правда?

– Правда.

– У тебя ведь никого нет?

– Есть.

– Кто есть?

– Ты есть.

– И ты готов меня уже съесть…

– Да, готов…

– А я не готова, не сейчас и не здесь… – смеялась Ольга, уклоняясь от нескромных ласк Вангола.

– Идем ко мне в комнату…

– Стоп, товарищ капитан, а уборка?

– Утром. Я раньше встану, сам все здесь уберу…

– Хорошо…

Они тихо, сняв обувь, пробрались по коридору в комнату Вангола. От порога до постели Вангола три шага, они шли эти три шага очень долго, вечность… И наступила ночь. Счастливая ночь для этих двоих на этой земле.

Ночь, окутавшая холодной темнотой затемненную, уставшую от вечной суеты Москву, была короткой, слишком короткой для любящих мужчин и женщин и нескончаемо длинной и мучительной для миллионов одиноких, разбитых войной пар.

Злой ветер рвал и без того истрепанный и почти обесцвеченный солнцем и солеными брызгами военно-морской флаг на корме небольшого буксира еще явно дореволюционной постройки. Он храбро сражался с ледяным панцирем, сковавшим неприметную, укрытую в скалах бухту. Лед был тонкий, не больше десяти сантиметров, и буксир наезжал на него с разгона и проламывал по нескольку метров своим весом, при этом корпус его скрипел и как-то жалобно постанывал. Капитан, седой ровесник буксира, в рубке нещадно дымил папиросами и орал в медную трубку машинного отделения команды, стараясь своим голосом перекричать и завывания обжигающе-холодного ветра, и надрывный до дрожи в палубе гул двигателя, и треск ломающегося под днищем льда. Судя по всему, ему это каким-то непостижимым образом удавалось, поскольку, подчиняясь его воле, буксир медленно, но верно, проламывая льды, приближался к скалистому берегу. Там на берегу, у небольшой пристани, буксир ждали.

– Обычно здесь льда не бывает, незамерзающая бухта, однако шибко холодная зима нынче. Тихо было, штиль, вот и перехватило. Ничё, ветерок седни этот лед разобьет и очистит воду, вот увидите, завтре будет чисто…

– При таком морозе?..

– Вода-то теплая, с Атлантики течение, Гольфстрим называется, ежли б не оно, тут метровые льды бы были…

Капитан затушил в большой пепельнице, больше похожей на котелок, очередную папиросу и крикнул:

– Отдать швартовы!

Буксир ткнулся носом в обмерзшие боны и мягко привалился бортом к причальной стенке.

– Чё, не ждали? А мы вот оне…

– Ждали, Афанасьич, ждали, только думали – не пробьешься, назад свернешь…

– Чтоб я да не пробился? Обижаешь, товарищ капитан второго ранга…

– Пошутил я, грамотно ты прошел. Как корпус?

– В порядке, я ж аккуратно… Товарищ капитан второго ранга, разрешите доложить?

– Докладывайте.

– Спецгруппа из четырех человек прибыла, вот документы.

– Здравствуйте, товарищи. Уведомлен о вас… Афанасьич, разгрузишься и ко мне…

– Так точно.

Сойдя по шатким деревянным мосткам на берег, Вангол принял несколько мешков и подал руку девушке, сходящей на берег.

– Спасибо, – сказала она улыбнувшись. Ее удивительно красивые глаза лишь на мгновение встретились с взглядом Вангола.

Владимир Арефьев и Степан Макушев вынесли с палубы буксира большой тяжелый ящик и осторожно поставили его на настил причала.

– Товарищ капитан второго ранга, нам бы транспорт какой…

– Ждите, сейчас за продуктами подвода будет, на ней и привезете.

Капитан посмотрел на ящик и добавил:

– Вторым рейсом, а пока – за мной.

– Мы подождем, товарищ капитан второго ранга, – твердо ответил Вангол.

– Хорошо, тогда, вон видите, барак под скалой, вам туда, устраивайтесь, я через час подойду.

– Владимир и Ольга, идите в барак, мы подождем подводу, – распорядился Вангол.

Владимир, взяв свой и Ольгин мешки, зашагал к едва видневшемуся серым пятном под скалой строению с дымящей над ним железной трубой. За ним, прикрывая лицо от ветра, двинулась Ольга.

Ветер усиливался, и у всех на глазах валы Баренцева моря крошили и ломали лед в бухте.

– Красиво.

– Да, красиво, только застряну я тут, чует мое сердце, шторм долгим будет. Продукты выгрузить поможете? Все одно стоите?

– Конечно! – кивнул Вангол, и они с Макушевым стали помогать немногочисленной команде таскать мешки и ящики из трюма на берег.

Вскоре подъехал на повозке молодой матрос и звонко скомандовал:

– Навались, мужики, лошадь выстужать нельзя, давай по-скорому грузи подводу!

– Я те щас навалюсь, салага, а ну, грузи свою телегу, а не то… – прорычал из рубки Афанасьич.

– Да не, вы чё, я ж тоже, – извиняющимся голосом пролепетал матрос и, лихо спрыгнув на землю, начал складывать мешки в подводу.

Вскоре большая часть привезенного была погружена, и матрос, покрикивая на уже пенсионного возраста кобылу, отправился в обратный путь. Отъехав метров на двадцать, повернулся и крикнул:

– Пока разгружу, там обед, так что через два часа ждите, не раньше, подскочу.

– Ты у меня на губу подскочишь, суток на пять, если через сорок минут здесь не будешь! – не выдержал Афанасьич, сошедший на берег. И, уже повернувшись к Ванголу, сказал: – Вот зараза, списал его на берег месяц назад, лодырь, а он здесь, вишь, к продуктам пристроился…

– Да он, видно, шнырь по жизни, в лагерях такие сами, без всякой ломки в прислугу идут… – заметил Макушев, сплюнув в сторону удалявшейся подводы.

Капитан буксира оценивающе покосился на Макушева.

– А ты чё, и в лагерях бывал?

– Приходилось…

– Да, от сумы да от тюрьмы не уйдешь… – проворчал Афанасьич и, старчески кряхтя, спустился в машинное отделение. Привык старый моряк всегда самолично осматривать судно…

Моряк на повозке появился через полчаса, видно, понимал, что с ним не шутили, молча загрузил остальные мешки с продуктами и, посмотрев на Вангола, кивнул:

– Грузите свой ящик.

* * *

В бараке, в трех маленьких комнатах, кипела работа по пребражению их в более или менее пригодное для жизни пространство. Ольга, командуя Арефьевым, переставлявшим нечто, напоминавшее мебель, ловко орудовала веником и половой тряпкой, выгребая из всех углов грязь и мусор, копившиеся здесь, вероятно, годами.

– Извините, здесь ссыльные рабочие жили, по восемь человек в комнатушке, спали на нарах, нары сгнили уж, мы их выбросили, а прибраться, барышня, извиняйте, не успели, – оправдывался одноногий завхоз, кося глазом на ладную фигуру Ольги.

– Спасибо и на этом, мы справимся, идите уже, – выпроводила она его. – Володя, неси еще воды. Здесь картошку сажать впору.

К приходу Вангола и Макушева комнаты были вымыты…

– Вот здесь и будем жить и дополнительно готовиться к заданию. У нас всего пара месяцев времени, поэтому, думаю, уже сегодня и начнем, а пока два часа на то, чтобы расположиться и освоиться. К инструктору мы должны прибыть через два часа двадцать минут. За нами будет вестовой. Вопросы есть?

– Никак нет, – ответил за всех Макушев.

– Тогда как расселяться будем? – спросил Вангол и, увидев некое замешательство, улыбнулся и предложил: – Ольга, выбирайте себе комнату.

– Спасибо, вот эта мне подойдет, – ответила Ольга.

– Хорошо, ну а мы вот в угловой расположимся, а в той будет наш штаб. Не возражаете?

– Принято, – с улыбкой ответил Арефьев и стал заносить мешки с вещами в определенную для жилья комнату.

Все они были одеты в простую гражданскую одежду и прибыли как группа геофизиков для исследования шельфа и пещер в скалистом берегу, окаймлявшем бухту. Цель – изыскания для строительства военно-морской базы – была «секретной» настолько, что о ней абсолютно точно знало все немногочисленное население поселка и, вероятно, местные нерпы тоже, поскольку они с явным любопытством наблюдали с прибрежных льдин за высадкой группы.

После встречи с инструктором по легководолазной подготовке был ужин, гостеприимно накрытый начальником базы. А потом они впервые увидели северное сияние, сполохи мерцали и зажигались полосами и вихрями, расцвечивая звездное небо.

– Красиво. Что это такое? – спросила Ольга стоявшего рядом Вангола.

– Северное сияние.

Ольга укоризненно глянула на него.

– Я понимаю, что это явление так называют, но что это такое?

– Никто не знает точно, есть только предположения.

– Расскажи.

– Хорошо, расскажу. Все, друзья, идем спать.

Макушев и Арефьев шли впереди, Вангол и Ольга чуть отстали.

– Скажи, а что будет завтра?

– Завтра будет новая жизнь, потому что то, что было сегодня, исчезнет навсегда…

Яркие звезды мерцали в бездонном полярном небе, медленно вращаясь вокруг своей вселенской оси… Старый день уходил в вечность…