Текст книги "Северный ветер. Вангол-2"
Автор книги: Владимир Прасолов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Лейтенант закрыл глаза. Некоторое время молчал, ждал.
– Бог простит. Люди, наверно, тоже, но не сразу лейтенант, не сразу. За отца не бойся, навряд ли встретимся, а встречу – врать не стану, просто ничего не скажу.
– Волохов, ты нашу медсестру помнишь, Ольгу?
– Да, помню.
– Забрали ее эсэсовцы тогда, когда нас у оврага ссучивали. Потом видел ее, мельком, с эсэсовцем под руку, после окончания школы немцы дали нам немного расслабиться. Я так понял, ее шлюхой в офицерском клубе сделали, сволочи, вот так вот. Прости, это тоже моя вина.
– Ты на себя все не бери, парень, за свое ответ перед Богом и людьми держи, а за всех не надо.
Афанасьев закрыл глаза и прошептал:
– Я больше никого не убивал, только тогда, у оврага, про… – Он дернулся всем телом, выдохнул и замер.
Утром Волохов вышел со Степаном на улицу. Пока приехавшие за Афанасьевым особисты завтракали в столовой, Иван решил поговорить со Степаном.
– Как думаешь, надо им знать, кто на самом деле начальник патруля?
Макушев, внимательно глянув по сторонам, ответил:
– А на кой им это знать, умер твой ротный давно, еще тогда, погиб при прорыве, а это, видно, другой кто-то, как сам думаешь?
– Думаю, так оно и есть. Штабист к себе уехал, да он и не слышал ничего.
– А водитель?
– Если что – показалось мне, вот и весь сказ. Он свое получил, царствие ему небесное.
Поскольку раненый умер, особисты забрали документы и оружие диверсантов и, ограничившись устным допросом свидетелей, уехали. Спешили очень, – как узнал потом Макушев, танковая колонна немцев прямым ходом шла по Волоколамскому шоссе. Остановить ее было некому.
Вернувшись в свой полк, Макушев не нашел и половины бойцов и командиров своего подразделения. За две недели боев пополнения не было, раненным убыл в тыл и Арефьев. В штабе полка Макушева ждал приказ: роте выйти на позиции в район юго-восточнее разъезда Дубосеково на Волоколамском шоссе. Там остановить немцев, остановить любой ценой, не отступать. Им придавались дополнительно несколько пулеметных и противотанковых расчетов. Макушев прошелся по землянкам…
– Ну, наш вернулся, такого разве можно завалить? Кишка у немчуры тонка…
– Товарищ командир, вы бы слегка пригибались, когда по передовой ходите, а то немцы в отказ от боевых действий пойдут, и нам тогда что, опять в лагеря?! – под общий хохот острил кто-то из траншеи.
Волохов в землянке слушал про своего друга прямо легенды.
– А в той деревне, где мы немчуру били, капитан на немецкого часового случайно напоролся, вышел на него из-за угла избы, так тот просто обделался от страха. Автомат выронил и как заверещит, прям как баба, ну, командир ему в рыло кулачищем въехал, тот и потух.
– Дак, говорят, немецкие диверсанты на капитана напоролись, ну это… ночью, так он без оружия троих уделал и в плен взял…
– Да ну…
– Сам слышал, как офицеры про то рассказывали, еще до приезда ротного…
Волохов поддержал рассказчика:
– Вот это точно было, мужики, сам тех диверсантов видел, уже опосля, когда из госпиталя ехал.
– Во, слышишь, а ты – да ну!
– Взвод! Давай на выход! Через полчаса уходим. – Комвзвода, сержант со смешной фамилией Полтинник, торопил людей заранее – а кому хотелось на мороз, когда еще в теплой землянке окажешься!
Макушев вернулся из штаба хмурый. Предстояло пешком пройти больше тридцати километров и перекрыть Волоколамское шоссе в районе разъезда Дубосеково, причем точных данных о противнике нет, известно только, что там же держат оборону остатки полков дивизии генерала Панфилова, с которыми необходимо войти во взаимодействие.
Любой ценой остановить врага, любой, то есть ценой жизни своей и солдат остановить, даже если придется погибнуть. Макушев построил роту, метель била острым снегом по лицам солдат. Строй стоял и ждал от командира, что он скажет и как. Макушев вышел и посмотрел на стоявших солдат. Много раз он вот так осматривал стоявших перед ним людей, там, в сибирских лагерях, на этапах, он видел глаза обреченных на муки и страдания зэков. Смирившихся со своей долей и несломленных, разных, но там их судьбу решили другие люди, и он только выполнял свои обязанности. Здесь судьба этих людей была доверена ему, и сейчас только от него зависит их жизнь.
– Товарищи, пришел час, когда каждый из нас должен сказать самому себе: я готов умереть за Родину, если другого выхода нет. А другого выхода действительно нет, позади Москва. Но я не хочу, чтобы вы погибли, я хочу, чтобы в эту мерзлую землю легли те, кто на нее пришел незваным гостем, – фашисты. И мы это умеем делать. Вот так. Через полчаса выступаем. С собой только оружие и боеприпасы, все лишнее оставить здесь, нам предстоит тридцатикилометровый марш-бросок и бой. Вот так. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойдись.
– Ничё, братва, на этапах и по полтиннику за день топали, выдюжим, не боись, командир! – выкрикнул кто-то из строя.
Кто-то еще, под общий хохот, подхватил:
– Нам мороз по барабану, токо б водки хлестануть.
– Водка будет, комбат обещал.
– О-о-о-о! – одобрительно загудели паром изо рта солдаты.
– Разойдись!
Эти тридцать километров с гаком ночного марш-броска трудно дались Волохову. Как ни крути, а не совсем оправился он от ранений. Да и годы давали о себе знать. Тяжело было, задыхался, но шел. Шел и вспоминал сон, медсестру Ольгу, что во сне звала его, траву выкосить просила…
Утро, раннее, морозное, туманное, они встретили в поле. Рядом была изрытая воронками дорога и железнодорожный переезд со взорванными, стоящими костром рельсами и разбросанными шпалами.
– Я думал, это скирды брошенные в поле стоят, а это танки сгоревшие, – докладывал Макушеву высланный вперед командир отделения разведки Пименов. – Насчитал пять штук, два наших и три немецких. Дальше по околице до переезда траншеи наши, но в траншеях никого живых, токо мертвяки, и наши, и немцы, много. Рукопашно бились, видать. Ежели по карте смотреть, то нам надо еще западнее около трех километров топать, а теперь получается, немец вперед ушел и мы у них в окружении.
– Не в окружении, а в тылу, а это разные вещи, Пименов, понял?
– Понял. Так куда идем, товарищ командир?
– Давай думать, разведка. Немец, судя по следам танков, говоришь, дальше прошел, но малыми силами, значит, утро наступит и он через нас попрет уверенно, зная, что здесь нету никого, кто бы их встретил, так?
– Так.
– А вот и не так, а тут мы. Как считаешь, будет для них это приятным сюрпризом?
– Ага…
– Чё – ага?
– Здорово, командир.
– Немедленно ко мне командиров взводов!
– Есть.
– Занимаем траншеи, быстро, пока туман. Трупы не трогать, использовать как маскировку, как прикрытие, да простят они нас, грешных. Оружие, боеприпасы собрать, приготовиться к бою! – кричал Макушев спешившим к траншеям бойцам.
– Давай, ребята, располагайся как дома, отсель мы никуда уже не пойдем. Здесь стоять будем насмерть, как наши товарищи, что лежат на позициях. Они выстояли, теперь они помогут нам устоять. Телами своими прикроют, а потом мы схороним их как героев! Слышите – как героев! – говорил Макушев, идя вдоль траншей.
– Маскируйтесь, не высовываться, немец думает, что здесь никого нет. Огонь только по моей команде! Быстрее, быстрее… Старшина, где старшина?
– Здесь, товарищ командир.
– Быстро всем по сто грамм, тащи водку…
– Сделаем, товарищ капитан!
– Волохов, кто видел, где Волохов?
– На правом фланге у железной дороги.
– Я тоже там буду, там повыше.
Макушев пошел туда. Волохов долбил лопаткой землю, углубляя окоп.
– Видно, времени у них в обрез было, окопаться путем не успели.
– Да, зато нам подфартило. Лопатка есть?
– Ага, подфартило, светает уже, на лопату, спина у меня чё-то ломит.
Макушев взял саперную лопатку и стал остервенело долбить землю.
Рассвело, и пошел легкий снежок. Разведка сообщила – немцы: колонна танков и машины с пехотой. Идут медленно. По шоссе пронесся одиночный мотоцикл. Рота замерла, пропустили без звука. Но вот за их спиной начался бой, были слышны стрельба, взрывы, где-то в двух-трех километрах. Немцы атаковали. Макушев понимал, что сейчас там немецкий мотоциклист доложил о подходе танков и немцы пошли в атаку. Пропустить их нельзя. Впереди показался головной танк, он шел медленно, как бы прощупывая траками землю под собой.
– Приготовиться к бою! – прошелестело над траншеями роты.
– Не стрелять, братцы, не стрелять, – шептал Макушев, внимательно наблюдая, как приближаются танки и машины с пехотой.
Немцы удара не ждали, поэтому, когда был открыт огонь, колонна остановилась, и несколько минут было явное замешательство. Головной танк и еще два горели, расстрелянные в упор с близкого расстояния. Пехота, выскакивая из грузовиков, попадала под разящий пулеметный огонь; уцелевшие, отстреливаясь, отступали, прячась за застрявшие на дороге танки и машины. Танки наконец, наверное получив команду, стали выезжать с шоссе, разворачиваясь в атаку на позиции Макушева.
– Пять, шесть… восемь, – считал Макушев.
Открыв огонь, они шли напролом, зарываясь в сугробы и ломая одинокие деревца по обочинам шоссе. За ними пошла пехота.
– Быстро, суки, в себя пришли. Ну что ж, держись, братва! – орал кто-то.
Бронебойщики зажгли еще два танка. На дороге горело несколько автомашин, застилая густым дымом поле боя. Немцы продолжали атаковать, но было заметно, что они выдыхаются. Офицеры не могли поднять залегшую под прицельным огнем пехоту. Один из танков, прорвавшийся к позициям по дороге, был остановлен связкой гранат. Танки, шедшие полем, вязли в глубоком снегу, останавливались, по ним били из пэтээров, били прицельно, еще один танк задымил. Остальные, не выдержав огня, поливая из башенных пулеметов, стали пятиться, отходить. Пехота отползала, оставляя убитых. В какой-то момент наступила тишина. И в этой тишине кто-то, звонко свистнув, крикнул: «Ну чё, словили, суки, свинцового мармелада? Приходите, еще отвесим!» И рота захохотала. Смеялись все, громко, до слез. Убитых не было, несколько легкораненых оставались в строю. Макушев послал разведку себе в тыл, выяснить, где там наши. Разведка напоролась на немецких мотоциклистов и вступила с ними в бой. В результате Пименов примчался назад на трофейном мотоцикле и доложил, что немцев в тылу нет, но и наших тоже.
– А кто же там воевал?
– Мы следы конницы видели, получается, кавалерия наша атаковала немцев на дороге, ребята сожгли два танка, пехоты порубали десятка полтора и ушли.
– Вот что, Пименов, гони в тыл, скоко бензина в этой тарахтелке хватит, но наших найди и доложи, что и как. Немцы сейчас артиллерию подтянут и нас уроют, а за нами никого, понимаешь, Пименов?!
– Понимаю.
– Давай, дорогой, дуй, доложи, пусть нам на подмогу идут, пушки тут нужны противотанковые, боеприпасы, давай, Пименов, давай быстрее…
– Есть.
Пименов уехал, и вовремя. Немцы ударили по позициям, артналет был настолько мощным, что, казалось, уцелеть было невозможно. Потом появились самолеты, и опять земля переворачивалась и ходила ходуном. Когда ушли самолеты и опять стало тихо, знакомый до ужаса рокот танковых дизелей поднял Макушева со дна окопа.
– Рота, к бою! – заорал он. Но не услышал своих взводных, никто не дублировал его команду.
Он оглянулся, рядом, раскинув руки, как будто пытаясь обнять землю, лежал, уткнувшись в снег, Иван Волохов.
– Иван…
Он развернул его к себе и отшатнулся, у его друга не было лица. Сплошное кровавое месиво.
Стиснув зубы, Макушев кинулся в траншеи.
– Кто живой?! К бою!
В траншеях зашевелились, убитых и раненых было много, очень много, но были и живые. Вместе с Макушевым их осталось тридцать пять человек.
– За нами никого, мужики, – сказал Макушев. – Пименов поехал искать наших. До подхода подкреплений надо стоять здесь.
– Дак, а мы про то сразу решили, – сказал сержант Полтинник. Он бинтами связывал в одну связку три противотанковые гранаты. – Куды теперь уходить, я своих не брошу, вон, полвзвода на брустверах лежит. Я теперь, пока за каждого мово солдата десяток не кокну, никуда не пойду. Некуда мне итить, некуда…
– Я тоже так думаю, стоять будем, пока дышим. Надо собрать гранаты и навязать связок, сержант, организуй это. Посмотрите, что с пулеметом на правом фланге, и соберите все пэтээры. Раненые, кто идти может, уходите по шоссе в тыл…
– Кто идти может, тот и стрелять может, я остаюсь, командир.
– Я тоже.
– Я тоже, чё я, рыжий? Куда идти?
– Так, раненых тяжелых туда, за бугор, и ты с ними там останься, присмотри.
Раненный в руку боец согласно кивнул.
Первые снаряды ударили по позиции. Танки били с расстояния, их было полтора десятка, проверяли…
– Не стрелять, рассредоточиться, подпускаем на бросок гранаты. – Макушев положил на дно траншеи две приготовленные для него связки гранат и сел.
Танки шли медленно, Макушев кожей чувствовал их приближение.
«Вот теперь пора», – сказал Степан сам себе и поднялся. Рядом в траншее встал раненный в голову рядовой Глебов. Тот самый Глебушка, подручный убитого Макушевым в теплушке законника Филина. Они встретились взглядами. Раньше Макушев не раз замечал на себе тяжелый взгляд этого всегда хмурого зэка. Солдатская форма ничем его не изменила. Всегда держался особняком. В бою дрался как все. Макушев взял его еще тогда с собой в группу на вылазку и не пожалел. Глебов снял часовых ножом, бесшумно и спокойно, чем обеспечил успех всей операции.
– Ты, командир, так на меня не гляди.
– Это как?
– Как на врага.
– С чего ты, Глебов, это взял?
– Ты моего кореша тогда в вагоне кончил. Хотел я тебя порешить, мог много раз, но передумал. Ты прав оказался тогда, а не корешок мой Филин. Не смог бы он, как ты, вот так под пулями ходить. Тебя уважаю, верно говорю.
– Ну и лады, Глебов, давай воевать, видишь, прут, сволочи, как к себе домой.
Танковая группа, обстреляв позиции роты, уже несколько раз перепаханные снарядами и бомбами, поверив в то, что там живых никого быть уже не может, увеличила скорость, выстраиваясь в колонну. Дорога была забита сожженной техникой, и машины шли обочиной в два ряда. Когда осталось пятьдесят метров, ударили из двух уцелевших пэтээров. В упор, по смотровым щелям. Передние танки, сначала один, потом второй, как будто наткнувшись на непреодолимую стену, встали. Задние танки сразу стали разворачиваться, перестраиваясь для атаки, заработали их орудия и пулеметы. В этот раз огневой мощи танков Макушев противопоставить ничего не мог. Только гранаты. Но ими надо было еще достать этих зверей. Ждать, уцелеть и достать. И они полетели под гусеницы уже утюживших первую траншею танков.
Макушев видел, как его солдаты один за другим вставали перед танками и, бросив гранаты, падали, сраженные пулями и осколками. Он выбрал себе цель и пополз навстречу танку. Страха не было. Макушев вдруг ощутил себя охотником, скрадывающим зверя. Зверь попался тупой, но опасный, он пер на него, изрыгая огонь из пулеметного ствола. Он заметил охотника, пулеметная очередь взбила фонтанами землю рядом. Макушев привстал и, сильно размахнувшись, бросил связку гранат. Взрыв потряс стальную громадину, и она окуталась дымом. Открылся башенный люк, оттуда стали выбираться немецкие танкисты, они спрыгивали на снег и падали. Макушев оглянулся; Глебов из винтовки прицельно косил черные фигуры в комбинезонах, укладывая их один за другим.
– Справа, командир! – кричал кто-то, и Макушев, повернувшись, увидел надвигающийся на него танк. Он успел откатиться в сторону, и гусеница только втоптала в снег полу его шинели.
– Стой, сволочь! – заорал Степан и, вскочив на ноги, бросил вторую связку гранат в задний борт уползающего зверя.
Взрыва Степан не увидел. Что-то полоснуло его по спине. Как когда-то давно, боль обожгла и погасила свет. Очнулся в траншее, Глебов перевязывал ему спину.
– Что со мной, Глебов? – спросил Степан.
– Перекрестили тебя, командир. У тебя ж шрам через всю спину был, теперь другой поперек будет. Осколком полоснуло, я его сам выковырнул, ты уж извиняй, чё ему в тебе торчать.
– Немцы что?
– А ты, командир, когда во весь рост вышкочил, начал гранатами шадить, они шпужались и убегли, – улыбаясь окровавленным ртом, прошепелявил рядом сержант Полтинник.
– Жив?
– Живой, токо по жубам дошталось, танкишт немечкий врезал, хорошо, Глебушка его угомонил…
– Так что с немцами?
– Не знаю, товарищ командир, думал, все, хана всем пришла, а они вдруг остановились – и назад, подбитые танки тоже зацепили и уволокли. Мы уж им и не мешали, нечем.
– И вообще пусто, нечем воевать, командир. Идти надо.
– Куда идти, Глебов?
– Не знаю, тебе решать, командир.
– Какие потери? – прервал его Степан.
– Еще двоих потеряли, товарищ командир, и трое раненых, то есть четверо с вами, – ответил сержант.
– Танки! – закричал кто-то.
– Наши танки! Наши!
– Ну вот и подмога…
На броне головного приехал и Пименов. Танковая группа прошла ходом на Нелидово, где завязался бой, но не смогла выбить оттуда немцев, потеряв несколько машин, отошла назад. Немцы почему-то прекратили наступление. Потом выяснилось, немецкие танки повернули назад по приказу своего командования, чтобы не оказаться в окружении, им во фланг ударила армия генерала Власова. Этот удар спас ситуацию под Москвой в ноябре сорок первого, немцы воевали по правилам.
Макушев опять попал в госпиталь, а остатки его роты влились в пополнение дивизии генерала Панфилова. Уже в госпитале Макушев прочитал в газете о подвиге панфиловцев в бою 16 ноября под Нелидовом, на разъезде Дубосеково.
– Может, это те, на чьих позициях мы бились с фрицами? Но только у них три немецких танка сгоревших было, а не восемнадцать, как в газете. Да и людей там, в траншеях, было не меньше роты побито, а не двадцать восемь, да и не удержали они ту позицию. Вот то, что все там полегли, да, правда, только опять же среди убитых офицеров не было. Может, тела в снегу не нашли… Нет, что-то не так. Наверно, что-то попутали газетчики, эх, если бы и вправду так немца бить, хрена бы они к Москве подошли…
В самый разгар декабрьских морозов в ороченском чуме в труднодоступных верховьях скованного льдами Витима родился ребенок. Девочка. Ее назвали Тингой. Ее отец, молодой, высокий, всегда молчаливый мужчина, с заплетенной в косичку бородкой, взял ее на руки, вынес из чума и, высоко подняв над головой, прокричал:
– На свет появилась Тинга Игоревна Сергеева!
Вышедшая следом Ошана забрала у него ребенка и отнесла к своей дочери. Тинга жадно прильнула к груди матери, к источнику жизни на этой земле, куда она пришла, чтобы быть счастливой. Но она об этом еще не знала.
Игорь остался на свежем воздухе. К вечеру потеплело. Он смотрел на падавший огромными хлопьями изумительно белый снег и вспоминал свою жизнь до того, как очнулся здесь. Любил он это занятие. Вспоминал медленно, память возвращалась к нему эпизодами, кусками, но он уже точно знал, кто он и как сюда попал. Не удавалось вспомнить только то, что с ним произошло. Ошана, мать его жены, рассказала, что он был ранен на охоте и его спас от смерти сын оленихи и Духа тайги Вангол. Игорь не знал о том, что идет война, не знал, сколько времени он здесь находится. Он любил свою молодую жену, и ему было здесь хорошо.
Он помнил, что родители у него умерли и ему не по ком было тосковать, да и времени на скуку здесь просто не было. Он был единственным мужчиной в роду – очень много забот. В этот год волки сильно трепали оленье стадо, сейчас он готовился дать стае отпор. Он привел оленей и поставил стойбище в том месте, где еще с осени снарядил для волков несколько ловушек. Теперь осталось их подготовить. Быстро собравшись, вооруженный карабином, он ушел из стойбища. Жесткий хиус уплотнил снег так, что он напоминал белый шероховатый мрамор. Игорь быстро миновал небольшой склон и углубился в перелесок. Именно здесь он готовил западню. Кольцевая изгородь пяти шагов в диаметре была центром западни и делалась из крепких сухих двухметровых жердин, вкопанных вертикально и крепко связанных между собой лозой. Вокруг этого круга вторая изгородь из таких же жердей на расстоянии двух вершков от первой имела калитку, открывающуюся на это расстояние только внутрь. Она не закрывалась плотно, и бечева, привязанная к вершинке молодой березки, стоявшей неподалеку, служила своеобразной пружиной, возвращавшей калитку на место после того, как в нее пройдет зверь. Это незатейливое сооружение просматривалось почти насквозь между жердин изгородей. Игорь смастерил его осенью, теперь нужно было только очистить калитку от снега и приготовить приманку. В мешке за плечами Игоря были два зайца, пойманные им живыми в петли. Вбив в центр первого кольца железный штырь, он, проколов заднюю лапу зайцу, привязал его к штырю так, чтобы тот не мог достать до изгороди. То же самое он проделал и во второй западне, которая была им сделана в полукилометре от первой. Вытащив из мешка оленьи потроха, он привязал их на бечеву и стал ходить, волоча их по жесткому насту, пересекая перелесок вдоль и поперек, все время возвращаясь к входу, то к одной западне, то к другой. К вечеру он вернулся в стойбище, собрал оленей в загон и зажег несколько костров.
– Сюда сегодня не сунутся. Пусть порыщут в округе, голод не тетка…
Черная, непроглядная темнота окутала тайгу. Небо, напрочь закрытое облаками, не пропускало света звезд. Только слабое желтое пятно над сопкой говорило о том, что луна все-таки есть, ее не проглотила медведица, откусив вчера небольшой кусок. Игорь решил подежурить у загона. Подкинув веток в тлеющий костер, он удобно расположился на небольшой оленьей шкуре. Все было тихо и спокойно. Волки к стойбищу не пришли. Под утро он ушел в чум, где, согревшись, проспал несколько часов. Когда рассвело, поцеловав спящую жену; перекусив на ходу куском холодного мяса, он пошел к западням. Еще издали он услышал поскуливание и лязг волчьих зубов. Игорь впервые использовал это старинное охотничье приспособление против волков. О нем ему рассказала Ошана, старая ороченка знала много таежных секретов. Она охотно делилась своим опытом с будущим зятем. Старый охотник Такдыган, прежде чем уйти навсегда, научил его стрелять из лука и охотиться. Ошана подняла его на ноги после ранения и отдала ему свою младшую дочь. Теперь она была счастлива, в роду появилась девочка, а это большая прибыль…
Волки были в западне, три матерых и сука, повизгивая и щелкая зубами, кружились в бесконечном танце. Они, почуяв добычу, взяли след в перелеске и один за другим протиснулись в эту узкую калитку. Увидев раненого зайца, они уже не могли отвести от него взгляд и не могли до него добраться: частокол, за которым он метался от страха, был почему-то бесконечно длинным и никак не находился проход. Остановиться и подкопать или прогрызть лаз к добыче никто из них не мог, потому что сзади непрерывно подталкивал бегущий следом, а дичь – вот она, металась совсем рядом, туманя мозги и вызывая ярость и злобу. Видит око, да зуб неймет. От этого кровь закипает в жилах хищника, и он теряет силы в бесконечной погоне.
Волчица первая почуяла человека и, жутко зарычав, остановилась, упершись всеми четырьмя лапами. Бежавший сзади волк ударил ее грудью и, оскалившись, куснул ее за бок. Сзади на него налетел другой, и началась драка и возня, бестолковая в тесном проходе, не позволяющем развернуться. Потом волчица заскулила. Она заскулила так, что волки остановились, поняв, что этот вой говорит о неминуемой беде, которую они навлекли на себя. Они остановились и почуяли эту беду – человека. Замерли, оскалившись, и бросились на частокол, пытаясь вырваться из западни, но было поздно.
Короткими и точными ударами ножа Игорь одного за другим лишал их жизни. Завыла и легла на снег, прижав уши, волчица. Она была на сносях, в ее животе уже шевелились щенки, волчата, и она сдалась человеку ради них.
Игорь не стал ее убивать; связав ей лапы, он вытащил ее из западни и принес в стойбище. Она приняла ошейник и цепь, не рвалась и не пыталась ее перегрызть. Она приняла мясо из рук Игоря и не рычала на него, когда он приходил. Она выкопала в снегу нору и через две недели ощенилась тремя волчатами. А еще через две недели они, пользуясь полной свободой, убегали от своей прикованной цепью матери поиграть с сыном Ошаны, трехлетним веселым и кудрявым мальчишкой с большими карими глазами.
Кто был его отец, Игорь не знал, но Ошана почему-то старалась говорить с ним по-русски. Игорь тоже, вообще так сложилось, что мальчуган больше находился у Игоря с Гулей, как Игорь ласково называл свою жену. Ошана всегда отправляла их со своим малышом подальше от стойбища, если ждала гостей или приходили гости нежданные. Так было и в тот раз, когда ушел в тайгу и не вернулся старый Такдыган.
Именно тогда, по возвращении в стойбище Ошаны, к нему стала возвращаться память, и он очень жалел о том, что не застал приходившего в гости Вангола.
– Он сказал, что вернется сюда, – успокаивала его Ошана. – Ведь он сын оленихи и Духа тайги. Он всегда держит свое слово. Он не сможет долго жить в другом мире. Он вернется, когда услышит зов тайги, когда он здесь будет нужен. Мы дождемся его.
– Как он найдет нас?
– Он всегда знает, где мы.
– Как это может быть, Ошана?
– Все люди связаны друг с другом, только не знают об этом. А мы знаем. Достаточно подумать о том, кто тебе нужен, он это почувствует, где бы он ни был. Только прислушается ли к голосу своего сердца? Если прислушается, все поймет. А если нет, решит, что просто вспомнился ему кто-то, просто так. А просто так ничего в этом мире не бывает. Все почему-то и для чего-то. Вот и ты оказался здесь не просто так, а для чего-то. Значит, ты именно здесь нужен. Придет время, узнаешь, для чего, а пока, пока принеси воды, сынок, в котле пусто, мясо варить будем.
Вангол некоторое время возился с чайником, керосинка никак не хотела гореть.
Гюнтер терпеливо ждал, ерзая на лавке. Он порывался продолжить рассказ, но не хотел говорить громко, за деревянной перегородкой возилась хозяйка дома. Она могла услышать и узнать то, что может перевернуть все в этом мире. Гюнтеру было не понять, что любой человек, услышавший сейчас его рассказ, в лучшем случае улыбнулся бы, не поверив ни единому слову. А в худшем – позвонил бы в психушку. Поэтому он ждал, пока Вангол кипятил воду, заваривал крепкий чай, разливал его по железным кружкам. Только когда первый глоток горячего чая согрел его и Вангол, со своей кружкой, удобно устроился напротив, Гюнтер продолжил:
– Так вот. С удивлением наблюдая те метаморфозы, что происходили с моим одеянием, я не заметил, как капсула начала медленно вращаться. Это вращение постепенно ускорялось, и кресла потихоньку стали перемещаться, как бы под действием центробежных сил, к стенам. Одновременно с этим я вдруг почувствовал, что капсула, как бы выйдя из зацепов, пошла вниз, она просто падала, проваливаясь, вероятно, в вертикальный тоннель. Я не мог понять точно, что происходит, но, несмотря на прижимавшую к креслу центробежную силу, ощущал падение с огромной скоростью. У меня закружилась голова, мне было плохо, но сознания я не терял. Потом произошло какое-то как будто переворачивающее движение, и падение стало замедляться. Самое интересное, что все это время мне было абсолютно не страшно. Как будто кто-то был рядом и держал меня за руку, знаете, как в детстве не страшно идти, когда за руку тебя ведет отец. Все это происходило очень долго, несколько часов, я ощутил голод и уже совсем изнемогал, когда капсула замерла и вращение прекратилось. Кресла опять сошлись внизу капсулы, и я понял, что мое тело свободно.
Если честно, то, когда все это происходило, я про себя молился, а молюсь я с закрытыми глазами. Так мне легче почувствовать Бога.
Так вот, когда я открыт глаза, раскрывались двери капсулы, я увидел солнечный свет. Он был яркий, теплый и какой-то мягкий. Двери открылись, я понял, мне нужно выходить. Я вышел из капсулы сразу на большую каменную террасу. У меня перехватило дух, перед моим взором открылась огромная панорама. Боюсь, я не смогу описать достойно тот величественный пейзаж. Это были высочайшие горные вершины, слегка прикрытые искрящимся на солнечном свете снегом. Долины с полноводными реками, покрытые буйной зеленью лесов и лугов. Вдали, до горизонта, раскинулось море. Оно было всех оттенков – от светло-голубого до темно-синего цвета. Его гладь была чиста и спокойна. Я не сразу понял, где я, только постепенно до моего сознания дошло: меня пронесло сквозь толщу Земли на ее противоположную сторону. Я был совершенно один, и с этой каменной площадки не было никаких видимых путей спуска, отвесные скалы уходили в умопомрачительной глубины пропасти. Я впитывал в себя ароматы свежего горного воздуха, дышал им и не мог надышаться.
Где же я? Это не Тибет, это не Индия, таких гор там рядом с морем нет.
Я не мог придумать, с чем можно сравнить то, что было перед моими глазами. Я не находил ответа на свой вопрос. Потом я поднял голову и посмотрел на солнце и остолбенел. Это было не солнце. От неожиданности я просто перестал соображать. Я просто смотрел неотрывно на огромное шарообразное светило над моей головой и ничего не мог понять. Оно источало свет и не слепило глаза, его лучи лишь мягко согревали кожу. Легкие облачка заслонили его, и тогда я все понял. Вангол, я был внутри нашей Земли, она полая. Понимаете, наша планета полая внутри и имеет там атмосферу, моря, свое светило. Понимаете, другой мир. Совсем другой мир.
Гюнтер беспомощно, как-то по-детски посмотрел на Вангола.
– Я не могу это ничем доказать, но это так. Я там был!
– Я верю вам, Гюнтер, верю. Что было дальше?
Все, о чем рассказывал этот немец, а в том, что он действительно немец и ученый, Вангол нисколько не сомневался, было, мягко говоря, нереально. Но Вангол чувствовал, что Гюнтер говорит правду. То, что как истина абсолютно не воспринималось.
В мире шла война. Жестокая и беспощадная битва двух систем, мало чем отличающихся друг от друга по своей сути. Кровавая грязная драка, где побеждает наиболее сильный, хитрый и изворотливый. Где удар в спину считается воинским успехом, а умение побеждать, не обращая внимания на многомиллионные жертвы собственного народа, – воинским талантом. В мире, где основным тяглом была лошадь. Где люди умирали от холода, где за хлебную карточку убивали, где ценность человеческой жизни стремилась к нулю… И вдруг человек говорит о существовании чего-то, что никоим образом не вписывается в этот мир. Он говорит о существовании другого мира, и не где-нибудь, в других галактиках, а здесь же, на этой планете, на Земле. Вангол легко внушил немцу, что он послан спецслужбами для его спасения, и позволил ему раскрыться. Теперь он не знал, что с ним делать дальше. Оставалось выслушать все до конца и тогда решать этот вопрос.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.