Текст книги "Вас любит Президент"

– Вы имеете в виду, что он вовсе не рыцарь без страха и упрека, – сказал Президент.

– Конечно нет. Он страшнейшая сволочь, использует людей в своих целях, пользуется их слабостями.

– А что было после того, как он помог поймать Ладлоу?

– Он не помог, он его поймал, действуя более или менее в одиночку, что странно. Лерой не очень умный парень. А Ладлоу был умный.

– Но что же было после?

– Много неудобств, как всегда. Как только приехала полиция, Ладлоу начал говорить, что Лерой – всемирно известный преступник, и что за ним многие годы охотятся федералы. Одно дело – игнорировать проблему, делая вид, что ее нет. Другое – быть в ситуации, где нужно решать проблему, которой якобы не существует. Один из копов, новобранец, энтузиаст, позвонил федералам, и, конечно же, это вывело Лероя из себя.

– Его можно понять, – сказал задумчиво Президент. – В чем бы он не был виновен, он передает им с рук на руки преступника столетия, а они вдруг интересуются личностью арестовавшего преступника офицера.

– Что-то в этом роде. Гнев Лероя был страшен. Он вышел из дома как Самсон из Газы. Нокаутировал трех копов, выбил входную дверь и, как мне рассказывали, часть передней стены. На улице сидели в машинах местные, наблюдая. Лерой вытащил из машины за шкирку какого-то подростка, сел в машину, и уехал. Его никто даже не пытался остановить.

– И все? С тех пор о нем никто не слышал?

– Хмм … Не совсем. Через пятнадцать минут он вернулся.

– Вернулся? Зачем?

– Не для того, чтобы сдаться, уверяю вас, сэр. К тому моменту местность уже кишела федеральными агентами. Их начальник очень волновался и стыдился одновременно.

– Стыдился?

– Ему было неудобно. Он знал, кто такой Лерой. Жизнь Лероя вообще очень подробно документирована в архивах. А на Ладлоу не было ничего. Поэтому начальнику было неудобно. Лерой вернулся, чтобы сказать начальнику, чтоб тот перестал допрашивать женщину и девочку, и чтобы их отвезли домой. Он отвел начальника в сторону. На следующий день начальник явился на работу в солнечных очках. Разобравшись с начальником, Лерой снова вышел на улицу, и удивительно, что дом до сих пор стоит. Надеюсь, в этот раз он решил, что пора исчезнуть окончательно и надолго, но перед этим он все-таки остановился один раз в Манхаттане. Мы об этом знаем – агенты навестили женщину в ее манхаттанской квартире, и она показала им комнату, полную разбитой, разломанной, приведенной в полную негодность аппаратуры. Она увлекается разведывательными технологиями. Талантливая дилетантка. Она была уверена, что это работа именно Лероя. Он оставил там бейсбольную биту мальчишки, чью машину он увел.

Президент посмеялся немного.

– Так он уехал и прячется? – спросил он.

– Я уверен, что он жив и здоров.

– Прошло время.

– Месяцы.

– На что же он живет? Показываться ему нигде нельзя. Человеку нужно что-то есть, где-то спать.

– А, вы об этом … – командир улыбнулся. – Ходят легенды. Некоторые говорят, что он время от времени по старой памяти занимается вымогательством, обирая обирающих. Когда-то это было его любимым развлечением. Есть также неофициальные сведения о большой неудачной поставке героина. Давно это было. Совместное предприятие, в котором агенты много чего конфисковали, включая наличные. Некоторое количество наличных куда-то исчезло. По слухам, агенты поделили деньги и рассовали в тайники по всей планете. В частности, есть запись с голосом Лероя, где он упоминает Сен Дени.

– Сен Дени? – переспросил Президент задумчиво.

– Ну, вы знаете, сэр. Район красного фонаря в Париже. Рю Сен Дени. Злачные места, девочки, бордели, и так далее. Агенты всех разведок там шастают, поскольку послы всех стран … и так далее. Человек слаб. Агенты прочесали всю улицу несколько раз, искали зацепки, но до сих пор ларец с сокровищем не найден. Дошло до того, что некоторые бывалые девушки на Сен Дени шутят. Приходит агент с ордером на обыск – они называют таких «искатели сокровищ».

Чтобы отвлечься и отдохнуть, Президент открыл папку, содержащую распечатку речи, которую он должен произнести этим вечером, и просмотрел текст.

«В свете новых реалий», – сказано было там, «включая уже существующие основные населенные центры, нереалистично было бы ожидать, что результатом заключительных переговоров о статусе станет полный и завершенный возврат к границам времен перемирия. Реалистично же ожидать, что любой конечный договор по поводу статуса достигнут будет только на основе взаимно согласованных перемен, которые отражают эти реалии».

Президент резко выпрямился.

– Эй, командир, – сказал он.

– Да, сэр?

– Когда вернемся в Вашингтон, напомни мне, чтобы я уволил дурака, который написал мне эту речь. Безобразие. Абсолютная бессмыслица.

Диспетчер разрешил посадку. Президент посмотрел в иллюминатор. Облака. Странные видения возникли вдруг у него в памяти. В какой-то момент ему даже показалось, что он находится внутри старинной базилики. Снаружи раздавались странные звуки, будто процессия какая-то, или полк на марше. Маленькая женщина в роскошной одежде заволновалась. Выглядела она очень привлекательно. Никому не нужно было больше никуда бежать. Она собиралась сделать его капитаном охраны или генералом. Кто-то закричал на улице – «Да здравствует Королева!»

Самолет приземлился.

***

Есть что-то совершенно унизительное в заболевании гриппом. Глаза болят, когда вы пытаетесь их открыть утром. Вы их закрываете, а они продолжают болеть. Снова уснуть нельзя, поскольку кто-то, не терпящий пререканий, плавно и медленно водит наждачной бумагой вам по носоглотке и горлу, и вам одновременно болезненно жарко и полярно холодно. Левая ноздря забита пузырящимися соплями. Вы пытаетесь дышать через правую, и носоглотка болит еще больше. Вы переворачиваетесь на другой бок, надеясь, что слизь в носу перельется на другую сторону, но она не переливается, а просто забивает заодно и правую ноздрю. Вам одинаково противно лежать на боку, на спине, на животе, а если вы садитесь в постели, вам хуже. Вообще-то вы еще не решили, хуже или нет. Поэтому вы снова ложитесь, и теперь вам совершенно точно хуже. Вы пытаетесь встать. Ваш пульс начинает стучать вам в мозг монотонными ударами. Вода, чай, кофе, сок – всё больно. Вы пытаетесь высморкаться, но это бессмысленно – из носа льется много липкой дряни, но, к удивлению вашему, нос также забит, как раньше. О еде думать невозможно. Вы осознаете, что уже начали ненавидеть всех этих сволочей, которые, в отличие от вас, могут есть чуть ли не все, что хотят, которые едят, пока вы страдаете, обжираются яйцами, беконом, мясом, рыбой, овощами, картошкой, фруктами. Как они отвратительны, все! Самовлюбленные гады. Вы хотели бы выйти сейчас к ним, ко всем, и сказать им, что худших подонков в истории человечества не было, и чтоб они все подавились и умерли медленно в невыносимой боли. Вы даже зубы не можете толком почистить, поскольку чистка зубов включает полоскание рта и горла. Лучше не думать! Вы пытаетесь что-то читать, и оказывается, что не можете сосредоточиться. Вы пытаетесь смотреть телевизор и вскоре чувствуете ненависть ко всем этим ушлым комментаторам в вульгарных накрахмаленных рубашках, отпускающим тупые шутки и издающим фальшивые короткие смешки, трогая друг друга за плечи и локти, дабы показать, как они развеселились, ха, ха, как смешно. У вас начинают болеть кости и наконец-то вы понимаете, что приговорены – следующие несколько дней вам придется провести в позорном бездействии. Звонит телефон. Вы поднимаете трубку, и голос абонента сверлит вам барабанную перепонку и вибрирует по всему вашему телу. Все, сказанное абонентом – пошлость, глупость, никому не нужные слова, и то, что абонент этого не понимает, только усиливает вашу к нему ненависть.

Роберт, двоюродный брат Лероя и губернатор штата Вермонт, лежал в постели и чувствовал себя несчастным. Лекарство должно было подействовать час назад. У него назначена была важная встреча сегодня вечером. Он предполагал, что проведет день в телефонных переговорах, ругая разных своих помощников и в то же время решая, следует ли ему баллотироваться в президенты в этот раз. Одна из составных лекарства, он не знал точно, какая именно, заставляла его обильно потеть. Он буквально плавал в собственном поту, но облегчения это не приносило – а только унижение.

Открылась дверь. Горничная впустила врача.

– Привет, – сказал врач радостно.

Радость и скука – самые распространенные эмоции, выказываемые врачами при виде больного человека.

– Доброе утро, Доктор Левайн, – сказал Роберт с усилием. Слова были едва слышны. Язык стал толстый, как немецкая сосиска. От усилия заболел мозг. Он бы закричал, если бы не был так слаб.

– Доброе, Губернатор, – радостно сказал доктор. – Наконец-то политика вас свалила.

– Мне больно, – сообщил Роберт без интонации. – Прошу прощения, я не могу с вами сегодня двусмысленно препираться. – Он проглотил слюну. В горле засаднило, а потом стало очень больно. Говорят, у слюны есть какие-то лечебные свойства. Он еще раз сглотнул. Стало больнее.

Доктор Левайн был толстый розовощекий блондин. Костюм его казался купленным в дешевом универмаге, а чемоданчик на барахолке. Он присел небрежно на край кровати, пощупал Роберту пульс, и сказал, —

– Ну, посмотрим, что у нас есть.

От него пахло дезодорантом, одеколоном, и потом.

Роберту настроение врача совершенно не понравилось. Доктор Левайн был самодовольный, бестактный, некомпетентный фат.

– Как там продвигается дело с кабелем? – спросил доктор.

– Каким кабелем? – Роберту было трудно сосредоточится на лице доктора.

– Давайте измерим температуру. Не прикусите градусник. Лежите недвижно. Давеча вы утверждали, что можете привлечь голоса, если пообещаете бесплатное кабельное телевидение каждому гражданину Республики. Вы упомянули вкусы тупых представителей среднего класса, которым такие вещи нравятся, или что-то в этом роде.

– Я так сказал?

– Да, сказали. Мне, – подтвердил Доктор Левайн. – У вас просто грипп, – добавил он разочарованным и слегка презрительным тоном, который так часто применяют врачи в разговорах с пациентами. – Через несколько дней пройдет.

Роберт попытался прочистить горло. Оказалось – нельзя. Он сказал слабо —

– Это неприемлемо. Мне нужно, чтобы прошло сегодня к вечеру.

– Боюсь, что это исключено, – сказал доктор, радужно улыбаясь, – если, конечно, вы не хотите, чтобы я совершил чудо.

Какой неприятный у него голос – сладкий такой баритон.

Роберт был слишком слаб, чтобы рассердиться.

– Может, сделаете мне укол, – сказал он. – Если я едва смогу стоять, а в глазах будет мутно – мне все равно. Все, что мне нужно – чтобы очистилась носоглотка и уменьшилась головная боль.

– Это вам не поможет, – заметил доктор, все больше радуясь. – Сегодняшнее сборище для вас, очевидно, очень важно. Вам нужно быть к нему полностью готовым. Если вы не готовы, нужно отменить. Понятно? Кроме того, если вы отмените сегодняшнюю встречу, это поможет вам сохранить лицо. Как поживает ваша сестра?

– О чем это вы? – спросил Роберт, пытаясь раздражиться. Не получилось.

– Не обращайте внимания, – весело сказал Доктор Левайн, убирая термометр и делая какие-то пометки в блокноте. – Я просто поддерживаю разговор. Не хотите говорить о сестре – ничего страшного.

– Сохранить лицо. Вы что-то сказали по этому поводу.

– А, вы об этом. Что ж, предполагаю, что вы рассчитывали извиниться перед публикой за недавнюю речь, в которой вы упомянули … кое-что. Вы сказали, например, что у политиков нет выбора, как только врать целый день, поскольку избиратели именно этого от них и ждут. Вы сказали, что это неправильно. Вы сказали, что Учение Христа есть единственный выход из тупика, для мира и для страны, или что-то в этом роде.

– Вы это слышали? – удивился Роберт. Ему показалось, что он чувствует себя лучше. – Где вы могли это слышать? В прессу ничего не попало. Я погорячился, конечно, признаю. И тем не менее я не…

– Теперь вы скажете, что вовсе не это имели в виду.

Резкость этого замечания, и особенно легкомысленный тон доктора, прозвучали оскорбительно.

– Занимайтесь-ка лучше медициной, – сказал Роберт недовольным тоном.

– Медициной? Вы и в медицине разбираетесь?

– Доктор! – Роберт сел в постели. – Вы что, не видите, что мне больно? Хватит! Черт…

– Вижу, – сказал доктор вставая и открывая чемоданчик, и выписывая рецепт. – Меня просто удивило … это ваше мнение. Так все таки – Учение Христа единственный выход, или нет? Скажите.

– О небо, – сказал устало Роберт. – Доктор, не это мне сейчас нужно. Правда. Занимайтесь своим делом, а я буду заниматься своим.

Доктор посмотрел на окно.

– Хороший вид.

Роберт молчал. Совершенно неожиданно он вдруг почувствовал себя абсолютно здоровым. Странно.

– От гриппа я бы мог вас избавить, – сказал доктор, заговорщически подмигивая.

– Послушайте, – сказал Роберт, прикидывая, не станет ли ему резко плохо, если он попытается вылезти из постели. – Я имею право на убеждения.

– Никто и не говорит, что не имеете, по крайней мере, не говорит открыто, – заметил Доктор Левайн. – Большинство людей хочет быть со всеми хорошими.

Роберт снова сел в постели. Голова ясная. Он прекрасно себя чувствовал.

– Мне лучше, – сказал он.

– Правда? – Доктор Левайн внимательно на него посмотрел. – Проверим. – Он снова потрогал пульс Роберта. – Что сказать, – сказал он. – Чудо.

Роберт почувствовал прилив суеверного ужаса.

Мы ведь ничего не знаем. А вдруг что-то из того, что я сказал этому дураку, важно? Не мне, не ему, но Кому-То Там, Наверху?

– То, что я сказал в той речи, я сказал честно, – ровным голосом произнес Роберт. – Может, это было политическое самоубийство, но что думал, то и сказал. Вы не религиозны, не так ли? Я тоже не религиозен, во всяком случае, не очень. Но я верующий. Это, по-вашему, плохо? Неправильно? И вообще – какое вам дело до всего этого?

– Почему бы вам не уйти из политики? – предложил невыносимый доктор, улыбаясь почти ласково. – Напишите книгу, или еще что-нибудь.

– Что происходит? – спросил Роберт, прикладывая руку ко лбу. – Я здоров. Совершенно здоров.

Он проглотил слюну. Не больно. Носоглотка чистая. Это – знак? Доктор что-то записал в блокноте. Вот же кретин. Только что произошло чудо, а он думает только о своих дурацких записях и оплате. Роберту пришло в голову, что, наверное, так оно и должно быть – чудеса нельзя анализировать, иначе они перестанут быть чудесами. Во всяком случае, их перестанут таковыми считать.

– Что ж, очень рад, – сказал Доктор Левайн. – Это бывает иногда. Внезапно иммунная система усиливает сопротивление, и все проходит. На вашем месте я бы все равно получил бы лекарство вот по этому рецепту, а также выпил бы большое количество куриного бульона и много воды или чаю. Политика вовсе не так важна, как многие думают. Всегда были правительства, более или менее некомпетентные, и законы, более или менее бесполезные, и человечество продолжает куда-то плестись, несмотря на все это. Проблема с людьми амбициозными в том, что … Ну, один словом, они игнорируют то, что по их мнению не стоит внимания и мечтают о переменах там, где перемены невозможны в принципе, т. е. в способе управления людьми.

О чем болтает этот идиот, думал Роберт. Невозможны в принципе? Он только что пережил Определяющий Момент. Он чувствовал себя на вершине. Глупость доктора его больше не раздражала. В конце концов, дураки не виноваты в том, что они дураки. Но почему бы ему не помочь? Почему бы не поделиться обретенной мудростью с дикарем?

– Это не совсем так, – сказал Роберт, добро глядя на доктора. – Я пришел в политику, чтобы создать условия, в которых перемены возможны.

– Действительно, – сказал Доктор Левайн. – Если это все еще является вашей целью, я бы мог кое-что посоветовать, хотя, на мой взгляд, условия и перемены вы уже создали, не так давно. Два года назад, если не ошибаюсь?

– Вы о чем?

– Помните, что говорится в … хмм … что, когда один из нас жаждет, и вы протягиваете ему кружку с водой, вы становитесь одним из нас? Что-то в этом роде. Вы сделали больше. У человека не было дома, не было, к кому обратиться за помощью, не было надежд. Беглец. Вы накормили его, одели, и дали ему крышу над головой.

Глаза Роберта широко открылись.

– Будь я проклят, – сказал он.

– Может и будете, это никому не известно, – сказал Доктор Левайн. – Слушайте, Возвращение может произойти в любой момент – через два часа или через два столетия, или через тысячу лет, но оно еще не произошло, поэтому время есть. В это верят все христиане, не так ли? Вот вам рецепт. Не возражаете, если я у вас кое-что попрошу? Личное одолжение.

– Каким образом … Не может быть, – сказал Роберт. – Лерой не тот человек, он никогда ничего не говорит. Не болтает. Он не такой.

– Не важно, – сказал доктор, пожимая плечами. – У вас память – как сито. Слушайте, окажите услугу, а? Если бы вы могли начать кампанию … протест какой-нибудь … против бездумного нарушения Третьей Заповеди, данный работник медицины был бы вам очень благодарен. Видите ли, это уже просто никуда не годится, это наплевательское отношение к данной части Закона. По телевизору, в кино, на улицах, на работе, дома, везде. Люди просто говорят, и все. Автоматически, бессмысленно, и от этого еще противнее … Противно, понимаете? Церкви почему-то все равно, уж не знаю, почему. Упомяните в речи, а? Серьезно. Если не упомянете, вам все равно зачтется … ну, вы понимаете, о чем я. Но – не обяжете ли меня лично, вашего врача? Создатель, небось, просто вздыхает и воспринимает это как поветрие … Но лично меня – раздражает. Сделаете?

– Я, наверное, брежу, – сказал Роберт.

– Как хотите, – откликнулся Доктор Левайн, пожимая плечами. – Кстати, мне было бы удобнее, если бы кто-нибудь занялся бы у вас тут вашими счетами. Последние два чека от вас не обеспечивались деньгами. Это невежливо, понимаете?

Роберт моргнул.

– Не обеспечивались?

Дверь закрылась. Роберт осгался один в комнате. Он посмотрел на окно. Солнечно. Он поднялся и подошел к стеклу, холодному на ощупь. Гриппа не было. Он был голоден. Приняв душ и тщательно вытеревшись пушистым полотенцем, он побежал вниз, прыгая через две ступеньки. Горничной нигде не видно. Секретарша, среднего возраста, хрупкая, недовольного вида женщина, оторвала глаза от чашки со слабым кофе.

– Доброе утро, Губернатор, – сказала она.

– Да, – сказал Роберт. – Слушайте, когда мы с вами последний раз занимались сексом, вы и я?

– Губернатор! – сказала она очень тихо.

– Да ладно вам, – сказал он. – От нас этого ждут, так почему бы и нет? – Он сел рядом с ней и провел рукой ей по затылку и шее – она широко открыла глаза. – Слушайте, – сказал он. – Мы с вами не любовники потому, что вы мне не нравитесь, и никогда не нравились. Я честен с самим собой. Политика мне тоже никогда не нравилась. Я занялся политикой потому, что никто в моей семье не мог придумать для меня ничего лучше.

Говорить правду, оказывается – утонченное удовольствие. Роберт подумал – а имеет ли значение тема?

– Что-то не так, Губернатор? – спросила напуганная секретарша.

На всем теле у него опять выступил пот. Он почувствовал слабость и боль. В глазах на какой-то момент потемнело. Он осознал, что все еще лежит в кровати. Грипп. Ему хуже.

– Я передумал, – сказал он слабым голосом. – Слушайте…

Секретарша стояла рядом с постелью, с блокнотом в руке.

– Позвоните опять Доктору Левайну, – сказал он, начиная паниковать. – Пожалуйста. Мне нужно с ним поговорить. Где рецепт, который он мне дал?

Она нарушила Третью Заповедь, добавив, —

– Вы бредите, сэр.

– Доктор. Доктор Левайн. Приведите мне доктора Левайна.

– Доктор Левайн, сэр? Кто это такой?

– Он мой врач, – сказал Роберт. Слишком слаб, чтобы рассердиться. – Да в конце концов! Он мой врач вот уже скоро лет пятнадцать! Он делает визиты. Что с вами…

– Вы имеете в виду доктора Шульца, сэр?

– Какой еще к черту Шульц? Вы на чьей стороне, вообще-то, а? Однопартийцы под меня копают? Доктор Левайн. Мне нужен доктор Левайн!

– Сэр, – сказала секретарша. – Я могу посмотреть в справочнике.

– Вы пьяны? Вы же знаете, о ком я, – настаивал Роберт. – Он только что здесь был. Последние два чека не были обеспечены … Доктор Левайн. Толстый, глуповатого вида, светловолосый. Да что же это такое…

– Сэр, – сказала секретарша. – Последний раз доктор посещал вас шесть месяцев назад. Доктор Шульц. Хотите, я ему позвоню?

– Дайте мне мою записную книжку, – сказал Роберт. – Которая на письменном столе. В кабинете. Принесите.

Показ записи в книжке не сделает ее более компетентной, но Роберту просто хотелось доказать ей, что он прав. Наверное, он очень болен. В обычных обстоятельствах он считал предъявление доказательств ниже своего достоинства.

Вскоре секретарша возвратилась с записной книжкой.

– Вот, я сейчас вам покажу, – сказал Роберт, открывая книжку. Он сглотнул. Очень больно. Имена и адреса плыли перед глазами. – Вот, возьмите, – сказал он, отдавая ей книжку. – Найдите его. Левайн. На букву эл. Доктор Тимоти Джей Левайн, черт вас возьми.

Она полистала книжку.

– Такого здесь нет.

– Как это нет! Ну, хорошо. Просто читайте вслух имена, одно за другим. Давайте. Все имена на букву эл.

– ЛаФевр, – прочла она. – Ваш организатор.

– Да, дальше.

– Леннокс. Левитт. Люис. Лоу. Всё.

– Дайте сюда.

Он сел в кровати и уставился на страницу. Его собственный почерк. Он добавил Лоу неделю назад.

Он сосредоточился и рассмотрел каждое имя. Он точно помнил, когда и как всех этих дураков сюда вписал.

– Здесь нет Левайна, – сказал он хрипло. – Не понимаю.

– Может, я все-таки позвоню доктору Шульцу? – спросила секретарша настороженно.

– Шульцу?

Через двадцать минут доктор Шульц сидел на краю постели Роберта, щупая ему пульс.

– Это просто грипп, – сказал он. – Через несколько дней пройдет. Я бы выписал вам что-нибудь, но, честно говоря, вам нужны обычные таблетки, которые без рецепта. Очень эффективные они стали последнее время. Если станет хуже, я бы мог сделать вам укол. А можно перевезти вас в больницу. Они вас подключат к Ай-Ви и накачают содиумом. На несколько часов вам, возможно, станет лучше.

– Доктор, – сказал Роберт. Он прижал указательный палец к надпереносью. Лучше не стало. – У вас нет коллеги по имени Тимоти Джей Левайн?

– Тимоти Джей Левайн? – Доктор Шульц – худой, элегантный, безупречно одетый – нахмурился. – Нет, вроде бы не знаю такого. Адвоката моего зовут Хенри Джей Левайн. – Он ухмыльнулся. – Забавный старик. Энциклопедия антисемитских анекдотов. Я вам рассказывал, что случилось, когда мы играли в гольф на прошлой неделе? Умора! Нужно было это видеть…

– Насчет укола, доктор, – сказал Роберт. – Я смогу пойти сегодня на встречу и произнести речь, если вы сделаете мне укол?

– Может быть, – сказал доктор. – Это ведь грипп, знаете ли. С гриппом дело такое – никогда не знаешь. – Он пощупал простыню и нарушил Третью Заповедь, добавив, – Я бы поменял на вашем месте простыни. Мокрые насквозь. Послушайте, анекдот, который Левайн мне давеча рассказал – ужасно смешно. – Он рассмеялся. – Значит, типа, один толстый еврей приходит…