Текст книги "Вас любит Президент"

Глава пятая. В погоне за фантомом

Телохранитель Винса – большой неуклюжий парень, который вряд ли смог бы защитить даже свое собственное тело если бы кому-то взбрело бы в голову на него напасть в отсутствие других, более конструктивных, занятий. Я стучу в дверь машины, и двуглазая протоплазма смотрит на меня тупо, и я вижу, как такой, типа, огонек недоумения вдруг поднимается со дна его свинячьих глазок, будто он никогда не видел приземистых женщин в своей паршивой жизни. Он опускает стекло и говорит – «Да?», притворяясь спокойным и скучающим. Я велю ему вылезать из машины. Винс стоит за мной и, наверное, кивает в знак согласия, поскольку недоумение протоплазмы становится из смутного явным. Толстяк вылезает на тротуар не торопясь, и мне хочется дать ему ногой в яйца. Я запрыгиваю в машину и даю ему стадолларовую бумажку и говорю, что на сегодня он свободен и пусть пойдет и купит себе пива, а потом поймает такси и едет домой, и купит жене цветы. Винс снова кивает и тихо что-то говорит. Протоплазма обижается.

Винс говорит – «Может лучше я сам поведу?»

Я говорю – «Нет, Винс, не лучше».

Он залезает и устраивается справа от меня. Я поворачиваюсь назад и говорю детям «Привет!», а они просто на меня таращатся, молча. Дети вообще очень тупые всегда. Один из этих двух детей, мальчик, вроде бы Люк его зовут, поворачивается к Винсу и говорит – «Папа, я голодный» – очевидно прощупывая ситуацию, желая убедиться, что он все еще главный, а папа его подчиненный.

Винс говорит – «Не сейчас».

Видно, что ему неудобно. Дитя говорит – «Но я голодный» своим тонким скрипучим голосом. Вдруг подключается девочка, и говорит – «Я тоже голодная».

Разумеется они тут же оба устраивают сцену, но я оставляю все это на попечение Винса, пусть разбирается. Я просто веду машину. Обожаю водить. Вожу мало. Редко предоставляется удобный случай – раз в вечность, когда Гейл милостиво позволяет мне вести ее громоздкий внедорожник, похожий на огромный прямоугольный кусок мыла на спине огромной черепахи с безумными глазами. Ехать нужно на запад, но на всякий случай я увеличиваю скорость и, не включая сигнал поворота, поворачиваю в Парк у Восемьдесят Первой, поглядывая все время в зеркало заднего вида, ожидая, что кто-нибудь резко притормозит и повернет за нами. Ничего подозрительного вроде бы нет. Пересекаю Парк и Пятую, поворачиваю на Мэдисон и останавливаюсь у тротуара, а позади стоит большой грузовик.

Бентли очень заметная машина, не говоря уже о том, что его могли начинить жучками. Вроде бы за нами никто не следовал, но все равно нужно ловить такси, и ловить его нужно мне, поскольку не каждый таксист в Нью-Йорке знает чемпиона мира по боксу в лицо, а Винс, хоть и светлокожий, все равно смотрится, как частичный негр, а тупые подонки таксисты, включая черных, расисты, гады, не спешат подбирать негров, боясь, что им не заплатят или еще что-нибудь похуже. Я велю Винсу выволочь детишек из машины и подождать. Выхватываю ключи из зажигания, выскакиваю, поднимаю руку.

Росту я маленького, я наверное уже об этом сообщила, а потому мое присутствие никакого эффекта на окружение не имеет, когда я выхожу в свет, и, не забудьте, дело происходит на Мэдисон, где почти всегда наличествует большое количество весьма заметных людей, шляющихся вверх и вниз по авеню и выглядящих важно. Так что несколько такси проезжают мимо, но наконец одно останавливается. Я открываю заднюю дверь рывком. Винс загоняет детей внутрь и залезает сам. Я заступаю внутрь одной ногой и сквозь отверстие в стеклопластиковом щите протягиваю шоферу две стадолларовые купюры и велю ему ждать три минуты. Мне нужно позвонить. Винс тут же вмешивается, сообщая всем, что у него есть с собой телефон. Я, типа, говорю ему – заткнись, Винс. Тут вдруг детки, сообразив, что у папы действительно есть телефон, требуют, чтобы папа дал его им поиграть, и начинают ныть, когда им отказывают. Я бегу к платному телефону на углу, надеясь, что он работает.

Он работает.

Ебаные телефонные карточки! Представляете? Ебаные недоучки, которые заведуют этим сервисом, их нужно стерилизовать, честное слово. Как бы ты не спешила – все равно нужно выслушать всю эту чушь, которую тебе говорит какое-то очень свойское сопрано, говорит непреклонно и долго; и от ярости, пока ты ждешь, можно написать в шелковые трусики, а она, блядь такая, не унимается, и благодарит тебя за то, что ты пользуешься услугами именно этой компании (очень медленно, очень отчетливо благодарит, растягивая каждый слог) и объясняет, каким количеством минут ты будешь располагать для данного разговора, если тебе захочется истратить все минуты на карточке – а потом не соединяет тебя с абонентом, и нужно начинать все сначала. Но наконец я пробиваюсь сквозь все это и меня соединяют с пригородной компанией такси у черта на рогах, и я им говорю, чтобы мне там приготовили машину прямо сейчас, пронто, и чтобы она меня там ждала с работающим мотором. Я прибуду через час, но она все равно должна там стоять начиная со следующей минуты, и чтобы мотор работал, и тогда я заплачу диспетчеру двести а таксисту триста.

Тут я соображаю, что нужно было сказать наоборот, но поздно. Диспетчер соглашается, но без особого энтузиазма. Я по голосу понимаю, что он не воспринимает меня всерьез. Ничего не поделаешь.

Я поворачиваюсь – и вот, началось, чего ожидали, то и случилось. Наличествует большой мускулистый из семейства веристов, в дешевом костюме, у Лексуса, а другой такой же из этого Лексуса выбирается, представляете себе. Они даже не понимают, насколько все их ужимки старомодны, даже по голливудским стандартам. Ну, так или иначе, я бегу к такси, залезаю на сидение рядом с шофером, и говорю ему, чтобы быстро очень ехал.

К счастью, шофер – молодой внимательный парень из Гарлема, любит профессиональный бокс. Он знает, кто такой Винс и он весь трепетен и хочет говорить, и переполнен до краев гарлемской дружелюбностью. Но времени нет, и я ему это говорю, и Винс подтверждает, а таксист сделает все, чтобы Винсу было приятно, так что нам повезло. Мог быть пакистанец или еще какой-нибудь, и ничего не понял бы.

Таксист вжимает акселератор в пол. Мы срываемся с места и втискиваемся в движение, и я смотрю назад, и Винс тоже, и мы оба видим как два вериста ныряют в свой Лексус и тоже пытаются втиснутся в движение, но подъезжает огромный грузовик с прицепом и перекрывает им путь. Я велю шоферу повернуть налево. Он поворачивает. Угадайте, что дальше. Нам опять везет! Мы с Винсом обмениваемся отчаянным взглядом, на светофоре Пятой Авеню включается красный свет, но шофер все равно на нее поворачивает, не останавливаясь, и, еще раз повезло – нет нигде копов.

Мы летим вниз по Пятой, а затем я заставляю шофера пересечь Парк, свернув на перемычку у Восемьдесят Пятой. В Парке я вздыхаю свободнее. Уффффф! Знаю, что шоферу полагается вознаграждение. Помогать тем, кто тебе помогает – добрый знак, и я даю ему еще две стадолларовые купюры. Лицо у него становится каменным. Вам нужно было это видеть. Ужасно забавно, хотя, конечно, мне теперь не до забав. Ну, я ему говорю – Вест-Сайд Шоссе до Моста Вашингтона, потом по Палисайдз в Спринг Валли. Винс желает обсуждать разные вещи, но я велю ему молчать пока что, и пусть он отвлечется, занявшись хоть раз в жизни воспитанием своего выводка. Это потому, что они, выводок, начали всерьез действовать мне на нервы, дурье паршивое, требуют к себе внимания и разглядывают меня подозрительно сквозь стеклопластиковый щит, и отводят глаза как только на них посмотришь. Теперь они требуют, чтобы им рассказали сказку, но Винс очевидно не знает никаких сказок и извиняется, говоря что он обычно читает им сказки, а книжки под рукой в данный момент нет. Я продолжаю поглядывать назад, и, поскольку нахожусь на переднем сидении, единственный способ все увидеть – повернуться, встать на колени, и посмотреть сквозь отверстие в стеклопластиковом экране – через которое деньги дают, или суют пистолет по прибытии к месту назначения, и чтобы это сделать, мне нужно придвинуться к шоферу, стоя на коленях, и вдруг я вижу, что он косится на мои утонченно очерченные ягодицы. Вроде бы никто за нами не гонится, поэтому я надменно смотрю на шофера и он отворачивается. Думаю, проскочим.

Прибыв в Спринг Валли мы обнаруживаем, что ебаное такси, о котором я просила, нас не ждет, и мне приходится звонить, пользуясь ржавым автоматом возле вонючего туалета, в другую компанию, в Рай, Нью-Йорк, и диспетчер в Рай, Нью-Йорк соглашается на сотрудничество тут же. Тем временем Винс, который более или менее понимает, что происходит и что именно я делаю, решает купить всё, содержащееся в автомате – для детей, чтобы они слезли с его шеи на время, но у него нет мелочи. Диспетчер в офисе вдруг узнает Винса, но у него тоже нет мелочи. Дети пока что спят в нью-йоркском желтом такси, и поэтому водитель не может уехать и избавиться от нас. Винс теряет терпение и бьет по стеклу автомата, но это стеклопластик, пуленепробиваемый, его так просто не выбьешь. Диспетчер вдруг открывает ящик письменного стола и предлагает Винсу все свои шоколадки до последней, две дюжины, возможно наказывая себя за то, что был такой дурак и не принимал некоторые телефонные звонки всерьез. Винс оставляет стадолларовую купюру на столе диспетчера, хватает шоколадки, и мы снова в пути – Рай, Нью-Йорк, я и Винс время от времени смотрим назад. В Рай нас ждет такси с заведенным мотором – большой побитый Линкольн Таун Кар. Я думаю – а встречаются ли Таун Кары, купленные частным образом, а не для извоза. Может и встречаются – в Техасе. В основном их покупают компании лимузинов, возящие комических менеджеров из города в их субурбическую тоску и безнадежность, а когда рама и корпус расшатываются и становятся слишком старыми для удобства комических менеджеров, пригородные компании такси покупают их по дешевке. Я говорю таксисту-реднеку (в Нью-Йорке редко встретишь белого таксиста, говорящего без иностранного акцента, а здесь они почти все белые и ужасно толстые) чтобы вез нас в некий маленький городок в Нью Джерзи. Двухчасовой перегон. После транспортировки раздраженных и хнычущих детей из одной машины в другую (это – самое сложное … как я ненавижу детей! … не спрашивайте …) мы едем.

На Гарден Стейт Шоссе много машин, пробки, движение замедленное. Я всегда думаю – куда это они все едут, да еще в рабочее время. Может у них независимые доходы, у всех, а те, у кого нет наследства – может они коммивояжеры. Или еще что-то. Откуда мне знать, я из богатых сволочей-капиталистов. Это и есть причина моего отрыва от жизни – а какая причина у вас?

Мы останавливаемся у придорожного дайнера по нужде, но детки отказываются выходить, а через пятнадцать минут, на экспресс-полосе Тёрнпайка оба чада вдруг объявляют, что «хотят в туалет», очень спешно. Мы велим шоферу затормозить у обочины. Представляете себе эту обочину на экспресс-полосе. Мой племянник не против, но племянницу нужно уговаривать и обещать подарки, и в конце концов Винс, совершенно растерянный, ошарашенный скандалом, дает ей пощечину, и она соглашается присесть у заднего колеса.

Наконец мы прибываем и шофер получает денежное вознаграждение и мы вылезаем и идем полторы мили через лес с которым я знакома, очень живописный. Винс тащит обоих – маленькая сука сидит на сгибе руки, маленький подонок на папиных плечах устроился – поскольку если позволить им идти самим, они будут останавливаться у каждого дерева и каждой ветки, и организовывать продолжительные привалы, и устраивать на привалах скандалы в развлекательных целях, или вообще лягут мордами вниз и будут только кричать и пинаться, если их потянуть за одежду. Вскоре мы выходим из леса и направляемся к маленькой железнодорожной станции, которую я помню, и – о чудо! – через три минуты подъезжает ту-ту. Мы едем на нем три остановки, вылезаем, и идем еще милю к дому, на который я рассчитываю.

Я нажимаю кнопку звонка. Никакого эффекта. Тогда я просто стучу, и Сильвия открывает дверь и видит маленькую меня и большого Винса и детишек и пытается придать себе любезный вид. Я загоняю всю бригаду внутрь, и детишки моментально прилипают к портативному телевизору на кухне, а я веду Сильвию и Винса в гостиную на конференцию.

Позвольте объяснить, кто такая Сильвия.

Бедная дурища Сильв – лесбиянка и, да, у нас с ней был роман много лет назад. Мне было интересно, а она была влюблена. В меня. Так что, видите, в меня тоже можно влюбиться. Вполне. Сильвия старше меня лет на пятнадцать, полу-итальянка, полу-еврейка, или что-то в этом роде, этническая и колоритная, и выглядит, действует и одевается как бутч33
  Бутч (butch) – лесбиянка, выполняющая роль мужчины.


[Закрыть]. У нее богемные привычки, что хорошо, если вы имеете с ней дело. Родители ее купили ей этот дом с условием что она никогда не покажет свою похотливую морду в их очень респектабельном районе. Домашнего телефона у нее нет, а мобильники в данной местности работают плохо, башен мало. Она пытается рисовать в меру безумные абстрактные картины маслом. К несчастью для нее, спрос на эту мазню неуклонно падает с шестидесятых годов двадцатого века – из-за того, что очень многие поняли, что любой может такое рисовать, и чрезмерное предложение при падающем спросе снизило ценность уже намалеванного почти до нуля. Это Сильвию не волнует нисколько. Отец ее время от времени пополняет ее банковский счет. Дабы иметь дополнительные средства, она работает на разных работах, которые любят лесбиянки – на почте, или с детьми сидеть, пока родители на работе или развлекаются, и так далее. Также, она ведет клуб любителей поэзии в Гринич Вилледже, в кафе, раз в месяц – это, в общем, просто толпа недоразвитых нелепых чудиков, читающих напечатанные на мятых листках тексты. Напоминают комиков-любителей. Самая полезная черта характера Сильвии – она сделает все, о чем я попрошу, всегда, и я этим пользуюсь раз в год, или около того.

Она говорит, что все прекрасно поняла насчет детей, и начинает гордиться собой, какая она самоотверженная, пришедшая на помощь в трудную минуту, спасает перемазанных сластями хамоватых маленьких беглецов, защищает их от нашей ужасной цивилизации, которую держат в руках подонки из Республиканской Партии, до тех пор пока я ей не говорю, что дела наши могут затянуться на целую неделю, а то и две, а не остаток дня и одну ночь. Она тут же становится задумчива, но я говорю ей, что ни о чем никогда ее больше не попрошу, если такое у нее отношение. Некоторые лесбиянки удивительно легко поддаются манипулированию.

Глава шестая. Гейл откровенничает

Выбравшись из станции метро у Таймз Сквера, Лерой некоторое время искал магазин, продающий цветы. Приличные профессиональные цветочники не держат магазины вблизи Таймз Сквера, где большинство прохожих в рабочее время – абсурдно одетые туристы и менеджеры нижнего эшелона в дешевых костюмах. Наконец он нашел заведение, торгующее различной едой на вынос, от круассанов до сашими. Шеренга зеленых ведер из пластика возле магазина содержала несколько видов болезненно выглядящих букетов. Лерой купил одну красную розу. Нехорошо заставлять свою девушку таскаться целый день с букетом, не говоря уже о том, что, будучи знаком с категорией женщин, к которой принадлежала девушка, кою он вознамерился развлекать, Лерой был более или менее уверен, что она уже наделала покупок и руки у нее заняты – бумажные и полиэтиленовые мешки с эмблемами, которые так восхищают пригородных особей женского пола. А может и нет, думал Лерой. Может меня сегодня приятно удивят. Может у нее в руке только сумочка – и все. Или может просто надо ей в глаз дать. Вот – неплохая идея.

Поверхность газона Брайант Парка полностью покрывали возлежащие на ней томные клерки обоих полов. Мраморные скамейки по периметру все были заняты. Лерой осмотрелся и вскоре обнаружил Гейл, сидящую на одном из металлических зеленых стульев, которые предупредительно поставлял в парк муниципалитет, дабы посетители парка чувствовали себя удобно и были настроены дружелюбно. Гейл явно чувствовала себя неудобно, нервничала, и настроена была слегка враждебно.

Стоял мягкий, теплый весенний полдень. В своих телесного цвета колготках, черных туфлях без каблуков которые, несмотря на эмблему, весьма напоминали шлепанцы, в черной синтетической юбке, в блузке на размер больше чем нужно, и в живописной жилетке на два размера меньше, она показалась Лерою уныло провинциальной. Вся ее верхняя одежда была темного цвета, кроме алого жакета, переброшенного через руку. По сведениям Лероя ей был сорок один год. Выглядела она поношенно, старше своего возраста. Редкие темные волосы, угловатое лицо, круглые темные глаза, тонкая стареющая шея со складками вокруг щитовидной железы, отвисшая грудь, талии нет, широкие плечи, широкие отвислые ягодицы. Ноги, правда, оказались стройные и гладкие, а колени опаловые и скульптурные – лучшая ее часть, решил Лерой. Ступни, тем не менее, слишком большие даже для женщины ее роста – пять футов и десять дюймов, если на глаз44
  Т. е. примерно 1.77 м.


[Закрыть]. Можно было предположить, что торс ее продолжал расти после того, как ступни остановились, а затем природа, осознав ошибку и делая несуразную попытку ее исправить, велела ступням расти быстрее, чтобы соответствовать торсу – и переборщила.

Лерой, имевший привычку (нехарактерную для людей его профессии) давать людям возможность проявить себя прежде чем формировать о них окончательное мнение, галантно приложил губы к преждевременно увядающей коже тыльной стороны ее руки, улыбнулся, сказал «Привет» и, приняв решение, одновременно поцеловал ее легко в губы и предложил ей розу. Она охотно ответила на поцелуй. Сам не первой молодости, Лерой был тем не менее подтянут, мускулист, и лучше одет, чем Гейл – небрежный светлый весенний костюм покроя до того непретенциозного, что сразу угадывалась добротность выделки, а ботинки явно английские. Он меланхолически посмотрел на два полиэтиленовых мешка с эмблемами модных в среднеклассовой среде магазинов, прислоненных к ножке металлического стула.

– Привет, – сказала Гейл. – Я, наверное, нервничаю слегка.

– Все нормально, – сказал он, вживаясь в роль. – Это пройдет. Ты голодная?

– Не отказалась бы от ланча, – призналась она. – Я знаю неплохое место, недалеко отсюда.

Недалеко отсюда оказалось в пятнадцати кварталах. Пожав плечами, Лерой отказался от заготовленного в уме списка интересных заведений в Ресторанном Проулке, гораздо ближе, с прекрасной кухней и уютной атмосферой.

– Я сегодня не могу много ходить, – сказала Гейл через три квартала. – У меня болят ноги.

Лерой понял, что забавным это приключение не будет. Она была явно не его тип. Он не благоволил к прихожанам Церкви Мещанских Приличий.

– А что если мы купим тебе пару кроссовок? – спросил он, прикидывая, где ближайший магазин. – Мой подарок тебе.

– Нет. Спасибо. Это не поможет.

Заведение, которое она имела в виду, она, оказывается, посещала ранее со своим отцом, который теперь жил в солнечной Калифорнии. Обычный магазин съестного, но с закутком, в котором стояло несколько полированных столов и стульев. Яркий свет, две ядовито глядящие официантки в сальных черных передниках, алкоголь отсутствует, столики на тротуаре тоже. В меню наличествовали холодные закуски, ни одна из них не казалась аппетитной. Лерой спросил суп, а Гейл заказала сандвич из индюшки. Лерой подмигнул официантке, которая неожиданно покраснела. Подмигивал Лерой тщательно и точно, не нарушая непроницаемости лица.

Кругом, и в этом квартале тоже, имелись во множестве вполне приличные, хоть и со слегка повышенными ценами (в виду близости Карнеги Холла) заведения. И даже глупо выглядящий дайнер прямо напротив смотрелся уютно и пригласительно по сравнению с дырой, в которой они сидели. Лерой не слишком расстроился, он только лишь засомневался в своей решимости доиграть роль до конца. Женщина, предпочитающая столик в магазине ресторану или кафе? Как вести себя в компании такой женщины? О чем говорить?

Почему он назначил ей свидание вместо того, чтобы просто допросить ее, нанеся официальный визит, показав бляху? Годы конспиративной работы учат, что в запутанных следует настроить свидетеля на что-нибудь, не имеющее отношения к полицейским делам. А это трудно, когда первое, что видит свидетель – бляха.

Было важно, чтобы она говорила, и чем больше, тем лучше. В понимании Лероя это было единственным способом узнать что-то нужное от человека, который всю жизнь раскрывает рот только для того, чтобы врать. Женщины типа Гейл, по мнению Лероя, принадлежали именно к этой категории.

Она рассказала ему о своих делах – она была свободный журналист – и упомянула, что ее только что интервьюировали, чтобы предложить ей постоянную работу в еженедельнике. Разведена и бездетна.

Хорошим столовым манерам ее явно никто никогда не учил.

Прибывший сандвич из индюшки поражал воображение размерами. Она быстро смолотила примерно половину, открывая и без того большой рот очень широко, и затем спросила Лероя, нельзя ли убедить официантку завернуть оставшееся, чтобы съесть потом.

– Я вообще-то думал, что мы на свидании, – сказал Лерой, стараясь, чтобы голос звучал шутливо и легкомысленно. – Расхаживать с догги-баг – морока.

– Я сама понесу, – сказала она.

Он дипломатически улыбнулся одними глазами.

– Так куда же мы пойдем? – спросил он. – Мне очень жаль, что у тебя болят ноги. До Сентрал Парка дойдешь? Я мог бы тебя понести.

– Нет, нести меня не нужно, – сказала она нервно. – Дойду. Надеюсь, это недалеко.

То есть, не знала она, где Сентрал Парк. А где это заведение находится, она знала. Батюшки, батюшки, ну я и влип.

– Четыре квартала, – сказал он.

– Дойду. А чем ты по жизни занимаешься? – спросила она вдруг.

– Я биохимик, – ответил он небрежно.

– Ага.

Ей было неинтересно. Они прошли мимо трех баров, в которых наличествовали женские туалеты, но Гейл упомянула, что не прочь воспользоваться туалетом, только когда они уже находились в Парке. Можно было выйти из Парка и зайти в бар, а можно было углубиться дальше в зеленые чащи, наполненные весенними запахами. Предложить ей присесть за ближайшим кустом было бы плохой тактикой для первого свидания. Лерой надеялся что знаменитые романтические места в Парке изменят отчужденное настроение Гейл, хотя бы слегка. А то она уже всерьез начала действовать ему на нервы.

Он напомнил себе, что у него миссия. К черту романтические возможности. Помимо этого, джентльмен не должен всегда на все смотреть критически, это неприлично. В конце концов действительно привлекательные люди составляют лишь небольшую часть населения мира, и у большинства просто нет выхода, как только мириться с тем, что доступно, особенно когда чувствуется ограниченность в средствах, что часто бывает. Имелась в десяти минутах ходьбы детская площадка, но туалеты там часто запирают по какой-то причине (возможно потому, что дети их используют редко, предпочитая кусты). И был Каток Уоллмана, но там только недавно убрали лед и теперь мостили поверхность для роликовых эскапад, так что найти там действующий туалет было бы затруднительно.

Ближайшее место, на которое можно было положиться – живописный узорчатый домик по соседству с Лодочным Домом.

Лерой надеялся, что сможет тем временем отвлечь Гейл разговором, поскольку до Лодочного Дома было полмили. Она изобразила вежливый интерес, когда он указал ей на базальтовые скалы. К его замечанию, что из таких скал состоял когда-то весь Манхаттан, она отнеслась равнодушно.

Они проследовали по центральной аллее, мощеной булыжником и оттененной роскошными деревьями, образующими арки, прошли между бронзовыми Робертом Бернзом слева и Вальтером Скоттом справа.

Лерой процитировал строчку из «Джона Барликорна». Гейл не имела понятия, о чем это он. Миновали Раковину и спустились по гранитным ступеням на мощеную бледно-красным кирпичом площадь с фонтаном, и вдруг Гейл переменилась – улыбнулась заворожено. Оказалось, она видела это место в каком-то фильме.

Лерой взял ее за руку. Она охотно откликнулась, пожав его ладонь влажными пальцами. Дойдя до Лодочного Дома, он кивком указал ей на женский туалет, и она в него удалилась.

Некоторое время он раздумывал – не сбежать ли. Ему снова понадобилось напомнить самому себе, что на самом деле это вовсе не свидание. Да и не так уж она плоха. Не будь свиньей, Лерой. Не оставляй это несчастное смехотворное существо одну посреди Парка. Он зашел в мужской туалет. Проюринировав, он решил не мыть руки, справедливо рассудив, что его хуй и яйца гораздо менее сомнительны в гигиеническом смысле, чем все, что ему пришлось бы здесь трогать, чтобы включить воду.

Выйдя из туалета он закурил и стал ждать, пока Гейл закончит сражение с сидением унитаза, юбкой, колготками, туалетной бумагой, санитарными салфетками, краном, и нервами. Это время он провел изучая женщин, передвигающихся во всех направлениях. В данной части Парка процент привлекательных женских особей значительно выше, чем в любой другой точке города. Лерой раздумывал – чему бы это приписать? Социальному статусу населения района? Нет, вряд ли. Конечно, дочери влиятельных семей имеют средства, чтобы посвящать своей внешности огромное количество времени, но одним вниманием красавицу из себя не сделаешь. Чайные розы охотно растут в богатой почве, но нужно, чтобы это изначально были – розы. Может, этот сюрреалистический парад правильных черт, безупречной кожи, шелковистых волос и идеальных пропорций – результат огромных денег, базирующихся рядом, на Пятой и Мэдисон, и берущих в жены красоту вот уже двести лет подряд, исключения не в счет? Не говоря уж о том, подумал Лерой, что женщины из менее богатых районов склонны слоняться там, где на их красоту смотрят с должной степенью сдержанного восхищения. В Вашингтон Хайтс, если взять район наугад, где уродливые женщины явление повсеместное, единственное, на что может рассчитывать красавица – зависть и ненависть. Таким образом, влиятельные районы, с их привлекательными местными жителями, приятной архитектурой, уютными кафе и обворожительными бутиками – просто магнит для красавиц из всех слоев общества.

Гейл, некрасивая красавица Лероя, вышла из туалета и попросила его дать ей огня. Он щелкнул зажигалкой.

Они прошли мимо шеренги лодок, лежащих на берегу вверх килем, как покончившие жизнь самоубийством киты. На площади у фонтана их приветствовали раздражающие, усиленные мощной аппаратурой звуки барабанов и бас-гитар. Гейл что-то спросила. Лерой не расслышал. Представитель той небольшой части возможных профессий, которые требуют иногда умственного напряжения, он ненавидел непрошеный шум, который нельзя игнорировать. Он быстро повел Гейл вверх по тропе вдоль другого берега озера, направляясь к Горбатому Мосту. Она опять пожаловалась на боль в ногах. Некоторые манхаттанцы ведут себя также, но то, что она была не местная, раздражало Лероя еще больше. Казалось бы – само собой разумеется, что в программу правильного свидания в городе всегда включена продолжительная, неспешная прогулка, просто потому, что, в отличие от многих других местностей, в городе Нью-Йорке есть много такого, что может оценить только неспешно прогуливающийся.

Он взял Гейл за плечи и поцеловал в губы, надеясь что это как-то ослабит напряжение. Он вдруг осознал, что она – самый зацикленный на себе человек, какого он встретил за многие годы. В те два часа, что они провели вместе, ее потребности, надежды и пожелания доминировали в их разговоре и действиях. Она ответила на поцелуй и некоторое время они стояли посреди аллеи, обнимаясь и целуясь. Целоваться она умела – нежно, утонченно, следовало отдать ей должное.

Горбатый Мост проявился впереди, и она его узнала. Забыв о боли в ногах, она ускорила шаги, вытягивая шею, страстно желая все видеть. Лерой подумал с облегчением, что величественная гармония деревьев, холмов, архитектуры и озера, отражающего деревья, холмы и архитектуру, пробудили наконец-то в Гейл радостные чувства. Думал он так до того момента, когда она со сдержанным трепетом в ее странно высоком голосе объявила, что это – то самое место, которое так часто показывают в кино. Лерой вложил руки в карманы.

– Почему это Гвен ни разу меня сюда не водила? – удивленно и восхищенно она.

А я откуда знаю, подумал Лерой. Может потому, что Гвен не ходит в те места, где нельзя поймать такси. Или же Гвен не хочет ходить с тобой в те места, где нельзя поймать такси. Или Гвен не желает, чтобы ее видели с тобой в тех местах, где нельзя поймать такси.

Последние десять лет Лероя окружали люди, чьи взгляды, идеи и лексикон формируются телевидением, Голливудом, и побочными эффектами занятости в эпоху, когда ни в агрикультуре ни в производственных индустриях нет привлекательных рабочих мест. Искусственная реальность, созданная средствами массовой информации, контрастировала так резко с жизнью той части населения, для которой она создавалась, что Лерой, с его логическим складом ума, часто избегал окружающих его людей, боясь повредиться умом. Жена его оставила пять лет назад, и теперь сожительствовала с человеком, который не имел привычки запираться в ванной с книгой в тот момент, когда включали телевизор. Врожденный интерес Лероя к внутренним механизмам разума не остыл, не сошел на нет, а просто стал очень специализированным, сфокусировался на индивидуумах, игнорируя группы. Ему нравилось изучать людей. Однако, когда степень индивидуальности объекта изучения была настолько низка, что общение ограничивалось лишь фальшивыми улыбками и банальностями, бурный темперамент Лероя давал себя знать. Нужно быть осторожнее. Гейл была важной деталью в расследовании – посему, пожалуйста, без взрывов.

В конце концов они оказались в баре на Коламбус Авеню, клиентура которого состояла в основном из работников контор за тридцать, хамоватых и самодовольных.

– Я простая деревенская девушка, – объявила Гейл, родом из ближнего, час езды от центра, Лонг Айленда, поглядев на экран телевизора под потолком над стойкой. По телевизору показывали футбольный матч. – Некоторые любят Моцарта. Я люблю рок-н-ролл, и я не желаю, чтобы мне навязывали свои вкусы, или говорили мне, что то, что мне нравится – неправильно.

Что-то есть порочное в женщине за сорок, говорящей, что ей нравится рок-н-ролл, подумал Лерой. Будто по сигналу, телевизионная программа дала рекламу. Стареющий британский рокер с брылами как у бульдога дергал струны электрической гитары, выпевая фальцетом глуповатые нежности по адресу некой девушки по имени Бейби. Лерой прикрыл лицо ладонью, сдерживая смех.