Текст книги "Вас любит Президент"

Вас любит Президент
авантюрный детектив
Владимир Дмитриевич Романовский

© Владимир Дмитриевич Романовский, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава первая. Самая большая проблема Гвен

Зовут меня Гвен. Перестаньте ухмыляться, это глупо. Да, понимаю. Вы наверняка думаете, что сейчас я буду говорить про Илэйн. Это моя сестра. Откуда мне известно, что вы думаете именно так? Ну а как же. Весь мир ведь вокруг нее вертится.

Я ее всю жизнь ненавижу. Всю жизнь. Вы скажете, что у нее прекрасная фигура. Замечательная просто. Да, как же. В смысле – я не знаю – люди, считающие, что Илэйн привлекательна – они чего, больные, что ли? То есть, фигура у нее ничего. Она не уродина и не каракатица. Но – прекрасная? Нет слов. Просто слов нет.

Сука.

Груди у нее, ага … груди ее не идеально очерчены, не умилительны, вовсе нет. Они у нее маленькие. До смешного. Очень маленькие. Их и грудями-то назвать нельзя. Касательно же ее талии – если это можно назвать талией, а люди называют – пусть называют, свобода слова, но – все-таки? А? Может, я чего-то не понимаю? Нет у нее никакой талии. Вообще. Помимо отсутствия талии и грудей, есть еще ее жoпа, от которой все без ума. Жoпа у нее – как у мальчика. Правда. Ничего женственного. Я эту ее жoпу изучаю с тех пор как суке десять лет исполнилось. Я на этой ее жoпе каждую пору и каждый прыщ знаю. Когда она была маленькая, то была похожа на неуклюжую цаплю, но все думали – вот как начнется у нее половое созревание, так она сразу обрастет формами, наша бедная дорогая прекрасная девочка. Я надеялась, что не обрастет. Угадайте, что было дальше. Не обросла! Она до сих пор – большая неуклюжая цапля, и груди у нее маленькие и отвислые, и все мужчины в городе в нее влюблены.

Да, вы желаете обсудить ее ноги. Валяйте. Но сперва я вам скажу кое-что. Ноги у нее ничего. Уж вы мне поверьте, я в таких делах эксперт. Женщины, у которых ноги не очень, быстро становятся экспертами по женским ногам. Ну, стало быть, поговорим о ногах этой суки. Ну, хорошо – неплохие у нее ноги. Ничего убийственно-увлекательно уродливого в них нет, душу нечем согреть. Никто на улице не показывает на них пальцем, на ее ноги, крича – «Смотрите, какие уродливые и отвратительные и совершенно непривлекательные ноги!» Нет. Ноги у нее как раз ничего. Но есть проблема. Короткие они у нее. Не жутко короткие, не как у таксы, но – коротковаты. Думаете, она об этом не знает? Вы загляните в ее шкафы, поперебирайте ее тряпки. Я этим часто занимаюсь. Каждая вещь тщательно подобрана и служит только одной цели – скрыть неприятный факт, что конечности у суки короткие. Все эти ее свободные длинные блузки, сандалии и туфли на тонких высоких каблуках, все эти пальто и накидки, расходящиеся от плеч колоколом, все эти на заказ сделанные платья! Она столько усилий прилагает, чтобы отвлечь внимание людей от ее ног, и чтобы обратили внимание на ее шею лебединую, которую я с рождения мечтаю ей свернуть. О! Этот ее длинный шаг при ходьбе! Специальный шаг, для создавания иллюзии нормальности ног. Поняли? Небольшую аварию я ей однажды устроила, в детстве … Очень рассчитывала, что тупая гадина будет хромать после этого всю ее паршивую жизнь. Но, нет, милые доктора с волосатыми запястьями и запахом изо рта прибыли и суку починили.

Ах ты черт. Не везет.

Ну, хорошо, я приземистая слегка. Кряжистая. Да. Не отрицаю. Ну и что? Зато я умная. А груди у меня изящные. Классических контуров. И жопа у меня есть! И талия! Правда, ноги у меня коротковаты, как у нее, а икры слишком развиты. И выделяются. И колени выделяются. Слегка. Ну, хорошо, они значительно выделяются, колени. Мало ли что. Это еще не повод давать суке все, а я чтобы радовалось тому, что останется. Все знаки внимания ей, гадине.

Вы не представляете себе … Помимо этого, у меня тоже голубые глаза. И красивые они. Глаза. Нужно видеть, какие у меня ресницы – в милю длиной. Волосы у меня темные и вьющиеся – может, слишком вьющиеся, но – угадайте! Да, правильно. У нее тоже. Столько денег сука платит, чтоб ей их распрямляли, и смягчали, и подкрашивали – это просто грех. Натуральная блондинка – да, как же. Жопа а не блондинка. Лобковые волосы ей тоже подкрашивают. У меня видео есть, снятое скрытой камерой. Две тупые стервы с фарисейскими улыбками и скрипучими голосами приходят и ваксой ее натирают со всех сторон, и в конце сеанса подкрашивают дуре лобковые волосы. Какой-то специальный раствор, чтобы были мягче, чтобы верилось. Я вот думаю – чтобы было, если бы она по ошибке этот раствор выпила. Когда она пьет, она не замечает, что пьет. Она все что угодно может выпить.

Столько народу занимаются внешним видом моей сестры – батюшки, если бы она им всем отказала от места, уровень безработицы в городе подскочил бы процентов на пятьдесят. Она специальную операцию делала, исправляла себе большие пальцы на ногах и руках. Внешние фаланги у нее были толстые и круглые, как мячики для гольфа. Исправила. Мисс Натуральная Блондинка.

Я в этот мир, наверное, пришла с одной лишь мыслью в голове, с одной целью – ненавидеть мою сестру. Такая у меня миссия в жизни. Ну, конечно, были и у меня мужчины, и будут. Не подумайте плохо – я не таскаюсь и не шляюсь, это не мой стиль. Но иногда, бывает, кто-то появляется, весьма привлекательный, весьма такой милый. И мне он нравится. Когда такое случается, я не суечусь, как некоторые. Я не ложусь, раскинувшись безжизненно, в кресло в гостиной в черной шелковой пижаме, не кладу запястье себе на бледный лоб, не лакаю один бренди за другим, не страдаю томно. Нет уж. Все, что я делаю – подхожу к человеку, который мне нравится, и говорю ему все как есть. В основном. Мужчины, которые мне нравятся, как правило небогаты и любят подарки. Мужчину купить легче чем женщину, поскольку покупателей-женщин меньше, чем покупателей-мужчин. У женщин как правило не хватает смелости. Не подумайте плохо, у меня и длительные романы были. Первый был с человеком из нашего собственного проклятого окружения. Мы с ним целый год провели вместе. Я даже думала соскочить с противозачаточных таблеток, а только он взял и бросил меня, подонок. Я могла тут же завести следующий роман, но вместо этого решила растолстеть. До этого я очень следила за собой, за своим телом, во всем себе отказывала, и так далее. Так вот – взяла и растолстела. Назло всем. Набрала вес, как говорят наши соотечественницы из среднего класса. (Эти псевдо-великосветские выражения и фразы иногда совершенно уморительны). Также, я стала жестока с родителями – стала появляться у них на вечеринках и комментировать открыто и при всех – всё подряд. Стала язвой, публично. А как же иначе – помимо погоды, на этих вечеринках и обсуждать-то нечего, если ты не язва. Все эти их гости – они просто хамоватые нувориши, ну и конечно несколько жалких разорившихся голубокровных наличествует, с разговорами сю-сю. Я как заходила в гостиную, так сразу взгляды, глаза закатывают – ах, неужели это опять злая маленькая толстая Гвен.

Мои глупые родители назвали меня Гвендолин. В мудрости бесконечной и желании приобщиться к высшим слоям общества – думали, что это имя ужасно снобистское и британское. Да, как же. Моей сестре дают все, и везет ей во всем – три ребенка в семье, и только у нее имя нормальное. Илэйн. Ну, может простоватое. Убила бы, чтобы иметь такое имя. Непретенциозное. Скромное. Данное в простительном невежестве первому ребенку.

Когда я думаю о том вечере … Был званый обед, и группа дрессированных знаменитостей присутствовала в доме. Мои родители выбирают только тех знаменитостей, которые мягкие и стеснительные. Они никогда не пригласят кого-нибудь, кому нужно будет потом колоть транквилизатор посреди веселья, чтоб дом не разнес. Поэтому все эти их званые обеды и вечеринки скучные, несмотря на то, что если бы кто-нибудь узнал, сколько за все эти угощения и приглашения и музыку платит мой наивный отец, была бы революция. Так или иначе, был на той вечеринке самодовольный оперный певец, толстый но обходительный, и еще был претенциозный псевдо-поэт, и какая-то корова из кино, которую все обожают, имени я не помню. И был – он. Да. Он – прибыл.

Это нужно было видеть. Несмотря на глупый богатый костюм (то бишь костюм, являющийся костюмом богатого человека в представлении простолюдина) – очевидно было, что тело у него идеальное. Широкие плечи, крепкие запястья, хорошая талия. Длинные ноги.

Черты лица – удивительные у него. Ну, это вы и сами знаете – его фотографии нынче на обложках всех спортивных публикаций, он – их лицо теперь. Наконец-то нашелся боксер, чье присутствие никого не пугает, и чья речь никого не стесняет.

Знаете, моя сестра может сколько угодно притворяться, может улыбаться и целовать меня и делиться со мной своими дурацкими тайнами и просить у меня совета (я ведь умная), но все это – фальшь. В глубине души инфернальная свинья знает, что соперничество продолжается, и она всегда счастлива, когда у меня дела плохи. Она думает, что я об этом не догадываюсь. Она думает, что я не знаю, что меня из-за нее чуть не выперли из Принстона за курение марихуаны, уже после того, как она там получила диплом. У меня записи разговоров есть – всех – всех ее подлых подрывных разговоров, где она сочувственно цокает своим ебаным языком – в кабинете декана, у нас в доме (два цокающих разговора с папой, семь с мамой, которая все вздыхала судорожно и плакала и причитала – ах, нет, нет, и прикрывала свои свеженапомаженные губы хрупкими свеженаманикюренными пальцами), в доме нашей тетушки (сестренка моя отвела несчастную женщину в кухню поделиться девичьим секретом, прислуга присутствовала … ага … именно в кухне я и установила целых три микрофона). Поскольку я знала что происходит, мне удалось принять превентивные меры. Меня не выперли на год из университета, еще чего. Выперли декана. Я ведь и его разговоры тоже записывала иногда, на всякий случай. Столько материала было – я могла закурить косяк на занятиях, и все бы занимались своими делами, никто бы слова не сказал. Я весь факультет тогда ухватила за яйца – а зачем? Чтобы быть уверенной, что моя большая прекрасная коротконогая сестра не сунет свой хирургом исправленный клюв в мою жизнь.

Так или иначе – вот он, пришел, он, на вечеринку. Суаре. Так, ладно, не говорите глупости! Вы что, серьезно думаете, что я люблю бокс? Это что – шутка такая? Я ведь интеллектуальная девушка. Я – пресловутый синий чулок, классический тип старой девы. Я ничего не знаю о боксе, бейсболе или там, не знаю, хоккее. Не я. Не мое. Любимое времяпровождение у меня – хороший секс, и чтобы после этого кретин спал рядом и не очень храпел, а я подкладываю под спину подушку и читаю что-нибудь захватывающее. Бальзак мне нравится последнее время, но это мимолетное увлечение, вообще-то, а любимый мой писатель – Стендаль. Представляете себе.

Моим первым языком был французский. Никто во всем дурном нашем доме не говорил со мной, кроме гувернантки. Гувернантка была дура. Бедная, несчастная дура. Я вычислила, что она дура, когда мне было три года. Она мне нравилась, поэтому я не очень ее шантажировала. Тем не менее, я ей дала понять, что к чему. После чего могла делать что хотела. Я ее напугала, но она меня за это не возненавидела. Она по натуре была податливая, тип женщины, которая все ждет, чтобы кто-то пришел и начал ею командовать. Таких женщин много. Уйти она не могла – от такой зарплаты не уходят. Средней руки менеджер убил бы за такую зарплату. Хорошо иметь деньги.

Ну так вот – явился он. Он. Боксер. Будущий чемпион в тяжелом весе. Большой мужчина с застенчивой улыбкой. Он тогда еще не привык, что он знаменитость – и было забавно. Его представили оперному певцу, и видно было, что он, боксер, плохо себе представляет, что это такое – оперное пение, но он все равно затрепетал весь. Я думала, что оперный певец будет по боксеру с ума потом сходить, и удивилась, когда поняла, что это не так. Позже я выяснила, что оперный певец – не гомосексуалист.

А вот я – точно начала сходить по нему с ума. Можете сказать, что у меня не все дома, может так оно и есть, но, знаете что, если бы я так за ним не увивалась весь тот вечер, сестра моя наверняка бы его вообще не заметила. Как только она углядела, что у меня звезды в глазах, на лице бледность, и так далее – так тут же и вмешалась, и отодвинула меня плечом. И взяла контроль в свои руки. И провела несколько дней, развалясь в кресле, в пижаме, с запястьем на бледном лбу, и лакала бренди, и театрально страдала. А потом боксер позвонил. Ей. Не мне. Ей. Они начали встречаться. Он приезжал в этой его, ну, знаете, роскошной якобы машине, было забавно, он очень хотел произвести впечатление, но не знал как, и он отказывался подниматься наверх, и ждал ее у входа – вот почему мне не удалось пихнуть под заднее сидение микрофон. Они шли развлекаться, а я яростно читала Стендаля или смотрела видеозапись какого-то балета, или терроризировала прислугу.

Время от времени она проводила ночь у него. Наши родители были в ужасе. Их друзья наслаждались всем этим, конечно же, хихикая и сплетничая. В конце концов сестра моя вышла за него замуж, и при этом выглядела самоотверженной, страдающей за незнающую преград любовь, наплевав якобы на классовые и расовые различия, и прочее, и прочее. Мама и папа смирились с неизбежным. Счастливыми их это, понятно, не сделало.

После свадьбы родители наши потеряли дар речи месяца на три. Нил, дорогой наш братик, великий человек, студент Оксфорда, нанося ежегодный визит, схватил Илэйн за локоток и сказал ей, «Вот что, сестренка, скажу тебе только одно, но важное – ты, э, на своего пугилиста любуйся по телевизору, сколько влезет, но никогда, слышишь, никогда, гадина, сука, пизда, не появляйся на его матчах возле ринга. Чтобы никто никогда тебя там не видел. Никогда». Моя коротконогая сестра поняла, что он прав и согласилась. Что ж – похвальная рассудительность в ее случае – тупой безгрудой искусственной блондинки.

Как и ожидалось, наше тайное соперничество только усилилось после этого. Боксер – он ведь не просто красивый. Он … демиург … квинтэссенция мужской красоты. Две расы совместились в нем, чтобы произвести на свет беспрецедентную особь. Что он в ней находит? Нет, я серьезно! Если все мои записи скопировать на пленку с цифровиков, можно было бы из этой пленки сплести поводок-косичку для Луны. Все есть – их выходы в люди, разговоры, секс, скандалы – словом, все. Кстати, она более или менее фригидна, моя сестра, и притворяться не умеет совершенно. Честно. Корейская проститутка в пригородном борделе притворяется гораздо лучше. Невозможно поверить, но это так – у него, с тех пор, как на ней женился, не было ни одного романа! У них двое детей, почти готовых к интернату для богатых. Что говорить – у нее за это время было четыре любовника! О двух он знает. Он что, больной?!

А мне-то что, я ничего не знаю и мне все равно, я просто хочу быть с ним, жить с ним, умереть с ним, восхищаться им и баловать его. Как-то это неудобно даже, честно говоря. Попытки были. Не могла устоять. Неподготовленная (это я-то, представляете?), попыталась его соблазнить. Он очень стеснялся. Я настаивала. Ему стало меня жалко. Он не знал, как мне отказать, меня же при этом не обидев. Было унизительно. Я хлопнула дверью и через час поняла, тупая корова, что нужно было его неуклюжую жалость использовать в собственных целях, конечно же. Что ж. Придется быть осторожнее и терпеливее. В любом случае, рано или поздно он будет мой. Я знаю. Потому что я его люблю. Да. Я знаю, что любви не бывает. Это сексуальное влечение и химия и немецкие романтики восемнадцатого столетия, и «Спящая Красавица», и книги о чувственности, но я его люблю. У меня целых шесть лет не было любовника – с их свадьбы. В некотором смысле я такая же верная, как он. Это сестра моя склонна к разврату.

Иногда на меня находит – грезы, это называется грезы. Очень необычно, и никогда о том, что действительно со мной происходит, я не слышала. Необычные какие-то грезы. Могу просто сидеть в кресле, ноги по-турецки, и смотреть в одну точку, и уйти в прошлое через время и пространство, или чего там, это – воображаемый … не знаю … квантовый прыжок, что ли … Всегда одна и та же эпоха, и всегда одно и то же место – Париж, середина девятнадцатого века. Ощущения очень реальные, настолько реальные, что все мои чувства мне подвластны. То есть, я там живу. Поскольку грезы эти – мои, я, естественно, королева, и не какая-нибудь, но королева Франции, живу в Версале, навещаю Париж в карете, инкогнито. Когда я смотрю на себя в зеркало, там, в том мире, то вижу обычную Гвен, тридцати трех лет, с короткими ногами, чрезмерно развитыми икрами, темными кудрями и всем прочим. Я – это я и есть. Но в королевском исполнении. Могу быть с тем мужчиной, с которым пожелаю, и я очень, очень разборчива. А они все меня обожают. И дело не только в деньгах – они действительно меня обожают. На самом деле. Я родилась в лучах власти, а потом еще и вышла замуж за власть – лучших стимуляторов не бывает. У меня только один любовник. Он художник, абсолютно безвестный, и я с ним жестока. Я могла бы сделать его знаменитым в один день, и он остался бы моим любовником, но, честно говоря, мне нравится, что он безвестный. Он этого не понимает. Он очень искренен и нежен. От денег отказывается. Поэтому приходится дарить ему подарки. Он тайно продает некоторые из них. Ему всегда не хватает на жилье, и еды ему вечно не хватает. Я его подкармливаю, когда мы выходим в люди – я инкогнито, в камуфляже, он в тоске и страсти. Больше всего нас с ним привлекает Латинский Квартал.

Слуги мои меня ненавидят. Я заставляю их дважды в день приносить наверх корыто, чтобы принять ванну, или, когда любовник мой меня навещает – три раза в день. Любовник мой думает, что я сумасшедшая. Так все думают. В реальной жизни, в вымышленной жизни – это все равно. Любовник не знает, что я из будущего. Понятия не имеет, что он всего лишь – плод моего больного воображения. Встречи у нас случаются все реже и реже – с тех пор, как в моей жизни появился боксер.

Сегодня я сидела в кресле и пыталась сконцентрироваться. Не получилось. Никаких грез. Да, боксер мне всю жизнь испортил.

Глава вторая. Сенсация

Невыносимое Утреннее Похмелье.

Роджер Вудз, репортер из «Крониклера», проснулся и сразу потянулся к телефону. Попал на автоответчик начальства.

Роджер объяснил автоответчику, что болен и нуждается в отдыхе, после чего снова погрузился в неровный, пятнами, сон. В следующий раз проснулся в полдень, и ему было лучше.

Состояние Журналиста Улучшается.

Рядом с ним в постели лежала незнакомая женщина. Утренний ее запах не был неприятен, но и не притягивал. А может, похмелье мешало. В любом случае, вместо ленивого утреннего секса (а разбираться будем потом) Роджер выскользнул из постели, качнулся, восстановил равновесие, и попытался ее, женщину в его постели, рационализировать. И не смог. Наверное одна из репортерских групи. На полу лежали два использованных презерватива. Роджер протопал в китченет и включил кофеварку.

Загадочная Русая Женщина Обнаружена в Постели Репортера.

Он налил себе кофе, присел за кухонный стол, служивший также письменным, включил компьютер, поставил кружку рядом, забежал в туалет, почистил зубы и надел халат.

Никаких сенсационных новостей. В предыдущее утро тоже не было. И в утро, предшествующее предыдущему, тоже.

Апатия Журналиста.

Он поразглядывал гору бумаг, две полные пепельницы, и живописно разбросанную по поверхности пола его студии на Верхнем Вест Сайде грязную одежду. Затем еще раз посмотрел на Русую Загадку, которая начала подавать признаки жизни.

– Доброе утро, – сказала она, садясь на постели. Она взглянула на часы. – Ах ты, черт … Это правильное время?

Стрелки стенных часов не двинулись ни разу за последние два года, но это, решил Роджер, несущественно.

Она потянулась за чулками на полу, а затем за лифчиком, тоже на полу. Теперь Роджер вспомнил. Бар. Алкоголь. Еда, какую обычно подают в баре. Изжога. Разговор. Две женщины. Я – репортер. Ах, правда? Из какой газеты? Из «Крониклера». Ну да?

Но как же ее зовут? Не помню. Не важно.

Журналист Игнорирует Несущественные Детали.

Она окинула обстановку неприязненным взглядом

– Ты ужасный неряха, – сказала она с фальшивой нежностью в голосе. – Может, тебе нанять кого-нибудь, чтобы время от времени квартиру убирали?

Журналист Слишком Равнодушен К Объекту, Чтобы Раздражаться.

Он закурил.

– Ты всегда куришь, как только проснулся? – спросила она строгим голосом по пути в ванную.

Он решил удостоить ее ответом.

– Только когда мне скучно.

Он пожалел, что сказал ей это.

– Извини, как?

– Личная шутка, – объяснил он.

– Ага. Ну, ничего. – Она скрылась в ванной. – Чистое полотенце есть? – крикнула она оттуда.

– Нет.

– Что?

– Нет! – крикнул он.

Это была неправда, но его заинтересовало, как она среагирует. Она никак не среагировала, а просто включила душ.

Он сделал себе еще кофе.

– Дай мне мою сумку! – сказала она из ванной.

Он проигнорировал просьбу. Думая о чем-то другом, он потянулся к телефону.

– Да, босс! – ответил знакомый голос.

– Слушай, Чак, – сказал Роджер. – Скинь все, что тебе нужно, в сумку и встречай меня у входа через пять минут. Это срочно.

– Никаких проблем, босс, – сказал Чак.

– Эй, – сказала Русая Загадка, стоя перед ним и роняя вокруг себя водяные капли. – Ты слышал? Я просила тебя дать мне мою сумку.

Он посмотрел на нее пустыми глазами. Не было никакого Чака, не было машины, не было главной статьи столетия, и никто кроме таксистов не называл его «босс». Такая картинка, плод воображения. Раньше она, картинка, была намного сложнее и включала встречи с высокопоставленными особами, интриги, заговоры, убийства, насилие, и Премию Пулицера за блистательный журнализм. Репортер Награжден В Соответствии С Заслугами. Со временем упростилась.

Ничего сенсационного никогда не происходит до полудня. А если и происходит, то об этом никогда не пишут в тот же день собственно в газетах. Зачем от журналистов на зарплате требуют, чтобы они появлялись в конторе в девять утра – загадка. Вещи, о которых следует писать репортажи, происходят, если подумать, после пяти вечера, то есть, после того, как большинство репортеров ушло домой.

Роджеру хотелось, чтобы сенсационные вещи происходили постоянно.

Детство и отрочество Роджера прошли в обстановке, возбуждающей зависть и ненависть большинства населения мира. Отец его, не будучи членом влиятельного класса от рождения, был, тем не менее, несказанно богат. Сын мог выбрать любую карьеру, но даже в раннем детстве Роджер мечтал сделаться именно репортером. Около года назад, Арнольд Хемсли Вудз, отец Роджера, переговорил с одним своим знакомым, имеющим контрольные капиталовложения в нескольких газетах. Вскоре после этого Роджеру дали первое задание. Радость получилась недолговременной.

Никаких опасностей и переделок, никакого риска. Вообще. Что касается войн – они вообще не заслуживали присутствия репортеров, в основном, и репортаж можно было вести не покидая конторы, по крайней мере в той газете, в которой работал Роджер. Голливудские знаменитости и скандальные строители, вроде Трампа и Тишмана, являлись единственными возможными объектами скандальных хроник. Репортажи о правительственной коррупции ограничивались бессмысленной, не очень логичной руганью по адресу Президента и его скучных коллег. Пойманные преступники, которым грозило длительное заключение, во время интервью не говорили ничего интересного помимо корявых банальностей, а преступники менее значительные затруднялись сформулировать свое возмущение обществом осмысленными фразами, годными для печати. Прохожие на улицах высказывали мнения о текущих событиях, целиком совпадающие с теми, которые уже публиковались в прессе и передавались по телевизору. Роджер продолжал на что-то надеяться, без особых причин. Однажды, надеялся Роджер, в какой-нибудь славный, многообещающий, блаженный день он найдет, исследует, и предоставит вниманию публики настоящее сенсационное событие.

Русая Загадка вышла из ванной полностью одетая (во вчерашнюю одежду, понял Роджер – значит, она не живет здесь со мной, и у нее нет здесь запасных вещей). Ее резкие, запоминающиеся черты украшал слой косметики. Неприятно запоминающиеся, подумал Роджер.

– Я так опаздываю! – сказала она. – Извини, что я так спешу. Телефон?

– Я завтра уезжаю в Африку, – сказал Роджер, делая серьезное лицо. – Позвони мне недели через три.

– В Африку! – сказала она. – Как я тебе завидую!

– Обычное задание.

– И все таки – номер?

В руке она держала свой телефон, готовая вводить диктуемые цифры.

Роджер продиктовал цифры, одну неправильно.

– Черт, даже не верится, что я так опаздываю, – сказала она, снова посмотрев на неработающие часы. То, что стрелки с тех пор, как она на них до этого смотрела, нисколько не сдвинулись, не произвело на нее никакого впечатления. Телефон ее показывал правильное время, но она не придала этому значения. Она поцеловала Роджера в губы, и попыталась поцеловать еще раз – уже французским способом, но он не ответил на поцелуй – и исчезла.

Он так и не узнал, как ее зовут. Надо бы узнать. Впрочем, зачем? Да и вообще она не слишком привлекательна. Намерений встретиться с ней еще раз у него не было. За исключением возможности (сомнительно, впрочем) оригинального поведения с ее стороны, кое поведение заставило бы его на ней жениться и иметь с ней детей (постоянное преследование, самопожертвование, объяснения в любви и преданности, билеты в оперу или в цирк) – они ничего не могли друг другу предложить.

Роджер Вудз был прирожденным журналистом, и умел чувствовать сенсацию за тысячу миль. Репортерские инстинкты никогда его не подводили, всегда указывая ему нужное место и время. Несмотря на это ему приходилось по большей части торчать в конторе за письменным столом, в то время как другие, менее компетентные, посылались в места, откуда дул ветер сенсационности (кроме войн, которые, как уж было сказано, освещались прямо из конторы). Стиль письма Роджер имел оригинальный. Вопреки старой традиции, берущей начало в телеграфной несуразице Гражданской Войны, Роджер писал интригующие вступления, в которых не упоминались никакие конкретные факты, и таким образом интерес читателя возрастал по мере чтения. Репортажи Роджера всегда редактировались, переделывались под общепринятый формат. Чаще всего для этой цели редактор просто менял местами первый и последний параграфы.

Ничего сенсационного в мире в данный момент не происходило.

Роджер вышел в дайнер – позавтракать. Потолки в его квартире – едва три метра высотой – нагоняли тоску. И еще многие другие вещи в его жизни нагоняли на него тоску. К примеру, отец его отказывался давать сыну деньги, и приходилось жить на доход рядового журналиста, и тратить две трети этого дохода на квартирную плату.

После завтрака он вернулся в однокомнатное свое жилище и некоторое время посвятил переключению каналов телевизора, переходам от окна к столу, и рассматриванию коллекции репортерских фотографий в компьютере. Выйдя снова на улицу, он, выпил еще кофе, прогулялся, пообедал в том же дайнере, и решил, что ни в какие бары в этот вечер не пойдет. Вернулся домой.

По одному из кабельных каналов показывали боксерский матч. Спортивный журнализм был чужд Роджеру, но к гладиаторам питал он слабость. Чемпиону мира в тяжелом весе предстояло сразиться со злобного вида парнем в красных трусах. Парень выглядел неуверенно.

Что-то заставило Роджера резко выпрямиться в кресле.

Ни в квартире, ни в здании ничего интересного не происходило. И по телевизору ничего особенного не показывали. Где-то … на другой стороне Сентрал Парка … что-то. Что-то там было. Зарождалось. Он понятия не имел – хорошее или плохое, какие люди принимают участие, сколько свидетелей. Он просто уловил признаки сенсации. И знал, что ему нужно там быть.

Быстро одевшись, он выбежал из здания, закинув сумку с фотоаппаратом, блокнотом и ноутбуком через плечо. Остановил такси.

– Куда едем, босс? – спросил таксист с тяжелым ямайским акцентом.

– Девяностая и Парк Авеню, – сказал Роджер.

Пробок не было. Прибыв к месту назначения, Роджер расплатился и быстро вылез на тротуар.

Посмотрев вокруг, он не увидел ни полицейских прожекторов, ни машин скорой помощи. Инстинкт погнал его в южном направлении. За четыре минуты он почти бегом преодолел пятнадцать кварталов.

Что-то сенсационное или, по крайней мере, очень необычное, происходило где-то здесь. Прислонившись к известняковой стене, Роджер закурил и некоторое время провел, наблюдая за противоположной стороной авеню. Некоторое движение – люди входящие и выходящие, двери трех зданий приводились в движение непрерывно; элегантно одетая пара, ждут такси; пожилой джентльмен входит во второе здание; портье соседнего здания выходит и останавливается в свете прожектора под козырьком, ища такси для кого-то (этот кто-то считает, что во избежание остентации11
  Остентация (ostentation) – выставление на показ. В данном случае имеется в виду, что представители высшего класса Америки не любят быть на виду, не желают, чтобы их имена или фотографии появлялись в периодике, предпочитают насколько возможно изолировать себя от внимания остальных классов.


[Закрыть] следует для ловли такси использовать портье); два подростка, визгливо смеясь, выскакивают на улицу, а потом забегают обратно внутрь; останавливается такси, из него выходит пассажир.

Роджер посмотрел вверх, на французскую крышу среднего здания. Дормер темный. Он стал изучать, одно за другим, окна. В некоторых горел свет. Взгляд Роджера остановился на седьмом этаже. Какое-то движение там, внутри. Впрочем, движение было везде, во всех окнах – и в тех, где наличествовал свет, и в темных. А только движение на седьмом этаже явно заслуживало, чтобы о нем написали в газете. Инстинкты Роджера забеспокоились, завозились, закричали на хозяина. За задернутой шторой не перемещались никакие тени. Какое еще движение? Но он очень верил своим инстинктам.

Он пересек авеню, придавив по пути тюльпаны, растущие посреди разделительного газона, и вошел в здание. Портье сидел за конторкой, глядя в портативный телевизор. Смотрел боксерский матч.

– Привет. Кто выигрывает? – спросил Роджер, показывая репортерское удостоверение.

– Эй. А не покажешь ли еще раз бляху? Ты – коп?

– Нет, репортер. Слушай, дай-ка я тебе задам пару вопросов.

– Репортер? – портье улыбнулся. – А, да. «Крониклер». Ясно. В этом здании интервью не дают.

– А я никому не скажу. Будем держать это в тайне. Устраивает?

– Это шутка такая?

– Нет. Я пишу большую статью о разных портье. Сейчас я задам тебе несколько предварительных вопросов. Завтра я вернусь со всеми заметками и дам тебе их просмотреть. Ты завтра работаешь?