Текст книги "Лицо другого человека. Из дневников и переписки"

23 мая

А. Л., у вас все есть и всего много; а у меня вы хотите отнять последнее, что есть у меня, «единственную мою овцу» – нравственную и физическую свободу, которая создавалась для меня с таким трудом и так дорого. И для этого вы вооружаетесь на меня всеми моими врагами, всеми врагами моей жизни и нравственной свободы, – кончая моими рыбинскими родными.

3 октября

Мы замечаем с удивлением, как самые «ничтожные» факты обыденности подчас заставляют нас «вдруг» забыть по-видимому установившееся высшее идейное течение жизни. Но затем, когда в «спокойный» момент мы опять входим в прерванное «высшее идейное течение», некоторая внимательность дает видеть, что и тут мы лишь в зависимости от столь же «ничтожных» фактов обыденности, от «более спокойного течения» этой же обыденности. И там, и тут мы в зависимости, и именно от непрерывающегося, единого русла физиологической жизни.

О, подлая твоя чувствительность, твоя «сердечность» и нежность, которых прилив ты испытываешь около хорошенькой девушки! Чувствительность и нежность, – после той грубой и отвратительной жестокости, которую ты проявил над беззащитной, преданной тебе в руки, старой и любящей тебя собакой в лесу!.. Да, подлая, скверная, чувственно-слащавая, чувственно-плотоядная – твоя чувствительность и «сердечность»!.. Хорошо, что эта девушка сразу, по инстинкту, смотрит на тебя подозрительно, с тревогой…

Мой друг, вы спрашиваете, зачем я иду в монахи. Затем, отвечу вам, чтобы всецело прислушаться к новой области опыта, избавиться для этого хоть временно от посторонних и обычных звуков; новой области опыта, в которой необычайно осуществляется повсюду так искомое нами тождество субъект-объекта. Эта необычайная степень ясности настоящей области опыта требует и тончайшего, тщательного к себе отношения, чтобы по невнимательности не сойти на прежние, привычные абстракции, на которых набилась рука и мысль.

Я не знал, ты спрашиваешь, все это раньше? Да, не знал, только слышал об этом. Ведь жизнь, факты жизни дают нам видеть, как надо поступать; лишь фактическая жизнь дает видеть, что не теперь, и не нам ‹…› успокаиваться в «путях житейских». И хорошо, что я это понял еще так рано, пока есть более простое отступление с неразумного в наших обстоятельствах пути.

Если все это кажется некоторым «бессердечным и черство-эгоистическим», то этим господам должно, конечно, показаться еще гораздо более черствым и эгоистическим интегральное исчисление, ибо математики так мало подумали, прежде чем его развивать, о его малодоступности «всем».

9 ноября

На того, на ком лежит вся тягота жизни с ее перестройкой и прогрессом, в ком борятся и перерождаются принципы жизни, – нельзя налагать еще видения тягот брачной жизни.

Я страшно жалею, что в N поселил лишь одно недоумение. Но что мне делать, когда ограниченный закон сил, экономии жизни требует во многих случаях категорического удаления из разных, случайно слагающихся, условий!

Правила этики суть такие же «законы природы», как и правила геометрии, т. е. столь же убивают социального человека, как те убивают индивидуального человека. Если социальные определения и зависимости и являются для человека внешними и случайными, то ведь он от них все-таки никогда не может освободиться в сфере своего опыта, и поэтому они остаются для него столь же принудительно-божественными, как и физико-геометрическая необходимость.

Внутреннее существо человека не может быть названо этическим в противоположность религиозному или религиозным в противоположность этическому. Это единение этики и религии, т. е. почитание, уважение жизни.

Современная наука, движимая этой религией, изучает и описывает все стеснения и препятствия жизни, живет же надеждою препоборения их во имя творчества жизни так или иначе, во что бы то ни стало. Интерес ее во всяком случае центробежный, т. е. жизненно-религиозный.

Христианство и всякое высшее понимание жизни живет верой, что из мира случайности вырастает идеал, которому и принадлежит преимущественное значение. Значение последней существующей вещи мира. Методический материализм думает, напротив, понять и обусловить идеи их случайной базой, и в этой последней отыскать устойчивый путь к пониманию идей. Там и тут остается общим признание случайности связи почвы и того, что на ней произрастает.

Например, я пообедал, почувствовал себя крепче, попил кофе и мне вдруг «случайно» блеснула идея. Христианство и высшее понимание жизни и говорит, что существенное здесь именно в этой идее, которая и пусть определит мою дальнейшую жизнь, причем не важно, при каких условиях она «блеснула» в сознании. Материализм же остановится именно на том, что идея обусловлена в моей организации теми условиями, которые ей предшествовали: обедом и кофе. А потому, дескать, этим последним и принадлежит последнее значение в мире.

У кого больше веры и жизни, тот и побеждает.

10 ноября

Каждая теория имеет границы; и все, что в нее не втискивается, является, по отношению к ней, «случайностью». С того момента, с момента, когда констатировались постоянные границы теории, ее дальнейшее употребление может быть лишь методическим. Теория становится методом. Но научный дух враг всякой «случайности»: он не успокаивается ‹…› пока не поймает и эти «случайности» в новую форму необходимости.

Поэтому действительность, живое значение метода непременно лишь временное, а именно – лишь на время, пока существует уславливающая его сфера случайности. Как только эта сфера случайности будет захвачена в новую «теорию», методическое употребление прежней теории потеряет raison d'etre. Впрочем, зачастую знание развивается не концентрически, а самостоятельными оазисами; поэтому совокупность знаний, составляющих современную науку, может представиться даже не лестницей с прогрессирующими ступенями абстракций (как было бы всего удобнее для нашего ума представить ее), а лишь суммой унаследованных от истории методов исследования и мышления, целесообразных – каждый на своем месте.

1901

1 января

Место свободной воли человека в мире можно представить себе так: маленький участок мировой жизни дан в распоряжение человека, так что он может распорядиться в нем подобно тому, как в остальном великом целом распоряжается Бог. При этом человек постоянно убеждается, что Бог распоряжается наилучше; поэтому в своем маленьком участке человек видит себя принужденным постоянно возвращаться на общий путь мировой жизни, в своих распоряжениях видит идеалом Божий распоряжения. Так, в частности, он по-своему распоряжается, например, относительно своего тела; но вскоре замечает, что таким образом он ухудшает его, приучая к собственным распоряжениям (ибо свобода человека и состоит в том, что он может приучать явления жить по его плану – «человеческое творчество»). Прежнее «естественное» течение жизни его тела оказывается наиболее «нормальным» и, значит, «должным». Таким образом, человек постоянно возвращается все-таки к Богу; но он может вернуться к нему лишь свободно. И в этом, во всяком случае, получается большое преимущество «универса», что в нем есть свободное, т. е. сознательное возвращение к своим исконным порядкам, которые из «роковых» и «нормальных» становятся теперь Божественными.

До сих пор история мысли есть не история того, как развивалась «истина» в понимании мира, а собрание тех умных вещей, какие в то или другое время приходили в человеческую голову.

Современная философия считает критерием истины то, что не может служить определителем истинности в собственном смысле, а то, что лишь может назвать ту или иную мысль глупою или умною, т. е. в данный момент затрагивающею нашу душу или кажущуюся ей абсолютно внешнею, смешною.

Главное смешение понятий, каким грешит наше время, это смешение разумного и объяснимого. Человек все научился объяснять, и ему от этого кажется, что стало все «естественное» разумным. Человека удивило, что он научился все объяснять, что для него все стало «естественным», и он стал все свое считать разумным. «Все мое – разумно» – вот боевой клич нашего индивидуализма, во имя которого совершаются величайшие неразумности.

Человек есть по природе существо «зажирающееся», т. е. способное везде осуществить торжество своего личного, скверного Я. Лучшие условия, в которые он (всегда более или менее «случайно») попадает, не воскрешают, не поднимают его, а лишь дают ему случай еще раз применить, приложить и утвердить свое внутреннее, низкое, ничтожное Я.

Христианство уже дало понять те дурные стороны, которые присущи, которые «естественны» нашему существу. Не разрушайте же, не закрывайте этого понимания вашим провозглашением, что все «естественно» или что все «естественное» – хорошо.

Молитва стала для тебя неестественным явлением. Но оттого ли, друг мой, что она неразумна, или оттого, что жизнь твоя, служащая тебе критерием «естественности», неразумна?

Жизнь (по Христу) должна быть сплошною молитвою, по крайней мере, в сознательные минуты. А тогда естественно, что остатки, жалкие обрывки этой Христовой жизни в твоей жизни, эти повторения утром и вечером вытверженных молитв оказываются гетерогенным, «неестественным» элементом посреди твоей своеобразно текущей жизни.

Достоевский о Петербурге: «… взбалмошное кипение жизни, тупой эгоизм, сталкивающиеся интересы, угрюмый разврат, сокровенные преступления, кромешный ад бессмысленной и ненормальной жизни». «Мрачный, угрюмый город с давящей, одуряющей атмосферой, с зараженным воздухом, с драгоценными палатами, всегда запачканными грязью; с тусклым, бледным солнцем и с злыми, полусумасшедшими людьми».

7/8 февраля

Видел во сне тетю Анну. Как будто меня упрекал внутренний голос, что я забываю ее, живу чем-то своим и суетным, отдельно от нее; и она живет где-то слабенькая, хлопочущая все для меня. Иду к ней откуда-то издалека, где жил, иду к ней наконец и встречаю ее как бы идущую из дома, точно бы по бульвару у Троице-Сергиевой Лавры – в Лавру к преподобному Сергию. Она садится на скамейку рядом со мною, но на противоположном конце скамейки, и говорит, что больна и слаба, хочет пойти в аптеку, или это я советую купить ей что-то в аптеке, – хорошо не помню. Помню, что я смотрю на нее как на что-то давно мне известное, сравниваю ее с прошлым и нахожу похудевшей, ослабевшей; но лицо ясное, светлое, белое и серьезное, несколько грустно-серьезное.

Да будет с нею, освящая и спасая ее, Господь, – «Бог не мертвых, но живых».

Так мало ты даешь мне свободы! Так скоро суживаешь мой путь, загоняя на одну и ту же дорогу, Твою дорогу! Так быстро сбиваешь меня с моих путей, только что я на них настроюсь, только что разыграется мое вожделение на них!

Господи, слава Тебе!

Одна из очень больших бед нашего времени состоит в том, что дураки научились теперь говорить как умные люди. Так что сразу их узнать не для всякого легко. Что данную книгу писал дурак, это с несомненностью открывается лишь тогда, когда выяснится, к чему ее автор клонит, для чего употребляет все те умные вещи, тот умный тон, которым он научился у умных людей.

Конечно, не теоретические различия во взглядах разделяют меня со многими добрыми людьми мира сего. Разделяет нас различие идеала жизни. Для меня христианский идеал жизни слишком глубок, он лишь предчувствуется по «чистоте сердца» в тот или другой момент. Да, кажется, в самом Евангелии он признается лишь предчувствием, ибо его уяснение ставится в зависимость от чистоты сердца («блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят»). И в этом отношении он представляется мне столь ревнивым и легко ускользающим в самой своей сущности, что кажется слишком неразумным риском для того, кто его ищет, останавливаться на том или ином установившемся «житейском идеале» обыденности. Нить грозит легко оборваться и оставить тебя на захолоделом, веками затвердевшем, неподвижном, эгоистически замкнутом и по существу приземисто-консервативном житейском идеале семьи, государства и т. п. Монашество состоит именно в таком методическом изолировании себя от каких бы то ни было частножитейских идеалов во имя непрестанного и беспрепятственного выяснения в душе великого идеала христианской жизни. ‹…› «Священная история» – это история различного вида геройства человеческого в непрестанном стремлении к созиданию в себе христианского идеала.

Человек – не затерявшаяся в мировом целом сошка, которая должна подавить свои желания и потребности, чтобы слиться с жизнью этого целого. Он – царственное, творческое сознание мира, которому принадлежит последнее слово в великом деле жизни. Вот вечная и неколеблемая мысль, внесенная на все времена германским «идеализмом».

Живя своею внутреннею жизнью вне внешних условий, человек должен все-таки войти своею жизнью в эти условия. При этом он должен выбрать себе наиболее для своей внутренней природы подходящие из существующих условий, чтобы от них, так сказать, отправиться в своей жизнедеятельности. Это, так сказать, выбор точки приложения сил; и при таком экономичном выборе ее дело выразится так, что, начав с применения к этим, наиболее ему подходящим условиям, человек в своем личном развитии будет поднимать существующее, развивать его в направлении своего внутреннего роста и развития. Но, говоря вообще, никогда нельзя идти, вовсе не касаясь существующих условий, – это был бы неразумный и бесплодный идеализм. Надо уметь захватить вещь, чтобы привлечь ее к себе, и надо начать с существующего, чтобы путем естественно-непрерывного прогресса его дойти до торжества своего внутреннего мира. Природа ведь не терпит скачков. Плодотворный идеализм должен следовать этому закону существующего.

Я до некоторых пор был уверен, что «действительность» и для меня, т. е. и «в мое время», – та же самая, что была при Аристотеле или при Канте, например, или, например, та, что с такой ужасающей подробностью описывается в романах Достоевского. Тогда и оставалось отправляться лишь от этой «все той же действительности», например, по Канту или по Достоевскому, и выяснять развивающуюся от нее мысль. Это убеждение, может быть, и выразилось в той формуле, в которую я верил при писании кандидатского сочинения, что «действительность для всех одна и та же, причем интересно изучить, как от одной и той же действительности развиваются человеческие миропонимания – религиозное и нерелигиозное».

Но с известного момента я почувствовал, что сама «действительность» для меня может быть не такою, какою она была для Аристотеля, Канта или Достоевского; она разве только во имя обобщения признается одною и тою же для всех людей, конкретно же и вживе она для меня уже не та, что, например, лежит под понятиями Достоевского. Современное научное настроение именно в вере в возможность все новой и новой действительности, откуда и вытекает требование научного настроения – не ограничивать действительность окончательными (категорическими) понятиями (помимо «описывающих»), недоверчивый страх к метафизике.

Впрочем, получила историческое признание, признание по знанию, «действительность» общих условий жизни людей, именно общая ее картина, общее ее описание. И этой описательно принятой действительности достаточно, чтобы опять была оправдана моя прежняя задача, но именно лишь для психологии явлений жизни, например, для «психологии религиозного опыта».

1902

2-го апреля 1902 года скончался дорогой Дмитрий Сергеевич Сипягин, смертельно раненный при входе в Комитет Министров.

16-го апреля 1902 года, на третий день Св. Пасхи, скончался мой отец, князь Алексей Николаевич Ухтомский.

25 июля

Когда впереди тебя скрылся реальный образ высокого, чистого, доброго и великого, когда ты больше не чувствуешь себя на царском пути свободного служения великому и высокому, иди в церковь. Здесь испытанная, почтенная школа, – где многими искусными учителями от времен древних собраний искусно изложены для усвоения издревле завещанные понятия доброго, прекрасного и высокого; эта школа способна избавить буйных мира сего от томления бессодержательностью.

Душа моя подавлена петербургскою средою, от нее скрылся свет свободного ощущения Истины, силы упали. Потому-то я бегу за церковную ограду, чтобы здесь, за исторически испытанными стенами, остановить затопление моей души.

1903

11/12 мая

Первое, что надо, – это решительно отвергнуться себя. Иначе же ты несешь всю скверну, жестокость и каменносердечие с собою и тогда, когда приступаешь к Престолу Божию, а это делает тебя Иудою, отрезающим самому себе мало-помалу выход из ада. Отрекись от своего всего и до конца, и опять легко вдохнешь в мире Божием, и пойдешь действительно хваля Бога, ибо простая жизнь ребенка и есть хвала Бога, жизнь в Божией Хвале.

Раз только в жизни была для меня хорошая, Божия любовь – любовь к моей покойной тете. И она оставила во мне краеугольный камень Божией жизни, до сих пор с трудом сохраняющийся в человечестве. И из нее открывается мне и теперь, – когда она, милость Божия, иногда случайно воскресает во мне, – открывается вся моя черствая, безвыходная в своей самости, злоба и жестокость. А эта самость, злоба и жестокость так ужасны, когда не сознаешь, что путь Божией жизни является несомненным, ибо он один открывает мне это смертельное зло во мне, дает мне чувство его и возможность выхода из него. Выход же при невозможных путях жизни в этой злобе и ужасающей жестокости в том, чтобы раз навсегда решиться отвергнуться себя – этой тяжелой и жестокой своей личности, которая, предоставленная себе, все равно, по принципу не имеет границ своей самости и потому безвыходно невыносима и пропитана соками смерти, – и уже смерти второй и ужасной – смерти духа.

Почувствовал я весь ужасный облик моей личности, в мысли решительно отвергся ее и уже так почувствовал начало возврата к прежней, детской, естественной жизни с легким и прямым духом. Так и надо идти – в начале уже отвергшись себя.

Свободолюбие есть ли «эгоизм»? За то, что вы держитесь всеми силами за свою свободу, вам говорят: вы слишком любите себя. Верно ли это?

«Любить себя» в смысле «эгоизма» есть определенное, с совершенно определенным психологическим содержанием настроение. Это простой эпизод душевной жизни, особая глава из нее. Быть «свободолюбивым» значит вообще жить. Вся жизнь, ее прогресс, ее натуральная основа – есть свободолюбие. Свяжите свободу, и вы нарушите жизнь. А если жизнь достаточно сильна, она все равно выбьется из преград, которые вы ей поставите.

Поставить сознательную «головную» преграду жизни – значит встать на путь самоубийства. Право же, жизнь и природа имеют свою логику, и ей, ее логике, вы доверьтесь! Она выше вашей логики, в том числе и вашей этики!

Свободолюбие кажется жестоким, ибо – если уже так – вся жизнь кажется жестокою. Ваше понятие о ней делает ее жестокою. И все же ей, жизни, – царство и господство, и ей привет.

Раздави меня ты, жизнь, и ты, природа! Но именно ты, а не человеческие понятия и предрассудки! Последние, – именно они: «понятия» и «предрассудки», – наши враги; и погибать от них действительно жестоко. А ты, жизнь, ты создала такое неисчерпаемое сокровище мысли и форм, и за то я готов со сладким чувством от тебя погибнуть, но только бы знать, что погибаю от тебя, от твоей святой, чистой руки.

«Я не люблю Мефистофеля». Я тоже иногда его ненавижу, и только в злую минуту растравляю себя его жалким философствованием. Нет, это не «пудель» и это не «простое обыкновение всех пуделей», то, что меня поразило! Это великая тайна жизни прорвала серую кучу облаков, устилающих нашу предрассудочную, сумеречную обыденщину; это солнце блеснуло из-за облаков, от которых мы задыхаемся. И не мешайте же, не мешайте ему, если не хотите сделать самоубийства! Дай дружескую руку ты, милый товарищ, – все равно сестра, сотрудник или жена, – ты, который дал мне почувствовать великую, свежащую тайну жизни, ее луч, без которого мы погибаем.

1905

17 апреля Пасха Христова.

22 мая понедельник о Слепом выехал из Петербурга. Во вторник приехал утром в Рыбинск.

25 мая Отдание Св. Пасхи, у Тихона Задонского с Геннадием Александровичем. В тот же день на «Князе Василии Костромском» выехал вниз.

25/26 ночевал на «Самолетной» пристани в Кинешме.

26 мая Вознесенье, в Вичуге стоял литургию, потом у Морокина. Вечером вернулся в Кинешму и выехал вниз по Волге на «самолетном» пароходе.

28 мая в Нижнем Новгороде. Был в Колокольцовской часовне у Овдотьи Васильевны, разыскал Заплатина. Поднялся наверх в кремль, был в Корпусе. На Покровке встретил А. А. Голубцова. Обедал внизу у Обжорина. Виделся в трактире с Заплатиным и другими насчет приговоров. Вечером был у Голубцова и ходил по лагерям.

28/29 ночевал на пароходе «Ив. Ив. Любимов» у ф. ф. Алексеева (с которым встретился у Колокольцовской часовни).

29 мая воскресенье, утром вышли на «Ив. Ив. Любимове» в Исады. Был у А. ф. Сергеева и его присных.

29/30 мая ночевал в Исадах у А. ф. Сергеева.

30 мая рано утром через Лысково выехал в Б. Мурашкино.

30/31 мая ночевал у Дормидонта Васильевича Шумилина.

31 мая ходили по местным деятелям, разговаривали с людьми из Мал. Мурашкина. Осматривали ‹…› при церкви, наследство Ив. Ив. Шестова. Поздно вечером выехал на Работки.

1 июня на рассвете сел в Работках на «самолетный» пароход, проснулся утром в Нижнем. Был у Овдотьи Васильевны, потом виделся на Нижнем Базаре с Заплатиным и прочими. Был на Ильинке у А. ф. Сергеева. Вечером выехал на низ.

2 июня утром в Казани. В Спасском монастыре в курсовой церкви за ранней обедней увиделся с братом. Потом ездил с ним к И. Шлееву.

2/3 июня ночевал в Спасском монастыре.

3 июня ездил на кладбище к Д. И. Наумову, потом к знакомым брата.

3/4 июня ночевал у Четырех Евангелистов и у о. И. Шлеева. Всенощная у Четырех Евангелистов под Троицу. Ночевал у о. И. Шлеева.

5 июня Троица. Литургия у Четырех Евангелистов, потом в Спасском монастыре.

6 июня Духов день. Заутреня в Спасском монастыре, читал Канон. Потом перед обедней простился у Четырех Евангелистов с о. И. Шлеевым и выехал на «меркурьевском» пароходе вниз.

6 июня поздно вечером в Симбирске, на извозчике ездил за город в Единоверческое кладбище – узнать адрес староверов, местных попечителей и проч.

На 7 июня ночевал на Сенной площади, в каком-то грязном номере.

7 июня ходил разыскивать Ухтомских. Оказалось, что ‹…› Лиза в деревне, Александр Ник. куда-то уехал по делам. Разъехался с А. Н. Наумовым, который был тут. После обедал у староверцев. Дал все нужное для приговоров в городе и в деревенских приходах. Поздно ночью пешком на «меркурьевскую» пристань.

Ночью на «меркурьевском» пароходе «В. К. Владимир Алекс.» (бывший 7/8 июня «Иоанн Грозный»).

8 июня утром Самара. Был у Аржанова, в единоверческом приходе. Узнал о подвигах Александрова и Тихона Уральского, был у А. Н. Наумова, но его не застал.

8/9 июня ночевал на «меркурьевской» пристани. Слышал здесь от старика о Готовкиных, о том, что вотчим женился на Наталье Васильевне, бросил жену и т. д.

9 июня утром – вниз на «Цесаревне Марии». Вечером в Вольске.

10 июня весь день в Вольске по делам. Под вечер уехал вверх в Балаково.

10/11 ночевал в Балакове в трактире над площадью.

Днем ходил по староверцам, был в церкви.

11/12 в ночь с лодки сел на «самолетный» пароход («Гоголь») вверх. Разговор с бакинским татарином о бакинской резне, убежденность татарина, что без резни быть нельзя!

12 июня в 4 ч. дня в Самаре. Узнал, что А. Н. Наумов в городе и остановился у него. Поздно вечером он приехал и мы виделись.

12/13 ночевал у А. Н. Наумова.

13 июня Тридцатилетие. В тот день ходил по местным единоверцам.

14 июня выехал в Уфу.

15 в дороге. Видел из вагона город Уфу.

16 июня рано поутру ‹…› уехал в Воскресенский монастырь. Встретился с о. архимандритом Иоанном. В тот же день обмывал рану пастуха монастырского, пострадавшего от быка.

16/17 ночевал в монастыре, у о. филарета.

17 стоял службу в монастыре. Выехал в Саткинский завод.

18 июня в Сатке у Щепкиных.

19 июня Воскр. 1-го гласа. Стоял заутреню и литургию в церкви у Щепкиных. Были потом у Алпатовых; обед у Щепкиных со всей братией. Под вечер выехал в Бердяуш.

20 июня на рассвете в Златоусте. Весь день был у священника.

21/22 ночью выехал в Челябинск. В Челябинске дожидался поезда на Екатеринбург, куда и отправился.

22/2 3 в Екатеринбурге, ночевал в каком-то деревянном флигельке недалеко от вокзала.

2 3 июня у И. П. Панфилова, потом у часовенных. Беседы о приговорах. За обедом прочел в газетах о «Потемкине».

23/24 в ночь выехал в Камышлов.

24 июня в дороге в Шадринск. Поздно ночью приехали в Шадринск, остановиться негде. Ночь 24/25 ночевал в погребе постоялого двора с какими-то двумя другими людьми.

25 июня разыскал Ночевиных, Шерлаимова, вечером у попа Поползухина.

25/26 ночевал у М. А. Шерлаимова.

26 июня Воскрес. 2-го гласа. После разговора с попом Поползухиным накануне, будучи уверен, что он донесет, стал собираться в путь и около 4 часов дня уехал в Камышлов.

27 июня выехал на Екатеринбург, куда и приехал ночью 27/28 июня.

28 июня был в Верх-Исетском заводе о приговорах. Вечером выехал в Пермь.

29 июня поздно вечером приехал в Пермь. Ночь 29/30 июня ночевал на откосе над Камою, опасаясь ареста в гостинице. Под утро пришел «любимовский» пароход, на который меня пустили.

30 июня утром на пароходе писал письмо в Петербург о приговорах. Затем отправил имеющиеся приговоры по почте в Петербург попечителям и старостам.

1 июля на «любимовском» пароходе пошел вниз по Каме.

2 июля в дороге на Каме.

3 июля рано утром в Сарапуле. Первое, что увидел с парохода, это Ф. Ф. Алексеева, который, оказывается, уволился с парохода и живет у брата. Отправился с ним к владыке Михею.

4 июля в Сарапуле. У знакомых владыки Михея – Чайковских и др., затем у староверцев.

5 июля рано утром вниз по Каме. Провожал на пристани о. Аксентий.

6 июля в дороге на Каме.

7 июля утром вышли в Волгу. В Богородске я сошел с парохода, в 3 ч. дня отправился на волжском пароходе вниз по Волге. Вечером поздно в Симбирске. Ночью 7/8 июля на лошадях в Головкино.

8 июля в Головкине. Был у Пр. Н. Наумовой. 8/9 ночевал в Головкине.

9 июля в середине дня уехал в Старую Майну.

10 июля Воскр. 4 гласа. Рано утром в Казани.

13 июля на «Самодержце» выехал вверх.

14 июля поздно вечером в Нижнем. В этот самый день, как узнали, был бунт в Нижнем и на Волжской пристани убили «революционера» крючники, когда он пытался скрыться на пароходе. Другого «революционера» убили около Колокольцовской часовни. Погребение Кира Коптева, в городе говорили о нем как о страдальце.

15 июля в Нижнем. Был в Колокольцовской часовне у Овдотьи Васильевны, она рассказывала о событиях. Ездил на Ярмарку, посмотреть на открытие. Вечером выехал в Рыбинск в очень тревожном состоянии.

16 июля в дороге. Поздно вечером в Костроме.

17 июля дома. Воскр. 5 гл.

9 сент. выехал в Петербург.

25 ноября

Для меня тут – один мучительный вопрос, и от него – моя жизнь, мое оправдание, но от него же и смерть. Этот вопрос таков: не слишком ли уже я сам замер в моих сумерках, смогу ли нести знамя жизни? «Сие уже труд есть предо мною».

Страшный это вопрос потому, что от него зависит решение, следует ли с точки зрения той же жизни оттолкнуть от себя ее призыв, и тогда пойти сознательно к мраку и погибели, или же можно еще понадеяться на мышцы, которые стали ослабевать, и принять на себя великое дело жизни, к которому она призывает.

В первом случае в утешение останется разве только лирическое преклонение пред жизнью, крупицы правды, доступные лиризму. И эта крупица правды в том, чтобы хоть издали приветствовать жизнь, исповедовать ее религию. Но не будет ли жизнь так милостива, не решит ли сама за меня этот вопрос? Да будет так, как ей лучше!

Дряблые мышцы, пусть они погибают, если это нужно для жизни. Но да не коснется ее, великой матери – Жизни, какой-нибудь злой начаток, какой-нибудь росток злого чувства с твоей стороны. «Да не коснется одушевленного Божия кивота рука скверны». Все равно, это будет только для тебя, дряблый, обрюзглый отбросок ‹…› «вторая смерть».

27 ноября

Варвары Александровны не было, не было ее; и уже шевельнулась злая змея в душе против религии жизни. Крыло смерти близко, и если уже нет сил или удачи его отогнать, то пусть бы смерть брала сразу!

А Варвара Александровна свет и правда, ясность и благо! Дай ей Бог всего этого, ибо без того тяжко будет ей в грядущей обыденщине, которой, кажется, все равно не минешь.

«Утешайте, утешайте народ мой!»

2 декабря

Откинув условности и границы, поставленные случайными, буржуазными моментами жизни, я чувствую, что во имя единой великой и истинной жизни имею право питать чувство к В. А., если только я способен и достаточно силен еще, чтобы поднять живое, действительное бремя жизни.

26 декабря

Для чего я отрекаюсь от счастия жизни? Во имя чего мне убивать в себе естественные зачатки жизни? Ведь я же чувствую, что кроме жизни ничего ценного нет, что, отрекаясь от нее, я иду в мрак, в безмыслие, бессловие могилы! Все, что есть хорошего, то в жизни и для нее. Только там добро, где жизнь.

И ясно, что если я могу отречься от очевидного блага жизни, то только для жизни же, только любя жизнь, и отнюдь не убивая ни себя и никого, а во имя моей и моего друга и ближнего жизни. Только крепко веря в то, что некогда, в Боге, мы будем жить наилучшим образом, полнотою жизни, будем жить друг в друге и друг для друга, друг с другом, – только веруя в это и чтобы было так, я могу отречься от видимого, хотя бы и эфемерного обладания жизнью здесь, сейчас, в ближайших условиях. Этим жили подвижники всех времен.

Для тех же горестных и несчастных, которые не имеют этой веры, отречение от данного момента жизни есть самоубийство и горестное отсечение лучшего, что есть в жизни. Для этого нет никакого оправдания. Это смерть и моя, и – принципиально – моего ближнего.

30 декабря

Мне прислали карточку «Анатом». Это правда, что я занимаюсь анатомией человеческого духа до религии включительно. Но, по совести, никакого элемента «анатомии» или «исследования» я не допускаю по отношению к В. А.

Я не знаю, как вышло, что она стала мне так дорога, наравне с тетей Анной. Знаю только, что это так стало. И знаю еще, что ее личность связалась для меня с тем свободным, чистым вздохом, который выпал на долю русских людей, – и меня в том числе, – когда мы с верою и преданностью Жизни повторяли: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног»… В. А. стала для меня дорогим, несравненным символом этого героического, чистого порыва в Жизни, доверия к Жизни.

30 декабря