Текст книги "Лицо другого человека. Из дневников и переписки"

В христианском духе – таинственный источник альтруистического, тихого и твердого настроения, die Halle альтруизма, как говорится по-немецки. И уже в этом он выделяется для нас на общем мертвом фоне современных «отвлеченных начал».

Прав или неправ Ницше в своих воззрениях на трагедию, но он наводит на мысли. Пользуясь его различением, я могу сказать, что признаю и ищу драматизированного эпоса (Шекспир – глава его), отрицаю же и бегаю от мифической греческой трагедии, будто бы рожденной музыкою из нее самой. Риль указывает, что Ницше сам отступает впоследствии от своего превозношения последней, подчеркивая значение диалога, его ясности и определенности, – следовательно, именно «драматизированного эпоса».

Истинная, ясная цель искусства (трагедии – главным образом) в том, чтобы воссоздать в воспоминании предметы так, как бы мы ими грезили с ясным сознанием, но не на самом деле их видели и переживали (Риль); т. е. – в том, чтобы на примерах научить относиться к фактам жизни с «ясным сознанием». В этом смысле Риль понимает превосходное выражение Шиллера (в письме к Гёте): «Поэзия, как таковая, делает все настоящее прошедшим и отдаляет все близкое чрез идеальность». Ясно отступление современного «искусства» от своего настоящего дела, когда оно имеет целью лишь «возбуждение» наслаждения, следовательно, лишь более искусственные, наркотизированные переживания действительности. В этом же смысле его оценивает Л. Н. Толстой.

Не имеет ли наша «наука» достаточное сходство вообще с исторически создающимися инерциями идей, которыми одержимо человечество? Не представляет ли она также «случайного» и причудливого разветвления, захватившего, как своего рода cancer, головы современного человечества? Не есть ли это лишь бессознательный поток психических элементов, которому подчиняется невольно человечество? Этот вопрос несомненно подразумевается теоретиками знания с тех пор, как истинным методом науки признано описание, как сам «опыт» подчинен случайному условию – подготовленности к его восприятию (как у Авенариуса), как настоящим идеалом науки выставлена экономия мысли (как у Маха). «Вечная истина» не в действительном содержании современного «научного» знания, но лишь в его пределе, движущем идеале. Вот что никто не может отрицать.

20 сентября

Мое давящее, инертное настроение безделья, очевидно, создается не обстановкой, но коренится своим началом во мне самом; оно началось во мне еще тогда, когда я терял драгоценное время в Академии, часами просиживал после обеда в академическом коридоре, не видя, не подозревая, как уже мало осталось тете, моей единственной, Богом данной старушке быть со мною. Я менял уже тогда тетины слова, близость тети, мой дорогой, незабвенный ученый стол около нее, – на бессмысленную болтовню, бессмысленное празднословие со студентами. Это не могло остаться безнаказанным.

Философ – это человек самой обширной ответственности, у него совесть для всего совокупного развития человечества.

Приходит утро; по улице уже шныряют лоточники, стекольщики, кухарки. Но в комнатах еще торжественная тишина и мрак от штор и занавесей: они еще спят… Только за 10 часов наступает «момент пробуждения» с кофеем и другими окончательными возбуждающими средствами, позволяющими перейти к дневным занятиям, из коих первое и серьезное – умывание и чистка разных частей тела, продолжающееся немного менее получаса и совершаемое с торжественностью, подобной той, с какою патер совершает действие над алтарем в костеле (сходству способствуют кружева и выхоленная одутловатость лиц). Далее, впрочем, наступают менее значительные занятия: помимо обязательных, обычаем освященных, обеда и ужина – выбор остального в полной свободе личности и так до склона дня… Связи между действиями нет; каждый момент дня, каждое действие – самоцель. Очевидно – сила авторитета обычая. И вот жизнь!..

Состояние опьянения, поскольку оно отражается на умственной стороне души, можно сравнить с напряженным растягиванием содержания этой стороны души, как полотна; то, что наиболее слабо в этой умственной ткани, – не выдерживает и разрывается; что связано покрепче, все-таки обнаруживает швы и нитки; связи же и швы, наиболее крепкие, напрягаясь и растягиваясь, становятся заметными, тогда как ранее казалось, что тут сплошная ткань. Произвести такую пробу в своем умственном инвентаре иногда очень полезно: ведь то, что способно без особого труда распасться в нашей душе, – во всяком случае, уже не надежно.

Ницше начал с эстетической метафизики, затем перешел в приверженцы «единого данного существования, которое у метафизиков называется „представлением“» (Риль), т. е. в приверженцы Гераклитовского духа бывания, становления и движения. Я начал с религиозной метафизики и, с кандидатским, перешел также в сущности к духу Гераклитовского мышления, к энергетике в широком смысле слова. Второй период Ницше – это мой теперешний период. С Корпуса, под влиянием Долбни, я привык думать, что «цель культуры достижима чрез великий интеллект… что жизнь есть дело и средство к познанию, – жизнь есть эксперимент познающего» (Риль). Это дух Декарта. Аналогия мне является очевидной.

Ницше вовсе не «проницательный», кабинетный, ученый ум. Он, например, не заметил (во второй период своего развития), что выставляя творцом моральных ценностей не отдельное сознание, а «коллективный индивидуум» – общество, государство, он или впадает в petitio principii и, значит, не объясняет ничего, или силе неделимого противопоставляет силу общества и, таким образом, не подрывает, а проповедует царство «инстинкта насилия». Ницше сам весь под инстинктами, весь под властью «идей-сил», весь в эмоциях. Вчера – он был романтический мечтатель морали самозабвения; сегодня – он проповедник морали разума. умственное прозрение становится на место «образа действия по моральным чувствованиям» (Риль). Ницше в высшей степени полезен, как талантливый, сильный выразитель носящихся в воздухе, бродящих эмоций и идей; но он предоставляет читателю еще крупную задачу – передумывать, систематизировать, связать все это.

Отсюда ясна возможность вреда и пользы от чтения Ницше.

Ницше в первый свой период ‹…› столь же превосходный, образцовый выразитель миросозерцания чувствований, как во второй свой период ‹…› образцовый по силе и цельности выразитель миросозерцания разума в духе И. П. Долбни.

24 сентября

Чистый, свежий воздух над тетиной могилой, влага от идущих по Иосифовскому озеру валов, пропитанный сыростью и лесной затхлостью воздух над Иосифовским монастырем, – вот воспоминание о каких впечатлениях возвращает меня в прежнюю, присущую мне колею, направляет меня по житейским волнам по присущему мне курсу, – способно остановить меня от ошибочных шагов, предостеречь, чтобы я не давал развиться в себе тому, что не в интересах моей душевной жизни. Тогдашняя, продолжительная, нараставшая привычка постоянно знать одно настоящее, эпическое отношение «Я» и «действительность», сроднилось с моею душою и стало одною из ее крепостных стен.

Этика самозабвения – или романтическая болтовня, или грустная аномалия. Настоящая этика, конечно, считает главною целью воспитание и самовоспитание добрых инстинктов в человеке (досознательных качеств души). Но раз развившись, перешедши в поле сознания, они должны быть ясными и живыми идеями, органически сросшимися с Я. Значит, в здоровой нравственной деятельности интерес к Я вполне ясен, и лишь там мы действуем нравственно хорошо, где действуем хорошо для себя. Отсюда очевидна доля истины у Святогорца, когда он говорит в одном месте, что надо спасать сначала себя, а потом других.

Ницше – один из тех людей, у которых надо учиться святому презрению к окружающим взглядам и мнениям. Впрочем, Кант тут во всяком случае симпатичнее Ницше, – расшибал молча и в тиши взгляды этих «окружающих», не бранясь, не позируя, и так, что те имеют возможность, не раздражаясь, оставаться при своих насиженных взглядах.

26 сентября

Неужели я не рассчитал свои силы и «влюблюсь» в Настю прежде, чем отучу ее от себя? Это мне кажется тем больше вероятным, чем больше вижу признаков, что ее начинают отстранять от меня…

Всякий идеал равноценен с прочими, имеет право на существование, – раз появившись, выяснившись в сознании человечества. Ницше в свой последний период вылепил, поставил на очередь идеал независимости человека; этот идеал несомненно чувствуется уже давно в истории жизни человечества. И он – противовес других идеалов.

27 сентября

Я хочу быть служителем нашего, переживаемого, великого и прекрасного времени; хочу быть его носителем.

29 сентября

Мой опыт, моя жизнь сзади меня. Более мне не надо, достаточно его с меня. Теперь и до конца – время его передумывания, философии. Передумывание, философия прошлого опыта жизни – вот главное определение моей деятельности: моего поступления на естественный факультет – прежде всего. Забывая это, погружаясь в новое переживание, я отступаю от своей задачи, оставляю свое дело, покидаю «путь истины».

Относительно ближних, друзей моих прежде всего, – мое дело сочувствие, любовь и развитие воли – всегда им помочь. Но мои отношения к ним отнюдь не должны включать в себя хотя бы тень личного экстенсивного искания или побуждения.

Вот вкратце вся моя этика, все мое определение.

Мне хочется врезаться в самую глубину этих мест, где люди считают себя думающими теперь no преимуществу. Сам я имею над чем подумать. Прошлый опыт жизни, когда я его живо вспоминаю, приводит меня в содрогание силой вопросов, которые им во мне возбуждены. В этом-то пережитом, в громадной силе этого пережитого, в чем, конечно, первое место занимает для меня тетя, ее конец, – кроется то, что достаточно сильно, чтобы всегда сохранить мой дух на страже, всегда возобновить, поддержать во мне свободный дух философа, не преклоняющийся пред средой, где он живет.

Два пути, две сокровищницы мысли известны мне и современному мне человечеству, в которых оно может черпать ответ на вопросы жизни: первый, завещанный мне воспоминанием и лучшим временем юности, – путь христианской и святоотеческой философии; второй – в науке, который есть метод по преимуществу. Почему, откуда это роковое разделение путей, имеющих одну цель впереди себя? Не составляют ли эти два пути по существу одно? – вот вопрос, всю полезную важность которого я пойму, вероятно, лишь когда буду ближе к его решению, но которым занимаюсь прежде всего.

Для головы современного «свободного мыслителя» в духе Мережковских и т. п. очевидно – содержание итальянского Ренессанса легче вынести; и этою легкостью объясняется, что о нашей обиходной литературе мы теперь могли бы подумать, что, пожалуй, Ренессанс исчерпался этим безмысленным эстетизмом, о котором поют эти несносные писатели и подтягивают им еще более несносные светские дамы. В текущей литературе нет ничего о германском ренессансе, т. е. об истинном возрождении культуры человечества, и это потому, что его великое содержание, охватывающее все стороны душевной жизни, – не под силу умственно и нравственно убогим людям.

1 октября

Метод богословской науки, какой я предлагаю (историко-психологический), рассматривает религию, как нечто, имеющее случайно (историко-психологические) основания. Но это не может служить ему упреком после того, как наукою понято, что самое различение «случайного» и «необходимого» имеет лишь историко-психологическое значение.

Искание и радость беспечального опыта – вот черта, особенно характерная для научного духа. И в ней-то коренная разница духа, лежащего в основе науки, с духом пессимистической философии, философии подавляющего опыта.

Всенощная. Впер. 2 октября

Не уверяйте, не говорите, что я что-нибудь значу для вас; а то я в самом деле, пожалуй, подумаю, что я что-нибудь, и это доставит мне мучение. Что Я, чтобы людям думать обо мне действительно? Что Я, чтобы мне считать себя действительно значущим для людей? Вот основание, дающее мне великое успокоение в обстоятельствах жизни.

3 октября, утро

Относительно Половцевых меня теперь интересует лишь одно: чем кончится наше знакомство? Дай Бог, – чтобы мы разошлись на следующем перекрестке с добрыми чувствами в душе.

6 октября

Кстати, скажу, что моя коллизия, связанная для моей душевной жизни с именем Насти Половпевой, есть очень аналогичная коллизия «аскетического идеала» с более непосредственными максимами, причем не ясно, как осветить ее с точки зрения собственно христианской морали.

6 октября

Когда я обращаюсь к себе, чтобы отдать себе отчет, что такое происходит со мною, когда при мне говорят о разных молодых людях, близких к Насте, когда, быть может с целью, хвалят при мне разные качества этих молодых людей, – то я не вижу в себе ничего более, кроме совершенно бессознательного и ревнивого стремления к Насте, сопряженного с каким-то особым чувством в груди, с особым «общим чувством». Это тем более выясняется мне из того, что в часы спокойного размышления и с точки зрения более возвышенных стремлений я понимаю, что для меня лучше, если Настя найдет и полюбит другого человека, – ибо сближение с Настей пахнет для меня концом моей духовно и материально свободной научной карьеры.

11 октября

Что такое «жизненная опытность»? Дурища, много видавшая и ничего не понявшая…

Как можно знать Бога из опыта, когда это не ощущение, а идея, или сумма представлений? Вопрос, иронически поставленный Чичериным Вл. С. Соловьеву в рецензии на «Оправдание добра». Совершенно верно, Бог есть суммированная обширнейшая группа представлений. Но мы знаем из опыта, что эта группа имеет громадную силу в нашем душевном обиходе. Ведь из того, что химический элемент вдруг выражается после того, как мы прошли через ряд безразличных в химическом смысле сочетаний веществ, не значит еще, что мы знаем его из опыта. Что он в нашем сознании есть лишь группа представлений, это ничему ведь не мешает. Точно таким же сочетанием является группа представлений «Бог».

У Карамзина рассыпано много хороших философских мыслей (разговор с Кантом, со студентом о бессмертии по дороге в Лейпциг, о театре), притом не в трудном для тогдашнего русского общества систематическом изложении, а в форме легких заметок, легко усваивающихся и оставляющих впечатление, наряду с интересными путевыми описаниями. Если для большинства Карамзин являлся в «Переписке» таким пропагандистом, внушителем идей, то для образованного меньшинства, знакомого тогда уже и увлекающегося Вольтером и Руссо, – он был первым из земляков, на своем родном языке и в такой увлекательной форме повторивший призыв от «природы» к «свободе» этих писателей. Открыли ли «Письма» глаза современникам на действительность жизни тогдашней Европы, действительную картину этой жизни? Во всей вероятности – нет, как не открывается она и нам. Центр тяжести все время во внутреннем душевном мире путешественника, многое во вне остается им незамеченным (например, французская революция), и если оставить в стороне его описательные элементы, мы читаем у Карамзина лишь его мысли и идеи, возбужденные в нем теми или другими местами. В «Письмах» образованные и в теории знакомые более или менее с Европой современники Карамзина могли видеть, что пережил один из них, лучший из них, и что пережили бы они сами на его месте. А это должно было значительно сблизить их с тем миром, откуда вышли известные им Руссо, Вольтер, Еёте, Шекспир, Геллерт, Кант и др.

Материализм в радикальной форме со своим отрицанием нравственной ответственности личности, со стремлением к идеальной социальной статике и т. п. ведь тоже лишь идеал, и, как идеал, привлекателен для мысли. Он не выпадает, и должен, следовательно, совпасть с основным идеалом всякой жизни.

Как жаль, что мы знакомы лишь с мировоззрением здоровых и поправляющихся людей. Каково мировоззрение умирающих, – вот что было бы чрезвычайно дорого знать. И кто же может сказать, чье мировоззрение правильнее?

Мы и себя знаем очень мало; и себя мы знаем лишь в символах, более или менее удобных для того, чтобы справиться с собою в момент, когда то потребуется. Познания о себе у нас чисто практические.

Если бы мне задали создать представление черта, то я представил бы его злым и глупым идолопоклонником.

Абсолютную истину и тропу к ней я знаю в науке; но слышны голоса, что лучше не сидеть за трудно достижимым научным журавлем, а с практическою синицею – условно истинного (т. е. такого, которого мы не можем научно оправдать) в руках, обратиться к общественной деятельности (в узком смысле). Но для ученого, для служителя безусловной истины лучше дойти до полного самоотрицания на своем поприще, чем изменить своему знамени и пойти учить, притворяясь, что все известно.

Я был бы счастлив заглянуть сейчас в доброе и мыслящее лицо Ивана Петровича Долбни, заглянуть в бумагу, на которую он, вероятно, сейчас смотрит и на которой делает выкладки. Я был бы без меры счастлив видеть милое личико Миши Брылкина… только не теперешнего Миши Брылкина, а того, что был пять лет назад; то личико, которое я видел в Корпусной церкви ‹…› во время правил к причащению в VII классе. Вот того Миши! Зачем, зачем сделано все так, что тот Брылкин, который теперь утверждает, что это он именно тот, который был тогда около меня (да он, пожалуй, и позабыл об этом мелком факте) так отчаянно непохож на него? Зачем любящие, дорогие, сквозь многолетние страдания и несправедливый поток судьбы с любовью смотрящие на меня глаза моей тетеньки – теперь навек закрылись и все равно не взглянут на меня, хотя бы я разрыл эту землю, разбил эти камни, которые их скрывают от меня? Зачем все это прошло? Да зачем же, в таком случае, все это было?.. Зачем так мучить воспоминанием? ‹…› Зачем я сейчас существую? Зачем я понадобился?.. Слава Богу за то, что было? Но зачем это все прошло, а я существую?.. Этого не отвечает мне никто вокруг меня, ни это удивительное крошечное животное, что ползает по моей книге, ни бесконечно малые волоски на его спинке, ни застывший лес, мертвенно-сурово смотрящий в окно, ничто в природе, хотя бы я заключил всю эту картину в изящнейшую систему интегралов…

Тот же самый комплекс впечатлений, к которому я применился и который связался в моем сознании с детства, в котором я испытал лучшие дни моей жизни с моей тетей, – удивительно безучастно, нисколько не изменив своего вида, мелькнул в моих глазах, когда я шел сказать, что тетя кончается. Вот откуда мы заключаем, что Мир, «Природа» безучастна к нам. Но ведь сам этот мир, «Природа» – есть лишь мое создание…

Когда физиология трактует о жизни, о характерных признаках жизни, как об обмене веществ ‹…› то ее выводы отсюда нисколько не трогают вопроса о жизни – непосредственного сознания и философии. Жизнь, интересующая непосредственное сознание и философию, – жизнь человека остается здесь вне сферы зрения, мысль попадает мимо нее, и то, что в гробу продолжает быть характерным с биологической точки зрения признаком дорогого мне человека – белковина, которой нет в соседней земле; равно, – что в нем продолжается «жизнь» в этих «низших организмах» – червях, без сомнения, ничего не говорит мне о жизни дорогого мне человека. Определение жизни, – которое надо черпать из опыта, если мы хотим войти в существо, в положение возбуждаемых ею вопросов, – определение жизни основывается на ценности ее, но ценности этого понятия для обозначения действительности.

«Природа» есть не представление, а понятие, – вот вывод моего сочинения, и надо уметь воспользоваться всеми следствиями этого. Первое формальное практическое следствие отсюда то, что понятием «природа» и пользоваться надо, как понятием.

До чего надо засохнуть, чтобы удовлетвориться «биологическим» толкованием жизни? Ответ возможен, что надо лишь просто и сурово глядеть на природу, эту простую и суровую действительность. Однако наша суровость разбивается о тот факт, что в эту действительность входят дорогие нам создания и приходится, скинув роль сурового наблюдателя, броситься ногтями расчищать эту проклятую «природу», налагающую свою лапу всюду, где «сели» люди, а не она.

Сестры Н. совершенно не воспитаны, и приходится удивляться, как из семьи их матери могли выйти подобные люди. Врожденная мелкая фальшивость, не сдерживаемая общими взглядами, которых у них нет. В «обществе» их место между дамами «полусвета» и там они очень типичны со своею бесшабашною, безыдейною веселостью, общей мелочностью, отсутствием убеждений и стремлением к аристократизму. Как женщины, они рождены, чтобы быть содержанками. Из этого всего явствует их умственная ограниченность, сквозящая сквозь внешнюю мишуру всевозможных отрывков знаний и приверженности модным предложениям.

28 октября

«Отрицать» и «утверждать»… Кому это нужно?.. Не наше дело утверждать и отрицать, что что-то есть или чего-то нет; наше дело маленькое: ясность и простота последовательной мысли.

Надо иметь великое, детское спокойствие, девственное спокойствие духа, чтобы так переживать Природу, как Лев Николаевич Толстой. Читая его несравненные страницы, вспоминаешь о далеко минувшем, когда и ты жил так близко с природой, с травой, с лесом, с водой, и грустно становится, что волнения жизни так отдалили тебя от этого родства с великой матерью. Но я думаю, что такое спокойствие духа, открывающее спокойствие и мир жизни природы, совершенно необходимо философу.

Тогда говорили: «дух Отца вашего будет говорить в вас». Теперь говорят: «природа будет говорить в вас», факт тот, что научная культура пока лишь побудила выветрить, вылущить идеал превозмогающей, содержащей нас Силы, Судьбы. Однако очень важно заметить и то, что существо чувства при этих словах осталось то же, выражаем ли мы веру в Отца или верующую надежду на «природу». Религиозное чувство, как чувство, глубже, первоначальнее представления.

В чем задача этической жизни? В чем задача научного духа в области нравственности? Ведь очевидно то, что хорошо, и то, что дурно, дано, – как факт, – до всякой науки, и дело науки, без сомнения, не в том, чтобы показать, правда ли, что хорошо то, что мы считаем таким, или оно в сущности дурно. Дело науки тут, как везде, – в описании.

Истина, – а это понятие прежде всего нравственного порядка, – открывающаяся человеку до всякой науки и, зачастую, не внушаемая и многими годами научной работы, – в кротости. Мы знаем по опыту, что эта простая истина вполне ясна и «в руках» для мальчика-подростка и для мужика, и совершенно закрыта для студента и «интеллигента».

«Чем вы теперь занимаетесь?» – спросили бы меня товарищи по мысли. «Занимаюсь, вникаю в философию этих самонадеянных людей естественной науки», – ответил бы я.

Я теперь вспоминаю, заглядывая уже как в другой мир – в мир стремлений бить постоянно лучше, стремления «спасти душу», – чем я жил десять-восемь лет тому назад. Так-то и современное общество заглядывает в эпоху преподобных подвижников, как в другой мир, завлекательный своею тишиной и могуществом, но непонятный, забытый в корне – в современном положении вещей. Теперь на вопрос совести: «Для чего жизнь?» – само существо современного порядка вещей говорит: «Жизнь для жизни…» И эта-то монотонная, скучная, тягостная и бессмысленная в глубочайшем своем смысле – «проволочка», «разгулка» времени, «жизнь для жизни» слепо и всесторонне охватила нас. Проклятие ей, этой мерзкой «жизни для жизни»!

Дураки думают, что они становятся лучше под действием какого-то таинственного демиурга – «Прогресса», впрочем, палец о палец не ударяя, не вынимая сигары лишний раз изо рта, – чтобы стать лучше. И они смотрят как на «старое и отжившее» препровождение времени – на «подвиги» людей, понимавших, что чтобы стать лучше, надо становиться лучше. Но как назвать вашу жизнь с вашими слепыми размышлениями, с вашими проволочками времени в кровати, в театре – везде, где только можно, с вашими бифштексами и цыплятами, кокотками, любовницами, оголениями и картами, – если не нравственно мертвым, нравственно тупым, нравственно атрофированным прозябанием, почением на подножном корму?.. Нет же, не обманывайтесь, – вы не становитесь нравственно лучше с вашего разгульного времени, со временем вы, напротив, замираете более и более и кончина вам смерть… Вы ближе к кладбищу, чем кто-нибудь, чем когда-нибудь, чем могильщики в чумной год…

3 ноября. СПБ.

В 12 ч. ночи 1/2 ноября кончила свои дни наша милая, незабвенная собачка Монюшка. Это наш неизменный друг с тетей Анной. Время идет, все проходит. Поскорей бы Бог дал и мне пройти и открыл бы, куда все это ведет…

6 ноября

Всякий «закон природы» есть сам по себе постановка жизнеразности и поэтому требует сам еще противовеса. Отсюда достаточно открывается, что все поле нашего сознания и знания есть постоянное колебание равновесия, борьба идеалов, – с чисто научной точки зрения вполне равноправных. Закону «борьбы за существование» должен был возникнуть противоположный закон «симбиоза»; закону «сохранения энергии» – опытная характеристика его нарушения, чтобы был возможен каждый частный факт. На последнем-то, окончательно обработанном и вполне понятном случае факта равновесия и стала ясна общая схема душевного содержания…

Студенты университета и лучшие из них – естественники в первом ряду – суеверные мальчики. Отсутствие здравой критики здесь общая эпидемия.

Вся прелесть для нас не в друзьях, а в приобретении друзей между чуждыми доселе и по-видимому людьми, у нас навсегда остаются в памяти те, часто мимолетные по внешности случаи, когда для нас открывались близость и совпадение душевного содержания и интересов окружающих и встречающихся людей…

9 ноября

Человеку трудно, очень трудно отвыкнуть говорить ми, чтобы ограничиться одним подлежащими. Это отражается и в том, как больно ему даже в лучшем смысле отступать от товарищеской среды, с которой сжился; тем более в том, как страшно больно ему терять человека-друга и благодетеля, которого с глубокого детства привык он включать в свое «мы»…

Ночь 13/14 ноября

Видал во сне Николая Николаевича Мелентьева, с которым куда-то шел и который так высказывался мне в своих вопросах жизни, что открылся мне его светлый, плачущий внутренний человек, это дитя, которого мы всю жизнь хотим всячески скрыть и спрятать в себе; и я глубоко сочувствовал этому внутреннему человеку, потому что мог встать в его положение и понять, как ему было трудно.

Тебя, бедное дитя, любит мать. И тебя будет любить твое дитя и тот, для кого ты заменишь мать. Но отсюда и до тех пор вместо любви ты получишь лишь ложный в принципе суррогат любви, основанный на физиологическом эгоизме.

18 ноября

Типичное явление у «религиозных» людей – присвоение Бога, монополия на него, признание его собственно своим, а не «твоим», некоторая презрительность к «твоему» Богу. «Что это за образа?» – спрашивает фанатически в своей молельне монах – несколько презрительно, хотя и снисходительно указывая на положенные безутешным сыном на грудь скончавшейся матери кресты и иконы… Кажется, что это факт, имеющий обширное значение в людской жизни; его можно назвать «религиозным эгоизмом», и это очень грубая форма эгоизма вообще. Вспомните глубоко психологические строки Решетникова в «Николе Знаменском», как напуганный киргиз бросается пред иконой Николая Чудотворца с мольбой: «Не трогай моя бога; моя бога лучше твоя бога; не трогай моя бога!»…

19 ноября

Мы возвращаемся на путь религии, т. е., лучше сказать, веры; отголоски этого ясного и светлого для многих поворота доходят до нас с той стороны земного шара. Противники, – которых так много у нас в Петербурге между людьми, мнящими себя на высоте первых руководителей общества, – люди старого пошиба со столь загрубелыми ушами, что до них не доходит как «возопили камни». И. П. Долбня – это первый воспитатель чистого духа веры во мне; и, насколько он теперь отошел в сторону от того, что вдохнул в меня в Корпусе, – он является «одержимым», – как иногда сам он выражается; впрочем, он и теперь и всегда переполнен верою в самом высоком смысле слова. И всегда вдыхает ее другим. И там, на Западе, где новое движение духа, я думаю, ощущается скорее и сильнее, чем в нашем чиновничьем и мещанском обществе, – есть люди, которым не хочется попадать в новое и сильное течение этого философского половодья; они сопротивляются, хотят как-нибудь прибиться к берегу. Такой-то, в стремлении наступающего все выше и выше половодья новых идей, прибившейся к берегу философской щепой является «философия» ферворна, которою он наполняет свой курс физиологии…

21 ноября. 1 ч. ночи

Я не иду в монахи, ни в священники, не делаюсь служителем определенного церковного мировоззрения, взяв на себя критическое обследование вопроса, методически сохранив его в таком качестве. Но тогда я естественно и тем более не имею права вступать в определенные правовые отношения с ближними, – пока идейная подкладка их остается открытым вопросом.

24 ноября

Когда Розен говорил мне: «С физиологией вы все равно до души не доберетесь; займитесь-ка лучше упанишадами – там больше глубины и ближе душа», – тут выразилась старая борьба классицизма с его надеждами и убеждениями и нашего математического реализма с его верой. Я – верующий реалист и решительный антагонист всевозможного классицизма. Пойдем далее, будем мучениками нашей веры, бодро вступим в жизнь мысли, тут созидания еще впереди. Но это болезнь мысли, гнилостное заражение мысли «филологией», – весь этот противный классицизм. Он так повредил Ницше и даже Гегелю!..

Мы верим и только верим. Но в мелочах обыденных верований мы видим то их подтверждение, то ошибки: я верю, что листы моей тетрадки лежат по порядку, но мне вера окажется правдою лишь тогда, когда в конце переписки у меня не будет перепутанных страниц. С этой возможности проверки начинается наука.

Одно из quid pro quo «естественного мышления», исходящих из смешения понятий «действительность» и «истина», – в том, что говорится: «христианство не соответствует истине», когда имеются основания сказать, что «христианство не соответствует действительности», иными словами, что «нравственные идеалы не соответствуют истине» – из того, что «действительность не идеальна с нравственной точкой зрения».

30 ноября

Где разница между верой и знанием? Ты читаешь, ты слышишь, то говорят: ты узнаешь. Ты высказываешь содержание своей души и твоего сердца: ты веришь.

2 декабря

Если бы когда-нибудь я женился на Насте, это значило бы, что она сама и самостоятельно брала на себя жизненный риск. Я ее не смел просить, не брал на себя риска просить ее, об этом мне не могло прийти в голову. Я ответил бы лишь необходимым согласием на ее требование…