Текст книги "Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек"

Владимир Снегирёв
Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек

Автор благодарит за помощь в издании этой книги Татьяну Снегиреву, Василия Сенаторова, Алаудина Парчиева.

Любимым внукам посвящается

Жизнь – долгая, а проходит так быстро…

Юрий Левитанский

 
Если в юности
вытащил этот билет,
то он в один конец.
Обратной дороги нет
 

В тот день я полез на крышу своего загородного дома, чтобы очистить водостоки от старых листьев. Наверное, я был при этом не в лучшей форме. Май вообще как-то не задался. В самом начале месяца, вернувшись из Китая, я попал в больницу, и меня там еле откачали. Дней десять держали под капельницами. Потом, придя в себя, уехал в Каир, где продолжала буйно цвести «арабская весна». Много бегал по разным встречам, много переживал. И вот, вернувшись, затеял бодягу с этой чертовой крышей.

Поставил раскладную лестницу, на глазах у жены полез по ней вверх. И когда ступил на последнюю ступень этой лестницы, то она как-то вяло поехала вбок.

Да, я был явно не в форме. Потому что ничего не сделал для собственного спасения. Лестница поехала вбок, я обреченно поехал вместе с ней. И потом стал падать вниз. Головой и спиной на твердую бетонную плитку. Высота была метров пять.

Сколько раз после этого я с ненавистью вспоминал те мгновения! И каждый раз – странным образом – они превращались в вечность. Словно бы я летел и думал.

Черт подери, думал я, ты так часто реально рисковал своей жизнью – в Арктике и Антарктике, в Афганистане, Ираке, Косово, Сирии, Ливии и в других сильно проблемных местах. Ты мог сорваться со скал на Тянь-Шане, утонуть в Красном море, умереть от жары в Долине Смерти, тебя могли убить на Северном Кавказе, сделать вечным заложником в Иране. Но теперь ты, похоже, бездарно умрешь вот сейчас здесь, на глазах собственной жены, у порога своего дома.

Как странно и несправедливо устроена жизнь, думал я, летя навстречу собственной смерти. И как теперь Таня будет без меня? И как это нехорошо – умирать на ее глазах. Какие хлопоты доставлю я ей своим падением.

Страха не было, была какая-то обреченность. И досада: уж как-то слабо все это выглядело. Совсем не геройски.

Вот и Рамзай, мой верный пес, расстроится, думал я, продолжая приближаться к земле, то есть к гибели.

А отец? Ему девяносто лет, он все еще жив, а я, получается, загнусь раньше. Что он обо всем этом подумает? Как-то я старался по жизни не огорчать своего старого отца.

Продолжалось мое падение с крыши какую-то долю секунды.

Потом я ударился о твердую поверхность.

И умер. Остановилось дыхание. Потерял сознание. Тьма.

Но оказывается, не совсем. Подбежала Таня, стала меня поднимать. Я открыл глаза. Ничего не было – кроме жуткой, страшной, раздирающей все нутро боли. Не мог ни дышать, ни говорить, только хрипел и разевал рот, как выброшенная на берег рыба. Нам обоим было ясно, что все внутри у меня должно быть переломано и перемолото.

Таня втащила меня в дом. Вызвала неотложку.

Как ни странно, врачи приехали очень быстро. Что-то проверили, сделали обезболивающие уколы. В больницу я ехать отказался. Лучше уж дома отдать концы.

На следующий день в военном госпитале стали делать рентгеновские снимки. Ни одного перелома. Сильные ушибы всех внутренних органов. Но ни одного перелома. Страшные боли в груди. Но это пройдет, сказали врачи, надо терпеть. Пройдет…

Врачи не понимали, отчего я не умер. И я тоже не понимал.

Иногда потом сожалел: лучше бы я тогда умер. Я мог только лежать или сидеть на мягком. Грудь просто разламывалась. А надо было ходить на работу, ездить в командировки, встречаться с людьми, писать статьи. Я разбился в мае, а в июне и июле поехал в Испанию, потом во Францию, потом в Италию, Турцию. В августе – в Сингапур. Иной раз, в кураже, забывал о боли, работал почти как прежде, но всякий раз она все равно доставала меня.

Почти год продолжалась эта пытка. Следующей весной мне дали справку о нетрудоспособности (вот кошмар-то!), велели себя беречь, а затем прописали сильное лекарство, производимое за границей. Колоть надо было раз в две недели. Правда, каждый раз, чтобы получить это лекарство, следовало идти в районную поликлинику за рецептом, там на рецепт ставили пять печатей, потом предстояло ехать на другой конец Москвы в спецаптеку ну и так далее.

Однако, как ни странно, жизнь снова почти наладилась. Опять пошли командировки: Воронеж, Саратов, Сочи, Львов, Исландия, Турция, Египет, Эстония… Поездки, встречи, статьи…

Но вот что не давало и до сих пор не дает мне покоя. Вот какой вопрос мучит. Для чего судьба оставила меня в живых? С какой целью? Что я должен сделать еще?

Глава первая
«Агент» невидимого фронта

Как меня записали в шпионы. Друзья и предатели.

Президент Чехии советует не сдаваться. Версии и догадки.

Начальник разведки Шебаршин. Журналист с пистолетом.

Выигранное пари. «Крот» на «Свободе».

История неудачной вербовки. В сухом остатке вражда.

Когда я говорю «Судьба», то это не кокетство и не желание отмахнуться от серьезных размышлений про свою жизнь.

Судьба с малых лет вела меня по жизни сама, не особо спрашивая, куда я хочу. Еще мальчишкой увлекся журналистикой, был юнкором (юным корреспондентом), печатался в молодежных газетах Томска и Кемерова. Потом, естественно, факультет журналистики и сразу – «Комсомольская правда», сразу – корреспондент на знаменитом Шестом этаже по улице Правды, 24, приобщение к элите отечественной журналистики. Встреча с Таней. Афганистан. Первые книги. Аспирантура и защита диссертации. Редакторство в «Собеседнике». Скитания по войнам. Попытка заняться бизнесом, издание журналов. Опять скитания по миру – теперь от «Российской газеты», собкорство в Чехии.

Все складывалось как бы само собой, по какому-то велению свыше.

Я был только рядовым участником или даже зрителем в этих затейливых играх, от меня мало что зависело, просто каждый раз добросовестно, а чаще увлеченно, делал то, что надо было делать в тот или другой момент.

Потом все заканчивалось, занавес закрывался, и это означало только одно: скоро произойдет новое приключение и надо будет играть новую роль.

Фаталист… В Чехии вот сейчас, когда я стучу по клавишам, меня пасет местная контрразведка, подозревая в шпионаже. Пока не выслали, но аккредитацию не продлили.

И это, заметьте, не какие-то северные корейцы, не иранцы, это вполне европейские чехи, которых я всегда уважал и которым посвятил много добрых слов.

Что дальше? Вариантов много. Арест. Высылка. Могут подстроить какую-нибудь гадость. Или как-то обойдется, сойдет на нет. Все может быть.

Сначала я болезненно воспринял это безобразие и стал бороться: пресс-конференции, интервью местным журналистам, заявления… Я переживал: это же явная несправедливость, как же так? А потом успокоился, стал думать по-другому. Надо ли барахтаться? Шпион? Бред, конечно. Но может, это просто сигнал начать другую жизнь? Может, труба зовет куда-то в иные края?

Не знаю. Но тема фаталиста мне нравится. Потому что она правдивая.

* * *

Шпион ли я?

А ведь если честно, то несколько лет назад я признался в этом грехе. Причем не кому-нибудь, а собственному внуку.

Дело было так. Вечером позвонила дочь Света из того дальнего зарубежья, где она живет. Мы с ней немного поболтали и уже стали прощаться, как пришел старший внук из школы. Я говорю: «Дай ему трубку, мы хотя бы поздороваемся». К сожалению, эти сорванцы, что старший, что средний, ни в какую не желают общаться по телефону и по скайпу. Но тут внук, к моему удивлению, без всяких споров согласился поговорить.

– Я тебя люблю, – первым делом, как обычно, заверил я его.

– Я тоже, – охотно откликнулся он, не разводя, впрочем, никаких суси-муси.

И тут же задал вопрос, который поставил меня в тупик.

– А ты был шпионом? – спросил он с явной надеждой на положительный ответ.

Я не был шпионом, но ведь и огорчать мальчика тоже не мог. Как быть? Признаться по международной линии связи в своей шпионской деятельности? Или, напротив, разочаровать пацана?

– Почему ты спрашиваешь? – Я решил потянуть время.

– Дима сказал. – Это он на среднего внука стрелку перевел.

– Ну раз Дима… Да, – решился я на вранье. – Был шпионом.

– А в какой стране ты шпионил?

– Хм…

– Этот вопрос опять загнал меня в тупик. Следовало как-то выкручиваться. Я решился выкручиваться с минимальными потерями. Вот ведь в Афганистане случалось общаться с людьми из разведки. А они, в свою очередь, тоже делились со мной кое-какой информацией.

– Я был шпионом в Афганистане.

Внук тут же отдал трубку Свете и закричал на весь мир:

– Я же говорил! Вова был шпионом! Я же говорил!

Как мало надо ему для счастья.

* * *

Тут надо, наверное, пояснить, каким образом я после всяких скитаний и приключений оказался в центре Европы.

Это опять-таки связано с тем чертовым падением и моими болячками. Когда стало совсем невмоготу, я поехал лечиться в Карловы Вары, знаменитый чешский курорт. Три недели исправно пил там воду и ходил на всякие процедуры.

Кажется, помогло. Ну а раз так, подумал я, то не стоит ли пока притормозить, не искушать временно судьбу, поработать именно здесь, а заодно и здоровье поправить. Начальство пошло мне навстречу. Европа, кстати, к тому времени тоже стала богатой на всякие острые темы: беженцы, терроризм, проблемы внутри ЕС и все такое… Словом, звезды опять совпали в мою пользу. И вот ранней весной 2014 года я приступил к исполнению обязанностей корреспондента в Праге.

Получил, как это и полагается, аккредитацию чешского МИДа, на ее основании мне выдали визу, стал работать. Мне всегда, еще с советских времен, нравилась Чехия, а Прагу считал и продолжаю считать одним из самых теплых городов мира. И еще у меня есть старое правило: коли приезжаешь надолго в какую-то страну, то, будь добр, относись к ней, к ее народу, ее традициям и обычаям с уважением. Что я и делал исправно. Изучал язык. Встречался с разными людьми. Пропагандой и дезинформацией не занимался. Законов не нарушал. Даже дорожная полиция ко мне, старому хулигану, претензий не имела.

Единственным прегрешением можно было считать статью, в которой я упрекнул здешнюю контрразведку, скопом записывающую в шпионы всякого живущего в Чехии российского человека. Что есть, то есть. Градус шпиономании здесь, увы, стал зашкаливать. И казаки у них агенты, и дипломаты, и бизнесмены… Эти ребята из местных спецслужб договорились до того, что Россия в Европе пытается «реинкарнировать Коминтерн», с тем чтобы затем он порушил европейские ценности.

Ну написал я этот комментарий. Отправил в редакцию. И – вот чудо! – буквально спустя несколько дней меня тоже зачислили в агенты Кремля. Отказали в продлении аккредитации, а местные друзья-журналисты, знающие, что к чему, сразу сказали: это тебе привет от BIS, нашей контрразведки.

Дальше начались всякие чудеса. Слежка. Взлом квартиры. Прослушивание телефонов. Словом, обычная шпионская рутина.

Не могу признать, что это приключение было приятным. Нет. И сон стал плохим, и выпить все время хотелось – чтобы снять стресс. Но надо было терпеть. Или сложить лапы, то есть признать за собой вину, или бороться до победы, а победой можно было считать обнуление ситуации, возвращение ее к тому положению, которое существовало до 7 апреля 2016 года.

Временами мне становилось даже интересно. Все-таки выдался уникальный шанс: увидеть, на собственном опыте узнать, как работают институты гражданского общества, насколько независима здесь пресса, насколько могущественны спецслужбы.

Эта ситуация, как лакмусовая бумажка, могла многое прояснить.

Когда торопился на интервью с корреспондентом журнала «Респект», мне навстречу попался коллега N., представитель российского информагентства. Вот какая удача, подумал я, увидев его, идущего прямо на меня. Сейчас я узнаю, собирается ли это агентство реагировать на провокацию чешских спецслужб, заступиться за российского корреспондента?

– Привет, N., – сказал я, когда мы поравнялись.

Он промчался мимо, сделав вид, что не услышал.

– Привет – очень громко прокричал я ему в спину.

Он обернулся.

Привет! – буркнул с явным недовольством, махнул рукой и прибавил шаг. Просто побежал.

И что я после этого должен про него думать?

Журналист из «Респекта», он же автор книги про российских агентов в Чехии, изданной здесь недавно, оказался довольно симпатичным молодым человеком, который ждал меня на условленном месте в кафе «131». Он задавал мне разные вопросы, призванные прояснить ситуацию. И мне, и ему хотелось понять, какие козыри на руках у контрразведки.

– Часто ли вы бываете в российском посольстве? – с надеждой спросил чех.

– Не очень. А точнее, два раза в год: на приемах по случаю Девятого мая и Дня независимости.

Это, кстати, чистая правда. Не жалуют нашего брата дипломаты. Я пару раз стоял у посольских ворот минут по пятнадцать – двадцать, ожидая, когда за мной придет встречающий человек. Это было унизительно. После чего сказал себе, что вообще здесь лучше бы не появляться. И не появлялся.

Чешский журналист был явно разочарован таким ответом.

– Ну хорошо, – не теряя надежды, продолжил он, – а не подходили ли к вам люди из BIS с какими-то интересными предложениями?

И опять я был вынужден его разочаровать. Не подходили. Никогда их не видел, хотя и не исключаю того, что в моем окружении могли быть агенты этой конторы.

– Ладно, – вконец расстроился чешский коллега, – вспомните теперь, возможно, вы в Афганистане имели контакты с КГБ?

Вот тут я обрадовался. Ибо Афганистан в 80-е годы был вотчиной Лубянки, и без общения с ее представителями там никак было невозможно. Однако никаких поручений «соседей» я и там не выполнял. Хотя выпивать вместе случалось.

Так выглядели публикации в чешской прессе, посвященные моим мифическим подвигам на почве шпионажа.

Кажется, чешский журналист остался очень разочарован нашей беседой. Но передал ее на сайте своего издания, почти не переврав.

А в газете «Млада фронта Днес» вышла большая статья, явно написанная с подачи BIS. В ней я и мой коллега из РИА Новости Саша Куранов были названы «спящими агентами», которые долго находились на территории Европы как бы в резерве, но недавно пробил наш час: были засечены в ходе встреч с другими вражескими лицами. Во как! Тут-то мы с Курановым, сильно обиженные, и созвали пресс-конференцию, где сказали все, что думаем про этих дебильных ловцов шпионов. Куранову за семьдесят, он живет здесь едва ли не двадцать лет. А последние годы почти как пенсионер – сидит в своем загородном доме и не высовывается.

Мне шестьдесят девять. Я не знаю языка. Испытываю серьезные проблемы со здоровьем. Вся моя биография как на ладони, открой Википедию – все по годам расписано.

Какими же идиотами надо быть, чтобы именно нас считать «спящими агентами».

* * *

А ситуация, кроме всего прочего, продолжала сортировать людей из моего окружения.

Первым прокололся Мирек Ш. Именно его я по наивности считал здесь своим самым верным другом. В середине далеких 80-х он приехал к нам в Москву, обратился ко мне за помощью. Мирек хотел сплавиться по самым главным сибирским рекам. Написать об этом книгу, снять фильм. Мы ему помогали. В бытность главным редактором «Собеседника» я даже откомандировал в путешествие с Миреком по Енисею своего зама Сашу Куприянова. Причем это не всегда было легко, потому что чех не скрывал своих диссидентских настроений, был, что называется, под колпаком у КГБ. Ну и что? Хороший парень, путешественник, журналист, смельчак, балагур. А политические взгляды – это его сугубо личное дело.

Когда у меня в середине 80-х в Праге выходила книга про Северный полюс, он написал к ней теплое предисловие.

Встречались, выпивали, спорили…

В 90-е Мирек работал у нас в Москве корреспондентом одной влиятельной чешской газеты, но, правда, тогда общались редко: он в основном пропадал на Северном Кавказе, причем обычно – на стороне боевиков, сепаратистов. Потом, вернувшись домой, занялся политикой, стал сенатором, теперь – депутат Европарламента.

Когда я два года назад сюда приехал, то первым делом его разыскал. Он заматерел: известный писатель, политик, борец с тоталитаризмом, все его знают. Еще не став собкором в Праге, я сделал с Миреком огромное интервью, опубликованное в «Российской газете», это был острый диалог с человеком, который критиковал Кремль по разным позициям. Ну и что? Он критиковал, я ему возражал. Это и есть журналистика. И дружба.

Опять встречались, тепло вспоминали прошлое. Последний раз пили пиво в подвале рядом со Староместской площадью за неделю до шпионской истории. А когда она грянула, я ему написал письмо: дескать, давай, друг-депутат, включайся в борьбу за справедливость. Твоя очередь пришла.

Нет ответа. Стал звонить. Нет ответа. Написал смс. Нет ответа. Потом мне передали: не станет он защищать человека Москвы.

Честно сказать, это меня огорчило даже больше, чем нелепые обвинения в шпионаже. Ведь вроде бы была дружба, проверенная временем. И что мне теперь думать про Мирека? Что он сам каким-то боком встроен в эту подставу? Что ему пригрозили: не лезь, а то вылетишь из теплого парламентского кресла?

Я-то думал, что дружба выше политики. Еще я думал, что он – настоящий.

* * *

В метро нос к носу столкнулся со своим соседом Йожефом. Он примерно моих лет, чуть моложе, энергичный, приветливый, доброжелательный. Иногда пропускаем вместе по рюмочке, причем всегда при этом горячо спорим. Дело в том, что сосед является одним из видных деятелей местной компартии и даже претендует на пост ее лидера. Там у них внутри какие-то жуткие интриги, поэтому Йожеф все время в борьбе. Я над ним по этому поводу подшучиваю. Типа:

– И не стыдно заниматься такой ерундой – хотеть быть вожаком у кучки пенсионеров?

Он обижается:

– Ты не понимаешь. Это не Россия. Здесь у нашей партии еще прочные позиции, она солидно представлена и в парламенте, и даже в Брюсселе.

Наверное, так. Хотя все равно, это, что называется, «уходящая натура». Вымрут те, кому сейчас шестьдесят – семьдесят лет, и все кончится.

И вот встретились. Читаю в его глазах: «Опа! Может, пройти мимо, сделав вид, что не узнал?» У Йожефа скоро съезд, ему нельзя давать козыри в руки оппонентов.

Сосед, наверное, то же самое читает в моих глазах. У меня сейчас репутация шпиона, я отбиваюсь как могу, а тут явный оппозиционер, симпатизант Москвы. Вдруг сочтут, что это я двигаю его в вожди?

И что было дальше?

Да ничего. Засмеялись. Обнялись. Стали прямо посреди толпы, рассказали друг другу о своих новостях. На прощанье я ему пожелал успеха в его безнадежном деле, а он – удачи в моем.

* * *

Однако дни шли, а в ситуации все никак не наступала ясность. Чешская пресса активно высказывалась по этому поводу, причем постепенно стрелка симпатий все больше склонялась в нашу сторону. Все официальные ходы по линии МИДа были сделаны. Что дальше? Министр иностранных дел Заоралек в одном из интервью обмолвился: но ведь пана Снегирева никто не депортирует из страны, никто не запрещает ему работать журналистом, вот и пусть работает.

И тогда я решил пойти с козырной карты.

Президент Милош Земан – вот кто в этой ситуации должен бы сказать свое веское слово.

Появившись два года назад в Праге, я едва ли не сразу стал вести переговоры с пресс-секретарем чешского президента об интервью с Земаном. Он был мне интересен. Мне всегда были интересны такие люди: брутальные, независимые, способные совершать поступки.

Пресс-секретарь Иржи Овчачек все время любезно кивал, обещал встречу, однако время шло, а встречи все не было.

Я все эти месяцы не упускал возможности поговорить о Земане с людьми, близко его знавшими, и сумел сделать две большие полосные статьи о нем, типа политических портретов. Мое досье с материалами о причудах президента чуть ли не каждый день пополнялось новой информацией.

Узнав, что президент интересуется исламскими делами, я через Иржи передал ему свою книгу об Афганистане «Вирус «А». Когда в начале апреля началась вся эта бодяга с непродлением аккредитации, я опять-таки через пресс-секретаря направил Земану свое послание с просьбой разобраться и исправить ситуацию.

9 мая президент был на приеме в российском посольстве. Рядом, но на некотором отдалении, похаживал Овчачек. Улучшив момент, я к нему подошел:

– Как там мое прошение?

Он начал что-то невнятное отвечать. Мол, бумаге дан ход, президент запросил объяснение от министра иностранных дел и т. д. В конце разговора я напомнил о своей заявке на интервью. Овчачек привычно улыбнулся:

– Я помню об этом.

Каково же было мое изумление, когда на следующий день рано утром я получил от него смс с просьбой срочно позвонить. Звоню. Он говорит:

– Господин президент даст вам интервью 20 мая в ходе своей рабочей поездки по Оломоуцкому краю. Чуть позже я вам сообщу адрес и время.

Теперь наступили томительные дни ожидания. Я боялся каждого телефонного звонка: вдруг сообщат об отказе?

Однако спустя неделю Овчачек написал письмо: ждем вас в деревне Чехи-под-Косиржем 20 мая в 14:45. И приложил адрес для навигатора.

Замечательно!

В разговоре со своим приятелем из числа местных дипломатов я обмолвился о предстоящем интервью. Приятель говорит:

– А вы ему бутылку хорошего виски подарите.

Ладно, пошел в винный бутик, выбрал дорогой скотч. Накануне назначенного срока заранее выехали с Таней в Оломоуц, чтобы быть поближе к месту. Там в отеле переночевали. Рано утром, когда завтракали, телефонный звонок, номер незнакомый. Ну все, думаю, сейчас откажут. Но нет, звонил заместитель Овчачка, подтвердил время и место встречи.

Деревня оказалась рядом, в семнадцати километрах от Оломоуца. Доехали почти без приключений. Правда, на полпути за нашей машиной увязался белый пикапчик, и никак я его не мог стряхнуть с хвоста. Даже когда в населенных пунктах, грубо нарушая все правила, я гнал под сто километров в час, пикап, словно привязанный, не отставал. Он и припарковался в парке рядом с нами, из пикапчика вышла пара невзрачных пожилых людей. Но может быть, у меня уже началась паранойя? Приятель-дипломат виноват: накануне он твердил, что меня плотно пасет их наружка, он это точно знает.

На окраине деревушки оказался старый замок и прекрасный парк с цветущими каштанами, изумрудными лужайками, пением соловьев и другими прелестями. Там и должно было состояться действо.

После полудня президентский кортеж подкатил к этому замку. Милош Земан покинул переднее сиденье скромной «шкоды» и под моросящим дождем вышел к ожидавшим его окрестным жителям. У стен замка он посадил дерево. Пообщался с народом. Уединился ненадолго с местными властями. А затем пришел и мой час. Тот самый зам Иржи Овчачка провел меня мимо парней из службы безопасности внутрь замка.

Там меня любезно попросили открыть портфель, заглянули во все его отделения. Все было хорошо за исключением бутылки виски. Она вызвала легкий переполох в рядах охраны. Я стал объяснять: подарок президенту. То гда был вызван специалист с хитрым прибором, он поднес этот прибор к бутылке, посмотрел на экран и вынес приговор: опасности не представляет.

Меня немедленно сопроводили в один из покоев замка – там в одиночестве потягивал пиво и курил сигарету за сигаретой чешский президент. Он сидел за большим столом и, как мне показалось, выглядел слегка утомленным.

Земан пожал мне руку. Овчачек попросил, чтобы я разместился не напротив президента, как сел он сам, а рядом с ним, по левую руку. Я понял, в чем дело: Земан плохо слышит правым ухом.

Я поблагодарил главу государства за аудиенцию и достал из портфеля сначала фотоаппарат, потом диктофон, а следом коробку с бутылкой. При виде виски президент поднял бровь, но принял мой сувенир благосклонно.

– Что вы будете пить? – спросил он. – Пиво, вино, сливовицу?

– Ничего, – ответил я, боясь терять драгоценное время. Овчачек предупреждал, что у меня всего двадцать минут. – Разве чашечку кофе.

Чашка немедленно оказалась передо мной.

– Курите? – мягко попенял я главе государства.

– А вы? – как мне показалось, с тайной надеждой спросил пан Земан.

– Бросил пять лет назад.

Он развел руками. Но тема показалась мне перспективной.

– Я хорошо помню, как в прошлом году на одной из встреч с населением Пльзеньского края вы сказали, что с этим делом покончено.

– Продержался тогда шестнадцать дней.

– Маловато.

– Помните Марка Твена? Он сказал, что бросить курить легко, лично он бросал сто раз. Так и я.

Я включил диктофон и приступил к интервью:

– Тогда позвольте задать вам первый серьезный вопрос, который касается и меня самого, и перспектив дальнейших взаимоотношений между Чехией и Россией. Не кажется ли вам, что история с лишением меня и моего коллеги из российского информагентства журналистской аккредитации является делом рук или, можно сказать, провокацией неких сил, которые хотели бы обострить отношения между нашими странами, вызвать волну взаимного недоверия?

Президент достал из пачки очередную сигарету, закурил и нараспев ответил:

– Я тоже не знаю, зачем секретные службы говорят, что вы представляете опасность для Чешской Республики. Слышал, что якобы вы встречались с людьми, которые, с их точки зрения, являются подозрительными. Но я тоже встречаюсь с «подозрительными людьми». Это часть моей работы и уж точно – часть работы любого журналиста. В данный момент я для вас партнер как для журналиста. Меня абсолютно не интересует, есть у вас аккредитация или ее нет. Самое главное, что вы здесь и мы с вами беседуем.

Прощаясь, мы выпили с президентом Земаном по бокалу пива.

…Мне очень хотелось продолжить эту тему, связанную с аккредитацией, спецслужбами и пр., но я понимал, что больше уже сказанного Земан не скажет. Поэтому дальше пошли вопросы из заранее заготовленного списка.

Мы проговорили более получаса, на все вопросы он ответил – иногда подробно, иногда в двух словах. Овчачек стал уже нетерпеливо посматривать на часы. В соседнем помещении президента ждали чешские журналисты, там была запланирована пресс-конференция.

Напоследок я признался пану Земану, что моей любимой книгой (и любимым фильмом) про чехов является «Я обслуживал английского короля» Богумила Грабала. Президент оживился:

– Мне тоже нравится.

Я продолжил:

– Если я сам напишу когда-нибудь книгу про Чехию, то хорошо было бы одну из ее глав назвать так: «Я выпивал с чешским президентом».

Милош Земан все понял с полуслова. Нам принесли пиво, мы сдвинули бокалы.

* * *

Интервью было напечатано, его заметили и активно цитировали чешские СМИ, а в комментариях язвили: как, мол, все это понять – глава государства пьет пиво с русским, которого спецслужбы подозревают в подрывных действиях против государства?

Как? Да вот так. Дури, оказывается, хватает не только у нас, в России, ее и в цивилизованной Европе достаточно. Президент фактически признал некомпетентность своих спецслужб.

В принципе ничего особенного не изменилось в моей жизни. Виза была действительна до середины декабря. Слежку вроде бы сняли, а если и не сняли, то теперь вели ее не так нагло или я просто перестал обращать на нее внимание. Я продолжал писать в газету свои заметки, ездил в командировки, встречался с людьми. Но стал гораздо осмотрительнее.

Кто-то же настучал на меня этим бисовцам, кто-то сдал с потрохами. Кому-то зачем-то потребовалось выставить меня агентом и врагом чешского государства. Кому?

Вариантов здесь было великое множество. Этими негодяями могли быть соотечественники, желавшие выслужиться перед местными властями с целью получения гражданства. А наши соотечественники за границей – это особый народ. Разобщены, многие друг друга в чем-то подозревают, сплетни, склоки… Я же, не ведая об этом, в первое время активно встречался с представителями диаспоры, пил с ними пиво и, кажется, был не всегда сдержан в разговорах.

Ясно как божий день, что BIS имеет в этой среде своих осведомителей.

Еще одним слабым местом были мои контакты с людьми из местной компартии. Едва приехав в Прагу, в посольстве на торжественном приеме в честь Дня Победы я был представлен целой плеяде этих ветеранов. Все они когда-то учились или работали в Москве, прекрасно говорили по-русски, излучали дружелюбие и готовность помочь. А мне тогда это как раз и требовалось в больших количествах: языка не знаю, знакомых нет, обратиться не к кому. Общался, грешен, я с этой старой гвардией, обращался к ним за комментариями, просил советов. Но ведь, с другой стороны, были они не какими-то подпольщиками, нет, напротив, вполне уважаемые граждане: депутат парламента, крупный ученый-историк, партийный функционер, писатель… Нормальные люди старой закваски.

А оказывается, нельзя. Бдительные ребята из органов могли счесть это за тайные операции с целью манипулирования местными левыми, внесения раскола в демократическое общество.

Именно это имел в виду президент Земан, когда говорил, что я, по мнению контрразведки, встречался с «подозрительными людьми».

Словом, было о чем поразмышлять.

И что вспомнить.

* * *

Конечно, в том интервью, которое у меня брал парень из «Респекта», я слегка слукавил. Были, были в моей жизни контакты с сотрудниками разведки. Да и как им не быть, если за четверть века я написал об этом ремесле более сотни статей и несколько книг. По иронии судьбы последняя вышла в Москве как раз в пору шпионского скандала, издательство отправило мне в Прагу бандероль с сигнальными экземплярами – вот, наверное, обрадовались такому подарку бисовцы. Ага, мы же говорили! Бандероль была вскрыта, видимо, на таможне, потом опять запечатана и… благополучно вернулась обратно в Москву с пометкой: неправильно написан адрес. Но адрес был написан правильно, просто игры продолжались.

А книга состояла из диалогов с моим давно почившим другом генералом внешней разведки Борисом Соломатиным. Мы говорили, а чаще спорили о всяких острых сторонах этого древнего ремесла: о предателях, о двойных агентах, о том, возможен ли моральный кодекс разведки и что вообще она представляет собой в нашем меняющемся мире.

Но если меня по этой причине зачислили в агенты, то тогда, следуя похожей логике, надо записывать в наркоманы тех журналистов, которые пишут статьи и книги о наркомафии. Ведь так?

Был и другой эпизод из этой же серии. Когда на закате перестройки – я тогда работал руководителем информационного отдела «Правды» – у меня на столе зазвонил телефон правительственной связи АТС-2, и человек на том конце провода представился: Леонид Владимирович Шебаршин, Первое главное управление КГБ СССР. Я уже знал, что ПГУ это и есть внешняя разведка, самое секретное управление Лубянки. Но фамилия ни о чем мне не говорила. А Шебаршин, сразу перейдя к делу, спросил, не соглашусь ли я взять у него интервью. Он – начальник ПГУ, а время сейчас перестроечное, гласность, открытость, пора выступить в газете с разъяснением – чем же занимаются советские джеймсы бонды. Мягкий, по-московски интеллигентный голос. Уважительный тон.