Текст книги "Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек"

Была полярная ночь, темень, мела низовая пурга. Командир экипажа Сергей Горбик взлетал, делал круг и садился. Мы фиксировали результат. Взлет – посадка. Ставим флажки. Взлет – посадка. Еще флажки. И так одиннадцать раз. Три последних результата вышли такими: пробег при посадке – 350 метров, взлет – 400 метров. Для реактивного транспортного самолета по тем временам показатель немыслимый.

И затем двумя рейсами вся группа была эвакуирована с дрейфующей льдины. Не обошлось без приключений: во время одного рейса за тысячу километров от земли прямо над океаном отказал двигатель. Долетели и сели на одном. Так Ан-74 получил боевое крещение в высоких широтах. А с летчиками мы стали друзьями. По нашим представлениям они были награждены орденами – первыми в их биографиях.

К сожалению, судьба у ребят сложилась трагически: и командир Сережа Горбик, и второй пилот Володя Лысенко впоследствии погибли при испытаниях супертяжелых машин фирмы Антонова. Зато еще один пилот Александр Галуненко, с которым мы два года спустя много летали в Арктике на Ан-74 в ходе экспедиции «Полярный мост» (в том числе садились прямо на полюсе), и сейчас жив, он стал первым Героем Украины, руководил всеми испытателями КБ Антонова. Когда мы встречаемся, то всегда тепло вспоминаем те далекие дни, полеты в высоких широтах.

* * *

Мчимся, мчимся куда-то, спешим, суетимся, дел невпроворот. Кажется, остановишься на миг – и все, твой поезд уйдет, растает вдали, а сам ты останешься на перроне, всеми забытый.

Я жил с таким ощущением всегда, с ранних лет. Теперь даже и не помню, отчего так повелось. Иной раз жалею: надо было не мельтешить, вести себя поосмотрительнее. Дочери чаще время уделять. Языки иностранные выучить. Больше умных книг прочесть. Музыкой заняться. Да что сейчас говорить, многое упущено навсегда.

Только однажды я со всего маха угодил в ситуацию, когда спешить оказалось некуда и незачем. Много лет назад по делу очутился на северной стороне острова Врангеля. Вертолетом туда забросили нашу группу, группа на следующий день ушла в океан, а я поселился в охотничьей избушке. Это была почти землянка, занесенная снегом по самую крышу, но с запасом угля, печкой и чайником. Уговор был такой: вертолет обратно прилетит спустя сутки и вывезет меня в поселок Ушаковский – единственный тогда на Врангеле. Или сразу на Мыс Шмидта, то есть уже на Большую землю. Однако грянула пурга, погода стала нелетной, так я оказался пленником Севера.

Прекрасные получились дни. Была только одна забота: поддерживать огонь в печи. Я пилил из твердого, словно бетон, наста снежные кирпичи и затем варил из них чай. Была какая-то еда, довольно скудная, но вполне достаточная, чтобы не загнуться. Иногда гулял вокруг избушки, далеко, впрочем, не отходя, потому что остров Врангеля, как известно, родина белых медведей, а оружия у меня никакого не было. И телефона не было, и рации. До ближайшего поселения под двести километров, а до материка – все четыреста. Укутавшись потеплее, я выползал за порог и подолгу смотрел на северо-восток.

Ледовитый океан торосился в нескольких шагах, и оттуда, из синих льдов, выплывало оранжевое низкое солнце.

Клянусь, я молил Бога, чтобы эта пурга продолжалась как можно дольше. Не надо никуда спешить. Ты никому и ничего не должен. Есть время подумать, покопаться в своей душе. Я же понимал, что такого больше никогда не случится.

Зажигал керосиновую лампу, что-то царапал в дневнике. Блики от печного огня на голых стенах. Свист ветра. Скрип дверного засова.

Уже и не помню, сколько дней продолжалось это. Но однажды, проснувшись утром, я почувствовал: что-то не так. Вылез наружу. Пурга кончилась. Тишина стояла такая, что заболела голова. Только в Арктике бывает такая тишина. От нее можно сойти с ума – такая это оглушительная тишина.

Потом пришел вездеход. Сказка кончилась. Все снова завертелось с прежней силой. А воспоминание осталось.

* * *

3 марта 1988 года, на мысе Арктический (архипелаг островов Северная Земля) наблюдалась невиданная для этих широт картина: кутаясь в пуховые куртки и притоптывая на лютом морозе, советские и иностранные корреспонденты окружили стайку лыжников. Свет юпитеров, вспышки фотокамер… Что за чудо в полярной глуши? Так начинался «Полярный мост» – международная спортивная экспедиция, которая стала одним из ярких событий эпохи перестройки. 26 апреля ее участники – девять наших и четыре канадца – достигли Северного полюса, где по этому поводу состоялась трогательная церемония с присутствием официальных представителей из СССР и Канады. Затем парни снова пристегнули к ботинкам свои широкие лыжи и теперь взяли курс на юг – к канадским берегам.

Спустя 90 дней после старта экспедиция благополучно финишировала на острове Элсмира. Конечно, это не была чисто спортивная акция. Как не была она и только политической, призванной укрепить доверие между вчерашними врагами. Там все сошлось – и желание установить красивый рекорд, и заинтересованность лидеров двух арктических держав таким необычным образом содействовать «глобальному потеплению», а еще там случилась очень важная человеческая история, в ходе которой посланцы двух цивилизаций, прежде мало знавшие друг друга, девяносто дней жили в одной палатке, делали общую опасную работу, а затем сообща делили радость своей победы.

«Арктика после этого не изменилась, – ответил на мой вопрос после финиша канадец Ричард Вебер. – Изменились мы. И я надеюсь, к лучшему».

Мало кто знает, но за день до старта эта грандиозная затея едва не обернулась трагедией. Дело в том, что если четверо канадских участников были определены заранее, то семь наших Шпаро должен был назвать уже в Диксоне, накануне старта. В Арктику вылетели все, включая запасных участников. Дмитрий медлил до последнего, потому что сам никак не мог определиться с окончательным выбором. Он тянул, тянул… И мы его понимали: все наши ребята много лет отдали тренировкам, все горели желанием ступить на лед. Кому из них отказать? Как определить, какие из десяти твоих пальцев на руках оставить, а без каких можно обойтись?

Кто же знал, чем все это обернется. Дорого стоила ему эта нерешительность.

Уже в Диксоне, где мы провели несколько дней перед стартом, Шпаро сумел дозвониться по телефону до Оттавы и уговорил канадский МИД на то, чтобы советских участников было не семь, а восемь. Уф, гора с плеч… Уже легче. На общем собрании, которое проходило в деревянной библиотеке диксонского аэропорта, он объявил окончательный состав. На следующее утро вертолет должен был доставить экспедицию к месту старта.

И тут случилось неожиданное. Федя Конюхов, который по раскладу не попал в маршрутную группу, устроил самую настоящую истерику. Сначала он на коленях (не преувеличиваю!) принялся уговаривать Дмитрия взять и его. Но тут уж канадские участники встали насмерть: и без того ваша квота выросла, а палатка между тем не резиновая, она рассчитана только на одиннадцать человек. Да и МИД ни за что не пойдет на новые уступки. Дело-то деликатное, паритет.

Но Федор не желал слышать разумных аргументов. И его тоже можно было понять: он шесть лет готовился к этому походу, жил с нами этой идеей, стал одним из самых надежных… Что же делать? То ночное собрание в библиотеке диксонского аэропорта я буду помнить всю жизнь. Когда Федя понял, что шансов у него нет, он после слез и уговоров вдруг выбежал на середину комнаты и заявил – только теперь не просительным, а угрожающим тоном:

– Ах, так! Тогда я уничтожу всю вашу экспедицию.

Поначалу он схватил карабин, но ребята вышибли оружие у него из рук. Нам всем стало ясно, что это не шутки.

Тогда Федя стремглав выбежал вон, а через минуту вернулся с дорогим канадским теодолитом на треноге и, широко размахнувшись, хрястнул им по дверному косяку. Потом бросился с этой штуковиной на ребят. Он замахнулся, явно желая раскроить череп Дмитрию, но тут вовремя подоспел Толя Федяков и принял удар на себя, кровь брызнула из его рассеченной головы.

Конюхова еле утихомирили. Потом он вырвался, убежал в ночь, в торосы, окружавшие остров Диксон. А когда его нашли и вернули, стал нести такое… «Если вы меня не возьмете, подожгу ваши дома», «Повешусь», «Убью ваших родственников», «Добьюсь, чтобы вас всех посадили».

Федор Конюхов. Это 1987 год, горы Тянь-Шаня. Все еще впереди…

Утром, после бессонной для всех нас ночи, он попросил, чтобы мы заказали ему разговор с КГБ города Находки, откуда Конюхов был родом.

– Алло, – сказал он, когда соединили. – Это КГБ? У меня есть для вас очень важная информация. Встречайте меня в Москве прямо у трапа самолета, иначе они меня убьют. – И повесил трубку.

По существу, Федя Конюхов – еще вчера наш общий любимец, художник, добряк, славный малый – тогда совершил по отношению к товарищам настоящий террористический акт. Захват заложников. Представляете: уже на весь мир было объявлено о старте первой в истории международной трансарктической экспедиции, уже в Диксон со всего мира слетелись представители крупных газет, агентств и телекомпаний, а тут такое… Причем, напомню, все это происходило на глазах у ошеломленных канадцев.

Посовещавшись, решили отложить вылет к месту старта на полсуток. Стали думать: как быть? Самое неприятное заключалось в том, что все поверили: в таком состоянии Конюхов действительно был способен натворить бед. Ну как можно было отправляться в трехмесячный путь, оставив за спиной на земле подобную «мину»?

Канадцы все это время держались отдельной кучкой, сочувственно поглядывая в нашу сторону, понимая, в какой капкан мы попали. А время шло… Наконец, пошептавшись с Ричардом Вебером, Шпаро объявил свое решение:

– Поскольку по достигнутому между нашими странами соглашению на маршрут СССР – Канада мы не можем взять тринадцать человек, я предлагаю включить Федора в группу с условием, что он идет только до полюса. Можно сказать, идет как запасной участник.

Канадцы, отойдя в сторону, собрались в кружок и стали совещаться. Федор сел на диван, закрыл ладонями лицо и зарыдал.

– Парни, я не подведу. Только не бросайте меня. – С ним опять началась самая настоящая истерика.

Спустя несколько минут Ричард повернулся к нам, поднял руку.

– Вы знаете, что по условиям соглашения все расходы после полюса, в том числе на территории Канады, несем мы, – сказал он без всяких вступлений. – Но у нас очень мало денег. Если вы заплатите за восьмого и девятого участников шестнадцать тысяч долларов и если наш МИД не будет против, тогда мы согласны расширить русскую квоту до девяти человек.

Шпаро тут же снова заказал телефонный разговор с Оттавой.

На следующие сутки с мыса Арктический ступили на океанский лед ровно тринадцать человек.

Федор Конюхов прошел с ребятами весь маршрут, но все девяносто дней он был как бы особняком, ему дали отдельную палатку на одного человека, некоторые из ребят с ним не перемолвились ни единым словом. Впрочем, были такие, кто его простил.

После завершения похода очень скоро выяснилось, что, уйдя из коммунизма в капитализм, нельзя вернуться обратно. Вся страна проделала вслед за нами этот непростой, временами трагический путь – из коммунизма в капитализм.

Каждый из участников «Полярного моста» сделал свой выбор. Комсорг полярной экспедиции Володя Леденев стал успешным предпринимателем. Вася Шишкарев возглавил рабочее движение на ЗИЛе. Малахов и Вебер спустя несколько лет вдвоем совершили первый в истории лыжный поход на полюс и обратно без поддержки авиации, за что Миша получил звезду Героя России. Два наших парня уехали жить за океан. Четырех уже нет. Священник Лори Декстер сложил с себя свой сан и сейчас, как и Вебер, зарабатывает на организации полярных путешествий. Дима Шпаро уже много лет возглавляет клуб «Приключение», занимается полярным туризмом, в том числе организацией походов для детей и инвалидов.

Федор Конюхов теперь знаменитый путешественник, но почти всегда он отправляется в путь в одиночку. И, кажется, я понимаю почему. Он еще тогда, в Диксоне, сделал свой выбор. Любые принципы на этом его пути – ничто.

Когда мы, ветераны полярных странствий, собираемся вместе, то, случается, разговор заходит о том инциденте на острове Диксон. Дима сразу мрачнеет, словно все это случилось только вчера. Он Конюхова так и не простил.

Эти споры, кажется, не кончатся никогда.

* * *

Однажды мой товарищ географ и писатель Саша Шумилов принес в редакцию дневники Петра Петровича Ширшова. Это был один из легендарной четверки папанинцев. Весь обласканный властью: герой, лауреат, депутат, министр морского флота, директор крупного академического института. Его дневники меня потрясли.

Оказывается, после войны на жену сталинского любимца, красавицу-актрису театра им. Моссовета, положил глаз Берия. Она его отшила. Итог оказался предсказуем: жену отправили в магаданский лагерь, а Ширшова не тронули, смотрели, как он будет себя вести. Он вел себя, как научили: ходил на работу в свой институт, участвовал в кремлевских заседаниях, принимал приглашения на самые элитные приемы. Но, боже мой, что же творилось внутри у этого человека! Только дневникам он доверял свою душу. И там такой стон стоял. Такой нечеловеческий вопль.

Ширшов прекрасно сознавал, что любое обращение «наверх» жену не спасет, а его самого погубит. На приемах он был вынужден улыбаться Сталину – так, словно ничего и не случилось. И при этом постоянно помнил о том, что он – сытый, при машине, в шикарной квартире, а красавица-жена в это же время гниет в сыром бараке, подвергается чудовищным унижениям, возможно, даже погибла. Она, кстати, покончила с собой, не выдержав заключения.

А как бы я поступил, окажись в такой ситуации? Верно ли, что Сталин не оставил герою-папаницу никакого выбора? Или выбор все-таки был?

Кажется, Ширшов нашел выход: он умер вскоре после ухода жены. Самым первым из папанинцев, в возрасте сорока семи лет. Остальные жили долго – и сам Иван Дмитриевич Папанин, и радист Эрнст Теодорович Кренкель, и другой академик Евгений Константинович Федоров. Со всеми мне повезло неоднократно встречаться.

Папанин в 70-е годы напоминал уже ходячую мумию. Но еще хорохорился. Всегда откликался на наши просьбы поддержать идею лыжного похода к полюсу. Исправно подписывал письма в высокие инстанции, приходил в Голубой зал «КП» на всякие совещания, посвященные экспедиции. Когда поход в итоге состоялся, Иван Дмитриевич приехал в ЦК комсомола, где чествовали нашу экспедицию. Событие происходило на третьем этаже в конференц-зале. Но, на беду, в ЦК сломался лифт. Конечно, уже не было и речи, чтобы Папанин поднялся по лестнице своим ходом. Тогда комсомольские работники его на руках подняли в конференц-зал.

Он сидел в президиуме рядом с Тяжельниковым, Пастуховым и другими большими людьми. Но быстро забыл, что это за встреча, стал подпускать легкий матерок, а закончил свою речь и вовсе неожиданно.

– Пошлите меня начальником на БАМ, – сказал он, обращаясь к Тяжельникову. – Я там быстро порядок наведу. Маузер у меня сохранился. И кожаная комиссарская куртка тоже.

Эрнст Теодорович Кренкель тоже поддерживал нашу экспедицию, подписывал письма и помогал советами. Однако в отличие от Папанина он всяких публичных мероприятий избегал, коротал время на своей даче.

Третий из оставшихся в живых папанинцев, академик Федоров, – этот нет, вставлял палки в колеса. Он как раз был в том лагере, который состоял из ярых противников похода к полюсу. А поскольку он тогда занимал большую должность начальника Госкомгидромета, то есть был хозяином Арктики и Антарктики, то крови нам попортил немало.

* * *

В июле 1989-го мне позвонил Артур Чилингаров:

– Слушай, ты в отпуске уже был?

– Нет, а что?

– Не хочешь на Южный полюс со мной махнуть?

Далее последовало предложение из категории тех, от которых невозможно отказаться. Со свойственным ему напором и красноречием известный полярник расписал все прелести предстоящего полета. Во-первых, маршрут пройдет с остановками в целом ряде городов Северной и Южной Америки. Во-вторых, и это самое главное, полет станет рекордным, поскольку еще никогда в истории тяжелый транспортный самолет не приземлялся в Антарктиде в условиях полярной зимы, а июль как раз и был там пиком зимы и ночи. В-третьих, в Штатах самолет должен был забрать участников международной трансантарктической экспедиции и пятьдесят ездовых собак, чтобы доставить их к месту старта.

– Ты, конечно, решай сам, но имей в виду, что Юлиан Семенов уже дал согласие. – Этот козырь Чилингаров оставил напоследок, и стало ясно, что теперь мне не оставалось ничего другого.

Спустя несколько дней мы встретились у служебного входа в аэропорту Шереметьево-1, погрузились в самолет Ил-76 и полетели в Антарктиду.

Там, где присутствует Артур Чилингаров, никогда не обходится без приключений. Когда он был начальником дрейфующей станции СП-19, то льдину расколотило так, что даже вертолету сесть было негде. Корабли, на которых он плавал, почти неизбежно оказывались в ледовом плену. Самолеты, на которых он летал, совершали вынужденные посадки. Правда, при этом Чилингарову всякий раз невероятно везло, и из самых поганых ситуаций он всегда выходил целым и невредимым. Когда мы теперь взлетели и налили по первой, я не преминул напомнить об этом своему старому товарищу.

– Ну что ты волнуешься? – возмутился Герой Советского Союза. – Это же не рядовой рейс. Это литерный рейс! Самолет специально готовили в КБ Ильюшина. Самую лучшую машину выделили. Самый лучший экипаж. Вон иди в кабину, познакомься – командиром у нас шеф-пилот ильюшинского КБ Станислав Близнюк. Красавец!

Налили еще по одной. Душой компании сразу стал Юлиан Семенов. В молодости как журналист он бывал на Северном полюсе. Теперь у него появился шанс увидеть Южный. Кто бы из писателей еще мог похвалиться этим?

Когда часов через пять летели уже над Атлантикой, в полупустом чреве огромного самолета наметилось какое-то нездоровое оживление: туда-сюда забегали механики и бортинженеры. Чилингаров, почувствовав неладное, отправился на второй этаж к пилотам. И вскоре выяснилось: сдох один из четырех двигателей. Почти всех немногочисленных пассажиров – а было нас на борту человек пятнадцать – к этому времени уже сморил сон. Понятно, что никому не улыбалось упасть в океан, но Артур заверил, что и на трех движках до берега долетим.

Юлиан Семенов. Миннеаполис, лето 1989 г.

Среди пассажиров был фотокорреспондент ТАСС Валя Кузьмин, добрейший человек и великолепный профессионал. При этом внешность он имел, как бы это помягче выразиться, не совсем привлекательную. Лысый череп, худое лицо. И вот этот Кузьмин из самых добрых побуждений пытается растолкать спящего писателя:

– Юлиан Семенович, проснитесь, у нас неполадки на борту.

Семенов открывает глаза и видит перед собой лысый череп. Его реакция неожиданна.

– О, – громко говорит классик детективной литературы, – а вот и смерть пришла.

Это сразу разрядило обстановку на борту, а Юлиан сделался самым любимым членом нашей компании и оставался таким на протяжении всего рейса.

Полет между тем сильно затянулся. Практически на трех двигателях мы доковыляли до Канады, потом перелетели в американский город Миннеаполис, где должны были взять попутный груз: тех самых участников международной трансантарктической экспедиции и пятьдесят ездовых собак, на которых полярникам предстояло пересечь шестой континент. В ходе трехдневной стоянки наши технари пытались своими силами устранить неисправность, но это у них не очень получалось.

Чилингаров с каждым часом все больше мрачнел. Рейсу, который задумывался как героический и рекордный, теперь грозил вполне бесславный конец.

Ближайшая база, где можно было заменить сдохший двигатель, находилась на Кубе. Но долетит ли до Гаваны груженный под завязку транспортник с неисправным мотором? Да и выпустят ли такой самолет в небо американцы? Они уже знали о наших проблемах, и когда мы садились в Миннеаполисе, то на аэродроме было все готово к аварийной посадке: пожарные автомобили, машины скорой помощи…

Вот такая создалась ситуация.

Тем временем в самолет загрузили деревянные клетки с огромными лохматыми псами, отчего чрево Ила сразу стало казаться тесным. А контингент пассажиров пополнился шестью очень колоритными персонажами – американцем, британцем, китайцем, японцем, французом и нашим соотечественником по имени Виктор Боярский. Они как раз и были той самой экспедицией, которой предстояло впервые в истории на собаках пересечь весь антарктический континент. А мы, стало быть, подрядились доставить их к месту старта. И такая закавыка с этим двигателем… Ситуация грозила скандалом на весь мир.

В конце концов с американцами как-то удалось договориться. Они посадили к нам на борт своего человека, штурмана-лидеровщика, который, как я понял, должен был проследить, чтобы русский самолет нигде не отклонился от курса, полетел прямо на Кубу. Благополучно дотянули до Гаваны. Оставив собак и их поводыря в самолете, всей командой поехали в отель «Гавана Либре». Никто не мог сказать, сколько времени займет ремонт. Тут Юлиан опять меня поразил: он одним из первых получил ключ от номера (нас поселили вместе), однако еще битый час не отходил от стойки – пока не убедился в том, что расселены и все остальные члены команды, экипаж, полярники, журналисты.

– Я ведь, старичок, почти местный здесь и могу решить любую проблему, – пояснил мне классик советской литературы, чьи произведения к тому времени были изданы немыслимым тиражом в двенадцать миллионов экземпляров.

Очень скоро стало ясно, что классик в этой ситуации становился у нас главным лицом. Потому что это была Куб а, где никто никуда не спешил, и замена двигателя грозила стать операцией, которая растянется на многие дни и даже недели. А Семенов на Кубе был чуть ли не таким же популярным и уважаемым, как Фидель Кастро, и, похоже, только он мог решить проблему.

Ситуация же с каждым часом становилась все более скверной. Дело, напомню, происходило в июле, в самый пик тропической жары. Уже на следующее утро из аэропорта в отель примчался встревоженный каюр: полярные собаки не выдерживают сорокоградусной жары, одна уже сдохла, остальных, если ничего не предпринять, ждет та же участь.

Собаки, поясню, были не обыкновенными дворнягами, а элитными лайками и каждая стоила как приличный автомобиль.

Юлиан направился за помощью к своим кубинским друзьям – в правительство, в мэрию, куда-то еще. К вечеру всю свору перевезли в гаванский зоопарк и стали непрерывно поливать холодной водой. На следующий день лапы отбросил еще один пес, самый опытный из всех, коренник, по кличке Годзилла. Мы боялись, что американец Вилл Стигер, хозяин собачьего питомника и каюр, от горя покончит с собой.

В американской прессе появились язвительные заметки: русские не справляются с важной гуманитарной миссией по доставке в Антарктиду экспедиции, которая организована под эгидой ООН.

А ситуация с ремонтом никак не продвигалась. Наши кубинские друзья с доброжелательными улыбками осматривали двигатель, цокали языками и говорили, что лететь на таком неисправном самолете никак нельзя. Если же их спрашивали, когда же они заменят двигатель, кубинцы с готовностью отвечали: «Завтра». Что, как объяснил нам Юлиан, означало: может быть, через месяц, а может быть, через год. Каждое утро он отправлялся в высокие инстанции. Там его обнимали, угощали ромом и обещали немедленно ускорить процесс.

На третий день, когда мы оказались перед угрозой потерять третьего пса, Юлиан направил телеграмму на имя генсека Горбачева, где вкратце обрисовал трагическое положение и просил вмешаться. Затем он купил на свои деньги два ящика рома и передал их кубинским авиаинженерам. Так и не ясно, что сработало: телеграмма Михаилу Сергеевичу, визиты в правительство или банальная взятка в виде рома. Но кубинские авиаинженеры приступили к замене неисправного двигателя.

Поздно вечером мы с Юлианом возвращались в отель. Тропическая духота, бесконечные встречи, сопровождаемые непременной выпивкой, тревоги за судьбу экспедиции – я падал на кровать как подкошенный, проваливался в сон. А проснувшись ночью, всегда заставал одну и ту же картину: Юлиан сидел за столом в клубах сигаретного дыма и правил рукопись. «У меня норма, старичок, – объяснял он мне. – Я должен успеть».

Между прочим, тогда в Москве широко гуляла легенда, согласно которой плодовитость Семенова объяснялась наличием у него сонма литературных рабов. Да нет же! Он сам пахал как раб на галере, вот и весь секрет.

Когда мы с ним выходили из отеля, то гаванские мальчишки бежали следом по улице и показывали пальцем: «Штирлиц! Штирлиц!» Ему это нравилось.

Если выдавалась свободная минута, Юлиан пускался в увлекательное повествование о своей бурной жизни, наполненной поездками на всякие войны, поисками янтарной комнаты, встречами с легендарными людьми…

Для знаменитого писателя он был слишком доброжелателен, открыт и широк. Слишком щедр – на дружбу, на выпивку, которой угощал всех вокруг, на темперамент, который расходовал безмерно.

Что дальше? Еще день спустя мы на четырех двигателях взлетели с Острова Свободы и взяли курс на юг. Заправка в Лиме, ночевка в Буэнос-Айресе, перелет в чилийский городок Пунта-Аренас. Это уже был край американского континента, здесь пингвины жили. И теперь оставался последний, самый сложный этап – перелет на остров Кинг-Джордж, в Антарктиду.

Два дня в Чили были очень нервными для экипажа: только первый пилот мог принять окончательное решение на вылет. В зависимости от метеоусловий на острове, от состояния полярного аэродрома, от его собственных надежд на удачу. Полоса на Кинг-Джордже была чуть длиннее километра и с обеих концов обрывалась в океан. То есть выкатиться за ее пределы было никак нельзя. Любая промашка грозила гибелью. К тому же полоса была покрыта льдом и снегом, что, понятно, тоже не прибавляло пилоту оптимизма.

Пока Чилингаров с Близнюком взвешивали все шансы, мы с Юлианом изучали чилийскую действительность. Дело было еще при Пиночете, и нас постоянно сопровождали ребята из местной контрразведки. К Семенову они относились с особым почтением, потому что по миру тогда широко гулял слух, что он генерал КГБ. Очень скоро обаятельный и широкий Юлиан так выстроил отношения с филерами, что они стали возить нас в своем старом «форде» и все вместе мы громко распевали «Катюшу». Пособники чилийского диктатора слова этой песни знали не хуже нашего.

Наконец, к исходу вторых суток, Близнюк принял решение на вылет. Бортмеханики наполовину уменьшили давление в баллонах шасси. Весь груз в трюме накрыли такелажной сеткой. Полетели!

Посадка в Антарктиде была жесткой: летчик специально так впечатал самолет в лед, чтобы максимально сократить пробег. Тут же взревел реверс, то есть двигатели включились на обратную тягу. И бортмеханики на ходу открыли обе боковых двери, чтобы: а) пассажиры могли покинуть самолет в случае аварийной ситуации, б) максимально сократить пробег. Ил-76 скользил по ледяной полосе с распахнутыми дверями, словно растопыренными ушами. Но зато через семьсот метров (всего семьсот!) он остановился, вызвав бурное восхищение чилийцев, которые были хозяевами этого полярного аэродрома.

Все дальнейшее – это уже совсем другая история. Участники международной экспедиции оседлали упряжки и отправились по направлению к Южному полюсу, а спустя двести дней финишировали на другой стороне шестого континента. Наш представитель в той команде Виктор Боярский впоследствии стал очень известным полярником, директором Музея Арктики и Антарктики. Командир Ила Станислав Близнюк за этот полет получил звание Героя Советского Союза. Начальник рейса Артур Чилингаров подался в политику и четыре срока подряд был вице-спикером Госдумы, но и льды – надо отдать ему должное – не забывал.

Мой новый друг Юлиан Семенов вскоре после возвращения в Москву тяжело заболел. Обширный инсульт. Так до ухода и не поправился.

То есть по всему выходит, это было последнее приключение в его богатой на авантюры жизни.

* * *

Когда мы готовили трансарктический переход, то одной из главных трудностей было достать на это деньги. Время наступило перестроечное, в обиход входили новые слова, среди которых было и такое – «спонсор». В поисках спонсоров мы несколько раз отправлялись в Канаду и, надо сказать, в итоге сумели решить эту непростую задачу.

Одним из спонсоров стала международная корпорация «Макдональдс», возглавляемая тогда Джорджем Кохоном. Конечно, Джордж, как всякий опытный бизнесмен, пошел на сотрудничество исходя из собственной выгоды. Кстати, любое правильное спонсорство так и получается, если две стороны имеют взаимный интерес.

Джордж, рестораны которого существовали в десятках стран мира, давно присматривался к Москве. Но все его предыдущие попытки разбивались о рифы советской бюрократии. Теперь же, когда в СССР подули перестроечные ветра, канадский миллионер решил, что надо сделать еще одну попытку. Так что его поддержка экспедиции не была чистой филантропией, с нашей помощью Кохон хотел выйти на огромный российский рынок.

Мы же получили помимо денег для экспедиции возможность через Кохона узнать, как работает рыночная экономика, что такое капитализм, как устроена крупная компания.

Джордж – это адская смесь предприимчивости, обаяния, энергии, дружелюбия. Его розыгрыши знала вся Канада. Когда он пригласил нас в свой небоскреб, расположенный в деловом квартале Торонто, то мы поинтересовались: а где же кабинет главы корпорации? Джордж показал крохотный закуток, отделенный от общего зала перегородкой высотой в пол человеческого роста.

Его шутки были незатейливы, и больше всех им радовался сам мистер Кохон. Когда он пришел в Кремль на встречу с членом политбюро Александром Яковлевым, то предложил ему расколоть принесенный грецкий орех. Не ожидавший подвоха Яковлев ударил по ореху кулаком. Скорлупа раскололась, оттуда выпал презерватив. Видимо, Александру Николаевичу шутка понравилась, потому что вскоре канадец получил доступ к телу московских боссов, от которых зависел потребительский рынок, а внучка члена политбюро стала сотрудницей офиса корпорации в Торонто.

В конце января 1990 года на Пушкинской площади был открыт первый ресторан сети «Макдональдс», самый крупный тогда в Европе, и в него выстроилась очередь длиной в километр. Для большинства москвичей это тоже была первая возможность познакомиться с тем, что такое капитализм.

Джордж и меня пригласил на открытие. Показал весь ресторан: кухню, залы, туалеты… Все там блистало чистотой, а персонал, набранный из наших молодых ребят, был на удивление приветлив. Однако, прощаясь, я сказал канадскому миллионеру: