Текст книги "Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек"

Глава третья
Шестой этаж

Как трудно давалась любовь с «Комсомолкой».

Михаил Блатин, Юрий Рост, Леонид Плешаков и другие.

Министр Щелоков и его окружение. Террористы во Внуково.

Первая Олимпиада, Саппоро-72. Алик Шумский.

Николай Долгополов. Геннадий Бочаров.

Тайна тренера Тарасова. Ярослав Голованов. Галина Уланова.

Инна Руденко. Николай Боднарук. Дмитрий Муратов.

Мы идем по улице Правды, от нашего знаменитого здания под номером 24 вниз, по направлению к Ленинградскому проспекту. Все знакомо, каждое деревце, каждый дом. Сначала – наши правдинские владения: вот справа гастроном, где перед праздниками нам выдают продовольственные заказы с курицей, вот примыкающий к нему издательский Дворец культуры, детский сад, спорткомплекс, а дальше, внутри следующего квартала, наша поликлиника и профилакторий для типографских рабочих. Слева начинаются цеха секретного военного завода, где делают то ли ракеты, то ли самолеты.

Утро, планерка только что закончилась, мы шагаем гурьбой вниз по улице Правды, все молодые, энергичные, отмеченные печатью или таланта, или способностей – других в «Комсомолку» не берут. Заведующий отделом информации, заведующий отделом спорта, три корреспондента и два стажера.

Идем в Ямские бани – пить пиво. В те годы только в бане и можно было свободно выпить кружку «Жигулевского».

Все молодые, счастливые, жизнь только начинается.

Баня – вот она, за углом, прямо напротив проходной секретного завода. А если еще дальше идти по улице Правды, то справа будет Дворец культуры имени Чкалова, а слева какое-то министерство. И уже за ними – Ленинградский проспект. Наша улица – короткая, не более километра. Но она мистическая: раз ты попал сюда, то почти наверняка – на всю жизнь.

В доме номер 24 и рядом размещены редакции едва ли не всех главных газет и журналов Советского Союза. То есть если ты связал свою судьбу с журналистикой, то тебе сюда.

Улица уютная, тихая, тупиковая. Одно плохо – метро далеко, но зато от Пушкинской площади, прямо от памятника поэту, регулярно ходит маршрутка под номером пять. Десять минут, пятнадцать копеек – и ты на месте. А тут уже все свое – гастроном, поликлиника, бассейн, почта, столовая, баня с «Жигулевским»… Живи – не хочу.

Здесь поутру можно встретить академика Афанасьева, главного редактора «Правды». Несмотря на свою высокую должность, Виктор Григорьевич лично спускается с четвертого этажа, заходит в гастроном и берет неизменную бутылочку коньяка, которую к вечеру сам же и выпивает.

За обедом в издательской столовой, которая находится прямо над гастрономом, можно увидеть маститого писателя Бориса Полевого, автора «Повести о настоящем человеке», который приходит сюда во главе своей команды журнала «Юность», где он – главный редактор.

В банном буфете сдувает пену с пива знаменитый фельетонист Шатуновский в компании с Кукрыниксами. А в поликлинике в очереди к врачу сидит грустный краснолицый Аджубей, некогда всесильный зять Хрущева, главный редактор «Комсомолки» и «Известий», а ныне опальный, сосланный на скромную должность корреспондента в журнал «Советский Союз».

Улица названа не в честь правды, а в честь главной партийной газеты. Самой правды здесь не больше, чем на остальных улицах Москвы и остальной страны. Но это наш дом, мы проводим здесь пять дней в неделю – с утра до поздней ночи.

Несколько раз я делал попытки уйти от Правды, поменять адрес работы. Но в итоге всегда опять оказывался именно здесь. Сначала была «Комсомолка», потом «Правда», сейчас – «Российская газета», которая в так называемом новом корпусе занимает ровно те этажи, где когда-то сидели правдисты. Почти тридцать лет из пятидесяти прошли на улице Правды.

Конечно, теперь это уже совсем другая улица. То старое здание под номером 24 после пожара, случившегося одиннадцать лет назад, стоит брошенное, пустое. Мой друг Коля Боднарук как-то сказал по этому поводу:

– Очень символично и справедливо. Другая жизнь, другая газета, и все это должно быть уже в другом месте.

Иными словами, он доказывал, что пожар был не следствием оброненного в отделе иллюстраций окурка, а карой небесной. Почему бы и нет?

Типографский комплекс, где печатались все главные газеты и журналы, сейчас оккупирован разными коммерческими структурами – от массажных салонов и борделей до банков и автодромов. Секретный завод стал офисным центром. На месте гастронома и детского сада – рестораны. Издательский спорткомплекс отдан под фитнес-центр. Давно нет Ямских бань и Дворцов культуры, зато призывно сверкают огнями всякие завлекательно-развлекательные заведения.

То есть жить стало веселее. Но не факт, что правды и справедливости стало больше.

Теперь молодые корреспонденты и стажеры если и идут гурьбой оттянуться после утренней планерки, то в суши-бар или ресторан средиземноморской кухни.

Все изменилось.

Тот бывший зав отделом информации вырос в большого начальника, такого большого, что к нему одно время даже приставили охрану. Один из тех стажеров стал олигархом. А кого-то уже и нет на белом свете.

Только улица осталась. Правда, она теперь не тупиковая. И непонятно куда ведет.

* * *

Я попал на Шестой этаж в ту пору, когда там довольно жестко противостояли друг другу две силы. С одной стороны, это были как бы либералы во главе с главным редактором Борисом Панкиным, а с другой – как бы патриоты, которых возглавлял первый зам главного Валентин Чикин. И уже буквально через несколько недель как бы патриоты меня стали допрашивать: ты с нами или с евреями?

Во дела! Я и знать не знал, что так все сложно в этом мире. Прежде жил себе и жил, считая всех людей вокруг родными, советскими. А оно вон как, оказывается. Мне шептали: кругом одни сионисты, они захватили все важные посты, они враги страны, оглянись по сторонам, парень. Ты с кем? Я оглядывался. Но врагов не видел. Видел ярких, интересных людей, которые умели шутить, сочинять статьи, выпивать, влюбляться, хулиганить… И ведь действительно, некоторые из них были евреями. Например, Юра Рост, которого как раз в то время за какие-то грехи понизили в должности до стажера и отправили отбывать наказание к нам в спортивный отдел. Уже и не помню, чем он провинился, однако и в этой ссылке Рост, написав очередной шедевр, мог запросто пропасть на неделю или две. При этом пиджак его всегда висел на стуле, начальство заходило:

– Где Рост?

– Вышел куда-то на минутку, – флегматично отвечал наш зав Миша Блатин, показывая на пиджак.

А сам Рост в это время мог пить вино с Отаром Иоселиани в Кахетии или баловаться пивком с Михаилом Жванецким в Одессе.

Много позже друг Юры и тоже замечательный Ярослав Голованов напишет в своем дневнике: «Нельзя доверять Росту мои похороны, потому что тогда я рискую опоздать на тот свет».

Он писал редко, но это всегда был праздник – и для газеты, и для читателя. Причем, как и почти все другие «классики» Шестого этажа, Рост не имел специального журналистского образования, он окончил институт физкультуры в Ленинграде. Видимо, именно по этой причине и был сослан «на исправление» в отдел спорта.

Кстати, как бы либералы, во всяком случае, их лидеры меня долгое время не принимали в свой лагерь. Может быть, оттого, что я не особенно и рвался. Или оттого, что видели, как меня плотно обхаживают представители другой стороны. Огорчало ли это? Наверное, да. Ну не родился я на Арбате, не учился в Киеве и не умел так остроумно шутить – так и что?

В итоге, разобравшись, я не примкнул ни к тем и ни к другим. В моей жизни появилась полярная экспедиция, потом семья, родилась дочь, было много работы по отделу, стал писать книжки, времени на ерунду не оставалось. Понятно, что это сказалось на карьере: начальство менялось, верх брали то одни, то другие, а я оставался как бы темной лошадкой. Но о карьере, клянусь, я никогда и не думал.

«Дух Шестого этажа». Среди ветеранов «КП» это выражение стало расхожим. Звучит, конечно, красиво. Но каждый по-своему объяснит, что это за дух, у каждого свои воспоминания.

Разумеется, никакого общего духа там и в помине не было. А была, если честно, азартная жизнь, в которой участвовали молодые амбициозные люди. Одни пришли на этаж, чтобы сделать карьеру, а «Комсомолка» с ее огромными тиражами, ее популярностью, репутацией, возможностями была хорошим трамплином ко всяким высотам.

И многие карьеру сделали, стали большими людьми и в СМИ, и в нашем государстве. И я вовсе не хочу кидать в них камень – это их судьба.

Другие пришли, чтобы реализовать свои творческие способности, стать Мастерами, и таких, наверное, было все-таки большинство, хотя и не у всех получилось добраться до уровня Пескова или Голованова. Но все же старались, видели в мэтрах ориентиры для себя. Школой были редакционные летучки, особенно если дежурными критиками (так назывались люди, делавшие обзоры вышедших номеров) назначали ведущих журналистов. Наверное, вот в этом и заключался дух Шестого этажа, если он существовал.

А были и такие, кого жизнь поставила враскоряку: и быть поближе к большому начальству хотелось, и в то же время творчеством заниматься. Среди моих близких товарищей такой был. Работали вместе, мечтали, спорили, потом он написал две очень хорошие книжки и перешел в книжное издательство, потом, с наступлением лихих времен, стал вращаться в «свете» – тусовки, начальство, мелькание в телевизоре… Но когда мы перезванивались, он каждый раз обещал написать свою самую главную книгу. Такую, что все ахнут. Но не успел. А жаль, он-то как раз мог. Но надо было пожертвовать тусовками, шелухой, мнимой близостью к «свету».

Еще была одна особая категория людей, которых почти ежегодно посылали к нам из ЦК комсомола – как бы на укрепление, на усиление политического фундамента. Журналисты хоть и считались формально «номенклатурой», то есть кадрами партии, но за ними, как полагали в Инстанции, был нужен пригляд, публика мутная, ненадежная. Вот и назначали на одну-две руководящие должности кого-то из комсомольских руководителей. Слава богу, обычно такие у нас долго не задерживались. Неуютно им было в компании с Головановым, Бочаровым и Ростом.

Среди политназначенцев встречались персонажи забавные. Однажды прислали на должность первого зама Бориса М. До ЦК он был секретарем крупного обкома комсомола, там проявил себя как куратор молодых ученых из Академгородка. И вот он пришел командовать журналистами. А что делать, какие указания давать – непонятно. Тогда Борис плюнул на все и решил сам стать журналистом. Воспользовавшись своим знакомством с академиками, он принялся брать у них интервью. А ведь это только так кажется, что жанр интервью простой, мол, включил диктофон и слушай, что тебе умный человек скажет, а потом отдал пленку стенографисткам, отредактировал расшифрованную стенограмму, и дело с концом. Как бы не так! К интервью следует долго и тщательно готовиться, надо уметь разговорить собеседника, выстроить разговор так, чтобы он был интересен и академику, и – самое главное – читателю. Но наш начальник плевал на все эти тонкости, его огромные беседы со светилами науки наводили ужас на редакцию, это было скучно, бездарно, полуграмотно. Однако правила игры не позволяли в лицо начальнику сказать, что он занялся не своим делом. За спиной смеялись, а в лицо сдержанно похваливали.

Судьба наказала его самым неожиданным образом. Когда боссам на Старой площади стало ясно, что в «Комсомолке» он уже пересидел, надо двигать проверенное лицо вверх по номенклатурной лестнице, то Бориса назначили главным редактором газеты «Советский спорт». А надо сказать, спорт он не то чтобы не знал, он его не любил и, более того, относился к нему презрительно.

Наверное, мог бы отказаться, поступить по-мужски. Но нет, верх взяли другие резоны: персональная машина, личный секретарь, поездки за границу.

Потом еще много лет спортивные журналисты с ужасом в глазах рассказывали, как он ими руководил.

И себе жизнь испортил, и другим.

Редактором наших отделов – спортивного и военного – сначала был Валентин Ляшенко. Он прославился раньше, когда написал очерк о подонках, которые поймали и съели лебедя, жившего на Чистых прудах. После этого Валю, работавшего в отделе пропаганды (его курировал Чикин), решили повысить, но вакантной была только должность спортивного редактора – туда и определили. Он тоже относился к «голам, очкам, секундам» прохладно, хотя когда был послан на мировой хоккейный чемпионат, то присылал оттуда блестящие репортажи – все же талант он и есть талант.

Из всех видов спорта больше всего он ценил шахматы. Каждый день после планерки и редколлегии Валя запирался в своем кабинете вместе с приятелем, редактором сельского отдела Владимиром Онищенко, и они «двигали дерево». Хотя кончались эти шахматные баталии обычно всегда одинаково – выпивкой, но уже в кабинете у «голдуотера» – так за крутой нрав звали Онищенко.

Пили, увы, много. То гда это казалось безобидным и совершенно необходимым гусарством. А поводы находились каждый божий день. Сейчас понимаешь, как же много времени было потрачено впустую.

Миша Блатин. Зимняя Олимпиада в Саппоро, 1972 г.

Заместителем у Ляшенко по спорту, то есть моим непосредственным начальником, был добрейший Миша Блатин. Его отец сразу после войны возглавлял «Комсомолку». Но вот уж про кого никогда нельзя было сказать, что Блатин из блатных. Он тоже умел блестяще складывать слова. Мы работали вместе на зимней Олимпиаде-72 в японском городе Саппоро, и тогда у меня была возможность видеть шефа в деле: всегда невозмутимый и неторопливый, он мог, посвистывая и поплевывая, за десять минут написать великолепный репортаж на любую тему.

* * *

Шестой этаж, который целиком занимала «Комсомолка», всегда был наполнен всякими удивительными персонажами. Он, как мощный магнит, притягивал ярких, неординарных людей.

Иногда дверь в нашу 613-ю комнату содрогалась и едва не слетала с петель – сразу было ясно, что сейчас явится Леня Плешаков. Огромного роста, бородатый, с трубным голосом, он играл извозчиков в фильмах про матушку Русь, хотя по профессии был журналистом, работал в издании по соседству. При его появлении девчонки визжали, потому что знали: Леня сейчас сгребет их в охапку и будет подбрасывать под потолок. А лица мужского пола прятали руки, потому что знали: если этот богатырь вздумает обменяться с тобой рукопожатиями, то потом придется обращаться к врачу.

Мы жили в одном доме на улице Аргуновская в Останкине, его дочка Настя была чуть старше моей Светы. Лени давно нет на белом свете, а Настя, если не ошибаюсь, работает в «Комсомольской правде».

9 Мая Голубой зал превращался во фронтовую землянку: маскировочная сеть, зеленые котелки с кашей, фляжки с водкой. Фронтовики в орденах, их тогда на Этаже было много. Георгий Иванович Скляров, Карл Янович Упман, Анатолий Захарович Иващенко, Илья Григорьевич Гричер… Приходили маршалы той войны, пел фронтовые песни Марк Бернес. По-моему, именно у нас в Голубом зале он впервые исполнил своих «Журавлей».

Мы сидели в сторонке как зачарованные. Самый волнующий день года.

Иногда на Этаже, в том отсеке, где обитало начальство, появлялся писатель Юлиан Семенов – с серьгой в ухе, что по тем временам казалось невероятным, словно инопланетянин являлся.

Каждый год накануне чемпионата мира в Голубой зал в полном составе приходили хоккеисты сборной страны во главе с тренерами, тогда это были легендарные Тарасов и Чернышев. Однажды по какой-то причине они к нам не пришли, и тот чемпионат сборная с треском проиграла. После чего традиция уже никогда не нарушалась: хоккеисты и тренеры, облаченные в парадные пиджаки, чинно рассаживались за столом редколлегии, терпеливо отвечали на вопросы, слушали напутствия. Суеверия никому не чужды.

После одной из таких встреч, кажется, это был 1972 год, я отвел в сторонку Владика Третьяка: «Давай договоримся, что ты будешь вести дневник, а мы потом его опубликуем в газете». Он согласился. Записи Третьяка, опубликованные в «КП», затем стали основой написанных нами совместно книг. Владик был тогда настолько популярен, что эти книги издавались во всех странах, где играли в хоккей, а в Канаде его дневник стал бестселлером. Если бы такое случилось сейчас, то мы бы разбогатели на гонорарах, однако в те годы деньги таинственным образом оседали в других местах.

Я еще застал то время, когда старшей стенографисткой у нас работала Мария Михайловна Глазова, которая сразу после войны вела стенограмму Нюрнбергского процесса. А в машинописном бюро тихо сидела старенькая, но красивая когда-то женщина – про нее говорили, что она была любовницей Владимира Маяковского. Странно, отчего же тогда не возникло желания взять у них интервью?

Ничего уже не вернешь…

Литературным редактором в секретариате был Рафаил Абрамович Депсамес – грузный пожилой человек, которого все побаивались. Потому что ни один текст, предназначенный для печати, не мог пройти мимо Депсамеса. А его критерии были строги: никаких штампов, никакой казенщины, только чистый и образный русский язык. Я помню, как спустя два года после зачисления в штат Рафа (так за глаза его звали) меня впервые сдержанно похвалил за заметку про мальчика, живущего на далекой полярной станции.

Соседом Депсамеса по комнате был Волик (Всеволод) Арсеньев. Про него все говорили: гений. Но ко времени моего появления на Этаже Волик ничего не писал, ничего не снимал, а только делал рисунки-карикатуры на иностранные темы. Много лет спустя я его спрошу: почему? Ответ будет таким: за пятнадцать опубликованных карикатур Волик получал гонорар, равный трем его зарплатам. А деньги были нужны, чтобы поддерживать тяжелобольную жену.

Тогда же, много лет спустя, Таня Боднарук, жена моего друга Коли Боднарука, выпустит альбом с черно-белыми фотографиями Волика, сделанными в середине 60-х. И все убедятся: гений.

В начале 70-х Волик выглядел на Этаже странновато, он ни с кем не общался, посматривал на коллег свысока. Когда Рост, только-только начинавший свою карьеру в «КП», почтительно показал мэтру свои негативы, Арсеньев глянул на пленку и молвил: «Снято резко». И больше – ничего.

Впоследствии, много позже, мы подружились.

* * *

В первое время я долго мыкался по причине отсутствия московской прописки. А без прописки меня не могли поселить даже в общежитие при ЦК комсомола. Существовавшие тогда правила не позволяли жить в гостинице больше одного месяца, вот я и кочевал из одного отеля в другой. Селили тогда в номера, рассчитанные на два, три, а то и на четыре человека. Понятно, что такая жизнь была связана с массой бытовых проблем, а все пожитки, включая гардероб, записи, личные вещи, надо было уместить в одной сумке.

Иногда мест в гостинице не оказывалось, в таком случае ночевал прямо в редакции, в прокуренной комнате номер 613, благо там стоял старый диван. В этом, кстати, было определенное удобство: утром встал, зубы почистил и уже на работе. Добрые старушки, дежурившие на Этаже, поили меня чаем и горестно охали. Но я почему-то верил, что все будет хорошо.

Так и случилось. Однажды в субботу меня срочно вызвали к главному редактору. До этого я видел его только издали и, конечно, страшно робел. Панкин казался мне небожителем, он почти всегда был суров, немногословен, держал дистанцию, не опускаясь до контактов с рядовыми сотрудниками. «Неужели сейчас уволят?» – думал я, входя в обитый деревянными панелями кабинет. Борис Дмитриевич сидел там в окружении своих замов. Он мельком взглянул на меня и молвил:

– Через три часа вы отправляетесь в командировку на Дальний Восток вместе с главным держимордой Советского Союза.

– С кем? – не понял я.

– С министром внутренних дел Щелоковым, – поморщился Панкин оттого, что ему пришлось разжевывать очевидное.

Что бы там ни говорили про министра Щелокова, а в моей судьбе он сыграл позитивную роль.

Я оробел еще больше – и от самой обстановки, и от таких крамольных речей. Назвать соратника Леонида Ильича Брежнева «главным держимордой»? Ничего себе! Я решил, что Панкин меня с кем-нибудь перепутал.

– Но, Борис Дмитриевич, я же работаю в отделе спорта. Какое отношение это имеет к МВД?

Главный сурово обернулся к своим заместителям:

– Он что, правда такой тупой или притворяется? – И ко мне: – Вам, молодой человек, московская прописка нужна?

– Н-нужна. – Я стал заикаться от испуга.

– Тогда через три часа быть во Внуково. Сначала летите в Хабаровск, а дальше вам все объяснят.

Ближе к вечеру я оказался в депутатском зале аэропорта, где мне действительно все объяснили. Оказывается, министр внутренних дел, любимец генсека Николай Анисимович Щелоков, решил впервые обстоятельно обследовать свое хозяйство на Дальнем Востоке и в Сибири. Тюрьмы, лагеря, конвойные дивизии, областные и краевые управления. Его сопровождала свита из пяти высокопоставленных министерских работников и три корреспондента ведущих московских газет. Тогда еще такой моды – брать с собой в поездки журналистов – не было. И такого слова, как «гласность», никто еще не произносил и не слышал. А МВД считалось одним из самых закрытых министерств. Так что Щелоков, возможно, в этом деле стал первым. Он затевал большие реформы в своем зловещем ведомстве и нуждался в поддержке общественности.

Поехали… Хабаровск, Владивосток, Сахалин, Камчатка, Магадан, Якутия, Иркутск, Чита, Улан-Удэ … Первые лица всех этих дальних регионов, зная о высоких связях министра, не отходили от него ни на шаг. Я впервые так близко наблюдал жизнь высшей советской и партийной номенклатуры, впервые увидел эти дальние края, впервые столкнулся с нашей системой наказания преступников. Продолжалось это приключение почти месяц. Тюрьмы и лагеря. Долгие беседы с министром во время перелетов. Утомительные застолья с обязательными тостами в адрес «мудрой коммунистической партии и ее генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева».

И вот мы возвращаемся в Москву. И Николай Анисимович, расслабленный, довольный, оторвавшись от шахматной партии, обращается ко мне уже почти как к родному:

– Ты чего такой грустный, Володя?

– Да вот, – говорю, – прилетим скоро в столицу, для вас это дом, а я там себя непрошенным гостем чувствую.

Короче, рассказал я министру о своей проблеме, а он в ответ только глазом повел в сторону своего адъютанта Валентина Черкасова. Подполковник Черкасов мне потом попенял: «Ты чего же раньше молчал, чудак? Считай, что твоя проблема уже решена». Так и было. Едва приземлившись в Москве, я узнал, что есть решение компетентной инстанции отныне считать меня полноправным жителем столицы СССР.

Молодому читателю этого не понять. В те времена московскую прописку люди годами выгрызали, вымучивали, столько унижений на этом пути терпели. Мне же она почти даром досталась. После чего был заселен в общежитие ЦК на улице Кондратюка в Останкине. Оно занимало подъезд в обычной панельной пятиэтажке. В соседнем подъезде на одном этаже со мной жил, кстати, мой первый шеф Валентин Ляшенко, а в соседней такой же пятиэтажке была квартира первого зама главного редактора Валентина Чикина. Именно в Останкине тогда строилось ведомственное жилье для комсомольских работников, ну и журналистам молодежной печати там что-то перепадало. Когда спустя три года у меня родится дочь, я получу неподалеку свою квартиру – первую и единственную от государства.

* * *

Знакомство с начальниками из МВД меня еще несколько раз выручало.

Однажды в выходной день мы сидели в моем пристанище на пятом этаже комсомольского общежития, пили пиво. Я, мой младший брат Сережа и наш общий приятель. Вдруг слышим: рядом с подъездом крики, женский визг, что-то не так. Я бросился по лестнице вниз. А там компашка – человек десять юнцов – тащит в кусты девочку. Та плачет, кричит, то есть это явно не ее друзья. Конечно, силы были не в мою пользу. Эта шпана, сразу потеряв интерес к девочке, окружила меня, один замахнулся обрезком трубы, я закрыл голову левой рукой. Если бы не рука, то череп бы проломили – это точно. А так только руку сломали. Тут выбежали брат с приятелем, шпана дала деру. Подъехал милицейский патруль, стал составлять протокол.

Буквально через час администратор общежития позвала меня к телефону, звонил полковник Постников, командовавший дежурной частью всего МВД. Поинтересовавшись моим самочувствием, он доложил:

– Вся компания уже задержана, дают показания.

– Отлично сработано, – без всякой лести похвалил я полковника.

А он попросил прибыть в милицию, чтобы опознать хулиганов.

После того как мне в ближайшей больнице наложили гипс, я поехал в отделение милиции – действительно, все те молодцы, что еще недавно выглядели героями, понуро сидели в клетке, ожидая своей дальнейшей участи.

И вторая история тоже связана с Дмитрием Георгиевичем Постниковым. Он тогда вместе с генералом Крыловым создавал оперативный штаб МВД, такое новое для министерства подразделение с использованием самых современных на тогда информационных технологий. Старые менты смотрели на эту затею подозрительно, но не чуждый новаций министр Крылова поддерживал. И мне было интересно, чем все это закончится.

В начале ноября 1973 года, взяв в редакции недельный отпуск, я маялся от внезапного безделья. Видно, сама судьба занесла меня в тот дождливый день на улицу Огарева, где располагалось Министерство внутренних дел. Зашел в дежурную часть к Постникову. Сидим беседуем. Вдруг что-то случилось. Зазвонили самые главные телефоны, замигали на пультах самые тревожные лампочки и прозвучало жутковатое: «Ввести план «Гром». Все офицеры сразу всполошились, забегали, про меня совершенно забыли. Постников достал из сейфа табельный пистолет, сунул его в карман брюк и бросился к выходу. Я – за ним. Садясь в свою черную «Волгу» с мигалкой, он еще попытался как-то отбиться от меня, но, видно, понял, что легче корреспондента взять, чем время терять на уговоры.

Вы не поверите, но ровно через четырнадцать (!) минут мы были в аэропорту Внуково.

По пути полковник кратко обрисовал ситуацию: в небе бандиты захватили рейсовый самолет Як-40, следовавший в Москву из Белгорода. На борту уже пролилась кровь: бортмеханик, пытаясь оказать сопротивление, был ранен выстрелом в живот, пассажира ударили ножом. Теперь самолет сел во Внуково, захватчики требуют миллион долларов и хотят лететь «за бугор».

И вот мы приехали в этот аэропорт. Меня тогда сразу поразило, что он продолжал работать в своем обычном режиме. Более того, по другую сторону летного поля – там, где и сейчас находится правительственный терминал, – готовились встречать главного руководителя Болгарии Тодора Живкова. Выстраивался почетный караул. Музыканты доставали из чехлов свои блестящие трубы. И вот-вот ожидали прибытия встречавших – генсека Л. И. Брежнева и его соратников по политбюро.

Ничего себе! Сейчас даже трудно представить такое: в стороне стоит захваченный бандитами самолет с заложниками, готовится операция по освобождению, во Внуково мчатся бронетранспортеры из дивизии Дзержинского, стягиваются милицейские силы, а рядом – на расстоянии прямой видимости – происходит церемония с участием первых лиц двух государств.

Но это было, сам видел.

Когда мы приехали, Як-40 стоял на дальней рулежке, примерно в километре от пассажирского терминала. Вокруг него в радиусе пятисот метров не было ни одного человека – так требовали угонщики.

Все дальнейшее я наблюдал, находясь в самом центре событий. Видно, люди из КГБ думали, что я милицейский, а Постникову было не до меня.

План «Гром» был разработан штабом МВД как раз на подобный случай. План появился совсем недавно и еще не был согласован с КГБ. Да и практики его конкретной реализации тоже не было. Существовала только скромная группа захвата – ее составили из числа тертых ментов, спортсменов, мастеров спорта по стрельбе и единоборствам. По сути, это была первая в стране группа антитеррора, предтеча будущей знаменитой «Альфы». Входил в нее и старший лейтенант Саша Попрядухин из 128-го отделения милиции, которое находилось в Черемушках.

Они прибыли в аэропорт практически одновременно с начальством. Членам групп захвата и прикрытия определили вооружение, экипировку и велели переодеться в форменные шинели «Аэрофлота». Легкая перебранка случилась из-за бронежилетов, их оказалось всего четыре – хватало только на тех, кто должен был пойти первыми.

Теперь встал вопрос: как незаметно пробраться к стоящему на открытом пространстве самолету? И как проникнуть в салон? Это сейчас на проникновение в каждый тип воздушного судна у спецслужб существуют самые детальные планы, а тогда назад ничего подобного и в помине не было. Муровцы попросили внуковских начальников срочно мобилизовать всех пилотов, кто имел дело с Яксороковыми. Из опроса летчиков кое-что прояснилось. Например, такая важная деталь: скрытно подойти к самолету можно с хвоста.

Одновременно продолжались непрекращающиеся переговоры с захваченным бортом. Милиционерам требовалось выиграть время. Хотите доллары?

О’кей, за ними уже послали курьеров в Центробанк. Требуете заправить самолет горючим? Сейчас и этот вопрос порешаем. В ходе радиообмена договорились о том, что заправщик появится у самолета только в том случае, если террористы выдадут раненых. Посовещавшись, угонщики согласились на это.

Потом к самолету открыто направился переодетый в аэрофлотовскую шинель милиционер с портфелем с долларами. А сзади скрытно стали перебегать также замаскированные под «Аэрофлот» люди из группы захвата.

Полковник Постников мне потом рассказывал:

– Мы долгое время были в неведении: что дальше делать? Отдать им деньги и отпустить на все четыре стороны? Штурмовать? Последнее слово было за министром. Мне сообщили, что он едет во Внуково-2, где ждали Живкова. Я перехватил машину Щелокова на ближнем перекрестке, доложил ему обстановку, дал солдата с рацией для оперативной связи. Потом, когда церемония встречи в правительственном терминале закончилась, министр присоединился к нам и приказал идти на захват. Я так понял, что решение принималось на самом верху. К тому времени у нас уже все было готово к атаке.

Издалека все дальнейшее выглядело не очень выразительно. Хлопнул выстрел, потом еще один, люди под самолетом засуетились, забегали, а выстрелы теперь стали хлопать часто-часто. Потом из боковой двери – это был аварийный люк – неуклюже выпал человек, и в следующее мгновение из нее повалил густой оранжевый дым.

Видно услышав снаружи какие-то подозрительные звуки, главарь угонщиков решил проверить, в чем там дело. Он открыл аварийный люк, расположенный рядом с пилотской кабиной и, держа наготове обрез, выглянул наружу.

– Действуем! – мгновенно оценив обстановку, скомандовал Попрядухин.