Текст книги "Как карта ляжет. От полюса холода до горячих точек"

– Убрать всякое упоминание Мыса Шмидта.

– Как – убрать? – удивился я. – Мы туда прилетели рейсовым самолетом из Москвы, оттуда стартовали к Врангелю.

– Нет у меня такого населенного пункта, – показал цензор на свой засаленный талмуд. – А значит, в открытой печати упоминать его нельзя.

Напрасно я тыкал ему расписание «Аэрофлота», где черным по белому значился рейс Внуково – Амдерма – Чокурдах – Мыс Шмидта. Он был неумолим.

Дважды я участвовал в полярных походах как участник маршрутной группы, а затем – много раз – как один из руководителей штаба экспедиции.

Про те славные годы написал несколько книг, киносценарии документальных фильмов, множество статей. Повторяться не хочется. Поэтому ограничусь тем, что осталось тогда «за кадром».

* * *

1979 год, конец мая. Сижу в арктическом поселке Черский в ожидании сигнала от маршрутной группы, которая вот уже третий месяц идет на лыжах к Северному полюсу. Моя задача: эвакуировать группу с полюса и там же, на «макушке» планеты, провести торжественную церемонию, посвященную этой победе. Все очень напряженно: зима уходит, наступает тепло, самолеты в эту пору так высоко на север не летают, потому что льды разрежены, посадку делать проблематично. А надо привезти на полюс журналистов, официальных лиц, а обратно вывезти еще плюс семь человек. Я сижу с летчиками: считаем горючее, промежуточные посадки, риски, ругаемся из-за каждого грамма. И вдруг звонок из Москвы. На том конце – главный редактор газеты Валерий Ганичев:

– К тебе вылетает поэт Андрей Вознесенский. Обязательно включи его в группу, которую повезешь на полюс.

– Не могу. Все уже и так под завязку. Я же не откажу Сенкевичу или Чилингарову. Не могу.

– Кого хочешь высаживай, а Вознесенский чтобы был на полюсе, – холодно говорит мне Ганичев и вешает трубку.

На следующий день в Черский рейсом «Аэрофлота» прибывает знаменитый поэт. Еще через пару дней, получив радиограмму от маршрутной группы о том, что полюс взят, мы вылетаем – сначала на дрейфующую станцию СП-24, а оттуда пятью самолетами Ан-2 на полюс.

Сама эта непростая эпопея, связанная с церемонией и эвакуацией, заслуживает отдельного рассказа и даже книги. Но я – только о Вознесенском. Спустя много лет за обедом в Доме литераторов он рассказал мне, как все было.

– Я в то время поучаствовал в сборнике «Метрополь», чем вызвал гнев цековских начальников. Особенно недоволен был секретарь ЦК по идеологии Зимянин. Но не только он. Писатели на своих собраниях клеймили меня как изменника родины, требовали суровых кар. Писательский «генерал» Чаковский орал: «Мы отнимем у тебя государственную премию!» Кстати, премию дали совсем недавно, видимо, как залог моей будущей лояльности.

Ганичев, прознав обо всем этом, предложил: «Хочешь полететь на полюс?» С его стороны это был хитрый ход: я полечу, а за это время все как-то уляжется. Когда мы уже летели с тобой на полюс, Зимянин звонил Ганичеву: «Вернуть Вознесенского». А как вернешь?

Андрей Вознесенский и Юрий Сенкевич в палатке на полюсе. 31 мая 1979 г.

Потом были эти удивительные часы непосредственно на вершине планеты, на льдине. Я отошел от лагеря в сторону, мне надо было погулять, чтобы сосредоточиться. Вдруг вижу: за торосами прячется человек с ружьем. Куда я, туда и он. Ну, думаю, сейчас застрелит меня здесь, вот какие длинные руки у КГБ. Потом выяснилось, что это кто-то из летчиков решил меня от белых медведей подстраховать. Там я написал стихотворение:

 
Призеры и фанаты горизонта,
в тюльпанных куртках шедшие сюда,
к торосам, озаренно-бирюзовым,
лечите душу синим светом льда!
 

Я ни секунды не жалел об этой поездке. Очень светлые ощущения остались. Братство людей – бородатых, сильных, добрых. Все это было мне в новинку. Это не московская тусовка с ее мелочными страстишками. Там даже воздух другой был, я хорошо запомнил это ощущение – словно под кайфом были все. В том положении, в котором я оказался, мне как раз требовалось общение с такими людьми. Меня это сильно поддержало. Я ведь никогда прежде не сталкивался с проявлениями подобного мужества, это Роберт Рождественский воспевал таких людей. А тут я столкнулся и был поражен: какие чистые люди!

Кстати, а Василий Аксенов тогда счел, что я пошел на компромисс с властью.

– И вывел вас слегка карикатурным персонажем в своей повести «Скажи изюм». Вознесенский там только не на полюс полетел, а в космос. Вы, кстати, не обиделись?

– Нет, мы дружим с Василием.

…Еще Андрей сказал мне, что потом он часто вспоминал это путешествие и что полюс поразил его.

– Льды движутся, а полюс на месте. Всегда на своем месте. Так и с «Метрополем» будет: стоять на своем до конца! Я никогда не понимал дурацкого прямолинейного патриотизма. Но то, что там происходило, мне понравилось. Я был захвачен этим. Лыжня через весь океан. Парни с обмороженными лицами. Что-то во всем этом было джеклондонское. Эх, всем бы вдохнуть воздух полюса!

Вернувшись в Москву, Вознесенский написал целый цикл стихов о парнях из нашей экспедиции, о полюсе. Когда мы (очень редко) встречались, пароль был всегда один и тот же: «Лечите душу синим светом льда». Нашему радисту Толе Мельникову он посвятил такие строки:

 
Синеокий Мельников, без спиртного пьяный,
Схож с помолодевшим врубелевским Паном.
Только без свирели образ омоложенный,
Только от морзянки пальцы отморожены…
 

Пальцы у Толи и вправду обморозились так, что один пришлось ампутировать.

Меня Вознесенский удивлял не только своими стихами. Чего стоит та знаменитая история, когда поэта пытался стереть в порошок Хрущев. Я читал полную стенограмму встречи в Кремле – со всеми воплями первого секретаря ЦК, реакцией зала, репликами Андрея и даже такими деталями, как покатившийся по трибуне от неосторожного движения стакан. Это поразительная сцена. Вознесенскому всего двадцать девять лет. На него обрушивается гнев всей партийно-советской элиты, ему прямо кричат: «Вон из страны! Мы вам паспорт прямо сегодня выпишем». И зал улюлюкает, бешено аплодирует Хрущеву и не дает сказать слов Вознесенскому.

А он стоит на трибуне. И не просто стоит – отстаивает Правду.

Как все знакомо. Узнаваемо. Хозяин лишь только бровью шевельнет, как вся холуйская рать набрасывается и готова в клочья порвать. Не важно кого – поэта, писателя, политика, музыканта.

И каким надо быть сильным, чтобы не согнуться.

* * *

Той же весной 1979 года в Арктику со мной захотел лететь Василий Михайлович Песков. Он уже тогда считался классиком журналистики. Единственный из живших с нами рядом был обладателем Ленинской премии за книгу «Шаги по росе». Его регулярные «Окна в природу» считались украшением газеты, на этих, кажется, бесхитростных заметках выросли миллионы хороших людей.

Он писал свои материалы карандашом, а затем диктовал их машинисткам. Ходил всегда в видавшей виды кепке, свитере или старой ковбойке. В его доме никогда не было телевизора, хотя сам Песков много лет подряд вел на Первом канале (тогда – единственном) программу «В мире животных».

Мы с Песковым подгадали как раз к тому дню, когда маршрутная группа получала с неба на парашютах двухнедельный запас еды. На самолете Ан-2 («кукурузник») мы вышли на лыжников, стали кружить над их палаткой, и В.М. делал съемку. В азарте он едва не выпал из самолетной двери. Я держал его за ноги, он снимал. Потом этот кадр вошел в книги, в публикации, стал одним из тех снимков, которыми Песков справедливо гордился.

Как увлеченно он тогда работал! Глаза сверкали, он был возбужден. Я тоже чувствовал душевный подъем – от того, что увидел своих друзей, их оранжевую палатку, красный флаг, выложенный рядом крест из спальных мешков – вся эта картина дышала уверенностью, силой, победой. На фоне бескрайних льдов они не казались беззащитными и жалкими. Высунувшись из двери самолета, мы махали шапками, руками, что-то кричали неразличимое за шумом мотора, со льда в ответ взлетали ракеты, там тоже царило оживление, и оно было достойно-уверенным.

– Теперь верю: дойдут, обязательно дойдут до полюса, – сказал я Василию Михайловичу.

– Ты знаешь, когда я увидел эту картину – палатка, а рядом на мачте красный флаг и крохотные фигурки людей, – у меня даже слезы на глазах выступили, – ответил Песков.

Василий Михайлович так до конца жизни и не разучился удивляться до состояния «слезы на глазах».

А когда экспедиция уже подходила к полюсу, то в поселке Черский в устье Колымы собралась приятная компания – все ждали финиша, чтобы лететь на торжественную встречу туда, где сходятся меридианы. Юра Сенкевич, Андрей Вознесенский, Артур Чилингаров и, конечно, Василий Песков. Вечером в деревянной гостинице сели, разлили по кружкам спирт. Такой пошел разговор! Ну, сами представляете: прославленный телеведущий, великий поэт, известный полярник… А Василий Михайлович и тут был верен себе: все пили да закусывали, а он с блокнотом – все время работал.

Местные почитатели дяди Васи подарили ему связку белых полярных куропаток. Песков дар принял, но потом тихо мне пожаловался:

– И что я с ними буду делать? Их же надо ощипывать, потрошить…

Он жил один, бобылем, и если что-то готовил сам, то лишь яичницу. Я ему говорю:

– Да в Москве подарите кому-нибудь из друзей.

Вернулись в Москву, и дядя Вася в тот же вечер вручил куропаток друзьям. А спустя неделю говорит: «Ты знаешь, какая история вышла? Этих куропаток – уже синего цвета и с запашком – через несколько дней мне уже другие знакомые вручили как великий сувенир из Арктики. Дескать, вы знаток, оцените». То есть что получилось: их передаривали друг другу (никто не захотел возиться), и в итоге они опять вернулись к Пескову. Рассказывал он это мне со своей замечательной доброй улыбкой и с иронией к самому себе.

А еще любил рассказывать, как на местном рынке тетки-торговки, завидев его, кричали: «Знаем, знаем вас – вы «Клуб путешествий», Сенкевич».

Тогда же за нашими двумя подписями в «Комсомолке» был опубликован большой репортаж из Арктики – это, кажется, единственный случай соавторства в биографии классика.

Вот я иной раз думаю: столько успел человек, книги, статьи, фотографии, весь мир объехал. Ни разу не ходил в отпуск, не имел ни семьи, ничего другого, что могло отвлечь от главного – от работы. В моей жизни были и есть еще подобные персонажи. Иногда я им остро завидовал. Но хотел бы я для себя такой жизни? Нет, не хотел. Ну какая это жизнь – без дружеских застолий, без книжки на диване, без заветных радостей, связанных со спортом, без праздных путешествий по любимым местам?

У каждого свой путь.

* * *

Когда после триумфа на полюсе участников нашей экспедиции пригласили в Лондон как номинантов международной премии «За мужество в спорте», возникло одно непредвиденное осложнение. Комиссия по выездам за границу при ЦК КПСС категорически отказалась выпускать научного руководителя Юру Хмелевского.

Юра предупреждал нас, что он невыездной, но ведь, по сути, он только что был за рубежами родины и провел там почти три месяца – во льдах Северного океана. Ему, как и всем остальным участникам маршрутной группы, вручили орден Трудового Красного Знамени. У него в Москве оставались жена и трое детей. Бред!

Было ясно, что без Хмелевского мы в Лондон ехать не можем.

Запахло скандалом.

Клеймом неблагонадежного человека Юру наградили еще в 50-е годы, когда он учился на мехмате МГУ. Якобы он стал участником антисоветской группы, которая возникла после XX съезда партии, разоблачившего культ личности Сталина. Хмелевский нам рассказывал: да, студенты и аспиранты собирались, обсуждали хрущевский доклад, сочиняли листовку с требованием еще более жесткого осуждения сталинизма, либерализации общества. Кто-то стукнул на них органам, и всю группу немедля замели: самых активных отправили на длительные сроки в лагеря, остальных исключили из комсомола и университета. Юру от расправы спас отец, он работал в секретариате у Косыгина, был близок к премьеру. Но почти всю последующую жизнь он уже не мог избавиться от надзора Лубянки.

Юра Хмелевский – один из самых необычных персонажей всей моей жизни.

В итоге в Лондон мы поехали полным составом. Тут уж Диме Шпаро надо отдать должное: включил весь свой напор. Деятелям на Старой площади тоже хватило ума сдать назад. Как раз в то время Советский Союз из-за вторжения в Афганистан оказался в изоляции, мир бойкотировал и наших политиков, и деятелей культуры, и спортсменов. А тут полярная экспедиция могла стать главным героем международной церемонии, хоть как-то поправить имидж нашего государства.

Но вернусь к Юре Хмелевскому. Понятно, что он был одним из самых необычных персонажей моей жизни.

Блестящий математик, чья диссертация была официально признана выдающейся.

Человек не от мира сего: мог прийти на важную встречу в носках разного цвета или вообще без носков. Быт не имел для него ровно никакого значения.

Именно он возвращался из походов самым обмороженным, иной раз на его лицо было страшно смотреть. Потому что Юра всегда пренебрегал личным комфортом. Рюкзак укладывал кое-как, варежками не пользовался. Зато мы всегда были спокойны за дело, которое он исполнял, а Юра с помощью теодолита по солнцу и звездам определял координаты группы и держал верный курс.

Ни разу мы не сбились с этого курса.

Кроме того, он был научным руководителем, то есть отвечал за исполнение всех тех программ, которые группа попутно вела по заданию космической медицины. Его аналитический ум, блестящая эрудиция и исполинская физическая сила как-то очень естественно сочетались со стремлением всегда и во всем довольствоваться малым, оставаться в тени, нести свой крест буднично и терпеливо. Он умел удивительно стойко переносить трудности. Иной раз казалось, и судьбу полярного путешественника Юра выбрал только потому, что там, в Арктике, вмерзая в лед, он получал возможность в полной мере насладиться смертельными опасностями и нечеловеческими тяготами. Да, для него словно вовсе не существовало боли.

Во время тренировок, когда наступало время «футбольчика», Хмелевский зажигал: быстрый, техничный, настоящий виртуоз. Говорил нам, что по молодости едва не стал профессионалом, его даже приглашали в дубль «Торпедо».

И он, и его жена Рита в разговорах активно пользовались ненормативной лексикой, но это был как раз тот редкий случай, когда матерок не резал слух, а был к месту.

Когда экспедицию после возвращения с полюса принимал председатель Гостелерадио Лапин, то он сразу Хмелевского выделил из всех остальных. Сергей Георгиевич был человеком проницательным. Прощаясь, он снял с руки свои дорогие швейцарские часы и подарил их Юрию Ильичу.

На его даче в подмосковном поселке Заветы Ильича мы собирались каждый год, отмечая «наш полюс». Собираемся и теперь.

Можно сказать, храним заветы Ильича.

* * *

Как-то в те годы я пережидал непогоду на одном из арктических аэродромов. Уж и забыл, где это было. Остров Средний? Мыс Челюскина? Или база на дрейфующем льду в районе полюса? Да и не важно. Скорее всего, это все-таки была суша, потому что помню: летчики в ожидании погоды все время играли на бильярде, там было жутко накурено и тесно. Спали по очереди на двухэтажных нарах.

А пурга затянулась, и казалось, ей не будет конца. Однажды кто-то из «кожаных курток» меня пожалел:

– А что ты время теряешь? Вон видишь – человек спит? – Он показал на верхний этаж нар. – Бери у него интервью.

– А кто это?

– Как-кто? Валентин Иванович Аккуратов. Главный штурман полярной авиации.

Я, уже приученный к приколам, на которые были так горазды полярные летчики, рассмеялся:

– Да ладно врать. Аккуратов еще Папанина на льдину высаживал в 1937 году. Он небось давно на том свете.

– А ты разбуди его и спроси.

С нахальством юного корреспондента я тронул за плечо спящего человека:

– Извините, ваша фамилия как?

Он проснулся, интеллигентно ответил:

– Аккуратов.

– А можно на ваш документик взглянуть?

Летчик достал из куртки паспорт и с некоторым удивлением протянул мне:

– Пожалуйста.

С этого момента и началась наша дружба, которая продолжалась до самого ухода Валентина Ивановича.

Валентин Аккуратов – легенда полярной авиации.

Он – легендарный и великий, осыпанный орденами, званиями, почестями – в тот год летал простым штурманом на самолете Ил-14. И спал на двухэтажных нарах. И ел со всеми тушенку на затерянном в снегах аэродроме.

Мы тогда проговорили много часов. О том, как он в составе той великой экспедиции 1937 года высаживал на дрейфующем льду папанинцев. Как в 1941-м с Черевичным впервые достиг Полюса относительной недоступности. Как воевал в дальней авиации и уже в самом начале войны летал бомбить Берлин. Как потом четверть века был главным штурманом полярной авиации, написал учебники по навигации, гонялся за летающими тарелками, женился, разводился, написал еще много прекрасных книг об Арктике, был консультантом на фильме «Красная палатка» и пытался ухаживать за Клавой Кардинале… Да о чем мы только не говорили! И я уже был счастлив, что пурга не кончается, что судьба подарила мне такое необыкновенное знакомство.

Потом, в Москве, регулярно и много лет встречались.

Помню, как я был поражен: Аккуратов, принимая гостей в своей крохотной квартирке в Тушине, трогал за коленку Тамару, юную штурманшу гражданской авиации. Как же так, думал я, ведь ему уже за шестьдесят. Вот ведь дурак – самый возраст трогать за коленки красивых женщин.

Ему уже было за восемьдесят, когда Валентин Иванович вдруг загорелся идеей вертолетного перелета вокруг земного шара. И вместе с такими же, как он сам, романтиками стал его готовить. Но тут случилось несчастье. Он шел по улице и видит: легковая машина на стоянке без водителя покатилась под уклон и зажала ногу женщине. Он подскочил, приподнял машину за бампер, спас человека. Но, видно, не рассчитал своих сил. После этого слег. И было ему все хуже и хуже.

15 января 1993 года я приехал к нему в уже ставшую давно знакомой квартирку в Тушине. Он обрадовался. Хотя был уже совсем изможденный, лежал, встать не мог. Говорит:

– Давай, найди хороших врачей, мне же лететь скоро.

Я пообещал. Пожал его слабеющую руку. Попрощались. Вернулся домой. Звонок. Его сын Ваня:

– Папа умер.

…Сейчас, пока писал, вдруг понял: когда мы познакомились, в 1973-м, Аккуратову было 64 года. И чего я тогда так сильно изумился? Мне сейчас больше. Значит, не все еще потеряно. Еще летать да летать…

* * *

Как-то меня, молодого репортера «Комсомолки», направили в Арктику, где в районе Северного полюса прямо на льду была развернута база крупной научной экспедиции. Облаченный в унты, кожаную куртку и меховые штаны, я гордо ступил на дрейфующий лед, достал из кармана блокнот и приготовился воспевать подвиги наших полярников.

Но… Север сыграл со всеми нами злую шутку. Неожиданно началось сжатие льдов и буквально за несколько минут ледовый аэродром, подготовленный к приему тяжелых транспортных самолетов, раскололся на несколько кусков.

Наш палаточный лагерь вместе с частью аэродрома оказался на довольно большом куске, таком большом, что сюда даже мог приледниться двухмоторный самолет Ли-2 на лыжах. Начальство на Большой земле приняло решение об эвакуации всей базы. И вот эти старички-тихоходы Ли-2 принялись за дело: вывозили технику, людей, оборудование. Ожидавшие своей очереди на льду полярники коротали время в палатках и от нечего делать активно уничтожали завезенный на два месяца запас спиртного. Закуски тоже было хоть отбавляй.

Однажды во время одного из таких дружеских застолий старый полярный летчик Сырокваша, исполнявший обязанности руководителя полетов, или, проще сказать, диспетчера, говорит мне:

– Слышь, Володь, хочешь для твоего репортажа хорошую деталь подарю?

– Конечно, хочу.

– Тогд а дуй мигом на ВПП – вон, видишь, аэроплан на посадку заходит, беги встречать.

– А что там интересного?

– А там кошку нам везут. Представляешь, кошка на полюсе! Сенсация!

– Ну, – усомнился я, – что здесь кошке делать? Шутите?

– Какие могут быть шутки? Посмотри: наши палатки стоят на подстилках из соломы, а в этой соломе мыши завелись. Шуршат, поганые. Да и имущество грызут. Вот мы кошку-то и заказали. Так что беги скорее.

Меня как ветром сдуло из палатки. Схватил фотоаппарат, блокнот и к самолету, который уже подруливал на стоянку. Едва дождавшись, когда по шаткой лесенке на лед спустится экипаж, сразу к командиру:

– Ну, где тут у вас кошка, показывайте.

У него глаза на лоб.

– Какая кошка? Ты что, парень, очумел?

И стал испуганно пятиться от меня обратно к самолету.

Когда я в недоумении обернулся назад, то увидел, что все население базы высыпало из палаток и держится за животы. Только тут до меня дошло: разыграли.

Кстати, любимое выражение Сырокваши звучало так: «Знаешь, на чем держится авиация? На заклепках и на подъебках».

* * *

Еще один хороший человек, которого подарил нам полюс – Владимир Дейнека. Генерал, командующий военно-морской авиацией.

Дело было так. Когда секретариат ЦК вынес решение поддержать поход на полюс, то сразу засуетились все ведомства, так или иначе причастные к Арктике. В том числе и военные. Подводникам было дано указание в случае необходимости всплыть в нужной точке Ледовитого океана и эвакуировать маршрутную группу (слава богу, до этого не дошло). Летчикам велели отработать выходы на лыжников, что при существовавшем уровне навигации было труднее, чем найти иголку в стоге сена. Меня затребовали в штаб военно-морской авиации и велели ежедневно сообщать им координаты группы.

Главной машиной у морских летчиков был тяжелый четырехмоторный Ту-142. Он и сейчас бороздит просторы воздушного океана. А 31 мая 1979 года, когда все мы были на полюсе, такой самолет пролетел на высоте двести метров, сотрясая могучими турбинами льды, и к нашим ногам упала на парашютике бутылка коньяка с теплой запиской. Подписал записку командир воздушного судна подполковник Дейнека.

Потом, летом, мы приехали к нему в полк на Кольский полуостров в Оленью. Володя оказался удивительно светлым и симпатичным человеком, сразу возникла дружба.

Нас разместили в хитром домике на военном аэродроме – с прекрасными комнатами, гостиной, бильярдом. Оказывается, этот коттедж когда-то был специально построен для приема Фиделя Кастро, его самолет садился в Оленьей для дозаправки.

Огромные «птички» Дейнеки летали «за уголок» – огибали Скандинавию и пасли американские подлодки на просторах Атлантики. Такая у них была задача. Но и тогда, и потом Дейнека больше всего гордился полетами на полюс, которые совершил весной 1979-го. Я долго не мог понять почему.

Генерал-полковник Владимир Дейнека командовал всеми морскими летчиками, а еще очень любил нашу полярную экспедицию.

Он стал командующим авиацией Северного флота, затем командующим всей военно-морской авиацией страны, генерал-полковником.

Каждый год 31 мая обзванивал наших ребят: «С праздником!» Ведь это был и его праздник тоже. Однажды, когда встретились, сказал мне:

– Ты знаешь, я ведь счастливый человек. В детстве прочел «Двух капитанов» Каверина и заболел полюсом, Арктикой. Потом служил на Северном флоте, а благодаря вашей экспедиции увидел полюс. Но это еще не все. Теперь на закате жизни живу в Переделкине, рядом с дачей Каверина, автора «Двух капитанов». Видишь, как все сложилось.

Вот такие у нас есть генералы. Такие друзья. Такая история…

* * *

Однажды я ждал оказии, чтобы лететь с острова Котельный (архипелаг Новосибирские острова) на одну из дрейфующих станций, не помню сейчас, какая она была по номеру. По-моему, СП-23. Дело было в конце апреля. Начальник высокоширотной экспедиции, молодой и энергичный Артур Чилингаров, тогда еще не герой, не депутат, а мало кому известный полярник, должен был забросить на СП какие-то грузы, продовольствие и несколько ящиков с шампанским. Шампанское меня удивило.

– Ты чего? – в свою очередь удивился Артур. – Первомай же завтра. Надо зимовщиков порадовать.

Загрузились в надежный тихоход Ли-2. Двухмоторный, на лыжах. Там все очень уютно. Прямо к кабине примыкает электропечка, и механик сразу после взлета сделает крепкий чай. Можно спать: хочешь – прямо на полу, хочешь – на тюках с грузами. Тепло. Лететь долго, часов семь или восемь. Будет время и байки полярные потравить, и подремать.

Взлетаем. Погода идеальная, как тогда говорили летчики, «видимость миллион на миллион». Морозец градусов под тридцать. Безветрие. Самолет разбегается, подпрыгивая на снежных застругах, отрывается от полосы, и я по привычке сразу пытаюсь впасть в дрему. Закутываюсь в пуховку, клюю носом. Но вдруг странные звуки раздаются в кабине: хлоп, хлоп. Что такое? Словно кто-то стал бутылки с шампанским открывать. А дальше – сильный удар, все внутри перемешивается, люди, грузы… И оказывается, что мы уже не летим, а натурально на земле, то есть на льду бухты Темп, и Артур ошалело кричит, что надо немедленно покидать борт, потому что вот сейчас взорвемся к такой-то матери. И все мы кубарем выкатываемся наружу через открытую дверь.

Что произошло? Оказывается, при наборе высоты, слава богу, почти у самой земли, у самолета отказал один из двух моторов: помпаж, те самые хлопки. А на одном двигателе, да еще с загрузкой, он вытянуть не мог. Вот и упал обратно, подломив лыжи и чуть не угробив всех нас. Чудом обошлось без жертв. Так, травмы, ушибы… Шампанское под это дело списали и тут же выпили.

Кстати, про полярную авиацию. Мой друг командир самолета Ил-14 Олег Охонский, когда принимал пассажиров на борт, то всегда тихонечко, как бы про себя, говорил: «Здравствуйте, покойнички!» А когда по прилете прощался с пассажирами, то говорил так: «До свидания, счастливчики!»

Олег был выдающимся полярным летчиком. Он больше десяти тысяч часов провел в небе над Ледовитым океаном. Там, где нет запасных аэродромов и в ту пору не было спутниковой навигации и никаких других штучек, способных вести самолет верным курсом. Он мог полагаться только на себя и на свой экипаж.

Мы много летали вместе, десятки часов – на ледовые разведки, дрейфующие станции, на остров Жохова и остров Котельный, даже на Северный полюс.

Взобравшись по стремянке в самолет и проходя мимо пассажиров к себе в кабину, он всегда бормотал про покойничков. Потому что лучше других знал, как тонка грань между жизнью и смертью.

Однажды, когда потребовалось, он посадил свой Ил (не лыжи, колесное шасси) на неподготовленную льдину вблизи полюса, просто на лед, как тогда говорили, «с подбором». Это было жуткое нарушение всех существовавших инструкций, ему бы влетело по первое число, узнай Москва, потому я и не написал тогда об этом.

Оба брата его были летчиками, летали на пассажирских лайнерах и даже, если не ошибаюсь, на международных линиях. Отец – тоже летчик, Герой Соцтруда, занимал большую, очень большую должность в Министерстве гражданской авиации. То есть это я к тому, что Олег, если бы захотел, тоже сажал бы свой самолет в Париже и Сингапуре. Но он предпочел другое: жизнь в продуваемом всеми ветрами бараке в поселке Черский, рискованные полеты в высоких широтах. Он вместе с нами закатывал в свой Ил тяжеленные бочки с горючим, а в небе, доверив штурвал правому летчику, выходил из кабины, и мы пили чай из железных кружек. И подначивали друг друга, потому что, как известно, «полярная авиация держится на заклепках и на подъебках».

* * *

Походу на полюс был посвящен документальный фильм, который делал талантливый режиссер Лев Зильберг на студии «Центрнаучфильм». Я был автором сценария. Летом сложили отснятый материал. Написали дикторский текст. Не то. Ну не то, и все. Слишком много пафоса, никак не могли нащупать верную ноту. То гда Лев Наумыч предложил пригласить Юрия Визбора. Он приехал на студию, посмотрел пленку, потом долго расспрашивал меня об экспедиции. Сказал: «Я согласен».

Через неделю он пришел со своим вариантом дикторского текста, сам же его начитал. И песню сочинил:

 
Лыжами истории касаясь
И рукой держа меридиан,
Мы от одиночества спасаем
Этот Ледовитый океан.
 

Сам же спел. И фильм сразу получился. Я его много раз смотрел – ясно как божий день, что без Визбора, без его точной интонации, без его песни это был бы проходной фильм. А с ним – Кино. До сих пор волнует.

Потом еще несколько раз встречались. Он попросил у меня почитать книгу про историю покорения Северного полюса. Наверное, могли бы стать друзьями. Но тут я надолго уехал в Афганистан. А затем Визбора не стало. Так и не вернул книгу. Если встретимся в другой жизни, будет повод поговорить.

* * *

В начале марта 1986 года мне пришлось стать участником акции по вызволению из ледового плена своих друзей. Они тогда совершили уникальный по сложности 38-дневный переход с дрейфующей станции СП-26 на станцию СП-27 в условиях полярной ночи. Прошли несколько сот километров в полной тьме, при температурах ниже минус пятьдесят через торосы и трещины. Никто ничего подобного до сих пор не повторил. И вот победный финиш на обжитой льдине, которая находилась в районе Полюса относительной недоступности, скоро триумфальное возвращение домой. Но это же Арктика, а она особа коварная. Неожиданно началась мощная подвижка льдов, аэродром на СП раскололся, и теперь не было никакой возможности эвакуировать группу самолетами гражданской авиации. А вертолеты на такое большое расстояние не летали. И сама станция не была рассчитана на длительное пребывание там лишних людей: лимит на продовольствие, спальные места и пр. Что делать?

Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Украины Александр Галуненко.

От кого-то я узнал, что в Киеве на фирме Антонова проходит испытание новый реактивный чудо-самолет Ан-74, способный садиться и взлетать на очень коротких ВПП. Связались с генеральным конструктором Балабуевым. Да, подтвердил он, такая машина проходит испытания, но речи нет о том, чтобы она сейчас, еще не получив сертификат летной годности, транспортировала людей и грузы. Такого не было и не может быть никогда.

Но мы же в СССР жили. А это была страна чудес. И я давно усвоил одно правило: в нашей стране нет ничего невозможного. Мы вышли на министра авиационной промышленности. Просьба была подкреплена тем, что спасение полярной экспедиции станет лучшей рекламой для нового самолета. Министр после недолгих консультаций с кем надо пошел навстречу. Балабуев получил нужную санкцию. Я тут же выехал поездом в Киев и уже на следующий день вылетел на Ан-74 в Арктику.

Амдерма, Диксон, Тикси… Все посадки и взлеты прошли штатно, без происшествий. Но все-таки это были бетонные, вполне цивилизованные полосы. А дальше следовало лететь к полюсу и садиться на крохотный обломок льдины.

Прибыли в якутский поселок Черский, и на льду замершей реки Колыма экипаж сразу же приступил к тренировкам. Задача была такой: научиться сажать реактивный самолет на полосу с пробегом не более 400 метров. И, естественно, взлетать с такой же. Мобилизовав базовых радистов экспедиции и своих друзей, коих в Черском было много, мы расставили их по всей длине ледового аэродрома, чтобы жестко фиксировать место касания самолетом ВПП и место полной его остановки.