Текст книги "Психоз"

Владимир Тучков
Психоз
Сорок семь частных случаев

Предисловие

Принято считать, что за час до начала землетрясения собаки покидают обреченный город.

Как мы должны воспринимать данное утверждение? Наверное, как легенду или миф, поскольку мы живем в центральной части России, вдали от сейсмически активных районов и, следовательно, не можем быть свидетелями подобных «исходов», которые при устном изложении неизменно сопровождаются восторгом рассказчика по поводу того, что братья наши меньшие наделены уникальной интуицией и предвидением, чего якобы лишены мы – оторванные, точнее, сами себя оторвавшие от матушки-природы, превратившиеся в бесчувственных чурбанов, руководствующихся в своих поступках вычитываемыми из газет, выслушиваемыми по радио и высматриваемыми по телевизору сводками и прогнозами. Ну а приборы, на которых зиждутся все эти сводки и прогнозы, как известно, не только неточны, но и имеют тенденцию ломаться в самый неподходящий момент.

Многие такую трактовку человека бездумно приемлют. То есть без каких бы то ни было сомнений и терзаний, без душевных мук, почти весело, почти с радостью соглашаются с тем, что современный человек интуитивно абсолютно туп. Словно речь идет о ком-то другом: о жирафе, о крокодиле, о бегемоте, но никак не о нем самом – о человеке.

Конечно, после всех этих слов автора вполне могут обвинить в антропософском шовинизме. Конечно! Однако автор готов привести ряд доказательств того, что подчас человек демонстрирует чудеса интуиции, недоступной ни одному из представителей земной фауны.

Все описанные ниже истории произошли с разными людьми, наделенными чрезвычайно обостренным чутьем опасности. Однако все они вместо своих индивидуальных имен имеют лишь обезличенное местоимение «Он». Это следует воспринимать отнюдь не как авторскую причуду, за которой якобы стоят не конкретные люди, а лишь простирается бесплотная и бесплодная бездна фантазии, а то и умышленного вранья. Отнюдь! «Он» в данном случае обозначает «человек», то есть представитель человечества, с которого автор при поддержке доброжелательно настроенного читателя пытается снять необоснованное обвинение в интуитивной тупости.

Автор

1

Беспрерывно и мерзко моросило. Однако толстый брезент испытанной походной куртки не пропускал влагу. Корзина медленно, но верно наполнялась опятами, которые дружно высыпали благодаря теплому и дождливому сентябрю.

Места были знакомые. Он облюбовал этот лес по Рижской дороге еще лет десять назад. И еще ни разу не разочаровался в нем. Даже в «пустую» осень привозил домой корзины по три. А в урожай дело порой доходило до десяти.

Еще одним достоинством этого леса была его непопулярность у грибников. Все сходили либо на две остановки раньше, либо ехали дальше. Так что он владел своей «грибной плантацией» практически безраздельно. Редко когда встречал за день хождения больше одного человека.

Под ногами начало чавкать, значит, надо поворачивать налево, к рухнувшей три года назад березе. Там наверняка есть чем поживиться…

Вдруг сзади хрустнула ветка. Потом другая. Обернулся, но никого не было. Наверное, метрах в ста кто-нибудь бродит. За кустами не видать.

Вот и поваленная береза. Не так чтобы много на ней опят высыпало, но все же штук сорок срезал. Поднялся с корточек, разминая начавшую уже уставать поясницу.

Позади опять хрустнуло. И послышалось, как кто-то продирается сквозь молоденькие елки. Ветви чиркали по одежде.

Он кашлянул, как бы давая знать: я здесь собираю. Есть у грибников неписаный закон – по пятам не ходить. И уж тем более не залезать под куст, если там кто-то уже пасется.

Обернулся. И увидел метрах в сорока фигуру в плаще с капюшоном, по-видимому, в офицерском.

Человек, который не мог не слышать его сигнального кашля, тем не менее приближался.

«Ладно, хрен с тобой, – подумал он раздраженно. – Поколупайся тут, а пойду спущусь в овражек. Там, наверно, есть что взять».

Однако человек в плаще продолжал топать сзади. И когда наступило редколесье, крикнул как-то странно, вроде бы с каким-то то ли сомнением, то ли с неуверенностью: «Эй, мил человек».

Хотя, может быть, долго подбирал в уме как обратиться: мужчина, гражданин, товарищ, шеф, мужик… Может быть, именно от этого голос прозвучал так неуверенно. Теперь ведь черт его знает как надо друг друга называть. Что называется, докувыркались, дореформировались.

Остановился, повернулся, ответил: «Чего?» Так, пожалуй, самое правильное, чтобы максимально безлично.

Человек приближался, был уже метрах в двадцати, уже было видно, что ему лет сорок – сорок пять. Лицо худощавое, обычное. «Понимаешь, друг…» Это «друг» после «мил человек» прозвучало уже совсем по-иному – чересчур уж фамильярно, словно они были сто лет знакомы. «Понимаешь, спички намокли. Может, у тебя…»

И тут он понял, что в человеке было странного – корзина, которой тот на ходу помахивал. Пустая была корзина, или совсем на донышке в ней грибов было. По такой-то погоде!

«…огонька найдется? А то хреново без курева. Уже час себе места не нахожу».

Уже час! – его словно током ударило. Час с пустой корзиной!

Он мгновенно понял, что маньяк. Что еще несколько шагов… Заглянул в корзину – нож, такой же как у него нож. Охотничий, складной, с усиками для вытаскивания гильз.

В этой ситуации он интуитивно выбрал верный ход – сбить с толку, опрокинуть его безумие чем-нибудь более безумным. Чтобы растерялся, чтобы замешкался в недоумении.

Он два раза шагнул навстречу и деревянным голосом, какой у глухонемых, громко сказал: «А на Марсе сейчас люхтернация начнется. Да вот разве что врозь смотреть, так и грибков иметь!»

Маньяк остановился с недоумением на лице. «Сработало!» – внутренне возликовал он перелому действия. И продолжил: «Выстралюля запандук!»

И молниеносно, благо корзина была почти полная, и нож был тут же, рядом, сверкнувшее (от скорости, хоть и пасмурно было) лезвие в горло маньяка.

Тот захрипел, забулькал.

В лицо не смотрел, страшно было. Оббежал вокруг – маньяк стоял неподвижно, схватившись руками за горло, словно пытался заткнуть рану – и начал уже истерично, уже как следует испугавшись, втыкать нож в спину…

Когда маньяк упал лицом вниз, то еще дергался в судорогах. Все-таки не то было у ножа лезвие, чтобы им можно было бы легко убить. Бил до тех пор, пока тот не затих, не сравнялся с безмятежной лесной тишиной…

Однако было еще рано давать нервам волю. Он в последний раз воткнул нож в тело и тщательно обтер мокрой травой рукоять. Потом взял нож маньяка и положил в свою корзину.

Подумал и пересыпал к себе его грибы, как раз до краев получилось. Чтобы в электричке не вызвать подозрение неполной корзиной. И чтобы, когда найдут труп, подумали, что из-за грибов.

И лишь когда отошел примерно на километр, его стало трясти, как при давлении. Еле прикурил и еле попадал сигаретой в рот…

Потом взял себя в руки. Посмотрел на часы – скоро начнет смеркаться. Пошел к железной дороге, забирая вправо, – чтобы выйти к предыдущей платформе.

2

Пил на кухне чай под бормотание трансляции. Передали, что через два года на Землю может упасть огромный астероид, что вероятность весьма велика. Последствия будут ужасными – пятидесятиметровая волна обогнет планету и смоет все живое. Ученые рассматривают возможность атаки небесного тела ядерными ракетами. Заблаговременно, за миллионы километров от Земли.

Начал думать, вполне праздно и абстрактно, то есть не применительно к себе, о возможных способах спасения. Если ракеты все-таки пройдут мимо цели. С одной стороны, можно попробовать зарыться глубоко в землю. Тогда волна не страшна. Чрево земли, чрево кита, великий потоп – тут, несомненно, есть и взаимные пересечения, и определенная логика. Однако астероид может долбануть не где-нибудь в Аризоне, а в Кузьминках. И тогда все к чертовой матери обрушится и заживо похоронит.

С другой стороны, можно за день до катастрофы, ведь должны же они все точно рассчитать, улететь на высокую околоземную орбиту и там дождаться, когда все устаканится. А потом спуститься с небес и выпустить на подсыхающую почву каждой твари по паре, чтобы по новой плодились и размножались.

Конечно, есть вероятность того, что астероид при подлете долбанет по ракете. Однако она крайне мала.

Интересно, а сколько может стоить такая прогулка? У Березовского, наверняка, хватит. У Чубайса тоже. А потянет ли, скажем Гайдар? Или Явлинский? А Лужков? Всякую хренотень в газетах пишут! Например, «Сто самых влиятельных политиков России», где каждому проставляют какие-то абстрактные очки. А вы напечатайте у кого сколько денег наворовано, тогда будет понятно: кто влиятельный, а кто так себе. Можно и в косвенном виде. Пусть в левой колонке напечатают тех, кто может от астероида спастись, а в правой – которые не в состоянии. Точнее, состояние не позволяет…

Откусывал пряник, отхлебывал из чашки, где плавал ломтик лимона, и иногда фыркал – по поводу собственного остроумия.

Допил и пошел к раковине сполоснуть чашку и мельхиоровую ложечку. Из крана потекла красная вода. Не рыжая, как бывает после ремонта труб, а именно красная, яркая. От естественной ассоциации его передернуло. Превозмогая отвращение, попробовал рукой – кровь! Липкая и чуть теплая.

Испуганно закрутил кран и убежал в комнату, вытирая руку о штаны.

В комнате понял, что этого не может быть. Вернулся, открутил кран. Вода была обычной, прозрачной.

А ведь он не пил! Практически не пил, ведь не считать же «Балтику» или несколько стопок от случая к случаю на работе на днях рождения.

Значит, переутомился. Надо больше спать, больше надо спать, спать надо больше. И меньше курить.

Такого объяснения ему вполне хватило.

И он отвлекся от дурного видения при помощи «Независимой газеты». Рейтинга, слава богу, не было. И это неудивительно, поскольку на страну обрушился кризис, в который уже раз смешавший все политические карты. Где теперь Немцов? Чего стоит Черномырдин, не в долларах, а в очках? И кто такой Маслюков?..

И вдруг – он жил на первом этаже – что-то там в глубине, на страшной глубине, застонало. И будто бы зашевелилось, с огромным трудом и с великой мощью. Зашевелилось, превозмогая путы, узы, гнет, стесненность, запертость, замурованность… Стихло… И опять застонало.

Он ощутил. Ощутил это. С ужасом глядя на люстру. Но она свисала вертикально и неподвижно.

И тогда у него началось смешение зрения. Точнее, откуда-то выплыло второе зрение. Он видел квартиру как она есть – стены, шкаф, телевизор, окно, стулья, диван. И еще видел, как замедленно и неравномерно, дергаясь, словно кто-то придерживает магнитную ленту, а потом отпускает, – стены начали перекашиваться, наклоняться, рушиться, взметая густую непрозрачную пыль. Потом, когда пыль немного осела, стало видно, как беззвучно рушится соседний дом, другие дома, в земле образуются огромные трещины и провалы, поглощающие людей, автомобили, деревья.

Землетрясение – понял он.

Землетрясение!

И начал одеваться трясущимися руками. Потом засунул в карман документы и все деньги. Второпях набил чемодан – чем-то, что ближе лежало, а не что дороже стоило.

И рванул на вокзал. Не в метро, в метро его нельзя было бы загнать и уперев в спину два охотничьих ствола. А на троллейбусе, на сорок первом.

Выйдя из подъезда, он ужаснулся последствиям, которые ему показывало второе зрение. Руины дымились и горели. Весь двор был усеян разлетевшимися железобетонными панелями. Всюду валялись обезображенные трупы. Кто-то еще полз, оставляя позади кровавый след, а то и шлейф кишок, кто-то бился в конвульсиях. Слава богу, звука не было.

На улице горели и взрывались машины, столкнувшиеся, перевернувшиеся, сплющенные, сбившиеся в бесформенные горы железа…

Сев в троллейбус, он закрыл глаза. Но так было еще хуже, реальное изображение исчезло, остался только весь этот кошмар.

Ярославского вокзала не было. Как, впрочем, и всего остального.

У входа лежал молоденький милиционер. От поясницы и ниже он был придавлен здоровенным блоком и, судя по положению блока, расплющен. Но был еще жив – рот был открыт, видимо, стонал или кричал – вместе с вытекающей кровью.

Поднялся на второй этаж, к кассам.

Надо было ехать как можно севернее, там такие вещи исключены. Архангельск или Мурманск. Вологда слишком близко.

Самым трудным оказалось купить билет. Потому что когда заглянул в окошко, посмотрел кассирше в лицо, то увидел месиво, кровавое, серые мозги, вывалившийся глаз… И надо было ей сказать – куда, на какой поезд… Кинулся к урне, вырвало.

Отдал крикливой бабе двадцать рублей.

Пошел к другой кассе и, глядя в пол, купил билет до Архангельска. За час до отправления. Верхний боковой плацкарт.

И пошел на платформу, где курил одну за одной, стараясь не смотреть на людей.

И вдруг заметил, что большинство – живые. Не изувеченные даже, а целехонькие!

«Спасся!» – с облегчением подумал он. – Спасся!»

3

Он бежал по осенней безлюдной просеке и беспрерывно кричал: Пустите! Дорогу!

Вначале перепрыгивал через лужи или оббегал. Потом уже не обращал внимания. Пустите! Дорогу!

Мороз сковывал голову. Дорогу! Пустите!

Просеки пересекались перпендикулярными просеками. Пустите! Дорогу!

Все медленней. Спотыкаясь, падая и тут же вскакивая. Дорогу! Пустите!

Потом упал лицом в траву и только лишь дышал.

Позади уже никого не было.

4

Он приметил этого слегка обрюзгшего, но еще достаточно крепкого, а главное – науськанного и натасканного человека, уткнувшегося в газету, еще между «Пушкинской» и «Баррикадной». Когда же тот тоже перешел на кольцо и сел в тот же вагон, последние сомнения развеялись.

Усилием воли уняв затрепыхавшееся сердце и обтерев ладони о брючины, он собрался. Мысль обострилась и начала прокручивать варианты спасения.

Проехав свою, «Белорусскую», убедился: да, тот прилип, впился, как клещ. Ни дебильная газета «Мир новостей», ни сандалеты на босу ногу, ни затрапезная матерчатая сумка в руках не могли сбить с толку. Профессионал, на лбу написано, хоть бомжом его обряди.

На следующей он начал демонстративно пробираться к выходу задолго до остановки, к месту и не к месту спрашивая: «Сходите? Сходите? Сходите?..» Тот продолжал сидеть как ни в чем ни бывало. Ему стало ясно, что его ведут, передавая друг другу, словно эстафетную палочку. Тот, «затрапезный», поедет дальше, а его «примет» кто-нибудь другой. Кто – пока непонятно. Скорее всего, коротко остриженный парень. Или кавказец.

Главное, не лезть в толпу, в толкучку. Потому что в сутолоке незаметно сунут нож под лопатку. Хотя, могут и заметно – на платформе. Кого им бояться-то? Кто сейчас кого боится?

Нельзя и из метро выходить, не оторвавшись, поскольку в городе уже безлюдно. Там им и глушитель не понадобится…

Поэтому запрыгнул в последний вагон, там давки нет. Запрыгнул в последнее мгновенье, в узкую щель между закрывающимися дверьми. Рванул почти из центра зала, боковым зрением отметив, что никто не среагировал…

А если их двое? Один в вагоне ждет, другой на платформе пасет. Кто?!

Наверное, этот, самый невозмутимый. Когда он вскочил, то все как-то отреагировали: кто рот разинул, кто повернулся, кто от газеты оторвался. А этот скот всё затылком видит. При этом спокоен, мол, куда денешься?

Как бы не так!

Он понял, что оторваться можно только на эскалаторе. Пан или пропал. Там, где только один эскалатор вверх идет. Оторваться, и тогда все будет чисто, потому что вверху он уже никого не встретит – рация в метро не работает.

Но где? И главное – как?

На «Курской» работал только один эскалатор. Если просто вверх бежать, то не оторвешься. Хоть заяц за жизнь борется, но у волка тоже ноги крепкие.

Понял как. Челночиха с двумя огромными сумками. Отпустил ее метров на пятнадцать. Потом, на середине эскалатора, взлетел вверх, протиснулся и спихнул бабищу и ее неподъемную ношу вниз.

И, не глядя, понимая о том, что творится внизу по крикам и грохоту за спиной, добежал до верха и рванул к Садовому.

И лишь сев в машину, понял, что ушел.

5

Это был неглубокий утренний сон, когда видения и грезы тесно переплетены с реальностью, которая тонкой полоской света просачивается в узкую щель неплотно прикрытых век. Когда есть возможность осмысливать и оценивать сон, его красивость или неправдоподобность, его мораль, если таковая в нем содержится…

Он был уже готов вынырнуть на поверхность из пучины грез, уже совсем немного оставалось, вверху уже виднелась колеблющаяся и покрытая рябью граница сред.

И вдруг отчетливо и громко прозвучало: «Ракета пошла! Расчетное время полета сорок две минуты!»

Он молниеносно вскочил и глянул на часы, которые показывали:

8.12. И далее действовал уже автоматически, не тратя энергию на сомнения, переживания, на нелепые в данной ситуации сожаления о всем том, что еще мгновение назад казалось незыблемым и вечным и что за его спиной превращалось в ничто, которому есть место лишь в воспоминаниях. Если, конечно, еще повезет.

8.14. С сумкой в руках он понесся вниз по лестнице, не тратя драгоценных секунд на запирание двери и ожидание лифта.

Машина завелась с пол-оборота. Беспрерывно сигналя, он выскочил из двора на улицу и понесся к Щелковскому шоссе. То и дело перескакивая из ряда в ряд, протискиваясь в узкие зазоры, буквально обдирая краску с кузова.

8.17. Успел проскочить перекресток на желтый, по рискованной дуге обогнув преградивший ему путь «москвич». На следующем пришлось остановиться. Включил радио – музыка. Покрутил ручку – опять музыка. Еще покрутил – всюду музыка и какой-то идиотский лепет про погоду и курс доллара…

«Всё правильно, – подумал он, – зачем людишек перед смертью нервировать. Уже поздно спасать эти восемь миллионов трупов. Так и помрут в неведении, напоследок подумав, что Солнце взорвалось. Ну а отцы родимые уже, наверняка, далеко отсюда. Хрен догонишь!»

8.20. «Не надо было у мента под носом проскакивать. Ну, да ладно. Пока очухается да в машину сядет, я буду уже далеко». Двигатель выл, тормоза то и дело визжали, еле успевал менять передачу.

8.22. «Вроде обошлось, на хвост не сел и по рации вперед не передал. Кому охота на государевой службе пупок надрывать, – успевал он думать, лавируя между неповоротливыми машинами. – Но все-таки надо бы поаккуратнее, еще вмажешься куда-нибудь».

Он уже немного успокоился, точнее, свыкся с ситуацией, начал понимать, что все у него идет нормально. Главное, он успеет оторваться километров на шестьдесят. А это уже реальный шанс уцелеть… Или надо больше шестидесяти?.. От центра или от окружной?

8.24. Ну все, проскочил под мостом окружной дороги. Успокоился еще больше. И сосредоточился на точке шоссе, которая бежала в тридцати метрах впереди него.

8.25. 16 км. Неотрывно глядя на несущуюся навстречу дорогу, пытался вспомнить, что говорил институтский полковник насчет радиуса поражения… Без толку. Хоть бы приблизительно – 20, 40, 100 километров? И сколько в этой заразе мегатонн?.. При этом не забывал притормаживать перед гаишными будками.

8.30. 27 км. Пригород закончился. Пошли поселки. В его сторону шоссе было свободно. А навстречу полз нескончаемый поток машин. «Ну, ну, идиотики! – думал он со злорадством. – Давайте, вперед, навстречу дорогому подарочку дяди Сэма!»

8.36. 42 км. По бокам шоссе уже сплошной стеной стоял лес. Изредка промелькивали деревушки. Еще не совсем убогие, поскольку сказывалась близость Москвы, жирной, прожорливой, безмерно хапающей, но и мимо кармана просыпающей…

Он глянул на часы: «Восемнадцать минут, и все это сгорит к чертовой матери».

8.40. 54 км. Стрелка спидометра дальше 180 км. не шла. Хоть, куда уж было дальше? И так он выжимал из движка все, на что тот был способен, и еще чуть-чуть. «Только бы не перегрелся, зараза» – мелькнуло в голове. Попытался как-то изменить положение ноги, которая затекла, удерживая педаль акселератора у самого пола.

8.41. 57 км. С тревогой посмотрел на стрелку топливомера, которая подрагивала почти на нуле. «Тяни, тяни, милая, – начал он заклинать машину. – Ведь еще мало, ой как мало!»

Почему-то в его сознании засела цифра «80». Совершенно непонятно почему он считал спасительным расстояние от эпицентра именно равным восьмидесяти километрам. Может быть, ему снова нашептывала в ухо оберегавшая его интуиция. Но скорее, это просто была реальная в его ситуации цифра. Если бы у него в запасе было два часа, то он уцепился бы за триста километров…

8.42. 59 км. Вдруг двигатель зачихал и начал проваливаться. Эти провалы, точнее, пока еще кратковременные перебои он ощущал словно удары в солнечное сплетение. Когда движок замолкал, его почти выворачивало. Словно это у него сердце после бешенной гонки вдруг замирало на 3-4 секунды.

8.43. 60 км. Вдали начал расти (медленно, уже медленно!) начал расти щит… И наконец-то он различил: «До поста ГАИ 500 м».

«Ну, вроде пронесло!» – вздохнул он с облегчением. Хотя, еще не представлял, чем ему может помочь этот самый ГАИ. Бензина не дадут. А если и дадут, то устроят канитель минут на десять. И тогда всё! Тогда вместо восьмидесяти километров будет шестьдесят. А этого явно мало!

8.44. 60 км. Мотор уже заглох, и машина катилась по инерции по пологому уклону.

И тут он разглядел, что рядом с будкой на обочине стоит пустая машина с мигалкой. Внутри никого не было.

«Господи, помоги насчет ключа, помоги!» – взмолился он.

И бесшумно, так что из будки его никто не заметил, подкатился. И без скрипа затормозил ручником.

Ключ был на месте.

Завелась мгновенно, задние колеса секунды полторы с истошным визгом пробуксовали, и зверь-машина начала с ходу набирать свои двести двадцать, свирепо вдавливая его в кресло.

Что там было за спиной, уже не имело ни смысла, ни интереса.

8.48. 74 км. На хвосте сидели крепко. И даже вроде бы помаленьку приближались. Это тоже не имело никакого смысла. Главное, полкилометра, которые были между ними, за шесть минут он не отдаст. Они гнались за казенным «мерсом», он – за жизнью.

8.50. 81 км. «Ну, вот и всё, уже начал запас наматывать. Восьмидесяти должно хватить, – подумал с радостью. – Еще четыре минуты».

Те, сзади, были метрах в трехстах. Всё шло просто отлично!

8.52. 88 км. Завывая и мигая всеми своими огнями, гаишники были уже метрах в ста. Начали вопить в динамик: «Остановись, стрелять будем!»

8.53.30. 92 км. Он затормозил, резко, рискуя закувыркаться. Машина еще метров пятьдесят со страшным визгом скребла асфальт.

Не дожидаясь полной остановки, выскочил и рванул к противоположному кювету, отмечая боковым зрением, что преследователей пронесло метров на сорок дальше.

Бросился ничком в канаву, закрыв руками голову, – головой от Москвы, которая через несколько секунд превратится в гигантское смертоносное облако.

6

Выскочил на крыльцо и, пытаясь на бегу попасть в левый рукав телогрейки, бросился к сараю. Тут же вернулся с лопатой и рядом с клумбой начал ожесточенно копать яму, поминутно посматривая в небеса со страхом, с ужасом. Через четверть часа было по пояс. Опершись о край руками, выскочил. И начал штыком лопаты срубать цветы, под корень. Потом сгреб всё в яму и закопал, на что ушло еще пять минут. В последний раз посмотрел на небо, уже равнодушно. Посмотрел, чтобы уже больше никогда туда не смотреть. Закурил и сел на третью ступеньку крыльца. Было десять минут третьего.

7

Он остановился. Нагнулся. Развязал шнурок на левом ботинке. Вновь завязал его – другим способом. Выпрямился. В семи метрах перед ним в асфальт ударила двадцатикилограммовая ледяная глыба. На часах было ровно 00:00:00.

8

Спустился на лифте, открыл почтовый ящик. Было три часа дня. Ящик был пуст.

«Только без паники, без паники… – начал он уговаривать сам себя, – без паники!»

Услышав, что лифт пошел наверх, кинулся по лестнице обратно, на пятый.

Главное, обогнать лифт, тогда еще можно на что-то надеяться.

Кабина дернулась, и этажом ниже начали раскрываться двери, когда он уже два раза повернул ключ.

Теперь попить воды и думать!

Понятно, что ему из подъезда уже не выйти. Пуля или нож – какая разница. Не дадут выйти. Будут пасти и днем, и ночью, и утром и вечером, сменяя друг друга. И день, и неделю, и месяц. Сколько надо будет, столько и будут.

Оделся. Сунул в карман деньги и на цыпочках поднялся на девятый.

Люк, ведущий на чердак, был закрыт на висячий замок. Значит, перебраться в дальний подъезд было невозможно.

Однако присмотрелся и понял, что может сломать петли.

Вернулся в квартиру и прихватил обрезок водопроводной трубы.

«Только не греметь, только не греметь!» – думал он, просунув трубу в дужку замка, и осторожно, но и налегая изо всех сил, начал поворачивать рычаг. Раздался треск, и он еле успел схватить падающий замок, скрепляющий две пустые петли.

Поднявшись, посветил зажигалкой и обнаружил выключатель. Затхлое пространство наполнилось болезненным светом.

И, сдерживая заколотившееся от радости сердце, перешагивая через кучи какой-то дряни, кинулся к самому дальнему люку.

Однако он был заперт. Скорее всего на точно такой же замок. Безрезультатно подергав крышку, он бросился к следующему люку. То же самое…

Последняя надежда на спасение исчезла, когда попытался проникнуть в соседний со своим подъезд. И тогда он сел прямо на грязный пол и, глядя в одну точку, потихоньку завыл…

Опустошенно вернувшись домой, выглянул в окно, не отодвигая тюлевой занавески. У подъезда не было никого. Но это ни о чем не говорило. Точнее, не сулило ничего хорошего. Наблюдение-то все равно было. Он это знал наверняка.

Если бы его окно выходило на другую сторону, можно было бы спуститься ночью по веревке. Ну, не по веревке, так по чему-нибудь еще, все равно чего-нибудь навязал бы.

Конечно, соседи… Но кто его знает? И кто ему поверит? Кто впустит?

Да и он никого не знал. Если бы был уверен, что в 173-й какая-нибудь одинокая старушка, можно было бы связать ее к чертовой матери и рот заткнуть. Или по башке дать…

Но ведь дверь-то никто не откроет!

Скорую вызвать, про язву наплести, чтобы на носилках вынесли? Так не с головой же накроют! Тут и крышка!

Дом поджечь?!

Что, что, что?!

Ночь он не спал, чуть было не доведя себя до такого состояния, когда выкидываются из окна…

А потом понял.

Сделал шрам на щеке, глубоко полоснув бритвенным лезвием. И стал дожидаться, когда заживет, затянется, чтобы красная полоса была со стянутой по краям кожей.

Разделил еду на месяц.

Зарастал волосами.

Не мылся.

Изодрал старый костюм, в который уже не влезал. Но через месяц он на нем уже болтался. Обмазал брюки подсолнечным маслом, а потом втер в масло землю из цветочного горшка.

Когда был уже готов, то есть стал уже совсем другим человеком, другим внешне, плоскогубцами сломал два верхних передних зуба.

И, сдерживая выпрыгивающее из груди сердце, спустился на лифте на первый этаж и, пошатываясь от голода, вышел из подъезда.

И лишь свернув за угол, понял, что спасен. Пуля его не догнала.

9

Взял меню и тут же положил его перед собой на стол. Потому что дрожали руки.

Да, это они. Два стриженых на бандитский манер парня. Конечно, они. Потому что тот, который сидит спиной, повернулся, но лишь скользнул взглядом. И секунды на три сосредоточился на соседнем столике, где что-то лопал с чавканьем какой-то тип в черном лоснящемся пиджачишке и в скрученном трубочкой галстуке. Типичный командировочный начала восьмидесятых.

«Конечно они. Потому-то и скользнул водянистыми глазами, не задержал взгляда, потому что боится меня спугнуть. Однако и мне бы не оплошать, не дать им знать, что я все понял. Надо унять руки, унять руки…»

Сдвинул с места идиотскую вазочку с пластмассовыми цветочками, которая от тряски мерзко звякала об оконную раму.

Подошла официантка. Стала записывать в блокнот. Те сидят, что-то ковыряют вилками. Меньше чем наполовину отпитая бутылка «Смирновской». «Значит, у меня еще есть время, – подумал он с некоторым облегчением. – Я уйду раньше. Минут десять в запасе». И начал лихорадочно выстраивать в голове и тут же отбрасывать один за другим планы спасения.

Самое нелепое в данной ситуации – просить защиты у ментов. Самое простое – выпрыгнуть из окна, чтобы меньше мучиться…

Официантка принесла две тарелки и стакан сока. Сразу же отдал ей сотню, чтобы не терять времени.

…Хотя поезд иногда притормаживает, и можно было бы спокойно соскочить. Но те не дадут уйти. Тоже выскочат с пушками.

Да и непохоже, чтобы до Курска сбавил скорость. И в Курске тоже не оторваться. Судя по рожам, опыта не занимать.

Оторваться, оторваться, оторваться…

«Плохо, что я здесь с ними лоб в лоб столкнулся. Могут прямо сейчас начать действовать. Ведь сидели же до Орла спокойно. Хотя, если бы не вагон-ресторан, то с легкостью пришили бы меня, ничего не ведающего, ничего не подозревающего».

Допил сок до самого донышка, чтобы не заронить в них подозрения, что он всё понял. И пошел в свой 12-й вагон, отметив, что у них осталось еще треть бутылки. Пошел с уже созревшим четким планом в голове. И главное – с отчаянной решимостью в сердце.

Взял в купе сумку, оставив без ответа вопрос изрядно уже окосевшего попутчика: «Ты куда, земляк?..» В пустом коридоре достал газовый пистолет, который имел вполне внушительный вид, и сунул его за ремень, под свитер.

Вошел к проводнице, захлопнул дверь и вытащил пистолет. Проводница мгновенно не побледнела даже, а позеленела. Некоторые женщины в таком положении начинают истошно орать. Но ему повезло. Она лишь глотала воздух и неотрывно смотрела расширившимися от ужаса глазами на черную сталь.

– Билет!

– Что?

– Билет, говорю! Мой билет!

Непослушными руками нашарила сумку и протянула ему. Он вытащил из кармашка с цифрой «6» четыре билета, среди которых был и тот, на котором была отпечатана его фамилия и номер паспорта.

– Ключи!

Женщина начала уже маленько соображать. Поэтому сразу же, с готовностью, протянула ему ключи.

– Если будешь шуметь или даже скрестись, убью! А так жить будешь. Поняла?!

Проводница суетливо закивала головой, боясь поверить, что смерть ее миновала.

Он запер служебное купе. Потом запер дверь в соседний, 13-й, вагон и кинулся в начало вагона.

Запер дверь из вагона в тамбур и из тамбура в 11-й, откуда должны появиться киллеры. Хоть скорее всего у них тоже должны быть ключи, и поэтому надо было шевелиться изо всех сил. К тому же мог появиться кто-нибудь из поездной бригады.

Открыл правую дверь и закрепил ее, чтобы не болталась. Откинул панель, которая закрывала лесенку. Спустился на нижнюю ступень…

…и чуть было не запаниковал. Не так-то все просто! До сцепки было не добраться. Ее даже и видно-то не было!

Взял себя в руки и начал открывать левую дверь.

Вдруг затряслась ручка, что из вагона. Он напрягся. И тут же унял волнение, потому что не те же – не из соседнего тамбура ломились.