Текст книги "Будьте как дети. Теофания детства"

И затем молитва о благословении: «И от нея рожденное отроча благослови, возрасти, освяти, вразуми, уцеломудри, удобромудрстви: яко Ты привел еси е, и показал еси ему свет чувственный, да и умнаго сподобится света, во время еже определил еси, и сопричтется святому Твоему стаду…»[48]48
  Молитва жене родильнице по четыредесяти дней.


[Закрыть]

Обратитесь к подлинному дарованному вам началу жизни, и вы поймете Меня – так можно услышать слова Иисуса если не будете как дети. Ибо прямо за лугом посланного вам детства начинается Царство не от мира сего (Ин. 18: 36). За пределы луга нам пока не переступить (как сказано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его, – 1 Кор. 2: 9), но чуть приблизиться к нему, хоть он и далек, мы, обратившись, можем. Едва вступив в эту близость, мы отчетливей начинаем ощущать внутреннюю связь между всеми заповедями Иисуса, всеми словами, внешне как бы совсем разрозненными. Умалитесь… (Мф. 18:4) пребудьте в любви моей… (Ин. 15:9) кто не собирает со Мною, тот расточает… (Мф. 12: 30; Лк. 11: 23). Живые скрытые нити соединяют одни слова с другими, складываясь в единый образ царственной Вести.

Вся весть христианства в том и состоит, что жизнь побеждает смерть, что там, где жизнь жительствует, смерть больше не смердит, и мы, вглядываясь в очи жизни, слышим, что она зовет нас в чудный Свой свет (1 Пет. 2: 9).

Есть два непохожих внешне пути богословия, которые не разделены и, в сущности, пролегают неподалеку друг от друга: богословие покаяния и богословие славы. Богословие покаяния, как и основанная на нем духовная жизнь, – дело больших, скопивших в себе целый греховный мир людей, оторвавшихся от своей малости в Боге и хорошо осознавших это[49]49
  О том, как готовить родителей к верующей, покаянной, ответственной взрослости, есть (среди прочих) и пастырски добрая и полезная книга: Мамонтов В., архимандрит. Таинство детства. Беседы известного духовника с родителями. – М.: Никея, 2017.


[Закрыть].

Богословие славы обращено к свету разума, который теплится в творении и говорит с нами из нашей тварности, столь отчетливо различаемой в начале жизни. Речь не идет лишь о том детстве, которое надо хорошо воспитать, чтобы из него потом достойно вырасти, но о том, в которое подспудно хочется вернуться, убежав туда, где каждому надлежит быть – в доме Отца Моего (Ин. 14: 2).

Таинство детства заключается и в том, что человек творится сразу весь, хотя на первых порах и состоит лишь из нескольких «умных» клеток. Но в этих клетках мыслит о нас ум Христов. Подобно тому как молитва в несколько мгновений (эти мгновения – вне времени) прелагает хлеб и вино в Тело и Кровь Христовы, так и Слово Божие, которое обходится без наших времен и сроков, прелагает половые клетки в человеческое существо.

«Природа умная и бессмертная сокрыта в тленном теле нашем для того, чтобы в нем и через него обнаруживать свои действия» (преподобный Антоний Великий)[50]50
  Антоний Великий. Наставления / Добротолюбие: В 5 т. Т. 1. – М.: Издательство Сретенского монастыря, 2010. С. 30.


[Закрыть]. Но в начале жизни она еще не закрылась в нас, умная природа.

«В средневековье полагали, – читаем мы в учебнике философии, – что человеческий эмбрион обладает растительной душой, потом чувственной, и только на определенном этапе эмбрионального развития Богом вселяется разумная душа; следовательно, во время эмбрионального развития происходят субстанциальные видообразования. Биологические исследования, наоборот, доказали единство эмбрионального развития, так что сегодня философ-томист[51]51
  Томист – последователь Фомы Аквинского.


[Закрыть]должен полагать, что в момент объединения половых клеток, когда возникает зигота, возникает и человек. Разумная душа вселяется Богом в момент зачатия, когда половые клетки прекращают быть частью родительских организмов и принимают новую субстанциальную форму, каковой является как раз человеческая душа нового создания. Созданная душа не способна моментально ко всем видам своей деятельности, как, в принципе, не способен к ней и новорожденный, но душа формирует соответствующее самой себе тело и проявляет всю полноту деятельности только тогда, когда тело полностью развито»[52]52
  Vanni Rovighi S. Elementi di filosofia. Vol. 3: La natura e l’uomo (filosofia della natura, psicologia ed etica). – Brescia: La Scuola, 2013.


[Закрыть].

Как новорожденные младенцы, возлюбите словесное молоко, дабы от него возрасти вам во спасение; ибо вы вкусили, что благ Господь (1 Пет. 2: 2). А если нам вернуть метафору к ее изначальной реальности? Не словесное ли молоко (то есть «субстанция» творения) – все то, что открывается едва пришедшему в мир, и Господь питает его Своим «добром» через глаза, уши, тело, а затем и разум?

Свет мой, ты сегодня молиться меня научи,

на том языке,

на котором

совершается таинство

вашей вечерней беседы —

…женщина, ты, и журчащий ручей,

и младенец, притихший в утробе.

(Виталий Леоненко. «Март. Канун субботы»)

«Восприял некогда Спаситель наш детей на руки Свои, благословляя их пред сонмами народа, а тем показал, что любит Он детство; потому что чисто оно и далеко от всякой скверны. Благословен Вселяющий детей в чертоге Своем!»[53]53
  Ефрем Сирин. Надгробные песнопения / Ефрем Сирин. Творения: В 8 т. Т. 4. – М.: Отчий дом, 1995. С. 460.


[Закрыть]

Жизнь Самого Иисуса – как не вспомнить об этом? – началась именно с самого радикального «непринятия» детства – истребления Вифлеемских младенцев. Мог ли Он не помнить об этом, не ощущать кровную связь с убиенными детенышами? И не отсюда ли столь твердая категоричность Того, Кто был спасен, уведен в Египет, несом руками Марии: ибо таковых есть Царство Небесное?

«…Вопреки всякой внешней очевидности (дети, заколотые в Вифлееме. – В.З.) признаются Церковью мучениками Христовыми, с Ним и за Него пострадавшими. Здесь указуется наличие этой таинственной связи, соединяющей Христа с человечеством в избранном Его народе. Однако такая связь одним этим случаем не ограничивается и не исчерпывается…» – говорит протоиерей Сергий Булгаков[54]54
  Булгаков Сергий, протоиерей. Гонения на Израиль (Догматический очерк) / Вестник РСХД. № 108–110 (1973). С. 68.


[Закрыть].

Но и за порогом этой очевидной, хотя и часто предаваемой связи Христа с Его народом проступает связь еще более глубокая: Христа, Сына и Слова Божия, со всяким человеком, рождающимся в мире.

«Отнесенность» (любимое слово-намек протопресвитера Александра Шмемана из «Дневников») – свойство начала жизни. Ребенок соотнесен с тем, что вокруг, что он открывает, что дает ему пищу, ласку, тепло. Новорожденный, ищущий грудь (настойчиво, требовательно и «по праву»), – точный образ соотнесенности с миром. Но также и со Христом.

Вчера крестил трехнедельную девочку нашей прихожанки. Вглядываясь в ее личико, в этот искусно выписанный рот, нос, уши, глаза, я понял вновь, что знал всегда: человек рождается в мир как живая икона, выходит из горнила творения с ликом, начертанным кистью Господней. Но как же я не замечал этого раньше? Замечал, конечно, но не решался договорить, не давал себе смелости довериться первому впечатлению, пробежать мысль до конца, соединить с собой.

Когда же Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, благоволил открыть во Мне Сына Своего… (Гал. 1: 15–16) – это апостол говорит о себе, но избрание от утробы матери относится ко всякому приходящему в мир (Ин. 1: 9). Человек избирается в Сыне и ради Сына и призван открыть Его в себе.

То «дитя», которое призвал Иисус, остается невидимой мерой вещей и точкой отсчета нашего существования. И даже евангельским таинством его. К участию в таинстве призван каждый из нас. Прямо оно не зависит от нашей церковности, но по-настоящему мы прикасаемся к нему лишь в Церкви. При этом открывается оно по-разному: по-своему в самом начале, по-своему отрочеству, едва оторвавшемуся от своего начала, по-иному – зрелости, отошедшей от детства на дальнее расстояние и потому способной лучше увидеть его издалека. Л.Н. Толстой писал: «От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А от новорожденного до пятилетнего – страшное расстояние. От зародыша до новорожденного – пучина. А от несуществования до зародыша отделяет уже не пучина, а непостижимость»[55]55
  Толстой Л.Н. Моя жизнь / Л.Н. Толстой. Собрание сочинений: В 22 т. Т. 10. – М.: Художественная литература, 1982. С. 500.


[Закрыть].

Это расстояние пробегает наша интуиция или память, когда начинает искать себя «за гранью прошлых дней», за оградой оставленного нами Царства. Путь к нему прокладывается только верой, иным словом, любовью.

Если не будете как дети… Исполните сию заповедь – войдете в Царство, не исполните – не забывайте каяться и уповайте на милость к ребенку, который еще остается в вас… Каждый ребенок есть та родная и благодатная речь, на которой Бог признается нам в любви. Кто имеет уши слышать, да слышит (Мф. 11: 15 и др.)!.. Евангелие развивает в нас внутренний слух, учит различать ту речь, которая в нас неприметно вкладывается. И учит ей откликаться.

«…На Пасху шел я из главной Монастырской порты в новый Преображенский корпус, и вижу: бежит мне навстречу маленький мальчик, лет четырех, с радостным лицом, – благодать Божия веселит детей. У меня было яйцо, и я отдал это яйцо мальчику. Он обрадовался и побежал к отцу показать свой гостинец. И за эту мелочь я получил от Бога великую радость, и возлюбил я всякое создание Божие, и Дух Божий был слышен в душе»[56]56
  Софроний (Сахаров), схиархимандрит. Преподобный Силуан Афонский. – Сергиев Посад: СТСЛ, 2011. С. 397.


[Закрыть].

Церковь возраста Христова
О том, что значит «быть ребенком» в религиозной жизни

Отцы говорят: Церковь – Мать, рождающая людей для жизни во Христе, она ведет к порогу Царства, несет дары, которые дают им вырасти в меру возраста полноты Христовой (Еф. 4: 13). Какова же мера этой «полноты»? Что разумел апостол под «возрастом Христовым»? И как соотнести «возраст полноты» с обращением в детство, на котором настаивает Христос?

Взрослая мысль, даже и напитав себя «сокровищами премудрости», как-то всегда недослышит Его слова. Она не спорит, она, в общем, согласна; да, «умалимся», на злое будем младенцы[57]57
  См. 1 Кор. 14: 20.


[Закрыть], но остановиться перед загадкой той вести ей некогда, она идет в рост, восходит к незыблемой доктрине, этике, гомилетике[58]58
  Гомилетика – церковно-богословская наука, излагающая правила церковного красноречия или проповедничества.


[Закрыть], «власти ключей», Первому Риму, Третьему Риму и прочим важным державным делам, от «малых сих» отстоящим, однако, несколько поодаль. Но что, если нам, далеко не восходя, не взрослея, задержаться здесь, у подножья евангельских слов? Разбить палатку у них в окрестностях, сделать привал на пути к вершинам церковного разума? Не для того, чтобы найти некий скрытый ров между евангельским детством и достигнутой полнотою истины, но лишь довериться живому голосу Христову, улучить его тепло.

Начнем с одного из самых весомых свидетельств Предания. «Вот почему, – говорит святой Иоанн Златоуст, – Христос и сказал: Таковых есть Царство Небесное, чтобы мы по свободной воле делали то, что дети делают по природе»[59]59
  Иоанн Златоуст. Толкование на святого Матфея Евангелиста / Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, Архиепископа Константинопольского, в русском переводе. В 12 т. Т. 7, кн. 2. – СПб.: Санкт-Петербургская духовная академия, 1901. С. 639–640.


[Закрыть].

«Будьте как дети, – комментирует архиепископ Иоанн Шаховской, – будьте чисты; будьте с их верой без рассуждений и обходов. Идите за своим Учителем. Не просите, если говорят вам „нельзя“, не спорьте, не надейтесь на ум свой, не противоречьте и не доискивайтесь. Положитесь на учащего вас Евангелием и помните, что ничто вы без своего Создателя… Любите Отца вашего небесного, как ребенок любит мать свою»[60]60
  Иоанн (Шаховской), архиепископ. Как жить по Евангелию. Записи голоса чистого. – СПб.: Сатис, 2010.


[Закрыть].

Что ж: полезно и умно. Но Христос говорит: Если не обратитесь, если не умалитесь… Умалиться как? Обратиться – в кого? Означает ли это: повинуйтесь доброй морали, станьте послушными, смиренными как овечки, кроткими как крольчатки, а иначе, мол, пеняйте на себя?.. Но, отцы и учители, у детей вовсе нет таковых благословенных свойств! Вправе ли мы переносить на них нравственные законы грешных, впавших во взрослость, умноживших печаль от многознания и опыта? Малым подобает расти, насыщаться днями, доискиваться до всего на свете. Обращение в детство взрослых в устах Слова Божия означает нечто большее, чем послушание и смирение, с которыми у детей дела обстоят вовсе не так хорошо. Не идет ли речь о стяжании какого-то иного дара Христова, вложенного в каждого из нас?

Когда ребенок был ребенком,

было время таких вот вопросов:

почему я – это я, а не ты?

почему я здесь, а не там?

Когда начинается время,

и где пространство кончается?

Существует ли зло и есть ли

вправду плохие люди?

И как так может, чтобы я, который есть,

не был прежде того, когда я стал?

и как однажды я, который есть,

Не буду больше тем, кто я есть?[61]61
  Хандке П., Вендерс В. Небо над Берлином (фрагмент) [Электронный ресурс] // Синергия: [сайт]. URL: livelib.ru/ quote/733387-der-himmel-ueber-berlin-wim-wenders-peter-handke (дата обращения 25.12.2018).


[Закрыть]

Обращение в детство в устах Слова Божия означает нечто большее, чем послушание и смирение взрослых, ибо с такими вещами у детей дела обстоят совсем не хорошо. «Каждый новорожденный являет собой новое отображение Бога, чуть затемненное грехом непослушания» (святитель Николай Сербский)[62]62
  Николай Сербский, святитель. Мысли о добре и зле [Электронный ресурс] // Православная библиотека: [сайт]. URL: azbyka.ru/otechnik/Nikolaj_Serbskij/mysli-o-dobre-i-zle/ (дата обращения 25.12.2018).


[Закрыть]. Не идет ли речь в Евангелии о возвращении к какому-то иному дару Христову, изначально вложенному в каждого из нас? Это дар нового рождения, обретаемого взрослым через преодоление груза греховности.

Обратитесь, вернитесь в Любовь, через которую вы пришли в бытие, к первозданной одаренности Богом, которой наделен каждый из нас. Иисус говорит не о «воспитании чувств», но о чем-то более существенном: о возвращении к той человечности, в которую заронен замысел Творца о людях, что сквозит и тайно светит через «дитя». Эта исходная одаренность открывает для нас и детскую, вернее, детствующую природу Его Церкви.

Эта природа и подлежит восстановлению в человеке. Как может человек родиться, будучи стар? – спрашивает Никодим. – Неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей?.. Ответ Иисуса: рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть Дух (Ин. 3:4,6). Родиться от Духа – значит вырасти, повзрослеть, поумнеть, покаяться, употребить усилие (Мф. 11: 12) и в награду получить свою царственную детскость в Иисусе, Его Церкви, Собрании верных… Она собирает народ детей. Тех обратившихся, нашедших свое сыновство, кому предназначено Царство Небесное.

Есть благая часть, избранная аскетом, не покидающим внутренней клети, та, что не отымется… Но часть – не целое, которое неохватно. Может быть, в нем есть и другая, где-то потерявшаяся частица, именуемая «принять дитя», того, кто заброшен в нас? И есть особое, «младенческое» христианство, которое растет из той иной, «благой», неотъемлемой части?

Слова Иисуса о детях обращены ко взрослым. Они предлагают им уразуметь то, что надлежит им делать. Они ведут к какой-то радикальной «перемене ума» внутри себя, отсечению себя сложившегося, страстного, падшего ради того «дитя», которое нужно открыть.

Предоставь мертвым погребать своих мертвецов (Мф. 8: 22; Лк. 9: 60). Мог ли сказать такое Тот, Кто пришел не нарушить закон, а исполнить (Мф. 5: 17)? По закону полагается хоронить в самый день кончины. Что-то здесь скрыто другое, то, что можно понять только обратившись, умалившись до младенчества.

Если вслушаться в то, что о детях сказал Христос, как и во все, что могло бы быть соотнесено с ними, мы услышим все это как особое, обращенное к нам благовестие. Найти его можно повсюду. Весь Новый Завет, если читать его с ключами «детских» слов Христовых, пронизан намеками, соприкосновениями с таинством малых сих и благословением их малости. Оно являет себя даже из сугубо взрослых, «догматических» вещей. Так исповедание Петра, ставшее камнем Церкви (Ты – Христос, Сын Бога Живаго – Мф. 16: 16), разве не выплеснулось из обращения в «безумие» детства? Ведь не может же плоть и кровь здравомыслящего иудея исповедать стоящего перед ним Равви – Сыном Всевышнего. Лишь тот, кто открыл в себе младенчество Слова, сумел узнать Его в Иисусе и вернуться, хоть на миг, к своей утраченной, Адамовой, сотворенной Отцом природе. Симону открывает истину Отец Мой, Сущий на небесах (Мф. 16: 17), потому что существо Симона, сохранившееся где-то в нем, было в тот момент восхищено Духом на небеса. И дам тебе – не ребенку ли, не исповеднику ли этой нерассуждающей веры? – ключи Царства Небесного… (Мф. 16: 19). Вслед за этим, когда Иисус открывает ученикам, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать (Мф. 16: 21), к Петру возвращается трезвое рассуждение, знающее, каким надлежит быть Мессии, и он учит Его своему знанию и получает в ответ: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое (Мф. 16: 23).

А хождение по водам? Если это Ты, прикажи мне идти к Тебе (Мф. 14: 28). Симон прыгает в воду, идет по воде, пока не отдает себе отчет в том, что делает.

В чем же суть евангельского «дитя»? В нем, пока она еще не остыла, мы можем ощутить теплоту творения. Каждый из нас сотворен Словом, через которое в мир входит то, что вызывает к жизни Отец. Но, создав человека, может ли Слово забыть о нем? Та «невинность», которую мы видим в ребенке, есть один из образов или отпечатков творения. Другой след его – удивленная открытость к восприятию твари и через нее Лика Отца, ожидание новой встречи с Ним. Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей, – восклицает Давид (Пс. 21: 10).

«Изведение из чрева» – первое физиологическое событие, в котором упование еще неотделимо от жизни плоти. Оно еще не облечено в мысль, образ или символ, оно зарождается на дорациональном, но не на доразумном уровне, обладает своим разумом, вложенным в единую психофизическую и духовную природу человека. Вера, прежде чем быть озарением или убеждением, возвращается к природе своего упования. Верить в то, что не видим, «уповать» на неведомое, по сути, «естественно», соприродно всякому человеку, «изведенному из чрева».

«Так в созидании Дух Святой, – говорит святитель Василий Великий, – присущ тварям, не постепенно усовершаемым, но с минуты сотворения уже совершенным, и сообщает им от Себя благодать к совершению и восполнению каждого существа»[63]63
  Василий Великий. О Святом Духе. К святому Амфило-хию, епископу Иконийскому / Василий Великий. Творения: В 2 т. Т. 1: Догматико-полемические творения. Экзегетические сочинения. Беседы. – М.: Сибирская благозвонница, 2008. С. 84.


[Закрыть].

Ориген же прямо сравнивает ребенка… с Духом Святым. «Смотри, можешь ли ты сказать, что дитя, которое призвал Иисус, это Святой Дух, смиривший Себя, призванный Спасителем и поставленный посреди учеников Иисуса как вождь? Или же Он хочет, дабы мы, отвратившись от всего остального, обратились к примерам, данным Святым Духом, чтобы мы стали как дети, то есть апостолы, обращенные и уподобленные Святому Духу. Этих детей дал Спасителю Бог, как сказано у Исайи: Вот я и дети, которых дал мне Господь (Ис. 8: 18). И нельзя войти в Царство Небесное, не отвратившись от мирских дел и не уподобившись детям, носителям Святого Духа. Этот Святой Дух, сошедший на людей от собственного совершенства, Иисус призвал и поставил, как дитя, посреди учеников»[64]64
  Ориген. Комментарии на Евангелие от Матфея. Цит. по: Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов I–VIII веков. Новый Завет. Т. 16: Евангелие от Матфея 14–28. – Тверь: Герменевтика, 2007. С. 84.


[Закрыть].

«Святому Духу живоначалие и честь: вся бо созданная, яко Бог сый укрепляет силою, соблюдает, во Отце Сыном же»[65]65
  Воскресный антифон 2-го гласа.


[Закрыть]. Дух Святой, согласно святителю Василию Великому, кладет свою печать на творение, придает «форму» человеку, который созидается в Сыне или Слове[66]66
  Василий Великий. О Святом Духе. К святому Амфило-хию, епископу Иконийскому / Василий Великий. Творения: В 2 т. Т. 1: Догматико-полемические творения. Экзегетические сочинения. Беседы. – М.: Сибирская благозвонница, 2008. С. 82–83.


[Закрыть]. Дух есть залог его изначального богоподобия, следы которого еще не стерлись на первых стадиях жизни.

«Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал. – Он поставил или просто дитя какое-либо, чтобы представить возраст и указать подобие невинности, или, может быть, Он поставил среди них Себя самого, как дитя, потому что Он пришел послужить, а не для того, чтобы Ему служили, так что Он подал им пример смирения. Другие под дитем имеют в виду Духа Святого, которого Иисус вложил в сердца учеников Своих, чтобы гордость их превратить в смирение»[67]67
  Иероним Стридонский. Четыре книги толкований на Евангелие Матфея / Творения блаженного Иеронима Стридонского: В 17 т. Т. 16. – Киев: Типография И.И. Горбунова, 1901. С. 175–176.


[Закрыть].

Какими дарами Духа живится душа человека, так недавно сотворенного? Полнота их, согласно, пророку Исайе, заключается в цифре семь[68]68
  См. Ис. 11:2–3.


[Закрыть]. Перечислим кратко.

Дети суть носители нерастраченной еще любви Божией, любовь Отца в них – как залог Духа;

им соприсущна святость творения, еще не утраченная ими;

в каждом ребенке по-новому открывает себя новизна мира;

истина бытия открывается ребенку не разумом, но самим существованием;

ему дается дар свободы, не предопределенной прошлым падшего человека.

Доверие, привязывающее ребенка к тому, кто рядом и о нем заботится, есть уже основа веры.

Сама его жизнь есть уже воплощенная надежда. Дух, таким образом, есть Свидетель изначального чуда мира.

Мы безумны Христа ради… (1 Кор. 4: 10). Может быть, слова человека, едва появившегося на свет, чей разум еще не заглушен родовым, всеобщим, усредненным «я», перекликается со словами, вложенными в творение, и эта перекличка есть язык того Царства Божия, которое откроется, когда Бог будет все во всем… (1 Кор. 15: 28).

Не безумие разве видеть порог Царства Божия во всяком будущем грешнике? Или называть Телом Христовым собрание многих ему подобных? Безумие ради Христа и есть обращение в детство, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11:12).

Не состоит ли главное усилие в том, чтобы удержать свет, который некогда «просветил» каждого[69]69
  См. Ин. 1:9.


[Закрыть]? Есть взаимосудящие конфессии, границы которых ясны. Но есть и невидимая Церковь детей…

Суд приговаривает «наивного» брата Роже[70]70
  Роже Луи Шюц-Марсош (1915–2005) – франко-швейцарский христианский лидер и монах, основатель и первый глава экуменической общины Тэзе в Бургундии, Франция.


[Закрыть] барахтаться за бортом корабля спасения, но этот корабль проплыл где-то рядом и остановился в его взгляде. Когда-то при встрече его взгляд отразился в моем, и я запомнил его исповедание: Царство Божие говорило языком детства. Те, кто не знали, а иногда и знать не желали друг друга, разбросанные по судьбам, никак не пересекавшимся (Иоанн Павел II, архимандрит Таврион (Батозский), отец Иоанн Крестьянкин, два-три монаха в Почаеве, Оливье Клеман к концу жизни, патер Станислав Добровольские, если говорить только о тех, кого мне дано было встретить), носили отблески того же детского света в глазах.

«Брат Роже был невинен. Я не подразумеваю под этим словом, что у него не было прегрешений. Невинный – это тот, для кого все вещи обладают очевидностью и непосредственностью, которых в той же мере нет для других. Для невинного истина очевидна. Он ее, можно сказать, „видит“, и ему трудно понять, что другие приходят к ней с большим трудом. Легко понять, что таким образом он часто оказывается безоружным или чувствует себя уязвимым» (брат Франсуа из Тэзе)[71]71
  Frere Francois. La mort de frere Roger: pourquoi? [Электронный ресурс] // [сайт]. URL: https://www.taize.fr/fr_ article3786.html (дата обращения 25.12.2018).


[Закрыть].

И среди взрослых бывают люди, в которых как будто стирается средостение между взглядом Божиим и душой, которая ему предстоит или в нем плывет. Их душа – как неопалимая купина в этом вошедшем в нее пламени-взгляде – словно истаевает перед Богом. Ребенку же присутствие Божие открывается через сотворение мира лично для него, через мир как таинство, то есть даром, через открываемые вещи, в удивлении перед ними.

Из жития преподобного Серафима Саровского вспоминается игра с детьми. Не плавно-сладостная поучительная беседа о добром Всевышнем, а просто игра в прятки, которая не была лишь проведением времени, пока родители их готовились к исповеди. Игра, видимо, доставляла преподобному нескрываемое удовольствие. Лето, солнышко, трава высокая, я спрячусь, ты найди. В человеке, чье существование было каждое мгновение пронизано Богом, игра должна была быть еще одним образом общения с Тем, Кто сотворил Серафима, свет, детей, небо, землю, траву и позволил играть на ней.

Не было двух Серафимов, один тысяченощный на камне с молитвой Иисусовой, плачущий о грехах, другой на лугу, прячущийся в траве, играющий в прятки. Был один, названный преподобным (кому? ангелам? детям Божиим?), – оно и во всем подобие.

Святость понимается на Востоке как исцеление от своего здешнего, тусклого «я» ради возвращения к себе подлинному, начальному. В этом цель христианского делания – удержание или восстановление святости.

То, что ребенок собирает со Христом, вернее, то, что Христос в нем собрал, расточает не-ребенок. Но даже расточать то, что от начала уже бессознательно собрано в ребенке, можно и творчески, и бесплодно.

Творение несет в себе бессознательное, оно заложено в человека. Адам, созданный последним, хранит в своей памяти всю работу Господню, осуществленную до него. Начиная с до-времени, когда земля же была безвидна и пуста… и дух Божий носился над водою… (Быт. 1: 2). Человек, проходя весь путь внутриутробного развития, проходит путь Адамов, принимает на себя печать, положенную до грехопадения…

Иногда кажется, что Евангелие написано не столько для взрослых, которыми мы стали, сколько для детей, в которых призваны обратиться. Оно сохраняет в себе черты этой данной от Бога наивности, непосредственности до гротеска и чуда. Ныне исполнилось писание сие, слышанное вами, – говорит Иисус (Лк. 4:21). Писание исполняется в тот момент, когда его произносят и слышат. Слово Божие, прикасаясь к глазам и вещам, делает их под стать Себе, возвращает их в Царство, которое внутрь вас есть… (Лк. 17:21). По другому истолкованию: среди вас.

Разве так говорят – взрослым?

И притчи – сказка. Она бывает поначалу даже и страшной, пугающей, невместимой для человеколюбивого понимания (богач, Авраам и Лазарь, нерасторопные девы без масла в светильниках). Они – как герои историй, написанных словесным молоком и рассказанных на ночь будущим взрослым, чтобы запомнили на всю жизнь. И все становится легко и немножко… смешно. Смешно по-ангельски. Ребенок, еще ничего не зная и не умея, первым делом научается улыбаться.

Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь (Лк. 6:41)? Столь суровое по виду, наставление Христово отзывается почти шуткой, рассказанной малышам, мыслящим гиперболами. Но здесь нет иносказаний, есть реальность мышления, отказавшегося от слов, к коим наглухо прибиты их повседневные значения. Как хлеб, сшедший с небес, дающий жизнь миру[72]72
  См. Ин. 6: ЪЪ.


[Закрыть]. Помню, меня, еще не ведающего ни о какой вере, когда я пробовал читать Евангелие, более всего поражал этот хлебживый (Ин. 6:51). Он казался теплым и добрым на вкус.

Когда-то Аверинцев (обладавший, помимо учености, и гениальной интуицией) обратил мое внимание на роль «благоутробия» в библейской вере, на утробу Божию как источник основания веры. Упоминания о ней рассеяны по всей Библии. Господь любит по-матерински – утробой.

Отсюда и «благоутробное» почитание Богородицы в православии. Оно преисполнено ощущением своего сыновства. Не это ли «дитя», которое призвал Иисус, словно оставшись без Него, непрестанно зовет и Его Мать? Этот зов, различимый на протяжении всех двадцати веков существования христианства, находит для себя все новые образы, способы обращения, личные, живые, «опытные» имена. Ребенок – анонимный творец, не ведающий о своем таланте. Среди прочих христианских вер Восток более всего сохранил в себе творческую детскость, не всегда находящую взрослые понятийные формы. Икона, когда она настоящая, открывает дорассудочное восприятие рая, восприятие, в котором просыпается гениальность. Как лучше мы можем передать догмат о Троице, если не метафорой Трех Ликов, безмолвно-любяще повернувшихся друг ко другу? Этот образ создает и передает сам воздух общения-молчания. Три Небесных и Равных Существа словно внезапно отстранили пелену невидимого, пришли к нам, и нас как будто коснулось Их дыхание.

И этот нерассуждающий детский вопль, (от страха? от радости?) замерший в нашем богослужении под видом молитвы, догматически «детской» или «безумной», но почему-то не требующей для себя оправдания: «Пресвятая Богородица, спаси нас!» В сущности, природа Церкви потому и безгрешна, что и она – как евангельское Дитя, живущее среди нас.

Богородица – вовсе не вечная женственность, но вечное и совершенное младенчество твари, которой не коснулся грех.

Православие в духовной основе – самая материнская среди вер. Недаром оно словно угадало или узнало себя в бесчисленных изображениях Марии с Богомладенцем. В истоках своих эта вера сохраняет небесную легкость. Но в земной оболочке, выходя из своих Фиваид, спускаясь со Святых гор, уходя от интуиций Отцов, оно то и дело не выдерживает собственной легкости, становясь национальной религией, тяжелой, властной, разбогатевшей, поклонение Богу любящей более Бога, подменяющей невесомую таинственность грузным ритуалом, давно погасившим огонь, из коего он некогда вышел.

«Возраст Христов» включает в себя и отцовство, и материнство, и детство одновременно. Из соединения их рождается церковность Церкви, ее богородичность, ее младенчество. «Возраст Христов» – это путь, на котором нам надлежит открыть свое иное, взамен исчезнувшего, младенчество во Христе. Он открывается как «свет разума», светящего от начала, которое может быть найдено тогда, когда зрелость в Боге достигает своей полноты.

Входя в возраст, вера не должна до конца взрослеть, проводя жесткую границу между сказкой и разумом, церковной памятью и Словом Божиим. Вот протестанты остались с обнаженностью Слова, не загородив Его авторитетными древними инстанциями, не обрядив в архаические культуры, не упрятав за преданиями старцев (Мк. 7: 3). Они вправе сказать: мы вернулись к Писанию как «к первой любви», о которой говорит Апокалипсис, обещали ей верность до гроба. Но роковым образом они сами стали теми «старцами», полагая, что Божие пребывает в обычном и немощном словесном теле. А всякое тело из плоти, из слова живет на твердой земле, в историческом потоке. И меняется вместе с ним. Хозяевами же истории становятся те, кому принадлежит здравый, господствующий на тот момент смысл, каким мы понимаем его сегодня. Сему смыслу и вменяется «сотрудничать» со Словом Божиим, и он, не замечая того, начинает диктовать Ему, Слову, свою волю, подменяя Его собою. И потому «дух времени» всегда спешит сделать перестановку в доме Слова Божия. Пусть этот дом стоит на скале, но ведь и камень ветшает. Дому бывает нужен ремонт: одна стенка обветшала, ее разрушим, другая покосилась, ее выправим. Религия должна быть удобна для жилья, просторна для этики гуманного общежития. В конце концов дом Слова приносится в жертву ремонту жилплощади; на ней должно найтись место правам сексуальных меньшинств, феминистского языка, дам-владычиц. Кажется повзрослевшие христиане захотели подурачиться, ворвавшись в чужой сад, чтобы воровать там зеленые груши (эпизод в «Исповеди» Блаженного Августина[73]73
  Блаженный Августин. Исповедь / Блаженный Августин. Творения: В 4 т. Т. 1: Об истинной религии. – СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ-Пресс, 2000. С. 493.


[Закрыть]), лишь ради удовольствия воровать, ради нарушения чьих-то табу…

«Дети, – говорит святой Иларий Пиктавийский, – прообраз язычников, которым спасение даровано через веру и проповедь. Но поскольку целью было сначала спасти Израиль, то поначалу ученики и препятствовали детям приближаться к Нему. Действия апостолов объясняются не их собственными намерениями, а, скорее, тем, что они прообразуют будущую проповедь язычникам. Господь говорит, что детям нельзя мешать, ибо таковых есть Царство Небесное; язычникам же предстояло через возложение рук обрести благодать и дар Святого Духа, когда прекратится действие закона»[74]74
  Иларий Пиктавийский. Комментарий на Евангелие от Матфея. Цит. по: Библейские комментарии отцов Церкви и других авторов I–VIII веков. Новый Завет. Том 16: Евангелие от Матфея 14–28. – Тверь: Герменевтика, 2007. С. 118.


[Закрыть].

Спор взрослой и детской веры начинается и ведется уже на страницах Писания. То, чему учит Иисус из Назарета, спорит с тем, чему учит Иисус, сын Сирахов. Книга последнего была любимым чтением в Древней Руси. Эта древность дышала старостью. Отец хочет оставить свое продолжение в сыне. Он должен вылепить его, как сосуд. Лелей дитя, и оно устрашит тебя, играй с ним, и оно опечалит тебя (Сир. 31: 9).

Это ум, воспитывающий себя для земного родового бессмертия. Умер отец и как будто не умирал, ибо оставил по себе подобного себе (Сир. 31:4). Подобного в чем? В добродетели, упорядоченности жизни, осмотрительности, завещании, умирании. Не умаление, но сохранение смертного своего «я» в потомстве – такова мудрость сына Сирахова. Мудрость Иисуса, Сына Давидова: восстановление изначального человека в Царстве, уготованном для него.

Читая признания бывших православных, ушедших в страну далече (Лк. 15: 13), например в ислам, и желающих обосновать свой переход, отмечаю, что неприятие и отталкивание вызывает именно то, что есть в нашей вере наиболее детского, не до конца объяснимого. Строго рационально, христианство не выдерживает осады стольких умных «почему?». Почему человек – Бог? А Евангелия, если они от Бога, почему не говорят одно и то же? И где там Троица? И кто велел считать слова не только Иисуса, но и Павла, Петра, Иоанна сшедшими с небес (Ин. 3: 13 и др.), хотя они только люди? Откуда взялось столько обрядов, которые нужно соблюдать? К чему вешать изображение мертвого тела на грудь? Отчего так: один согрешил, другой искупил, а я, едва родившись, как говорил Лев Толстой, должен только расписаться в преступлении, которого не совершил, и в искуплении, о котором не просил? И кто придумал эту индульгенцию: что бы я ни натворил, пойду к попу, он что-то пошепчет над моей головой, и я снова чист, как после бани? Можно, разумеется, и дальше долбить сим тараном, но при этом благая, детски радостная суть христианства останется невредимой. И чем больше тараны теснят, тем яснее проглядывает для меня какая-то «открытая лишь младенцам», неисчерпаемая и вместе с тем уязвимая глубина и прозрачность Откровения Христова, для которой люди большей частью оказываются слишком дебелы, плоски, историчны, плотно устроившимися в своих «я» (в том числе и религиозных). Ибо тайна, войдя в человеческое общество, не выносит своей наготы, одевается в одеяния догматов, доспехи преданий, покрывается коростой государства. Мы знаем наше православие уже тяжко взрослым, давно историческим, не помня о его бывшей когда-то детскости.