Текст книги "Тополята"

– Говорили, что да…

– А больше батюшка не посещал вас в приютах-интернатах?

Батюшка посещал несколько раз. Но Владику Иванову совершенно не запомнились эти визиты. И он промолчал.

– Ладно, со временем просветим твою душу…

Дверь часовни была приоткрыта. Из-за нее появились два тощеньких мальчика лет восьми-девяти. Оба курчавые и большеглазые. Остановились, нагнули в полупоклоне головы и глянули вопросительно: можно ли идти дальше? Оба они были в камуфляжных жилетках и таких же пятнистых штанишках. Кабул уже обратил внимание, что старшие ребята в лагере носят рубашки с погончиками и бриджи, а те, кто помладше, – куцые шортики и надетые на футболки безрукавки.

– Что, замаливали вчерашний грех? – ласково спросил инструктор.

– Да, брат Нефёд, – бормотнул мальчик с царапиной на переносице.

– То-то же… Слава Богу, что отец настоятель простил вас, а мог ведь и поучить, как заслужили… Ну, ступайте…

Мальчишки сделали два аккуратных шага, а потом подпрыгнули и лихо помчались прочь. Брат Нефёд коротко посмеялся и отпустил плечо Кабула. Оба пошли от часовни по песчаной дорожке.

Кабул стесненно спросил:

– А чего они такого натворили?

– Да ничего «такого», баловство ребячье. Дежурили на кухне да сгребли из тазика две горсти земляники, что была приготовлена для пирожков. Невелик грех, однако же сказано: «Не укради»… К тому же запирались вначале, да следы-то на губах и на щеках… Ну и отправились к отцу настоятелю, он в «Прямой дороге» уже много лет главный владыка. Отец Ефрем, а в миру Евсей Краснокутов. Старинная фамилия… Знаешь, откуда?

Кабул пожал плечами. Нефёд объяснил:

– «Красный» – это понятно. А «кут» на древнем наречии значит «угол». Выходит, «человек из красного угла». Такие углы были самыми почетными в избах.

«Ну и что?» – подумал Кабул. Но хмуро спросил про другое:

– А как он мог их проучить-то? Здесь тоже есть карцер?

– Да что ты, нету ничего такого! У старца Ефрема иное средство, ласковое. Шелковая авоська. Многим известная, кто бывал тут. Если вытянуть ее в жгут, вполне стегучая вещь. Конечно, это скорее для назидания, а не для боли, однако же узелки изрядно жалят ляжечки-голяшечки… – Брат Нефёд прервал речь, словно проглотил неразжеванную конфету. Опять заулыбался. И продолжал: – Но авоськой учит лишь сам отец Ефрем, и только младших. А для тех, кто постарше, есть крапива. Например, за частое непослушание… А когда серьезный грех – курение или сквернословие, – можно и прутом получить. От него немалая польза…

У Кабула стыдливо затеплели щеки, словно его самого только что приговорили к такому наказанию.

Да, бывало, что и в интернате кого-то лупили ремнем или медицинским шлангом. За побеги, за воровство, за всякие неприличные дела. Но такое случалось редко. И тот, кого наказывали, считал себя вправе сопротивляться, вопить и грозить, что пожалуется начальству. И случалось, что жаловался. И одного воспитателя, по кличке Тихоблин, даже уволили и вроде бы отдали под суд… Кабулу никогда так не доставалось. Только в детприемнике перепало несколько раз от Красавчика Димы, но там была тюрьма, чего от нее ждать! А здесь? Неужели пацаны идут под авоську и прутья послушно, как овечки?

– Крепостное право какое-то, – угрюмо сказал он и решил: «Пусть выгонят…»

Но брат Нефёд не обиделся.

– А что плохого в крепостном праве? Думал когда-нибудь? Порядок был, хлеба́ зрели, империя побеждала во всех войнах, а народ чтил Бога и своего императора. Каждый знал свое место, и не было бесприютных ребятишек. А сейчас что? Разворовывают страну, расплодили террористов и не могут победить в самых мелких конфликтах. Срам на глазах всего мира…

Кабул не нашел что возразить. В самом деле, то, что творится сейчас, похуже крепостного права. Но воспитывать вот так – скрутить и хлестать беззащитного… Кабулу всегда было тошно думать про такое. В ответ что может быть, кроме ярости?! «Ни за что не дамся, если вздумают!»

Брат Нефёд опять положил руку на его плечо. Посмеялся погромче:

– Да ты что закручинился, отрок Владислав? Ты же не собираешься нарушать здешние порядки, значит, минует тебя чаша сия…

Кабул хотел сказать, что боится не за себя, а не нравятся ему эти порядки вообще. Но вдруг заробел. И робость эту оправдал старой пословицей, что в чужой монастырь со своим уставом не суются. «Не нравится – уходи». А куда было уходить? И Кабул успокоил себя догадкой, что брат Нефёд просто сочиняет про здешние обычаи. Лагерь-то православный, вот и хочет Нефёд показать, что здесь воспитание как в старинной бурсе.

Оружие

В тереме отряда «Пересвет» было четыре кельи, в каждой жили шесть мальчишек. Причем разного возраста, от шести до пятнадцати лет. Отряды в «Прямой дороге» набирались не по годам, а по другим признакам. Кабул так и не понял – по каким…

Новичка встретили по-приятельски: будто он жил здесь раньше, потом уехал, а нынче вернулся.

– А-а, Владька! Привет! Вон свободная койка… – это заулыбался навстречу старший парнишка – кудлатый, толстогубый, класса так из восьмого. – Я – Данила.

– А ты откуда знаешь, что я… Владька?

– Нефёд сказал.

– Вообще-то я Кабул.

– Кабул – имя не христианское, это прозвище, а здесь прозвища не в ходу, – заявил Данила, блестя крупными зубами. – Давай обустраивайся…

Чего обустраиваться-то? Он был уже в «казенном обмундировании», рюкзачок с запасным бельем сдал на склад. Сейчас положил на полку у изголовья мыльницу и зубную щетку, на кроватную спинку повесил полотенце, на подоконник бросил зеленую бейсболку – не форменную, свою. Он обычно прикрывал ей приютскую стрижку.

Койки были заправлены не по-интернатски, а по-домашнему, у кого как. Кабул сел на край постели. Рядом сразу устроился круглоголовый дошколёнок с лопухастыми ушами. Наверно, в другом месте его звали бы Чебурашкой, а здесь он был Никитка. С другого бока приткнулся еще один малёк, чуть постарше Никитки.

– Я – Илья, – заявил он насупленно.

Остальные были примерно тех же лет, что и Кабул, – Вовчик и Саня. Вовчик был бледный, с зелеными глазами и длинными локонами. Смирный такой. Он оказался Владькиным соседом по койке. После отбоя, когда все улеглись и в окна стал светить из-за черных елей малиновый закат, Вовчик шепотом спросил:

– Владь, ты не спишь?

– Нет… – Он хотел поговорить с мамой, ну да ладно, можно и попозже.

– Владь… знаешь что?

– Что?

– А давай подружимся…

«Как?» – чуть не сказал Кабул, но понял, что получится нехорошо.

А как это – подружимся? У Кабула никогда не было крепких друзей. Он считал, что дружба зреет долго и не каждому с ней везет. Если же повезло, то на всю жизнь. А тут… Они ведь познакомились два часа назад. А после того как разъедутся, увидят ли еще когда-нибудь друг друга? И все же Кабул сказал:

– Ну… давай…

Вовчик вытянул и опустил на Владькино одеяло руку.

– Давай твою.

Кабул вложил пальцы в ладонь Вовчика. Тот их сжал слегка. И… пробежало по Кабулу тепло, словно коснулся его свет планеты Земляника. Они с Вовчиком больше ни о чем не говорили, впитывали вечернюю тишину. В ней чуть слышно шептались Илья и Никитка, а за окном различимо было тихое треньканье. Словно звякали уздечками лошади, которых отпустили пастись на ночь. Потом Кабул подумал, что в таком случае с лошадей, наверно, снимают уздечки. Конь с отливающими красным светом боками подошел совсем близко, глянул на Кабула темными глазами, словно спросил о чем-то.

«Ты добрый», – сказал ему Кабул. Тот покивал.

В келье чуть заметно пахло нагретой смолой. В углу мерцала под образком Николая Чудотворца лампадка.

«Мама, здесь хорошо…»

«Спи, малыш».

Вовчик, видимо, считал, что раз они с Кабулом подружились, то надо всегда быть рядом. Ну, они и были, Кабулу это даже нравилось. Вовчик с расспросами не приставал, больше рассказывал про себя, про свои коллекции солдатиков, про бабушкину дачу, где всегда было так здорово…

– А почему приехал сюда, а не к бабушке? – спросил Кабул, чтобы поддержать разговор.

– Она весной умерла. Мать с отцом стали ссориться и разводиться, а меня отправили в лагерь, чтобы не путался под ногами… А вообще-то я здесь еще и в прошлом августе был. Тут занятно…

– Что занятно?

– Ну, кружки всякие. И никто не пристает, как в школе. Порядки справедливые.

Похоже, что порядки и вправду были справедливые. Хотя не всегда понятные. Зачем, например, общие молитвы утром и вечером? В часовне народ не помещался, выстраивались квадратом на поросшей ромашками площади. Молодой священник читал молитву, остальные время от времени осеняли себя крестом. И Кабул крестился. Слов молитвы он почти не разбирал, но старался быть как все. Спасибо «Прямой дороге»», что пригрела его, бесприютного… Перед завтраком, обедом и ужином тоже читали молитву, только недлинную.

А однажды ездили в недалекий гарнизон десантников. Там стоял большой храм, и в нем был молебен вместе с солдатами. Хор пел красиво, у Кабула даже мурашки пробежали по спине, хотя слов он и здесь не разобрал.

Потом осматривали стоявшие на площадках транспортеры и минометы. По транспортерам разрешили полазать, у минометов – покрутить маховички. Позволили даже взять из пирамид хранившиеся в оружейной комнате короткие Б-2 – десантные пистолеты-автоматы.

Кабул не взял. Стоял у пирамиды, сунув кулаки в камуфляжные карманы.

– Нефёд идет. Не зли его опять, – шепнул Вовчик.

Брат Нефёд оказался рядом.

– Проявляем твердость убеждений? – сказал он добродушно.

Кабул кивнул:

– Ага…

Три дня назад у него с Нефёдом слегка испортились отношения. Тот привел Кабула в комнату, где занимался кружок военной техники. Десятка полтора ребят – самого разного возраста – возились у столов с учебными автоматами Б-1. Нефёд окликнул хмурого скуластого паренька:

– Глеб, покажи отроку Владиславу, как разбирать и собирать «бэодинку».

– Зачем? – сказал Кабул, ощутив неясное раздражение.

– Такое здесь правило. У нас всех учат обращаться с оружием.

Кабул не стал спорить. Опять же «со своим уставом в чужой монастырь не суются». Разборку-сборку он освоил за сорок минут, но заниматься в кружке военной техники отказался.

– Почему? – удивился Глеб. – У тебя хорошо получается.

Кабул хмыкнул с прежним раздражением:

– Едва ли я смогу выстрелить в человека!.. – Это он вспомнил разговоры с Пантелеем.

Скуластый Глеб насупился, но спросил не сердито, а скорее жалостливо:

– Какой же ты будешь защитник? Если ты любишь Родину, ее надо уметь защищать.

– А где моя Родина? И за что ее любить?

Глеб сказал назидательно (он, видать, прошел здесь немалую школу):

– Родина вокруг. А любят ее не «за что», а просто так, как любят мать. Какая бы она ни была…

«Мать любят не просто так, а за то, что она мама. За то, что была с тобой ласковая с первого дня. Это получается само собой… За то, что к ней можно прижаться и сделаться ее частичкой…»

Ничего такого Кабул Глебу не сказал. Только буркнул:

– Что ты в этом понимаешь!

Видать, юный наставник Глеб поведал о разговоре Нефёду. Вечером Нефёд встретил Кабула у столовой, поманил пальцем, взглядом отодвинул Вовчика, который хотел примазаться рядом.

– Так что, отрок Владислав, ты считаешь, что у тебя нет Родины?

– Это что, исповедь? – огрызнулся Кабул.

– Просто откровенный разговор.

– Брат Нефёд нащупывает у новичка кнопки души… – Это оказался рядом незнакомый парень. Худой, по-офицерски стройный, с темной шапкой волос. Не в камуфляже, а в черных джинсах и черной футболке. Его держала за руку бледная девочка лет восьми.

Было заметно, что Нефёд внутренне дернулся, но остался спокоен. Православные наставники должны проявлять сдержанность и терпение.

– Да, мой дорогой. Хочу внушить ему заповедь о необходимости растить в себе защитника…

– С автоматом Бэ-два, да? Прямо скажем, православный атрибут. А днем, на занятиях по библейским истинам, говорили про заповедь «Не убий»…

Брат Нефёд заметно ощетинился:

– Говорили и про слова Иисуса: «Нет лучшей доли, чем положить душу за дру́ги своя…»

– Вы, ревнители православия, умело цитируете Христа в своих интересах. Он говорил это, когда отправлял учеников проповедовать свое учение. Предупреждал о трудностях пути и о том, что надо вступаться друг за друга. А у вас получается, что «други» – это регент, господин премьер, министр обороны и глава концерна «Земная кровь». За них и должны отдавать свои души ребята, которых выбрасывают из вертушек в пограничные районы…

– Вот уж никогда не считал регента и его компанию спасением для страны. Наоборот…

– Ну, тогда за тех, кто их «недру́ги». Лишь бы палить очередями…

– По-твоему, не надо никогда воевать, нельзя ни в кого стрелять? Следует подставлять свою ж… спину под любой сапог?

Незнакомец с девочкой ответил невозмутимо:

– Стрелять приходится – такая земная доля. Но при чем здесь Творец? Он создавал мир для радости человеческой, а люди всё изгадили. И теперь стараются притянуть Бога к земной грязи и крови. «Помоги победить недругов!» А почему он должен помогать кого-то убивать? Христос сказал: «Я есть Бог не мертвых, но живых…»

Кабул и Вовчик прислушивались с интересом. Понимал ли что-то Вовчик, было неизвестно, а Кабул понимал. Тем более что в эти три дня прослушал несколько уроков по Ветхому и Новому Завету. Молодой и ласковый наставник отец Михаил рассказывал кратко и понятно.

Нефёд решительно заявил собеседнику:

– Ты демагог.

– Обругать несогласного – это не по-христиански.

– Я не ругаю, а говорю горькую истину… И прими к сведению: когда тобой снова начнут интересоваться органы Опеки, я не стану больше брать грех на душу и неправдивыми словами укрывать тебя от их любопытства.

В тон ему собеседник предупредил:

– Если сегодня ночью твой накрученный комп отбросит копыта, не считай, что это мои происки, а прими как волю Провидения.

– Не пугай!

– Да что ты, брат!.. Идем, Анютка.

И незнакомец с девочкой Анюткой ушел, мельком глянув на Кабула.

В работе кружков должны были участвовать все ребята. Выбирай сам, но без дела не болтайся. Вовчик, например, учился резьбе по дереву и звал Кабула в этот кружок, но Кабул не захотел – какой из него художник! По той же причине отказался заниматься росписью глиняных кувшинов и пасхальных яиц. Были футбольная и баскетбольная секции, но Кабул никогда не любил бегать в толпе… Однажды он увидел, как на специальной длинной площадке несколько человек пускают из луков стрелы в большие разноцветные мишени. Понравилось. И показалось даже, что у него получится не хуже, чем у других. Попробовал. Получилось. Записался. Правда, в секции почему-то оказались одни девочки и командовала стрелками девушка – гибкая решительная Даша в шапочке с пером. Она обрадовалась новичку.

– Молодец! А то мальчишки всё больше липнут к автоматам и пулеметам…

Пластмассовые красные луки были тонкие, как удочки, только с обмотанными кожей рукоятками посередине. Не очень сильные, специально для подростков. Но все же консервные жестянки стрелы пробивали насквозь. Даша все время напоминала о правилах безопасности. Однако тренироваться разрешала в любое время.

– Только не цельтесь и не стреляйте никуда, кроме мишеней. А то сами знаете, что будет…

Когда Кабул ухватывал пальцами тетиву и смотрел сквозь колечко прицела на мишень, в нем напрягались звенящие жилки. От наконечника стрелы к центру мишени будто протягивалась тугая нить. Желтая лакированая стрела послушно шла над нитью и втыкалась в черный центральный кружок (вздрагивало оперенье). Промахивался Кабул редко. Девчонки одобрительно повизгивали, а Даша хвалила:

– У тебя особое чутье!

Наверно, и правда было чутье. Вроде того, которое позволяло не запутаться в «Конфигурациях пространств».

Один раз Даша уговорила Кабула повторить опыт Одиссея: проткнуть стрелой двенадцать колец. Эти разноцветные пластмассовые колечки – размером со сложенный из пальцев калачик – были подвешены друг за дружкой на горизонтальном шесте, торчащем из развилки клена. Кабул не хотел стрелять – знал, что попытка не удастся. Но девчонки и отиравшийся рядом Вовчик прыгали и голосили: «Владик, давай! Владик, ты сможешь!»

Владик не смог. Стрела прошла только через пять колец, остальные беспорядочно закачались на шнурках. Но все кругом радостно закричали «ура!». Потому что и такие выстрелы до сих пор не удавались никому.

– Потренируешься и добьешься своего, – пообещала Даша.

Оказавшийся рядом Нефёд тоже одобрил умелого лучника.

– Ловко получается! А говорил, что не хочешь стрелять!

– Это же не в людей – это спорт.

– Это оружие. Лук – давний друг славянских воинов.

Примерно тогда же и случился спор о славянских и монгольских луках, которым Нефёд, кажется, остался недоволен.

Чуть позже Вовчик посоветовал:

– Ты, когда с Нефёдом говоришь, в бутылку не лезь. Он беседует ласково, а все берёт на заметочку. Потом найдет причину и… «пойдем-ка, дружок, в красный уголок…»

– Куда?

Вовчик хихикнул:

– Туда, где краснеют, когда ложатся на лавочку… Особенно те, кто первый раз…

– Неужели здесь по правде бывает такое?! Я думал – трёп…

Вовчик хихикнул снова:

– Ты еще не видел, где это? Идем, покажу…

И повел Кабула к дальнему строению в ряду бревенчатых теремков. Там, в маленьких сенях, было светло от бьющего в зарешеченное окошко солнца. Вовчик покрутил головой на длинной шее.

– Вроде бы никого нет, тихо… Вот, смотри…

Солнце падало на приземистую дверь. К ней был пришпилен квадрат серой бумаги с крупными старинными буквами (кажется, называется «славянская вязь»):

СЕ КУТ, ГДЕ СЕКУТ.

А ниже – рисунок: увеличенная картинка из учебника истории. На скамье лежит мальчишка со спущенными штанами, а его охаживает хворостиной монах в острой шапочке. У бедняги в крике разинут круглый рот.

Кабул спиной вперед быстро вышел из теремка. Словно ему пригрозили, что уложат на лавку после мальчишки. Вовчик выкатился следом.

Кабул сдавленно сказал:

– А долбят каждый день, что православие – добрая вера…

– А разве нет? – удивился Вовчик.

– А разве «да»?.. Какая-то испанская инквизиция.

Вовчик назидательно возразил:

– Инквизиция сжигала и мучила. А здесь учат уму-разуму. Чего такого?

– И никто не спорит?

– А как спорить? Родители заранее дают согласие. Будешь упрямиться – дома добавят. В Библии написано, что это полезно.

– А в законах написано, что никого нельзя унижать! – вскипел Кабул.

Вовчик спросил опасливо:

– Ты, что ли, обиделся?.. В прошлом году тут был один, очкастый такой, из художественного лицея, тоже заспорил. О правах человека. С Нефёдом. А тот объяснил: «Вы еще не человеки, и прав у вас никаких нет. Их надо зарабатывать, пока растете… А пацаны ваших лет, – говорит, – они вроде пустых сундуков. Что в них вложат, такими они и станут, и тогда надо смотреть: давать права или нет. А до той поры надо учить и учить…»

– По голой ж… – добавил Кабул.

– Ну не по голове же… А мягкое место для того и сделано природой. Чего такого?

– Ты, видать, уже получал здесь… по законам природы, – заметил Кабул. Без насмешки, даже с жалостью.

Вовчик не стал отпираться:

– Ага… В том году нас троих сестра Аксинья застукала, когда мы за девчонками в душе подглядывали. И повела к отцу Ефрему. А тот говорит: «Ты их поймала на этом непотребстве, ты и поучи… Я, – говорит, – лишь малолеток учу, авосечкой, а здесь нужен прут».

Кабул не сдержал сумрачного любопытства:

– И поучила?

– Ой-я-а… при тех же девчонках. Мы верещим, а они хихикают…

Кабул не сдержал брезгливости:

– Ты будто с радостью вспоминаешь…

– Не с радостью, а… как приключение. Во всяком приключении душа замирает, и тогда тоже…

– Иди, напросись опять…

Вовчик, видимо, не замечал досады Кабула. Наверно, по доброте душевной.

– Не-а, больше неохота. А «мелкие» иногда напрашиваются. От авоськи-то не сильная боль. Никитка говорит: «Боязно, зато интересно». Стучат друг на дружку, а потом вереницей бредут к отцу Ефрему. Тот и рад.

– А старшие не стучат?

– Ну, бывает… Это ведь вроде игры. Узна́ют про чужой грех и бегут с донесением.

– А отец Ефрем ничего вам про Иуду не говорил?

Вовчик искренне удивился:

– При чем тут Иуда? Он Христа предал, чтобы обречь его на мучения. И ради денег. А здесь, если кто про другого говорит, это же ради пользы. Чтобы очистить его от греха…

– Ну да, ну да, – сказал Кабул и стал смотреть на острые верхушки елей. И считать, сколько ему осталось жить в «Прямой дороге». Получалось, что около двух недель.

Обратный путь

Брат Нефёд занимал должность старшего воспитателя. Воспитатели отрядов были скорее надзирателями, следили за порядком, но никакой педагогикой не занимались, а брат Нефёд казался вездесущим. Умел всегда оказаться в нужном месте в нужный момент и сказать подходящую речь. Было заметно, что другие взрослые побаиваются его.

Был в лагере лишь один человек, всегда споривший с Нефёдом. Парень лет двадцати, по прозвищу Ампе́р. Прозвища в «Прямой дороге» не одобрялись, но этого звали только так. Известно, что «ампер» – единица, которой измеряется сила тока. Ампер ведал в лагере электричеством, телевизорами и компьютерами. Худой, с тонкими руками, с темной шапкой непослушных волос, напоминал он корнета Дарецкого из сериала «Крах Бонапарта». Однако в армии никогда не служил. Всю жизнь маялся Ампер пороком сердца (делали ему несколько операций, да без особой пользы). На весь мир смотрел он с насмешливым прищуром. Иногда брал гитару и пел собравшимся ребятам куплеты не благочестивого содержания, а, например, «Пират, забудь о стороне родной…» или «Меня укусил гиппопотам…».

Начальство терпело Ампера, потому что работал он за гроши́, а дело свое знал отменно. Говорят, один раз все же уволили, но в «Прямой дороге» тут же вырубились все электронные системы, и наладить их не могли никакие приглашенные мастера. Старец Ефрем и другие наставники решили, что Ампер – посланное Небом наказание, которое для пользы дела следует сносить смиренно.

История Ампера была известна многим. В прошлом году при крушении пассажирской летающей платформы «Ассунта» погибли его родители. Сиротами остались он и семилетняя сестренка. Пришлось продать квартиру, чтобы как-то существовать (зарплата лаборанта-физика была крохотная). Сняли комнату. Вскоре туда начали наведываться инспекторши из органов опеки. Мол, нельзя, чтобы девочка-первоклассница жила с братом, который сам почти ребенок. Ей нужны взрослые наставники, нормальные условия и надлежащий уход. Начали таскать Ампера на разные заседания: отдай сестренку добром, опекунство тебе мы все равно не оформим. Тетеньки из Ювенальной юстиции начали готовить соответствующее решение.

А для Ампера сестра Анютка была единственным светом в окошке. Он кинулся за помощью в разные конторы. Там его посылали куда подальше. Наконец занесло Ампера в церковную Общину святой Ольги. Община эта вроде бы занималась защитой детей. Православные власти всем сердцем ненавидели «ювенальщиков», которые разрушали семьи. В общине Амперу посоветовали устроиться на работу в «Прямую дорогу» и взять Анютку с собой. Лагерь был открыт круглый год, и даже работала там небольшая школа. Ампер внял совету. Агенты Опеки и «ювеналки» соваться в церковные заведения пока еще не решались, и сестренка оказалась в безопасности. А у Ампера – еда, крыша и мелочь на карманные расходы…

Ампер был благодарен судьбе, но ершистый свой нрав не смирил и примерным верующим не стал. Позволял «высказывания и всякие шуточки». Впрочем, обычаев лагеря старался не нарушать (надо помнить о сестренке) и даже на утренние и вечерние молитвы ходил аккуратно. Однако от любимых песен и от споров с Нефёдом отказаться не мог. А Нефёд не мог запретить ребятам слушать эти споры: получилось бы, что он боится доводов Ампера.

А чего было бояться какого-то «недоучившегося физика-ботаника» уверенному православному педагогу и набирающему известность писателю?

Да, Нефёд Минищукин писал книги. Причем не нравоучительные притчи про то, как мальчики и девочки должны следовать библейским заповедям и слушаться наставников. Он сочинял боевые повести, о верных долгу и чести подростках, которые воюют с враждебными силами и спасают народы, сохранившие понятия об истине и справедливости. Несколько таких книжек выпустило издательство «НФ-Прима».

Однажды Нефёд решил прочесть «любителям литературы» отрывки из новой вещи. Любителей собралось человек пятнадцать – после обеда, в беседке под елями. Пришел и Ампер. Минищукин покосился, но сразу сделал благожелательное лицо. Слушай, мол, не жалко, и ехидных замечаний я не боюсь.

… – «Сумрачный свинцовый рассвет наконец просочился в щели шалаша. Виктор протянул за голову руку и нащупал под свернутой плащ-палаткой, которая служила подушкой, отпотевший за ночь тяжелый „Дэ-два“. И порадовался не первый уже раз, что это боевая «двойка», а не учебная „Дэшка-один“, от которой в здешних условиях пользы было бы, как от мухобойки.

Васятка Потапин лежал в метре от Виктора и посапывал так уютно, будто спал в палате привычного лагеря „Воевода“, а не в чужом враждебном мире.

– Васятка, подъем!

– М-м… – Тот подергал торчащей из-под одеяла немытой пяткой.

– Я кому сказал!

– Щас…

– Василий, высеку, – пообещал Виктор ласково, но все же так, чтобы ясно было: обещание всерьез. А как иначе-то? Без дисциплины в момент сгинешь в этом непонятном, полном угрозы мире, где неразъяснимо всё – и пространство, и время, и смысл…

Васятка стремительно вскочил и затанцевал от зябкости, поддергивая зеленые перекошенные плавки.

Виктор выбрался из шалаша. У тлеющего костра прикорнули Данил, Тая и Борис. Борис не спал, старательно таращился на тощий дымок, потому что был часовым.

– Встали, – сказал Виктор.

Поднялись сразу. Это ведь не десятилетний недоросток Васятка, из которого еще делать и делать человека.

Тая шагнула было в сторону озерка – умыться.

– Подожди, – велел Виктор. – Прежде молитва…

– Ой!.. – смутилась она.

Встали шеренгой.

– Господи, благослови нас в начале дня и наставь на путь, ведущий к победе… – отчетливо сказал Виктор и замолчал.

Потом каждый, даже Васятка, с полминуты шевелил губами, просил о чем-то своем.

И наконец Виктор заключил:

– Да поможет нам Создатель на нашем пути…

Путь был неясен. Однако же не зря судьба забросила их в этот мир…»

Речь шла о четверых восьмиклассниках и пятикласснике, которые отдыхали в летнем военизированном лагере «Воевода». Однажды в походе они отстали от группы, и во время грозы неведомая сила перенесла их то ли в другое пространство, то ли на чужую планету…

Хотя нет, планета была не совсем чужая: угадывались признаки Земли. Но времена оказались непонятные – то ли древняя эпоха, то ли непонятное будущее. Населяли планету злобные негритянские племена, желтые коварные расы и потомки ящероподобных пришельцев. Лишь временами встречались кучки робких белокожих аборигенов, в которых чудилось что-то полупотерянное славянское. От них юным гостям из нашего мира стало известно, что далеко, в землях у полноводного Днепруса, живут светловолосые и голубоглазые люди, более многочисленные, чем здесь, на юге. Это были остатки некогда могучей цивилизации. И сразу стало ясно, что должны сделать пятеро юных героев: пересечь многие реки и горные хребты северного полушария, добраться до тех племен, разбудить в них прежний гордый дух и память об истинной вере и дать толчок для возрождения славянского мира.

– А могут ли четверо мальчишек и девочка возродить чей-то гордый дух, если он за долгие века изжил себя в силу естественного исторического процесса? – подал голос Ампер.

– В том-то и дело, что не естественного! – вскинулся автор «Дыхания сизых льдов». – Ошибочного! Люди отказались от истинной веры, и развитие человечества пошло по неправильному пути. Великая славянская раса оказалась на грани гибели…

– И чтобы снова стать великой, она должна очистить матушку-планету от других племен. Так?

– Не очистить, а восстановить на планете естественное равновесие. Великие народы, исповедующие истинную веру, должны определять развитие мира… Разве не понятно?

– Вполне понятно, – отозвался Ампер, а маленькая Анютка, сидевшая у него на колене, с опаской глянула в лицо брата. – Все это неново. Такие мысли в прошлом веке проповедовал один ефрейтор. Правда, радел он не о славянской расе и вера у него была не та, но это не меняет дела… Известно, чем все кончилось…

– В том-то и дело, что не та! – веско возразил брат Нефёд.

– Зато истинную веру быстренько насадят солдатики-восьмиклассники, которых воспитывает своими историями писатель Минищукин…

– Да пошел ты! – не выдержал писатель Минищукин. И спохватился, что поддался гневу: – Господи, прости меня, грешного… Ну, читать дальше?

Большинство оказалось за то, что «конечно, дальше». И Нефёд читал еще минут двадцать. Потом захлопнул папку. Провел пальцами по гладкому пробору, поулыбался и спросил:

– Ну, что скажут доброжелательные массы? Понравилось – не понравилось?

Народ был воспитанный, галдеть не стали. Сосед Кабула по келье – Саня Гамов поднял руку:

– Мне понравилось, как они крошили черных на перевале. Тех целая толпа, а этих всего пятеро, но они изо всех сил… И Васька – клёвый такой пацан. Сперва испугался, зато потом…

– Но понял ли ты, что дало Васятке сил преодолеть страх?

– Ну да! Тайка сунула ему гранату и показала, как дергать кольцо…

– При чем тут кольцо, брат Александр? – скорбно возразил брат Нефёд. – Силу пробудил в нем Всевышний, дал почувствовать, что воюет Васятка за Прямую дорогу…

– Ну вот, как всегда. Опять записали Всевышнего в подельники своих кровавых авантюр, – вставил Ампер.

– Для кого – авантюры, а для кого – борьба за справедливость, – очень сдержанно отозвался брат Нефёд.

Ампер вежливо спросил:

– Негры на перевале думали так же?

Нефёд наконец вскипел:

– Да плевать мне на то, что думали негры! Я славянин, сын своего племени! И люблю именно его!

Анютка на колене у Ампера аккуратно подняла тонкую ладошку.

– Брат Нефёд, а Иисус Христос говорил, что любить надо всех…

– Ну… говорил, конечно. Только надо знать, где и когда…

– Во-во!.. – с неожиданной жесткостью перебил его Ампер. – Слушайте, дети, брата Нефёда. – Он вас научит понимать Христа. Применительно к политической ситуации…

Больше половины ничего не понимали в споре. Но кое-кто понимал. Например, Кабул. Он сидел на высокой скамейке и прижимался щекой к длинному луку – поставил его между ног и держал в кулаке вместе с пятью стрелами. Трогал жесткими перьями щеку. Пришел он сюда прямо со стрелковой площадки. Ходить по лагерю со спортивным инвентарем не запрещалось, лишь бы без баловства.

Кабул увидел, как Нефёд покраснел. Стал будто его папка с повестью. Он захлопнул ее и выговорил:

– Я учу детей, как сподобил меня Господь. Не тебе судить…

– А может, меня он как раз и сподобил судить – чему учишь. Вижу, сколько новых стукачей появилось в «Прямой дороге».