Текст книги "Тополята"

– Бездельник! – засмеялась и села рядом.

– Я не бездельник, а не-ор-га-ни-зо-ван-ный. Так наша ИИ говорит.

– Кто-о?!

– Инна Игоревна… А зато у меня примерное поведение.

– Ох уж…

– Да! Пиво не пью, клей не нюхаю, эротические картинки не собираю. И не курю…

– Спасибо и на том… Хотя вчера принюхалась к твоему пиджаку на вешалке, и показалось, что тянет от него табачком. А?

– Потому что у нас туалет такой! Как армейская курилка. Оттуда и первоклассники выскакивают, как из коптильни!.. А я курить не буду никогда… Ну, или до восемнадцати лет. Хоть чем поклянусь!..

«Мама, правда не буду курить. Честное слово…»

«Я верю, мой хороший…»

– Ты почему вдруг засопел и заморгал?

– Вспомнил, как там щиплет в глазах…

Он стал взрослее и сдержанней. Мама Эма не ласкала и не тискала его, как прежде, и, уж конечно, не купала в ванне. С дядей Андреем они были как два приятеля-мужчины. Порой играли в шашки, порой вместе смотрели по телевизору футбол или автогонки. По правде говоря, это не очень интересовало Кабула, но он понимал, что надо воспитывать в себе мужские привычки… Но дяди Андрея часто не бывало дома. Он уезжал в долгие командировки. А когда возвращался, был озабочен и неразговорчив. Порой Владику казалось, что у мамы Эмы и дяди Андрея что-то не клеится в отношениях. Но он боялся думать про это, не хотел, чтобы пошатнулось благополучие.

Иногда приходило к Владику теплое воспоминание. С печалью и ноткой тревоги. Ему казалось, что у него не кончился важный разговор со студенткой Верой, которая объяснила ему про маму. Закрутили тогда события, отвлекли, а она через несколько дней закончила практику. Надо было бы разыскать ее, узнать адрес, повидаться хотя бы еще раз. Но радостная суматоха усыновления и переезда отодвинула эти мысли. Потом, уже осенью, они стали возвращаться, и Владик попросил маму Эму позвонить в интернат: нельзя ли узнать фамилию и адрес или телефон студентки Веры, которая была там весной на практике. Оттуда ответили, что «ничего не знаем». Завуч, которая ведала практикантами, уволилась, не найти концов. Мама Эма не поленилась, позвонила в педучилище. Там ответили, что да, направлялась в мае на практику второкурсница Вера Дукатова, но потом она покинула училище и уехала то ли в Краснодар, то ли в Красноярск, адрес неизвестен.

Вот и всё. Осталось утешать себя, что она тоже есть, хотя и неизвестно где.

– А зачем тебе эта девушка? – ревниво спросила мама Эма.

Он ответил сдержанно:

– Так… хороший человек.

Разбитая витрина

Опять наступило лето. Поехали к морю, в Алушту, – сначала поездом до Симферополя, потом автобусом. Путь на поезде был длинный. Мама Эма стонала и ворчала, жалуясь на духоту в вагоне. Но Владик был счастлив. До этого он ни разу никуда не ездил на поезде и теперь всю дорогу не отлипал от окна. Громадная земля разворачивалась перед ним зеленью, городами и деревнями, реками и мостами. Смотреть ни чуточки не надоедало, только к вечеру в глазах танцевали разноцветные пятна.

И море было волшебное! Оно обнимало и качало Владика, словно он был его родной рыбешкой. И даже ревучий шторм, от которого на берег летела хлесткая пена, а на деревьях ломались ветви, не показался страшным… А еще была кудрявая девочка Зойка (немного похожая на студентку Веру), с которой они дурачились на пляже и лопали по три порции мороженого в прибрежном кафе. Жаль, что разъехались и больше никогда уже, конечно, не встретятся… А однажды Владик увидел вдали настоящий парусный корабль, и это было как ожившая книжка «Водители фрегатов».

Обратный путь был не такой радостный. Не потому, что кончился морской праздник, а потому, что скреблась тревога. Владик наконец ясно понял, что у мамы Эмы и дяди Андрея не ладится супружеская жизнь. И уже потом, вспоминая поездку, он понял: муж и жена Перемётовы отправились в путешествие вместе, чтобы последний раз попытаться что-то склеить в этой жизни. То, что склеить было невозможно…

Дома они молчали, глядя мимо друг друга. В августе и сентябре дядя Андрей то и дело уезжал в командировки («для обмена опытом»), а в начале октября, когда мамы Эмы не было дома, он сел перед Владиком на табурет, взял его за локти и, глядя в пол, сказал:

– Такая вот, брат, история. Ухожу я…

– Как?! – выдохнул Владик, хотя сразу понял, о чем речь.

– Ну, вот так… Не сложилось у нас с Эмилией. Зачем же мучить друг друга…

Он отдал Владику на память морской бинокль и ушел незаметно, не попрощавшись. Взял с собой только чемодан. Квартиру оставил жене. Тетя Эма всплакнула, прижав Владика к пахнувшему косметикой платью.

– Ты не должен обижаться на дядю Андрюшу. Он хороший человек. Просто мы… очень разные…

Владик напряг плечи. Было в словах мамы Эмы что-то искусственное.

– А как мы будем теперь? – прошептал он.

– Что же делать? Проживем вдвоем…

Вдвоем жили недолго. За две недели до Нового года в доме появился Лев Геннадьевич. Всегда бодрый и жизнерадостный, лысоватый, с выпуклыми синими глазами и очень гладким подбородком. Владику он сказал:

– Так и зови меня, дружище, – Лев Геннадьевич. Не люблю всяких «дядей и тетей», есть в этом детсадовская слюнявость. А мы ведь взрослые люди, не так ли?

Владик не считал себя взрослым, но возражать не стал. Ему не хотелось лишних осложнений.

Жизнь потекла по-прежнему. Почти по-прежнему. Только мама Эма была не такой ласковой, как в прошлом году, и чаще морщилась, разглядывая Владькин троечный дневник. «Когда ты возьмешься за ум?» – «Иннушка сказала одной тетке, председательнице родительского совета, я слышал: „Он же из интерната, а там все тупые…“» Мама Эма не возмутилась такими словами ИИ, молча подписала дневник.

Лев Геннадьевич во Владькино воспитание не вмешивался, с вопросами и беседами не лез, разговаривал сдержанно. Дядя Андрей тоже бывал немногословен, однако в его сдержанности пряталась добродушная усмешка, а у Льва Геннадьевича ощущалось абсолютное «мне все равно».

Друзьями в классе Владик так и не обзавелся. Там был авторитетом Артур Дымчиков со своими подпевалами. К Владику Перемётову они не прискребались, но давали понять одноклассникам, что прискребутся ко всякому, кто попробует набиваться к детдомовцу в товарищи. Ну и фиг с ними со всеми, раз такие трусы… В середине зимы он записался в баскетбольную секцию, и тренер говорил, что «у Перемётова есть перспективы!». Но весной этого тренера почему-то уволили, а нового не нашли, и секция закрылась.

Неподалеку от дома был заброшенный, затерянный среди многоэтажек и гаражей сквер, и в нем Кабул нашел приятелей. Ребята были младше его, из третьего и четвертого класса, но с ними Владик чувствовал себя хорошо. Зимой они катались на лыжах с мелких горок, весной построили в крохотном овражке пеструю водяную мельницу. Двоих ребятишек – Алика Семенова и Андрюшку Гаврина – Владик несколько раз приводил к себе домой, показывал на компьютере простенькие «игрушки» (у самих-то этих ребят компьютеров не было). Давал им бинокль, чтобы посмотрели с высоты на окрестности.

В классе как-то разнюхали, что Кабул «хороводится с мелкими», стали подначивать, но Кабул послал болтунов подальше – спокойно и решительно.

Однако бо́льшую часть времени после школы он проводил один. Можно сказать, обитал в своей скорлупе. В своем отдельном мире. Там были книжки, компьютер с играми про «звездные войны», планета Земляника, где жили длинногривые красные кони. И была мама. В тревожные минуты он говорил себе: «Все равно у меня есть мама…»

А еще у него был свой дом, в котором, несмотря на печали и тревожные предчувствия, жилось все-таки неплохо. Он любил в этом доме всё: свою фаянсовую кружку с зеленым гномом на боку, свою настольную лампу со стеклянным желтым абажуром, электронные часы с маятником-корабликом, тихое ворчание холодильника в кухне, узор из серых листьев на желтых обоях. Любил уютную тахту, на которую можно хлопнуться спиной, чтобы разглядывать трещинки в потолке и думать о чем-нибудь… ну, хотя бы все о той же планете Земляника…

Планета жила в особом геометрическом мире. Владик называл его «Конфигурации пространств». Конфигурации начали возникать в его воображении, когда в школе стали изучать геометрию. Вообще-то математику шестиклассник Перемётов не любил (от всяких формул и вычислений трещала голова), но геометрия ему понравилась. Пока это была геометрия плоских фигур, но и она подчинялась красивым, стройным законам. А учительница сказала, что в дальнейшем будут изучать геометрию объемных построений, которые расположены в трехмерном пространстве. И у Владика вдруг само собой возникло в голове это пространство, заполненное пирамидами, кубами, шарами, лучистыми фигурами, переплетением прямых и выгнутых плоскостей. Тогда и появилось неизвестно откуда взявшееся понятие – «Конфигурации пространств». Стало казаться, что конфигурации заполняют весь мир. И что, перестраивая их, можно перестраивать свойства этого мира.

Он и перестраивал их, лежа в постели и прикрыв глаза. Когда в подступившей сонливости геометрия мира становилась послушной и удавалось вписать отдельные элементы в плавные изгибы бесконечности, появлялось в душе ласковое такое ощущение. Будто и вправду мир становился добрее… И мама словно садилась на край постели, касалась невесомыми пальцами Владькиных волос.

Разве мог подумать Владик Перемётов, что безжалостный случай (или судьба? или что там еще?) рванет его из этой жизни и бросит в гущу всяких несчастий?

Был конец мая, тепло стояло небывалое. Владик (а по-школьному – Кабул) беззаботно топал с уроков по улице Геодезистов. С одной стороны – двадцатиэтажные высотки, с другой – бетонный забор замороженной стройки, но даже здесь пахло зеленью и летом, вдоль забора густо цвели одуванчики.

У края тротуара, чуть впереди Владика, с визгом тормознула черная «Волга», распахнулась дверь.

– Эй, малец, подойди-ка! – Это высунулся дядька в сизом камуфляже, как у ментов, но без погон.

Шестиклассник Перемётов знал, что, если зовут в машину незнакомые люди, лучше драпать или звать на помощь, – это не раз объясняли и в школе, и дома. Он качнулся назад, чтобы рвануть подальше, но сзади его крепко ухватили за бока, рывком переметнули по воздуху, швырнули в салон «Волги». Он упал животом на кожаное сиденье. Вот и случилось то, что не раз показывали по телику, но что не должно никогда случаться в нормальной жизни с нормальными мальчишками.

Владик толкнулся руками, дернулся к открытому окну. «Помогите, меня похитили!» – хотел отчаянно заорать он, но получился сдавленный хрип. Дядька в камуфляже, который сидел впереди, рядом с водителем, засмеялся, не оборачиваясь. А тот, что нырнул в машину следом за Владиком, – с обтянутыми белой водолазкой мышцами, с могучей шеей и короткой стрижкой на маленькой голове, – взял пленника за шиворот и ровно усадил рядом с собой.

– Не дергайся, червячок. Мы не бандиты, а полиция.

– Бандиты, – убежденно сказал Владик. Он вдруг ощутил бесстрашие. Будь что будет, наплевать!

– На, убедись, молекула, и не дергайся. – Мужик в водолазке щелчком развернул у него перед носом пухлые корочки. Владик успел увидеть большие буквы МВД, круглую печать и плохо различимое фото. Корочки захлопнулись.

– Дай прочитать! – потребовал Владик.

– Не вякай. Дадут, где надо. Догонят и еще дадут…

– Все равно бандиты, если даже полиция… Налетаете, хватаете…

– Хватаем, кого надо…

Тогда Владик наконец сказал обычную в таких случаях фразу:

– А чо я сделал?!

– Сейчас поглядим, что ты сделал…

Оказывается, машина уже ехала. Через полквартала она с визгом развернулась, покатила по улице Геодезистов назад и скоро свернула в Ямальский переулок – тот, что в сотне шагов от школы. Дядька в водолазке (от которого пахло по́том и лосьоном) выдернул Кабула из машины.

– Гляди! Узнаёшь?

Кабул увидел длинную желто-зеленую вывеску: АТЕЛЬЕ «ТРОПИКАНА», а под ней квадратную витрину с манекенами. В широком проеме витрины не было верхней половины стекла, а по нижней разбежались трещины. Перед витриной, на асфальте, стояли квадратный мужик в форменной куртке, Артур Дымчиков и два его прихлебателя – Костян Лафиткин и Шкарик. Улыбались, гады.

Накачанный дядя в водолазке держал Кабула за рюкзак.

– Этот? – спросил он.

– Ага! – радостно сказал Артур.

А Костян и Шкарик с готовностью закивали.

…Уже позже Кабул узнал подробности происшествия. Когда раздался удар и звон осколков, охранник выскочил на тротуар и ухватил одного из убегавших мальчишек. Двое других остановились сами – поняли, что все равно не скроются.

Охранник затряс Артура:

– Бандюга малолетняя! Чем тебе стекло помешало?!

– Это не я! – завопил Дымчиков. И его осенила спасительная мысль: – Это один из нашей школы! Он бросил в нас камнем, потому что все время скребет на нас! Вот они подтвердят!..

Шкарик и Костян вместе сказали:

– Ага…

А Дымчиков лихорадочно добавил:

– Он недалеко ушел. Он приметный: с длинными волосами, в желтой футболке и белых обрезанных джинсах…

– Ага! – опять подтвердили приятели.

Охранник, не отпуская Артура, выхватил мобильник.

Сигнал приняла ближняя полицейская машина. Едва ли служителей правопорядка очень взволновало сообщение о разбитом стекле. Но впереди, на краю тротуара, они заметили пацана в желтой футболке. На ловца и зверь бежит, почему не поразвлечься?..

– Значит, этот? – переспросил мент в водолазке.

– Он и есть, – ответил Артур, нагло глядя на Кабула. – Он в меня щебенкой, а я увернулся, и…

– Это не я! – отчаянно заорал Кабул, пытаясь освободиться. – Они врут, сволочи! Я здесь даже не проходил! Они мне назло!..

Конвоир опять впихнул его в машину, а сам остался снаружи. Начал о чем-то говорить с Дымчиковым и его дружками. Кабул рванулся к дверце, чтобы выскочить и снова прокричать, что не виноват! Но мент в камуфляже обернулся, стиснул мальчишкино плечо – пальцы воткнулись под ключицу. Больно так! Владик пискнул и обмер. Тот, что в водолазке, сел рядом с ним – опять дохну́ло по́том и лосьоном.

– Поехали, – скомандовал он. – К нам…

Камуфляжный отпустил Кабула, однако плечо болело нестерпимо. Намокли глаза. Кабул закусил губу, но перед этим успел сказать:

– Эсэсовцы. – Страха по-прежнему не было.

Водолазкин слегка смазал его по уху. Пообещал добродушно:

– Еще раз вякни, окурок, – придушу…

Его привезли на улицу Многостаночников – это в пяти кварталах от школы. Вытряхнули из «Волги», завели в дверь со стеклянной синей вывеской. Навстречу повеяло запахом табака и пыльного картона. Кабул оказался в квадратной комнате. В дальнем углу он увидел решетку от пола до потолка, за ней кто-то хрипло постанывал и возился на топчане. За распахнутым окном качали широкими листьями клены – они росли на свободе, теперь уже недоступной для Кабула. Сбоку от окна за обширным, заваленным серыми папками столом сидел штабс-прапорщик с белесым скучным лицом. На столе вертелся вентилятор, но все равно было душно. Жидкие белобрысые прядки прилипли ко лбу штабс-прапорщика, серая рубашка промокла под мышками.

– Вот, – сказал Водолазкин, – это насчет «Тропиканы»… Между прочим, оскорблял сотрудников при исполнении. Обозвал эсэсовцами. Оказывал сопротивление…

– Ничего я не оказывал! Вы мне чуть плечо не сломали! И ударили!..

– Птенчик, – ласково отозвался Водолазкин, – если бы мы тебя ударили, ты уже не дышал бы…

Штабс-прапорщик сел прямо. Спросил со страдальческой ноткой:

– Ну а сюда-то его зачем? Везли бы сопляка к тетенькам-инспекторшам в детскую комнату…

От двери подал голос «Камуфляжный»:

– Нам, что ли, еще одно раскрытие – лишнее? Старик требует отчетность.

– Ладно… – Штабс-прапорщик пошевелил плечами, чтобы нагнать под мышки прохладу, и придвинул бумажный лист. Взял ручку: – Фамилия?

Водолазкин толкнул Кабула к столу:

– Тебя спрашивают!

– Чего спрашивают? – окрысился Кабул. Он все еще не боялся, только наваливалась тоска.

– Фамилия! – вдруг тонко заорал штабс-прапорщик. Приподнялся и покраснел.

Кабул пожал плечами.

– Перемётов.

– Имя?!

– Владислав.

– Отчество?!

А какое у него отчество? Кажется, когда меняли фамилию – Иванова на Перемётова – мама Эма сказала, чтобы вместо прежнего «Иванович» написали «Андреевич».

– Чего заткнулся?! – взвизгнул штабс-прапорщик. – Забыл, как папочку зовут?

– Вспоминаю… Андреевич.

– Остряк! – хмыкнул Водолазкин. – Не пробовал еще казенной каши.

– Адрес проживания! – опять прокричал штабс-прапорщик.

И так он заставил сказать его все: когда родился, и где учится, и кто родители (противно хехекнул, когда узнал, что отца нет, а мать приемная).

«У меня есть мама, только вам, гадам, я ничего про нее не скажу».

– А сейчас рассказывай, зачем разбил стекло…

– Ничего я не бил!

– Может, освежить тебе память? – спросил штабс-прапорщик.

– Не надо, Вася, давай я изложу, так скорее, – предложил Водолазкин. – Пиши… Парни-одноклассники объяснили, что он с ними всегда был в конфликте. Потому что раньше жил в интернате, а там все такие… неконтактные… Когда шли из школы, поспорили о чем-то, он схватил щебенку и пустил в стекло. Заорал: «А теперь будете отвечать!» И ноги-ноги… То есть не в них бросил и случайно промахнулся, а нарочно в витрину, чтобы свалить на противников. Злой умысел… Те парни сперва тоже в бега, чтобы не влипнуть, но охранник одного прищучил, они и заложили голубчика.

– Не бросал я! Меня там даже не было!

– Заткнись, – утомленно сказал штабс-прапорщик Вася, быстро заполняя линованный лист. И спросил Водолазкина: – Как звать этих пацанов, помнишь? Впишу, как свидетелей…

– Сейчас. У меня на диктофоне…

Кабул будто отключился. Навалилось тоскливое молчание. Он не слушал больше, что ему говорили, пока штабс-прапорщик не заорал, перегнувшись через стол:

– Подписывай, тебе говорят!

– Чего подписывать? – вздрогнул он.

– То, что в протоколе.

– А что в нем?

– То, что рассказал!

– Я ничего не рассказывал!

– А кто рассказывал? Я? Как зовут, где учишься, кто мамаша, не говорил? А то, что отказываешься признавать, будто разбил витрину, не говорил? Чего уперся-то, партизан долбаный? На! – Он двинул по столу лист с протоколом.

При этом протокол оказался почти полностью прикрыт газетой «На страже». То ли случайно, то ли… Виден был только нижний край листа с последней строчкой: «…сотрудникам полиции претензий не имею…»

– Напиши: «С моих слов записано верно» и распишись…

– А что там записано? Дайте прочитать!

– Ну-ка наклонись… Штабс-прапорщик ухватил Кабула за волосы и согнул над столом. Выдвинул ящик. В нем поверх чистых протокольных бланков лежал пистолет с коричневой рукояткой. – Видишь? – выдохнул в глаза Кабулу пропотевший штабс-прапорщик. – Да не бойся: никто тебя стрелять не будет. Тюкнут по височку, увезут за город и закопают на свалке. И скажут, что отпустили, а ты подался в бега со страху… А когда найдут тебя, обглоданного, никто не сыщет виноватых…

И тогда Владик Перемётов испугался. Он вспомнил передачу про двух ментухаев, которые схватили в подъезде шестиклассника, обвинили в воровстве, заковали в наручники и пригрозили закопать на заброшенном стадионе, если не признается. Ментов потом посадили, потому что в отделении мальчишку случайно увидела знакомая женщина и с ходу позвонила родителям. А здесь кто увидит, кто позвонит? Пьяный бомж за решеткой?

Да, Владик испугался. Испугался даже не того, что закопают, а вообще. И наверно, не столько испугался, сколько устал – от немыслимой безысходности и несправедливости. Он взял ручку и нацарапал внизу листа:

«С моих слов верно.

Перемётов»

– Давно бы так… – Штабс-прапорщик откинулся на стуле. – Телефон имеешь? Позвони матери, чтобы немедленно ехала сюда.

Кабул набрал на мобильнике номер.

– Мама Эма… Меня забрали в полицию. На улице… Они говорят, что я разбил стекло, но я не разбивал, а они грозят закопать…

Штабс-прапорщик Вася выхватил у него телефон.

– Гражданка Перемётова?.. Штабс-прапорщик внутренней службы Семашкин. Ваш сын оказался у нас за совершённое правонарушение – умышленно разбил в ателье витрину… Да. И ведет себя неадекватно. Вам следует приехать как можно скорее… Отделение номер девять по улице Многостаночников.

– Отдайте мобильник, – сказал Кабул, когда штабс-прапорщик закончил разговор.

– Матери отдам… Марш вон туда, в угол, жди на скамейке.

Менты, все, кроме штабс-прапорщика, ушли. Бомж за решеткой постанывал. Стрелки на больших квадратных часах почти не двигались. Кабул томился на скамье.

Мама Эма появилась через двадцать минут, которые показались двадцатью часами. Влетела в отделение, перепуганно глянула на Кабула, на дежурного.

– Я… вы велели приехать…

– Гражданка Перемётова?

– Да… Что он натворил?

– Я ничего не натворил! Они врут. Они грозили, что убьют меня!

– Прекрати! – совсем по-незнакомому взвизгнула мама Эма.

А штабс-прапорщик не обратил на него внимания. Подвинул лист.

– Ознакомьтесь с протоколом. Он будет передан в суд. Там есть специалисты по таким вот «юным талантам»…

– Но… может быть, мы договоримся? Зачем же в суд?..

– Нет, – с удовольствием сказал штабс-прапорщик Семашкин. – Мы, по его словам, эсэсовцы, какой с нами может быть разговор? К тому же дело связано не только с материальным ущербом. Надо учитывать, чей портрет висел на стене позади витрины. Не в него ли метил ваш отпрыск?

– Ни в кого я не метил!

– Помолчи!.. – опять взвизгнула мама Эма. – Господин офицер, он не нарочно! Мы всё возместим! А перед вами он извинится!..

«Еще чего!» – подумал Кабул.

– Распишитесь, что ознакомились, – бесцветным голосом проговорил Семашкин. – И что забрали сына… Здесь и здесь. Повестку вам пришлют… Телефончик не забудьте.

Домой они пошли пешком. У мамы Эмы подтаивала краска на ресницах.

– Владислав, как ты мог!.. Зачем?

– Что – зачем? Я ничего не делал! Я там даже мимо не проходил! Они подъехали, засунули в машину! Потому что Дым с дружками наговорил, будто это я!..

– С какой стати мальчики станут наговаривать на одноклассника?

– Да ты что! Я ж рассказывал, какой он, этот Дым!

Она сказала, скользнув по нему подмалеванными глазами:

– Ты, однако, тоже не сахар… Зачем ты обрезал брюки?

– Потому что жара. Все так носят…

– Испортил дорогую вещь. Думаешь, нам легко даются деньги?.. А теперь еще придется платить за стекло…

– Но я не разбивал! Почему ты не веришь?

– Какая разница, верю я или нет? Это ничего не меняет, раз дело пошло к судье… Судьи всегда верят милиции… полиции…

– Но есть же адвокаты!

– Ты упал с Луны? Какие адвокаты? Знаешь, сколько стоит адвокат? А мы просадили все деньги на путевки.

Путевки были двух видов: одна – для Владика в лагерь «Геолог», а две – для мамы Эмы и Льва Геннадьевича на теплоход, идущий в круиз вокруг Европы. Мама Эма рассудила (а Лев Геннадьевич кивал), что мальчику рано плавать за границу, пусть поживет среди сверстников, а то у него никак не получаются контакты с коллективом.

Владик тогда не заспорил. Ни единым словечком. Но впервые показалось ему, что маме Эме он стал не нужен. Совсем…

И спросил свою маму:

«Это правда?»

«Мне трудно понять, малыш… Но, если даже правда, ты крепись. Помнишь, мы ведь говорили, что в жизни бывают нелегкие времена. А мама Эма… Ей хочется своей личной жизни, раз не повезло с прежним мужем…»

Маме Эме хотелось личной жизни. А Владику не хотелось к незнакомым ребятам, в незнакомый лагерь, куда следом обязательно просочится прозвище Кабул. Хотелось к морю, как в прошлом году… Но сейчас ему казалось, что и лагерь был бы радостью – по сравнению с тем, что произошло сегодня.