Текст книги "Тополята"

Мамино сердце

Пока ехали, девушка в халате наскоро забинтовала Теньке ногу. А Шурику – локоть. А Тенька все смотрел то на Дед-Сергея, то на Кабула. У обоих были закрыты глаза. Но дед недовольно сводил брови и шевелил губами, а Кабул выглядел неживым.

Путь оказался недолгим. В километре от Карпухинского и Макарьевского дворов сохранилось еще одно старинное место – укрытый в саду белый особняк с колоннами. Там располагался Госпиталь ветеранов войны и труда. Усатый врач на «скорой» решил, что раз пострадавший старик – ветеран, в этот госпиталь ему и дорога. А мальчишек – туда же заодно. Не возить же их по разным больницам. Поколесили по переулкам и въехали в решетчатые ворота сада. Подкатили к самому крыльцу. Носилки сразу понесли по длинному коридору. А ребят за ними не пустили.

– Но как мы узнаем, что с ними?! – дернулся Шурик.

– Узнаете, когда надо, – пообещала строгая дежурная медсестра. – Ну-ка пошли со мной, герои!

Она привела их в пахнувший йодом кабинет. Там уже другая медсестра, молодая и жизнерадостная, заново и капитально перебинтовала Теньке ногу. Получилась обмотка от «выше колена» до косточки. А Шурику снова обработала локоть. Затем она вздернула на Теньке и без того куцую штанину и воткнула ему укол против столбняка. И Шурику.

– Посидите здесь, на кушетке, надо посмотреть, не будет ли какой-нибудь реакции на прививку.

Они сели рядышком. Шприцы и сыворотка их ничуть не испугали, последствий укола они тоже не опасались. Отчаянно тревожило другое: что там с дедом и Кабулом.

– Нету никакой реакции! Можно мы пойдем? – не выдержал Тенька.

– Ну гуляйте, гладиаторы…

Они выскочили в коридор и – вот удача-то! – увидели Виталю! Когда рядом Виталя, многие трудности становятся пустяками. Надо же – все узнал и успел куда следует!

Рядом с Виталей стояла обширная медноволосая дама с толстым носом и пушком на подбородке. В белом халате, конечно.

– А-а, вот они! Кто здесь внук профессора Черепанова?

– Я! Он живой?

– Вполне. Полежит у нас денька три. У него несколько ушибов и небольшая аритмия… Пройдет…

– А Кабул? – сказал Тенька. – То есть Владик Перемётов?

Женщина посмотрела на мальчишек, потом на Виталю.

– Владик, Владик… Я вот уже объясняла вашему другу… Дело не в потасовке, куда он угодил. Он и без того мог оказаться в больнице в любой момент. Чудовищное нервное истощение. Как он вообще держался на ногах. Следовало бы его в детский стационар, но… учитывая то, что рассказал Виталий, я оставлю мальчика у нас.

– А он пришел в себя? – выговорил Тенька.

– Пришел. Но пока очень слаб…

– Повидаться нельзя? – без надежды спросил Тенька.

– Пока нельзя. Может быть, через несколько дней. Узнавайте в справочном… И марш домой! Вам надо залечивать собственные раны. Виталий, попросите их родителей, чтобы выдрали добрых молодцев за излишнее геройство.

– Обязательно.

Когда вышли на крыльцо, Виталий объяснил:

– Это Эсфирь Львовна Голубец, заведующая отделением. Боевая тетка. Ее боятся все чиновники в мэрии и сам Блондаренко. И даже начальник госпиталя. Никакие менты и «ювенальщики» Владьку у нее не получат, не бойтесь.

– Был бы жив… – сумрачно отозвался Тенька.

У Витали на поясе затренькал мобильник. Виталя послушал, оглянулся на Теньку.

– У тебя что, не работает телефон?

– Я не знаю… – Тенька выдернул мобильник из кармашка на бедре. Тот был раздавлен. – Ой… вот…

– Ясно… Мать разыскивает тебя по всему свету. Что-то у нее с сердцем…

– Что?! Это она звонила?

– Какой-то мужчина. Оборвалась связь… Шурик, доберешься пешком. А я отвезу Теньку.

У ворот стоял обшарпанный, известный всем ребятам Виталин «мотозавр». Коляска была забита каким-то барахлом.

– Садись сзади.

Тенька вскочил в седло, вцепился в кожаное кольцо. Рванулись, понеслись. Ветер ударил по ногам, откинул волосы.

«Скорее, скорее, скорее! Ну скорее же!!»

Вот подъезд! Лифт, конечно, отключен… Кто придумал это громадное количество ступеней? Слава богу, дверь не заперта…

Мама полулежала, откинувшись на подушки. А у постели сидел… кто?

Отец…

Что это? Значит, в самом деле так плохо, если он примчался?

– Мамочка, что с тобой?!

Она слабо улыбнулась навстречу.

– Да все уже прошло… Где тебя носило, непутевая голова? Я чуть с ума не сошла…

– Это ты из-за меня?

– Из-за всего понемножку… Господи, что у тебя с ногой?

– С которой? А!.. Ободрал маленько…

– Это называется «маленько»… И рубашка будто с мусорной кучи… Надеюсь, это не там, где тополя? Соседи прибежали с новостями…

– Конечно, не там!

Мама стала прежней мамой. Приподнялась.

– Степан! Не ври…

– Ну… маленько «там». Чуть-чуть… Ничего же не случилось, только царапина…

– Я надеюсь, что ты возьмешься за него всерьез, – сказала мама отцу.

– Обязательно, – ответил отец. Так же, как недавно Виталя.

Тенька смотрел и чувствовал, что нет у него ни обиды на отца, ни досады, ни горечи. Наоборот. Чувство, похожее на то, какое было во время давнего путешествия на озеро…

– Па-а… А ты нарочно приехал? Из-за мамы?

– Глупыш ты, Тень, – устало сказал папа и потер виски. – Как бы я успел, если приступ случился час назад… Нечаянно получилось. Приехал по делам, решил навестить вас… А тут такая история. Ну, вызвал неотложку, они сказали: ничего серьезного… Поволновалась, пока пыталась вызвонить тебя…

– Гад я!.. – искренне сказал Тенька.

– Не смей так выражаться!.. – привычно возмутилась мама. – Сходи на кухню, принеси из холодильника минералку.

– А что? Тебе опять плохо?

Мама засмеялась:

– Ох и паникер! Просто хочется пить…

Тенька, сверкая забинтованной ногой, ускакал, сунулся по плечи в холодильник, отыскал откупоренную бутылку, глотнул из нее и вернулся. Встал на пороге. Мама опять полулежала на подушках, а отец пальцем гладил на ее щеке ветвистый коричневатый шрам.

Оба посмотрели на Теньку.

Тогда он, скрутив неловкость, стукнул холодной бутылкой по колену, глянул исподлобья.

– Па… А ты к нам просто так, мимоходом, или… теперь будешь приходить почаще?

Стараясь говорить сердито, отец объяснил:

– Не буду я приходить… потому что больше не уйду. Вас опасно оставлять без присмотра.

Тенька подошел. Дал маме бутылку. Она глотнула из горлышка, улыбнулась, глянула на Теньку поверх стекла. Тенька постоял рядом с отцом. Положил на его плечо ладони. Лег на кисти рук щекой.

Палата на первом этаже

Через два дня после событий на Косе Шурик навестил в госпитале Дед-Сергея. И сказал ребятам, что дед чувствует себя неплохо, скоро его выпишут. Это была хорошая новость. Но была и плохая. Дед-Сергей сообщил, что у Кабула состояние скверное. Не было у него никаких серьезных травм, но не было и желания подняться на ноги. «Этакое безразличие к окружающему. Или дремлет, или просто смотрит в потолок. И молчит. Это Дед-Сергей узнал от Эсфири Львовны. Она призналась, что «мальчик у меня вызывает опасение». Мол, нестандартная ситуация.

Еще через два дня Дед-Сергея отпустили из госпиталя. Про Кабула Эсфирь Львовна сказала ему, что состояние прежнее и что его перевели в палату первого этажа, там спокойнее. Из соседей лишь один старичок, его скоро должны отправить в санаторий.

Дед-Сергей почти сразу уехал к себе в Заводоохтинск.

Тенька сказал Шурику, что на первом этаже госпиталя конечно же есть окна. В том числе и в палате, где Кабул.

– Два окна, – невозмутимо уточнил Шурик. – Я уже разузнал, где они.

– Шурка, ты герой!

– Ага, – дурашливо сказал он.

А вообще-то он и по правде был герой. Когда Дед-Сергея сбили с ног, он бросился вниз, чтобы защитить его от дубинок. В этой свалке он и Тенька оказались рядом, хотя потом не сразу вспомнили, где кто был.

«Значит, я тоже герой?» – иногда думал Тенька, но мысль эта была опасливая и стыдливая. Быть героем не хотелось. А то, что Шурка узнал, где окна, это и правда заслуживало медали. «За ловкость и находчивость»!

Старинное здание госпиталя фасадом выходило в парк, а задние стены поднимались над овражком, где бормотала речка Решетка. Похоже было, что это желтый старинный замок навис над пятиметровым склоном оборонительного рва. Склон – препятствие одолимое, но он порос такой дремучей крапивой, что при одном взгляде на нее брала оторопь.

– Ты что сразу-то не сказал! – шепотом взвыл Тенька (если это возможно – выть шепотом).

– Я знал, что над оврагом, но не знал про джунгли.

– Пошли, наденем джинсы и куртки!

– Сваримся.

– А без них сожжемся.

– Ты не очень сожжешься. У тебя одна нога вся замотана.

– Другой от этого не легче.

– Возвращаться – плохая примета, – решил Шурик. – Прорубим дорогу.

В самом деле, герой, елки-палки!

В осоке у Решетки нашли они ржавый обруч, разломали на куски, получились сабли. С ними Тенька и Шурик двинулись на приступ.

Крапива почти не оказывала сопротивления. Получалась широкая просека. Но понятно, что в такой войне полностью уцелеть все равно не удается. Оба взвизгивали. Шурик рубился храбрее и потому взвизгивал чаще.

– Это нам за нарушение больничного режима… Ай! – вскрикнул Тенька.

– Ой!.. За нарушение будет отдельно, если поймают… Мама! Да здесь еще и крысы!

– Это не крыса (ой-я!). Это Лиска просочилась за нами. У нее последнее время привычка появилась – не отставать от меня. Даже на рынок увязывается, когда мы с мамой ходим за картошкой. И лупит там незнакомых шавок.

Не боящаяся кусачей травы Лиска скользнула вперед, к узкому окну, и поставила передние лапы на низкий кирпичный подоконник. Оглянулась: «Нам сюда?»

– Она в самом деле зверь из нездешних пространств, – сказал Шурик, шипя от укусов.

– Само собой… Смотри-ка, окошко не заперто.

Оно было не только не заперто, а даже приоткрыто. Тенька отвел наружу правую створку. Шурик – левую. Лиска прыгнула на подоконник и села, будто у себя дома. Тенька на всякий случай взял ее за шиворот и пригляделся.

Кабул, положив руки под голову, смотрел в потолок. Не двигался. Непонятно было, спит или просто ему все равно.

– Кабул!.. – выдохнул Тенька.

Тот стал медленно поворачивать голову. Лиска вдруг вырвалась и сиганула в палату.

– Куда! Назад, дура! – перепугался Тенька.

А она прыгнула на кровать и легла на укрытую простыней грудь Кабула.

Тогда он заулыбался. И не слабенько, не как тяжелобольной, а счастливой такой улыбкой.

– Ой, ребята!.. Ой, Лиска… – Лиску он прижал к груди двумя ладонями, стал гладить рыжую спину.

Лиска сказала «мрлмр» и принялась урчать, как закипающий чайник. Будто они с Кабулом были давними крепкими друзьями.

«Может, ему показалось, что это Свир?» – мелькнуло у Теньки.

– Владик, ты тут это… как? – осторожно спросил Шурик. – Говорили, что ты все дни лежал и… ну, ничего не хотел…

Кабул посмотрел на него и на Теньку веселыми глазами, чмокнул Лиску в розовый нос и объяснил:

– Я не просто лежал. Это им казалось, что я просто, а я думал. И вспоминал.

– Что? – шепотом сказал Тенька. Ему почудилось, что, несмотря на веселье в глазах, Кабул может заплакать.

– Всё… – глубоко вздохнул он (Лиска покачнулась на груди). – И еще я понял…

Тенька и Шурик молчали с мысленным вопросом: «Что?»

– Понял, что теперь могу… за други своя… Помнишь, когда этот гад замахнулся на тебя ботинком… над головой… Я сразу понял, что могу… и сверху на тебя. А его за ногу… Он свалился.

Ничего такого Тенька не помнил. Но раз Кабул сказал – это конечно же было!

Очень серьезно Тенька потребовал:

– Ты теперь «смоги» еще раз…

– Что? – стрельнул глазами Кабул.

– Прогони из себя… всякую кислость. Пора подыматься.

– Я теперь… да… А то Эсфирь Львовна пообещала: «Если не вылезешь из унылости, сорву за окном крапиву и выдеру. Старательно и по-матерински».

– Не бойся, – утешил Тенька. – Если по-матерински – это терпимо. Даже полезно.

– Наверно. Только теперь уже не надо… Кыса моя хорошая… – Он мизинцем погладил урчащей Лиске переносицу. И вдруг дернулся: – Ой! Она идет…

– Кто? – подскочили Тенька и Шурик.

– Эсфирь Львовна. Шаги…

Шурик тут же летучей рыбкой ускользнул в окно. Тенька дернул к себе Лиску – не оставлять же! Какой будет скандал! Лиска вцепилась в простыню. Кабул – в Лиску.

– Тенька, не уноси!

Все это и усмотрела Эсфирь Львовна Голубец, возникшая в дверях вместе с двумя молодыми дамами в белых халатах. У дам от изумления встали дыбом накрахмаленные шапочки.

– Ой!.. – сказал Тенька. Отпустил кошку и замер с видом пойманного за курением первоклассника.

«Мрлмр», – сказала Лиска.

– Здрасте, – безбоязненно приветствовал заведующую отделением и ее спутниц Владик Перемётов (или уже не Перемётов? Не важно…).

– Здрасте… Что мы видим в этой выразительной мизансцене, коллеги?

Коллеги почтительно внимали.

– Мы видим, – сообщила Эсфирь Львовна с высоты могучего роста, – нашего недавнего пациента Степана Ресницына, который решил навестить своего друга Владика, выбрав для этого несколько упрощенный путь, ибо крапива менее опасна, чем вахтеры. Так?..

Тенька молчал. Очень хотелось почесать ногу и локти, но он не смел.

– Чешись, чешись, – разрешила доктор Голубец. – А что мы видим еще? Неизменную спутницу Степана, кошку Лисавету, которая обрадовала своим появлением Владика… Владик, так?

– Ага!

– Ой… Откуда вы знаете про Лиску? – пробормотал Тенька. Он понял, что большой грозы не будет.

– В силу своих научных званий и должностей я обязана знать всё… Даже то, что за окном укрывается неумело сиганувший из палаты внук профессора Черепанова, Александр… Проникни обратно, друг мой, твоя конспирация потеряла смысл.

Шурик виновато проник и сразу зачесался пуще Теньки. Видимо, вылетая из окна, он угодил мимо просеки. Эсфирь Львовна покивала.

– Рассуждаем далее. Лисавета дала нашему пациенту толчок хорошего настроения…

– Но Эсфирь Львовна! – заволновалась левая дама в шапочке. – Теперь кошку следует убрать. Она…

– Не трогать… – Доктор Голубец сказала это мягко, но с такой ноткой, что обе спутницы… нет, они остались стоять, как стояли, но похоже, что внутри вытянулись по стойке «смирно».

Кабул вскинул голову:

– Можно, она побудет со мной? До завтра…

– Гм… Кажется, Лисавета желает того же.

Правая дама с прической все же осмелилась возразить:

– Но Эсфирь Львовна! Кошка с улицы, она септическая. Если мальчик подхватит инфекцию…

– Мальчик Степан Ресницын общался с ней гораздо дольше и ничего не подхватил. Ситуация неординарная и достойна риска. Роза Викторовна, скажите санитарке, чтобы поставила у двери склянку с молоком. Надеюсь, Лисавета цивилизованная особа и в туалет будет ходить за окно. Уважаемый Тенька не возражает, чтобы его любимица погостила здесь?

– Будто она меня спрашивает! Гуляет где хочет…

– Отлично! А теперь оба выметайтесь тем же путем, каким пришли. И не возникайте до завтра. А завтра я скажу вахтеру, чтобы пропустил вас.

Кабула и Лиску навещали каждый день. А иногда и дважды в день. Вахтеры у главного входа смотрели подозрительно и угрюмо, поэтому Тенька и Шурик обычно пользовались прежним путем – прямо к окну. Просека была теперь утоптанной и неопасной.

Все чаще увязывался за Тенькой и Шуриком Егорка Лесов. Хотя что значит «увязывался»? Просто шел с ними вместе. Молчаливый и серьезный.

Кабул улыбался им навстречу. Бодро так улыбался, но был все еще слаб. Эсфирь Львовна сказала, что «мальчику пока следует быть под наблюдением». Лиска это, видимо, понимала. Обычно она лежала на Кабуле поперек груди и вроде бы дремала, но чутко шевелила ушами. Теньке иногда казалось, что Лиска щуплым своим тельцем, как губкой, вытягивает из Владьки все его хвори (наверно, человеческие болезни для кошек неопасны).

Кабулу приносили яблоки и виноград. Кабул говорил:

– Куда мне столько! Давайте есть вместе.

И ели вместе.

Никто им не мешал беседовать, соседняя койка была пуста. Иногда вспоминали «бой» на Косе. Радовались, что все тополя уцелели. Только Егорка сокрушался:

– Жалко, что меня там не было…

– Чего жалеть-то? – сказал благоразумный Шурик. – Был бы еще один пациент…

– Ну и что!.. Там же было как восстание… А еще Жох жалеет, что он тоже там не оказался. Родители отправили его к деду на озеро Алтын-Куль. Для перевоспитания. Там у деда рыбачья артель.

– А зачем его перевоспитывать? – удивился Кабул.

Шу рик объяснил:

– Так уж повелось, что Жох считается хулиганом. В первом классе он привязал к хвосту Изи-Ку́зинова кота консервную банку. Кот был такой стервец! Ну и пошло: «трудный ребенок», «бесконтрольная личность»…

– Он долго не проживет на озере, – заметил Тенька. – Эвка по нему сохнет и звонит каждый день… – При этом он слега опечалился, потому что Эвка по-прежнему жила в его сердце.

– А Изольда перевоспиталась, – вспомнил Егорка. – Она вместе с другими жильцами подписала письмо в газету против полицейского беззакония. Мама говорила…

Лиска не все время жила на кровати у Кабула. Иногда она заглядывала домой. Лиске нравилась жареная рыба, которую искусно готовил Тенькин папа. Поэтому она появлялась в обеденное время.

Но однажды Лиска пришла рано утром. Прыгнула к спящему Теньке и заскребла его по бинту на торчащей ноге.

– Брысь, чудовище! Ой, Лиска, что случилось?

Она смотрела требовательно. Потом соскочила на пол, оглянулась. Ясно, что звала за собой. Тенька прыгнул в шорты и босиком побежал за Лиской. Мама едва успела крикнуть вслед: «Куда в такую рань!..»

Лиска ровной рысцой пересекла Макарьевский двор и привела Теньку в тенистый промежуток между забором и сосновой поленницей.

Там лежал в траве Сима.

Он обрадовался гостям, особенно Лиске. Начал вылизывать ее.

– Сима, привет, – машинально сказал Тенька. Но смотрел не на пса. Он смотрел на игрушечную красную лошадку – та лежала в двух шагах от Симы, среди мятых лопухов. – Сима! Ты где его взял?

«Его» – значит, Свира. В том, что это Свир, не было сомнения.

Когда Кабул и Тенька вспоминали Свира, Тенька утверждал, что Свир спасся от похитителей рюкзака и вернулся в Зуб, а там стал стучать копытцами и звать Кабула за собой, потому что чуял: небоскреб долго не устоит. Что-то похожее вертелось и в голове Кабула.

– Только я почему-то его не разглядел, не догнал… А может, он обиделся на меня?

– За что ему обижаться?!

– Тогда, наверно, сместились конфигурации. И развели нас…

– Ты не горюй. Может, они еще сместятся обратно…

И вот сместились обратно.

– Сима, где ты его нашел?

Сима, конечно, ответить не умел. Возможно, отыскал он Свира среди мусора на берегу, а может быть, и внутри необъятного Зуба, куда привел его удивительный собачий нюх – чтобы выручить заплутавшую там лошадку. Сима конечно же понимал, как важна эта находка для мальчишек, вот и послал к Теньке Лиску. А теперь лизал подружку и помахивал хвостом. Свир его больше не интересовал.

– Сима, я его возьму, да?

Сима помахал хвостом сильнее.

На полпути к госпиталю Тенька спохватился: надо было позвать с собой Шурика. Но возвращаться не хотелось. «Все равно он еще, наверно, спит…»

Кабул тоже спал. Тенька увидел это сквозь приоткрытое окно. Владька лежал на спине и держал на груди ладони, словно под ними привычно дремала Лиска.

Тенька бесшумно проник в палату. Сел на край койки. Приподнял Владькину ладонь, положил под нее Свира (у того, как у живого, блестел черный глаз).

Кабул улыбнулся во сне. Потом шевельнул веками. Приподнял их. Распахнул. Дернулся и обхватил Свира обеими руками. И лишь тогда глянул на Теньку.

– Тень… он откуда?

– Сима нашел. Я его спрашиваю: «Где нашел?» А он только машет хвостом.

Кабул прижал мордашку Свира к губам.

– А может, он снится?

– Нет, – увесисто сказал Тенька.

И как бы в подтверждение, что все это наяву, за дверью раздались крепкие шаги. С утренним обходом двигалась Эсфирь Львовна.

– Владька, я побежал!

– Подожди! Она тебя знает, не прогонит.

– Но я же босиком и с голым пузом…

Это была отговорка. Голопузый вид Теньки вполне объяснялся небывалой жарой, которая в эти дни свалилась на Айзенверкенбаум. Но Теньке не хотелось лишних расспросов про находку. Ему казалось, что Кабул будет стесняться. И он удрал в окно.

Вечером он вместе с Шуриком и Егоркой навестил Кабула снова. Тенька звал с собой Лиску, но та осталась дрыхнуть дома на подоконнике – видимо, решила, что Кабулу теперь хватит красной лошадки.

Кабул по-турецки сидел на заправленной потели и заставлял Свира прыгать с колена на колено. Было в этой игре что-то детсадовское, но Кабул не смутился, когда увидел ребят. Заулыбался.

– Меня скоро пустят «в увольнение». Сразу прибегу в Кокпит…

– Дед-Сергей звонил из Заводоохтинска. Передает привет, – сказал Шурик. – Он вчера дописал свою книгу.

– А мама написала статью, – сказал Егорка. – Про то, что случилось на Косе. И как ребята воевали… Только Владика называть не стала, чтобы всякие опекунские тетки про него не узнали. А то начнут искать…

– Они могут, – сразу помрачнел Кабул.

– Фиг им! – сказал Тенька. – Виталя обещал, что институт Владика не отдаст.

Приоткрылась дверь. Тетенька с высокой прической под накрахмаленной шапочкой (кажется, Роза Викторовна) строго спросила:

– Кто здесь Ресницын?

Тенька вскочил, одернул майку.

– Идем. Тебя хочет видеть Эсфирь Львовна…

«А чо я сделал?» – чуть не сказал Тенька. Растерянно глянул на приятелей и пошел, хлопая растоптанными босоножками.

Эсфирь Львовна в своем кабинете сидела в кресле под лопухастым деревом. На другое такое же кресло показала оробевшему гостю:

– Садись… Тень…

Он сел на мягкий краешек, боязливо скрестил ноги (одна – ободранная, другая – все еще в белой обмотке). «Что случилось-то?»

– Я хочу спросить… Вспомни: тебе ничего не говорит фамилия Свирелкин?

– Не – е…

– Владик никогда не упоминал ее? Хотя бы мимоходом?

– Н-нет. Я не помню… Нет, при мне он точно не упоминал… А что?

– Такое дело… Мне кажется, фамилия может иметь отношение к его давнему детству…

– Ну… а вы спросили бы у него самого, – осторожно посоветовал Тенька.

– Спрашивала. Не помнит. Но… младенческая память, она такая… Что-то мелькнет в ней, и ребенок может даже это высказать, а потом забывает начисто… Вот я и собираю крупицы. На всякий случай.

«А зачем?» – хотел спросить Тенька, но не посмел.

Эсфирь Львовна постучала толстыми пальцами по кадке дерева.

– Я тебе объясню… Когда Владик рассказывал про Свира, он упомянул, что это имя у него вспомнилось, как буквы на розовой ленте… А я вспомнила, что новорожденным детям иногда надевают клеенчатые браслетики с фамилией матери… Такое могло застрять в памяти малыша… как говорится, на уровне подсознания…

Тенька не выдержал:

– А почему именно Свирелкин? А не по-другому как-нибудь?

– Это, Тень, отдельный разговор… потом…

– А почему вы про это… мне?

Она сказала то ли в шутку, то ли по правде:

– Потому что ты касался Колеса Гироскопа.

– Ой! А откуда вы знаете?

– Оттуда, – улыбнулась она. – Тенька Ресницын, ты пока никому не говори про наш разговор. Хорошо? А ребятам скажи, что беседовали о здоровье Владика.

Тенька старательно покивал. А Шурику, Егорке и Кабулу объяснил:

– Она просила, чтобы мы не утомляли больного. Потому что дело идет на поправку, но еще заметна слабость.