Текст книги "Золотой вепрь"

– Верю. Это для него. – Розарио ткнул пальцем в Стальное Горло. – И для него. – Теперь в трактирщика. – Но мы же с вами, фра, вылеплены из другого теста.

– Я заметил. – Иллам на миг нахмурился, но снова улыбнулся. – При всем моем уважении, фра…

– Я могу вам помочь. – Аксамалианец хитро прищурился. – Я ищу человека с такими же приметами. Скажу больше. Одно время он служил в Аксамале. В тайном сыске.

– Да? Это интересно. Как говорят в Барне, чем дальше в лес, тем больше дроу.

– Ответьте напрямую, фра. Мы ищем одного и того же человека?

– Ну, если вы его еще и назовете…

Розарио понизил голос до хриплого шепота:

– Т’Исельн дель Гуэлла.

Иллам хмыкнул, убрал корд от шеи Вальдо. Но волосы не отпустил, продолжая вжимать нос незадачливого вора в грязное полотенце.

– Какое-то знакомое имя…

Вислоусый вздохнул:

– Фра, мне бесконечно приятно ваше общество, но я привык выполнять порученные мне задания без сучка и задоринки. Думаю, нам лучше выяснить отношения сейчас. Возможно, мы окажемся союзниками, а возможно, и противниками.

– Ну, раз уж вы первым завели речь о дель Гуэлле, фра, не соблаговолите ли сказать, зачем он вам понадобился.

Вальдо почувствовал, как напряглась рука Иллама. Хоть бы вы передрались и порезали друг дружку. Поделом!

– Это не совсем честно… – протянул Розарио. – Хотя ладно! Будь что будет. Я хочу его убить. Правильный ответ?

Фра Иллам молчал долго. Очень долго, как показалось Стальному Горлу. Розарио ждал его ответа невозмутимо. Только слегка покусывал ус. Впрочем, может, у человека привычка такая?

– Что ж, – произнес наконец-то темноусый. – Могу сказать одно – мы не враги…

– Честно. Я рад, – с облегчением вздохнул купец.

– Мы соперники, – закончил фразу Иллам. – Я тоже хочу его убить. Предупреждаю сразу – я не люблю уступать свою работу другим людям. Особенно ту, за которую берусь согласно внутренним убеждениям и по зову сердца.

– Зато мне все равно, как умрет господин дель Гуэлла, – равнодушным голосом ответил Розарио. – Мне даже необязательно убивать его своими руками. Достаточно увидеть труп и убедиться, что господин т’Исельн надежно обосновался в Преисподней.

Темноусый со щелчком загнал корд в ножны.

– Т’Исельна заказали? Заметьте, я не спрашиваю кто. Просто скажите – да или нет?

– Да, – не стал лукавить наемный убийца.

– Что ж. Закономерный итог жизни предателя.

– А вы, фра, действуете из личной мести?

– Не совсем. Я действую от имени сотен и тысяч людей, чей привычный образ жизни дель Гуэлла разрушил. И не просто разрушил, а растоптал ногами. Вы аксамалианец, фра? Вы видели выжженный Верхний город? Обломок обелиска Благодарности? Изуродованный портик храма Вознесения? Лужу застывшей бронзы на месте конного памятника его императорскому величеству?

– Видел, – кивнул фра Розарио. На его щеках взбугрились желваки. – И поэтому решил для себя, что убью дель Гуэллу бесплатно.

Что подумал по этому поводу Иллам, осталось неизвестно, но он поклонился с уважением. Как равный равному.

– Думаю, нам выгоднее помогать друг другу, – сказал он, протягивая раскрытую ладонь.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– Бла-а-агородные го-го-господа, – заикаясь пробормотал Вальдо. – А к-к-как же я?

– Жить будешь! – Иллам разжал пальцы, освобождая волосы до смерти перепуганного гобла. – Но дышать будешь, как я скажу! Нам все же понадобится проводник, не так ли, фра Розарио?

Пышноусый кивнул. Весь вечер, притворяясь пьяным, он решал загадку – с кем же на самом деле свела его судьба? Ведь младенцу ясно: разговоры его сотрапезника о нитках и табаке – болтовня рыжего кентавра. А ножи как кидает! Любо-дорого смотреть. И эта ненависть к дель Гуэлле. Одно время в Аксамале ходили слухи о таинственном исчезновении лучшего агента тайного сыска. Он носил кличку Мастер. По мнению Розарио, по праву. Болтали разное, но знающий человек мог догадаться, что Мастер выжил и горит местью.

Если фра Иллам и в самом деле Мастер, то Розарио повезло. С таким спутником хоть в Гронд на ледяных червей охотиться. А когда работа будет выполнена, поглядим, есть ли смысл оставлять его в живых.

Емсиль расставил пошире ноги и уперся плечом в «задок» телеги. Рядом пыхтел Дыкал. За борта телеги взялись братья-близнецы Вогля и Пигля. Клички это или настоящие имена, барнец не знал, да и не особо допытывался у вертлявых, смешливых парней, попавших в армию прямиком с вербовочного пункта южной Вельзы. Спутниками они оказались неплохими – спокойными и надежными. А это на дорогах охваченной смутой северной Тельбии было очень важно.

– Дык… Давай, что ли! – крикнул Дыкал.

Пожилой сержант по кличке Батя с рукой на перевязи – это его, ясное дело, медренская стрела приголубила, как и очень многих солдат пятой пехотной «Непобедимой» армии Сасандры, – щелкнул вожжами, чмокнул, вынуждая пару заморенных лошадок улечься в постромки.

Емсиль напрягся, ощущая, как ноги погружаются в жидкую грязь. Так и калиги потерять недолго.

– Эх, что ж ты будешь делать! – весело выкрикнул Вогля. От брата он отличался перевязанной головой. Не повезло парню. Когда забирался на стену, лестницу оттолкнул какой-то самоотверженный защитник города, и солдаты попадали в ров. Вогле повезло – ударился головой, а мог бы и шею сломать!

– Разом, братцы, разом! – хрипел Дыкал.

Телега качнулась вверх-вниз, вперед-назад… И выскочила из лужи, отпустившей колеса с недовольным чмоканьем.

– Но, родимые! – Батя щелкнул языком. Повернулся к отставшим пехотинцам. – Не спите, дезертиры!

Как всегда, в ответ на его шутку Вогля и Пигля охотно заржали, Емсиль поморщился, а Дыкал скривился так, словно заболели самое малое пять зубов сразу с одной стороны челюсти.

Но из песни слова не выбросишь. А суровая правда хоть глаза и колет, а все же лучше самой елейной лжи.

Пятая пехотная по своему обыкновению победила. Хоть и положила едва не треть рядовых солдат, а Медрен взяла. Правда, отчаянное сопротивление защитников в самый разгар боя вдруг сменилось паническим бегством со стен. Случилось это, когда четвертый полк, можно сказать, прекратил существование, солдат второго полка, штурмующего стены, на половине участков отбросили, а третий полк под командованием господина Джанотто делла Нутто все никак не мог раскачаться и выйти на исходные для атаки позиции. Горожане-ополченцы, крестьяне из ближних сел, стражники и благородные латники удирали, бросая оружие. Створки ворот не выдержали ударов тарана, и в город ворвались отряды окраинцев, банды кондотьеров Меуччо и Роллона.

Генерал Риттельн дель Овилл праздновал победу.

Усталые солдаты и офицеры даже не думали о грабежах, хоть город и был отдан им до утра следующего дня.

Дыкал и Емсиль, чудом уцелевшие под ливнем из стрел и болтов при переправе через Ивицу и после, во время бессмысленной атаки надежно укрепленных и защищенных стен, подобрали тяжело раненного капитана т’Жозмо дель Куэта, который получил два болта в живот и стрелу повыше печени. Вначале они попытались донести офицера в полковой лазарет, но потом выяснилось, что их полка больше нет. И Емсиль принялся лечить капитана т’Жозмо сам, вкладывая в работу все навыки и все знания.

На другой день его высокопревосходительство генерал Риттельн дель Овилл во всеуслышание объявил себя новоиспеченным королем северной Тельбии. Как там вышло на самом деле, рядовым и сержантам никто не рассказывал, но и до них долетели слухи о бунте в Аксамале, о смерти императора, о начавшемся развале империи. Теперь каждый правитель так и норовил оттяпать кусок пожирнее от пирога, именуемого Сасандрой.

Стоит ли упоминать, что приказом командующего пятой пехотной все его солдаты становились воинами новой тельбийской армии. Укрепившись в отвоеванном Медрене, дель Овилл намеревался начинать потихоньку расширять свои владения, подчиняя окрестных ландграфов, пока окончательно не завоюет всю страну.

В эту же ночь Дыкал сговорился с Батей, а потом предложил Емсилю уходить.

– Я… дык… Сасандре служил… И от службы не отказываюсь… дык… А генерал пущай… дык… сам себя в задницу отымеет, ежели так неймется.

Капитан т’Жозмо дель Куэта согласился с сержантом. Правда, более мягкими словами, приличествующими офицеру и дворянину, но смысл их где-то совпадал. И попросил вывезти его за Арамеллу. Там, на землях, прилегающих к Аксамале, капитан предполагал наличие твердой власти без всяких самозваных королей и тому подобных правителей.

Предусмотрительный Батя покинул сасандрийскую армию в сопровождении ездового из обоза, с которым их связывала давняя дружба, и пары коней с телегой. Повозку загрузили чем смогли: котелок, палатка из провощенной кожи, два арбалета и изрядный запас болтов, мешочек пшена в четверть кантара, немного сала, соль. Поверх всего уложили тяжко страдающего телом, но крепкого духом капитана дель Куэту.

Беглецов никто не задерживал. После ожесточенного сражения солдаты устали, бо2льшая часть офицеров и сержантов погибла… В общем, порядок в «Непобедимой» оставлял желать лучшего. На вторую ночь ездовой ушел по нужде и пропал. То ли зверь какой заел, то ли лихой человек надумал поживиться… Зато через три дня к их костру прибились Пигля и Вогля.

С тех пор так и путешествовали.

Капитан т’Жозмо скрипел зубами и время от времени терял сознание в телеге. Батя беззлобно ругал близнецов, обзывая их дезертирами. Дыкал хмурился и молчал, а Емсиль, с каждым днем все больше и больше удалявшийся от Барна, тосковал все сильнее и сильнее. Хотя, с другой стороны, за спасение раненого офицера ему полагалась если не награда, то прощение минувших провинностей. А вдруг удастся поступить в университет? Пусть не в Аксамале, так хоть в Браиле…

Небо над Тельбией к середине осени затянуло тяжелыми тучами. Дожди шли, не переставая, по три-четыре дня. Дороги начали потихоньку превращаться в потоки жидкой грязи. Батя давно уже предлагал ехать по траве, и, если бы не дремучие грабняки, сжимавшие обочины, никто бы ему и не подумал возражать.

А так – тащились и тащились, чавкая подошвами по раскисшей глине, то и дело спасая вязнущую телегу. Как сопля по свежей штукатурке, сказал Дыкал.

Задумавшись, Емсиль поскользнулся, едва не плюхнулся носом в лужу, но удержался на ногах, схватившись за бортик телеги. Выпрямляясь, он услышал недовольный возглас Бати, и тут же Дыкал с тревогой в голосе крикнул ему:

– Арбалет!

Барнец поднял голову.

По дороге навстречу их телеге двигалась колонна кентавров.

Степняки шли медленной рысью – большего не позволяла слякоть. Гнедые и рыжие, буланые и саврасые, пегие и мышастые. Несмотря на моросящий дождь, никакая одежда не покрывала торс человеческой части их тел, длинные волосы на голове блестели от влаги. Глаза-щелки смотрели из-под тяжелых надбровных дуг, широкие ноздри выдували пар.

Надо было, наверное, испугаться, но Емсиль почему-то подумал, что уже похолодало. Сильно похолодало, раз дыхание паром оборачивается.

– Арбалет… – свистящим шепотом повторил Дыкал.

– Ага! – Молодой человек кивнул, сунул руку в телегу, благо рост позволял, стоя на земле, ковыряться в грузе.

Возглавляли конелюдей два воина. Первый – пегий, с проседью в черной бороде. Его голову украшала расшитая бисером лента, за которой торчало перо. По виду – орлиное. Рядом с ним рысил степняк внешностью попроще и ростом пониже. Буланый. Шерсть на его груди перечеркивали несколько свежих – едва-едва заживших – шрамов.

Достать оружие барнец не успел.

Буланый кентавр поднял правую руку, показывая пустую ладонь.

– Мир вам! – провозгласил он хриплым голосом.

Его пегий спутник презрительно сморщил ноздри, но не вмешался.

– И вам здоровья и легких дорог! – отвечал Батя, сидящий на передке телеги, словно мокрая, взъерошенная птица.

– Дорога легка для того, кто идет по ней с чистой совестью! – Конечеловек остановился около левой из запряженных лошадок. Почесал ей морду, подсунув палец под нащечный ремень недоуздка.

– Дык… кто б спорил? – вышел вперед Дыкал. – Я не буду.

– Давно ли из Степи, почтенные? – вежливо и вместе с тем осторожно – не обидеть бы по незнанию – поинтересовался Батя.

– Давно! – надменно бросил пегий.

– Мы служили в армии Сасандры с самого начала тельбийской войны, – пояснил буланый.

– Дык… мы тоже, – криво усмехнулся сержант.

– Теперь, как я понял, не служите? – Отмеченный шрамами конечеловек проявлял изрядную догадливость и удивительное для этого племени понимание людей.

– Было б кому! – сплюнул Батя.

– Вы служили в пятой пехотной?

– Да. А что? – Седой сержант еще больше ссутулился, будто ожидая подвоха в невинном вопросе.

– Вы знали кого-нибудь из наемников? Из банды Кулака?

Батя покачал головой. Дыкал пожал плечами. Сказал неохотно, кивая на Емсиля:

– Дык… Вот он лейтенанта ихнего лечил. Коготка… дык.

– Не знаю такого… – Буланый озадаченно покрутил головой. – Я хочу знать о судьбе Антоло из Да-Вильи…

– Что? – охнул Емсиль, подаваясь вперед.

– Дык… дезертировал Антоло, – пробормотал сержант. – Еще месяц назад. Почти.

Он прищурившись посмотрел на кентавра, почесал затылок:

– Дык… сдается мне, почтеннейший, что я… дык… это… видал тебя уже.

– Я – Желтый Гром из клана Быстрой Реки, – пояснил конечеловек. – Я связан с Антоло из Да-Вильи долгом чести.

– Эх! – Емсиль махнул рукой. – Дядька Дыкал! Антоло был в банде Кулака. Видал я его, когда Коготка лечил.

– И не сказал никому? – нахмурился сержант.

– Конечно, не сказал. Ему же по закону военного времени…

– Вот и молодец, что не сказал! – Дыкал неожиданно улыбнулся. – Война войной, а дружба дружбой. – Он подмигнул Бате, который в ответ развел руками.

– Значит, он живой? – Кентавр подошел так близко, что барнец ощущал резкий запах мокрой шерсти.

– Дней семь назад точно был. До штурма Медрена. Сейчас – не скажу. Много людей погибло.

– У Антоло из Да-Вильи был мой амулет. – Желтый Гром наклонился к человеку. – Колдовство слабое. Я не шаман, я – воин. Но амулет дал мне знать, что Антоло в беде. Я должен вернуть долг чести.

– Честь нашего брата – наша честь! – громко выкрикнул пегий. Остальные кентавры одобрительно загудели, застучали наконечниками копий о щиты. – Мы или поможем другу нашего брата, или отомстим за него!

Снова крики и стук железа по обшитому кожей дереву.

– Рады бы… дык… помочь, но сами не знаем ничего… – Дыкал вздохнул. – Видать, не судьба.

– Ничего! – ответил Желтый Гром. Церемонно приложил ладонь к сердцу. Раскланялся. Отряд конелюдей взял с места в рысь, огибая с двух сторон телегу.

Емсиль насчитал двадцать пять пар – то есть пятьдесят кентавров. Когда колонна скрылась за пеленой дождя, Дыкал снова потер затылок:

– Непростой у тебя друг. Далеко… дык… пойдет. Помяни мое слово.

– Если выживет, – сварливо добавил Батя.

И Емсиль не смог найти слов для возражений ни первому, ни второму.

Глава 11

Если раньше Антоло думал, что совсем мало удовольствия путешествовать верхом летом, в солнечную сухую погоду, то лишь сейчас понял, как был не прав. Скачка навстречу холодному косому дождю противнее во сто крат. Струйки воды сбегают за шиворот, руки мерзнут, промокает и не успевает высохнуть за краткий привал одежда.

И тем не менее остатки банды Кулака упрямо гнали коней на север. Сразу после взятия Медрена кондотьер расторг договор с генералом дель Овиллом. Новички – Антоло и Кирсьен – удивлялись сперва. До сих пор наемники где надо и не надо цитировали «Уложение Альберигго» – одна война, один хозяин и так далее. А тут вдруг взяли и сорвались, плюнув на присягу. Но коморник отряда Почечуй быстро растолковал молодым и неопытным, что присягали они не лично генералу, а империи, а коль его высокопревосходительство предал Сасандру, объявив себя правителем сопредельной земли, то и служить ему они не собираются.

А Кулак добавил пару слов позаковыристее, о том, что именно прорыв его банды в Медрен сыграл решающую роль в победе, но ему не только никто благодарности не объявил или денежного вознаграждения на выживших бойцов, но даже не позвали на военный совет, начавшийся сразу после переезда ставки генерала в город.

В самом деле, как рассказывали очевидцы (прежде всего кондотьеры Меуччо и Желвак), отчаянно сопротивляющиеся защитники Медрена ни с того ни с сего начали бежать со стен. Словно демонов увидели за спинами имперской пехоты. И уж тут-то не взял бы крепость только полный тупица. Отчего же храбрые, исполненные высочайшего боевого духа, пускай не всегда хорошо обученные, латники, стража и ополченцы сдались? Ведь они успешно противостояли шестикратно превосходящим силам противника и даже уничтожили четвертый пехотный полк, сведя это превосходство к четырехкратному? В армии болтали всякое, чего только не предполагали! Но наемники, сражавшиеся в резиденции ландграфа Вильяфа, и прежде всего Антоло с Киром, догадывались, в чем дело.

Наследник престола, мальчишка Халльберн, оказался носителем сильнейшего чародейского потенциала, что в совокупности со старинным амулетом, который его светлость случайно обнаружил в сокровищнице, дало неожиданную смесь чувств и эмоций окружающих. Необученный мальчик сумел превратить простых людей, живших в Медрене и съехавшихся туда из окрестных сел, в подлинных героев. И это без всяких магических формул, заклинаний, практики мысленного контроля силы и тому подобных изысков, обучаясь которым и становятся волшебниками. Просто честная и бесхитростная душа отвечала на постоянные нравоучения отца – вот, де, хорошо бы сплотиться всем, как один, в едином порыве противостоять врагам династии, доказать всей Тельбии, что самые лучшие люди живут в Медренском графстве. Какой же мальчик двенадцати лет не мечтает стать героем? А если еще героями будут все окружающие тебя люди, от няньки до капитана гвардии?

Жаль только, что барон Фальм тоже подобрался к решению загадки. Конечно, его не могло не заинтересовать повальное бесстрашие тельбийцев, их мужество и служение долгу – свойства в настоящие времена довольно редкие. Барон, скорее всего, наблюдал, размышлял и делал выводы. Уж если Антоло сумел догадаться! А проницательности у обортня-котолака не отнять…

Рука слуги, продавшегося с потрохами барону, которая сорвала медальон с шеи Халльберна, нарушила связь между мальчиком и амулетом. И медренцы, бившиеся до этого момента без страха и упрека, вдруг побежали. Считаные единицы сохранили верность мертвому уже ландграфу, но их в панике сбивали с ног и топтали бывшие соратники, в один миг перешедшие от яростного сопротивления к позорному бегству.

Нет худа без добра. Именно это спасло отряд Кулака от полного истребления. Капитан, командующий гарнизоном, снял со стен и бросил на освобождение особняка его светлости лучших воинов. Двери, которые Почечуй, Клоп, Витторино и Лопата запирали за собой и заваливали всяким хламом, не задержали бы надолго медренцев, горящих жаждой справедливого возмездия. Но неожиданно они оказались в меньшинстве, вынуждены были защищаться или сложить оружие.

Антоло поправил капюшон плаща. Оглянулся.

Наследник Халльберн, или просто Халль, как теперь его называли в отряде, упрямо рысил рядом с Белым. Никто его не уговаривал и, упаси Триединый, не принуждал. Просто, когда те из наемников, кто еще держался на ногах, принялись собирать мертвецов и перевязывать раненых, он подошел к Кулаку, безошибочно определив в нем предводителя:

– Вы будете за ним гнаться?

Не было ни малейшей нужды объяснять, за кем это «за ним». Кондотьер, стоящий на коленях у тела Мудреца, молча кивнул.

– Я обещал его убить своими руками, – без обиняков заявил Халльберн.

– Это будет нелегко, – сказала Пустельга. Она выглядела не намного краше мертвецов – черные тени под глазами, побелевшая кожа, туго обтянувшая скулы. Видно, не один год они странствовали и сражались вместе, а вот теперь погиб Мелкий, да и Мудрец, чье мастерство фехтовальщика вызывало восхищение рядовых и офицеров не только в банде Кулака, пережил его на какой-то десяток дней. А все по вине одного и того же человека. Вернее, не человека.

– Я не боюсь, – твердо отвечал мальчик. – Я хочу и буду учиться убивать. Я уже много умею. Испытай меня! Меч, копье, корд, арбалет…

– Я не о том, – дернула щекой женщина.

– Барон задолжал слишком многим, – пояснил Кирсьен. – Кто здесь не хочет видеть его кровь на своем мече? – Тьялец обвел глазами присутствующих.

– Где-нибудь в другом месте поищи… – зло проворчал Бучило. Уж ему-то скорое удовлетворение от мести никак не грозило – шестопер Джакомо сломал бородатому северянину ногу. Хорошо еще, если хромать до конца жизни не будет.

– Да что… энтого… меч? – потер бороду Почечуй. – Я его, шволочь… энтого… проклятую, жубами грыжть… энтого… готов! Жубов только мало… – пожал плечами коморник, вызвав язвительную усмешку Пустельги..

Остальные закивали. Кое-кто взмахнул оружием. Оно и неудивительно – Антоло, хоть и считал себя всю жизнь человеком сугубо мирным, предпочитающим бесшабашное веселье суровому бою, тоже чувствовал такую ненависть к оборотню, что, если бы не предательская слабость в конечностях после пыточного приспособления, бросился бы в погоню хоть сейчас.

– Все равно! – упрямо сжал губы Халльберн. – Я хочу ехать с вами. Никто не знает, чей меч достанет проклятого убийцу. Так почему же не мой?

– Молодой… энтого… еще, – попытался урезонить мальчика коморник. – А в дороге, чай… энтого… не мед.

– Я не боюсь. Я езжу верхом!

– Цельный день? Да из дня в день, лопни мои глаза? – прищурился Кольцо.

– Ну и что? Я поеду! – Наследник топнул ногой. Упрямец! Но его упрямство – никто не решился бы возразить – происходило не от каприза избалованного ребенка, а от уверенности человека, в одночасье потерявшего всех родных и ставшего взрослым.

Зубоскал Кольцо открыл было рот, но ляпнуть глупость не успел.

– Пускай мальчик едет, – глухо проговорил Кулак. – Он имеет право. Не меньшее, чем любой из нас.

– Эх, не шправитша! – махнул рукой Почечуй.

– Справится! – жестко припечатал кондотьер. – Захочет отомстить – справится. А не сумеет, значит, не дано. Месть, мальчик, не каждому дается.

– Не зови меня мальчиком! – возмутился наследник.

– Ты теперь в моей банде. – Кондотьер поднялся, держась за простреленный бок. – Как хочу, так и буду звать. – Немножко подумал и добавил: – Но ты в чем-то прав. Ты заслужил, чтобы тебя не считали ребенком. Имя?

– Халльберн.

– Длинно! – покачала головой Пустельга.

– Да, длинно, – согласился кондотьер. – Халль – гораздо короче. Мы будем звать тебя Халль.

Почти день наемники потратили, чтоб похоронить павших.

Мудрец. Ормо Коготок. Куст. Серый. Комель. Волчок. Клоп. Джизло Рябой.

Раненых отправили в обоз, отсыпав лекарям изрядно серебра из отрядной казны.

Собирали коней. Укладывали вьюки. Прощались с теми, кто гнаться за котолаком не захотел. Месть – дело добровольное. Трудно ожидать самоотдачи от воина, поднятого в путь не жгущей сердце ненавистью, а приказом командира или ожиданием вознаграждения.

Ночь провели без сна, в раздумьях – куда мог направиться барон Фальм?

Уж очень много разных черт, каждая из которых принадлежала другому народу, он в себе совмещал. Лотанское произношение и вельсгундская бородка. Кольцо в ухе на фалессианский манер и широкий боевой пояс дорландцев. При этом барон называл своей родиной Итунию, но ранее был замечен в горах Тумана, где поставлял оружие восставшим против империи кланам дроу.

Почечуй считал, что Фальм мог проявить хитрость и попытаться запутать следы, сделав крюк до самых болот Южной Тельбии, чтобы сбить со следа возможную погоню. Пустельга довольно резонно возражала, что на погоню ему, скорее всего, начхать и сказать, куда отправится Фальм, попросту невозможно. Кулак доказывал, что барон сочтет свою миссию выполненной и рванет прямиком на запад. Отчитываться перед хозяевами. Ведь хозяева у него должны быть обязательно. Какого высокого полета ни была бы птица, а кто-то должен подсыпать зерно в кормушку. Белый, шипя и вставляя словечки на своем языке, утверждал, что барон Фальм отправится на север. Путь в Итунию короче всего через горы Тумана, а дроу его не только свободно пропустят, но и обеспечат почетный конвой, чтоб никто не помешал.

Спорили долго.

Вензольо даже предложил Антоло составить гороскоп.

Да! Именно Вензольо! Вот уж кого бывший студент не ожидал встретить на месте учиненного котолаком побоища, так это товарища по университету. Оказывается, Мудрец выловил его из воды. Полузахлебнувшегося и отчаявшегося. Когда плот, на котором десяток Дыкала переправлялся через Ивицу, перевернулся от прямого попадания камня, выпущенного медренской баллистой, не умеющего плавать каматийца подхватила стремнина и поволокла прямиком под обрывистый берег. Не утонул он чудом, но потерял оружие, шлем, калиги. Будучи вытащенным, обалдел от счастья и увязался следом за наемниками.

Прямо говоря, табалец предпочел бы видеть рядом с собой немногословного, но надежного и открытого Емсиля, чем хитрого и беспокойного Вензольо. Он не мог простить картавому каматийцу предательства: дружбы с попрошайками – Горбушкой, Мякишем и Чернухой. Но, по свидетельству Пустельги и Бучилы, дрался Вензольо достойно. Вначале алебардой, отобранной у городского стражника в самой первой стычке, а потом и коротким мечом. Даже заработал две легкие раны: плечо и колено. Эти по сути дела глубокие царапины он носил с гордостью, как знак того, что за спины новых товарищей не прятался.

Кулак поддался на уговоры каматийца и решил взять его собой. Все равно в полку его наверняка сочли убитым.

Но Антоло твердо пресекал попытки Вензольо выказать дружеское отношение. Например, приобнять за плечи. В Камате такой жест в порядке вещей, но северянину он кажется верхом панибратства, даже чем-то не вполне приличным. От совместных воспоминаний табалец тоже отказался. Нечего. Я сам по себе, ты сам по себе. Уж лучше я с бывшим гвардейцем Кирсьеном в разведку пойду, чем с тобой. Он хоть и числит меня во врагах, зато относится всегда ровно и одинаково, не предавал, не лебезил перед Горбушкой. Антоло так прямо и заявил. Это еще год назад он попытался бы намекнуть, испытывая неловкость от того, что говорит человеку правду в глаза. Жизнь отучила.

И гороскоп составлять отказался.

Зато всех в очередной раз удивил мальчишка – Халль.

Он заявил, что чувствует амулет. Каким образом – непонятно, да и ощущения свои он затруднялся описать. Как голубь чувствует родную голубятню? Как рыба возвращается из моря нереститься в реку, из которой уплыла мальком? Как опытный воин подставляет меч под вражеский клинок за полмгновения до удара? Просто чувствует, и все. Он и раньше всегда мог найти его в особняке. Это давно, когда отец еще разрешал иногда снимать серебряный медальон.

И в настоящее время амулет движется на север. К реке Еселле.

Нет. Расстояние он оценить не может. Ни в милях, ни в днях пути. Но знает, что барон-убийца удаляется.

Наутро Кулак повел отряд на север. Не рассуждая и не задавая лишних вопросов.

– Если почувствуешь, как что-то меняется, просто догони меня и скажи. Хорошо? – попросил он Халля.

Вот уже третий день они рысили к северной границе Тельбии.

Сцепивший зубы от боли кондотьер – хоть болт извлекли, а рану перевязали, Кулак слишком часто держался за бок и не мог обмануть товарищей, – Пустельга, Белый и Почечуй. Кир, Антоло и Вензольо. Кольцо, Лопата и Витторино. Одиннадцатым – Халль.

Первое время коморник сетовал, что не набралась дюжина. Что за число такое? Одиннадцать. Не делится ни на два, ни на три… Как посты назначать, кашеваров? Пустельга, поигрывая ножом-«яйцерезом», очень убедительно попросила его заткнуться и никому не морочить головы ерундой, когда предстоит столь серьезное и ответственное дело, как поимка и уничтожение котолака. А табалец подумал, что это символично – число людей в отряде не делится. Вернее, если точно следовать законам математики, делится только на единицу и на одиннадцать. Значит, они теперь – одно целое и никакому врагу не разорвать их отряд.

Если бы так было на самом деле…

Вид листвы, облетающей с тополей, всегда навевает мысли о тяжелой и неизлечимой болезни. Ни тебе праздничного багрянца кленов, ни благородного золота берез, ни языков пламени, срывающихся с ясеней. Лишь мрачные и удручающие цвета. От бледно-коричневого, напоминающего гной, заполняющий застарелую рану, до грязно-зеленого, словно трясина опасного болота. Они сыпались и сыпались, заполняя неработающий фонтан посреди университетского двора, грудами скапливались на красно-черных парапетах. Казалось, этот ливень не иссякнет никогда. Листья так и будут падать и падать, пока их горы не сравняются сперва с высоким крыльцом, на которое вели ступени, протертые бесчисленными башмаками студентов, потом со стрельчатыми окнами органного зала, а после и с верхушкой башни факультета астрологии, откуда так удобно наблюдать за звездными светилами и фазами лун.

Высокий дворник упрямо работал метлой посреди двора. Сгребал шуршащее, воняющее сыростью и умершим летом безобразие, собирал в старую тряпку и уносил на широких плечах. Несколько раз ему предлагали не мудрить, а жечь листья прямо тут, в университетском дворе. Старик ничего не отвечал, лишь укоризненно качал головой. Мол, разруха разрухой, а гадить, где живешь, все же не стоит. И продолжал сгребать и уносить мертвую листву.

– А ведь умнейший человек… Профессор. Астролог, каких поискать еще! – Гуран фон Дербинг оторвался от окна, подошел к столу, заваленному бумагами. – Он же может приносить пользу Аксамале!

– Каким образом? – сварливо поинтересовался худенький малорослый старик. Он сидел в малоосвещенном углу, почти полностью погрузившись в глубокое кресло. – Гороскопы составлять?

– Да хоть бы и гороскопы! – воскликнул молодой вельсгундец. – Вы знаете, мэтр Абрельм, как виртуозно он вычисляет аспекты от планет к Асценденту? Трин и секстиль! А фазы Лун? А прохождение Солнца через зодиакальные созвездия? Десценденты, связи домов…

– Довольно… – умоляющим голосом произнес сидящий за столом мужчина лет сорока. Его рыжеватая, недавно отпущенная бородка топорщилась, словно после разгульной ночи, а ладони сжимали виски. – Я же просил вас не шуметь!

– Прошу простить меня, мэтр. – Гуран беспрекословно подчинился, отвесил легкий поклон – излишнего чинопочитания Дольбрайн не любил. – Погорячился.

– А я не погорячился. – Кутающийся в меховой плащ Абрельм сильно напоминал филина. Вернее, не филина, а маленького сычика, грозу мышей и ночных бабочек. – Я считаю, что, если человек может приносить пользу народу, а предпочитает возиться с мусором, он вредит народному делу… Его впору не уговаривать, а к ответу призывать!

– Помилосердствуйте, мэтр! – Дольбрайн поморщился. – Сколько же можно искать врагов среди соотечественников? Мы и так слишком долго преклонялись перед всем иностранным, заморским да западным.