Текст книги "Воин-монах на престоле"

Первый из двух рекомендованных Юлиану старцем Эдесием друзей одряхлевшего философа – Евсевий – преподавал, в сущности, не неоплатонизм, а «классический» платонизм в его исконной форме. Согласно Евсевию, спасение души достигалось не заклинаниями духов и посвящением в глубины мистериальных культов, но путем духовного спасения собственными силами – самоспасения, самосовершенствования, последовательного постепенного духовного самовосхождения или самовознесения, достигаемого с помощью усердных, неустанных упражнений в философском мышлении. В заключение своих лекций и докладов Евсевий неизменно добавлял и подчеркивал, что все и всяческие магические действия – всего лишь обман чувств, ловкость рук, зрительные и слуховые иллюзии, мошеннические манипуляции, колдовские фокусы тавматургов («целителей» вроде современных «экстрасенсов» и «лиц с паранормальными способностями»), да и иных соблазнителей и безумцев, достигаемые с помощью материальных сил». Это часто повторяемое замечание Евсевия произвело на Юлиана сильное впечатление.

Слева – иранский по происхождению бог солнца, света, правды и верности договорам Митра (Мифра) в венце из солнечных лучей; справа – трехликая богиня Геката, или Иката (Артемида-Диана-Рея-Кибела) в венце из лунных лучей (напоминающая статую Свободы в Париже и Нью-Йорке)

Однажды он отвел Хрисанфия в сторонку и поинтересовался его мнением на этот счет. Однако же Хрисанфий, всегда осторожный и сдержанный в словах и суждениях, отказался удовлетворить его любопытство. Посоветовав царевичу лучше обратиться за разъяснениями к самому Евсевию. И тогда Юлиан, прослушав очередную лекцию Евсевия, набрался мужества и потребовал у лектора разъяснить ему смысл своего обычного заключительного заявления. «Загнанный в угол», философ признался Юлиану, что однажды последовал за Максимом в святилище богини Гекаты; там Максим сначала сжег на огне несколько зернышек ладана, затем запел некий гимн и, наконец, стал творить чудеса. От его слов и действий статуя богини якобы ожила, на ее губах появилась улыбка, затем (если верить «Жизни философов и софистов» Евнапия) она даже засмеялась, а мраморные светильники в ее руках зажглись сами собой. Не успел Евсевий закончить свой удивительный рассказ, как Юлиан вскочил и заявил: «Оставайся со своими книгами; ты открыл мне то, что я желал знать!». Поцеловав Хрисанфия (но не Евсевия) на прощание в голову, царевич отправился в Эфес, или Ефес, широко известный среди наших современников и – в особенности – соотечественников, главным образом, благодаря производимому в его окрестностях турецкому пиву «Эфес Пилснер» (или, если быть точнее – «Эфес Пильзнер»).

В еще большей степени, чем его собратья по ремеслу – Приск и Хрисанфий, – Максим относился к тому типу жрецов-неоплатоников, которые производили большое впечатление на свое окружение торжественной и таинственной манерой поведения. Его лекции и доклады действовали на слушателей так, как будто те вкусили сладкого лотоса, заставляющего (если верить Гомеру) отведавших его забыть про все на свете.

После гибели Юлиана на поле брани, когда «мистик» Максим уже совсем состарился, и его длинная борода стала совершенно белой, с ним довелось повидаться историку Евнапию, тогда еще юноше. По его воспоминаниям, голос Максима, несмотря на преклонный возраст «мистика», все еще был подобен «голосу гомеровских Афины и Аполлона. Даже зрачки его глаз были какими-то окрыленными; у него была седая борода, а во взгляде выражалась необыкновенная живость души. Максим представлялся очень гармоничным и тем, кто его слушал, и тем, кто на него смотрел; того, кто с ним общался, он поражал обоими своими качествами: и быстрым движением глаз, и резвым потоком слов. Никто не осмеливался ему возражать; даже самые искушенные и опытные молчаливо уступали и воспринимали его слова, «словно произнесенные с треножника» (то есть – точно слова восседавшей на священном треножнике прорицательницы-пифии Дельфийского оракула бога Солнца Аполлона, или вообще – речения оракула – В. А.). Столь сладостным было обаяние его уст…» (Евнапий).

Круг интересов и занятий Максима Эфесского отнюдь не ограничивался только теургией. Он был не «темным колдуном», а просвещенным человеком, получившим первоклассное, по тем временам, научное образование, автором комментариев к учению Аристотеля о категориях, и носил (по крайней мере, на момент встречи с Евнапием) – нищенскую суму и короткий рваный плащ философа (так что, возможно, он был не только неоплатоником, но и киником – либо, же со временем превратился из неоплатоника в киника), а вовсе не остроконечную шапку и длинное черное одеяние халдейского мага (как в посвященной Юлиану драматической дилогии «Кесарь и Галилеянин» Генрика Ибсена, заставляющего своим вдохновенным пером эфесского «волхва» вообразить себя перевоплощением ветхозаветного «синайского законодателя» – святого боговидца Моисея – и новозаветного «сына плотника из Галилеи», убедив в этом соблазненного им, преданного наставнику до самоотречения и слепо верящего ему во всем Юлиана!) и уж тем более не испещренную колдовскими иероглифами и астрологическими символами хламиду да вдобавок еще перстни с разными драгоценными каменьями – в зависимости от дня недели[97]97
  К древнейшим античным верованиям восходит представление о таинственной «всеобщей симпатии минералов», тесной связи планет (покровительс твующих дням недели), металлов и минералов: сапфир и золото связывались с Солнцем, горный хрусталь и серебро – с Луною, изумруд и железо – с Марсом, аметист и медь – с Венерой, сердолик и олово – с Юпитером, бирюза и свинец – с Сатурном, магнетит и ртуть – с Меркурием.


[Закрыть] (как в вообще-то весьма неплохом, довольно увлекательно написанном историческом «романе-расследовании» Гора Видала «Юлиан»)! Не расставался «кудесник» и с посохом, который философы кинической школы именовали «дубин(к)ой Геракла», ибо «благороднейшие из киников говорят, что причиной нисхождения к нам (смертным людям – В. А.) некоторых благ был великий Геракл, предоставивший человечеству наилучший образец такого (кинического, подлинно философского и в то же время героического – В. А.) образа жизни» (Юлиан. «Речь седьмая»). С подобающей истинному философу стойкостью и мужеством переносил Максим все преследования, которым стал подвергаться после гибели своего венценосного ученика и друга. Столь достойное поведение, а также преданность и верность, которую хранили Максиму его единомышленники и приверженцы даже в пору выпавших на его долю после смерти Юлиана суровых испытаний, позволяют предполагать, что влияние философа из Эфеса на людей основывалось на высоких нравственных качествах «чародея». В своем цитировавшемся нами выше сочинении Юлиан писал, что именно Максим сформировал его характер, что этот самый выдающийся философ своей эпохи сдерживал и приглашал обуревавшие его, Юлиана, страсти, воспламенявший его внутренний неистовый огонь, и напоминал ему о необходимости проявлять умеренность во всем. Пан метрон аристон!

 
С мерой, с уздою в руках, Немезида вещает нам ясно:
Меру в деяньях храни, дерзкий язык обуздай!
 

Автору настоящей книги представляется вполне возможным, что знаменитый тавматург, к знакомству и общению с которым так неистово стремился экзальтированный отпрыск императорского рода, и вправду, проявляя разумную осторожность, призывал его всячески обуздывать и сдерживать себя. Можно не сомневаться в том, что со дня своей первой встречи с Максимом в 351 году двадцатилетний, тогда, Юлиан подчинился руководству мудреца, которого он, возможно, считал перевоплощением Аполлония Тианского, и чье духовное превосходство над собой он сразу же безоговорочно признал. Юлиан вступил с ним в теснейший контакт и, проявляя редкое усердие, стремился всецело овладеть учением Максима. «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую» (как говаривал наш незабвенный царь Петр I Великий). Максим посоветовал царевичу призвать себе в Эфес из Пергама божественного (по выражению самого Максима) Хрисанфия. Юлиан последовал его совету, и оба наставника-неоплатоника усердно принялись совместно удовлетворять потребность молодого человека в знаниях. До изобретения Джорджем Оруэллом термина «двоемыслие», или «двоедум», было еще очень далеко, но многие из обитателей Земли уже практиковались в двоемыслии – способности придерживаться (или, по крайней мере, делать вид, будто придерживаешься) одновременно двух противоположных убеждений (в том числе – религиозных). В их числе был теперь и царевич Юлиан

Глава двенадцатая
Халдейская[98]98
  Халдеями изначально именовались семитические племена Южной Месопотамии, затем – жрецы и маги (в расширенном значении этого слова) основанного халдеями на развалинах Ассирийской державы Нововавилонского царства, славившиеся как математики, астрономы, астрологи и предсказатели.


[Закрыть] теургия и мистерии неоплатоников

В ходе многочисленных раскопок, проведенных современными археологами Нового и Новейшего времени в Эфесе, чьи развалины расположены близ сегодняшнего турецкого города Измира, пока что не было найдено то таинственное святилище, в котором (если верить сообщению Хрисанфия) «мистик» Максим путем волшебных заклинаний подчинил своей воле богиню Гекату (кстати говоря – одно из воплощений Артемиды-Дианы, златокудрой сестры златокудрого же бога Солнца Аполлона-Гелиоса), или, во всяком случае, ее статую. Однако сам Юлиан упоминает в своем доверительном письме неоплатонику Приску книгу, вероятное всего, служившую, так сказать, «учебником теургии» ученикам Эдесия и Ямвлиха:

«Если твоя милость серьезно вознамерилась явиться ко мне, то настал момент с божьей помощью решиться и поспешить, а то немногим позже у меня, возможно, не будет времени. Достань для меня все написанное Ямвлихом к тезке (царевича Юлиана, скорее всего – Юлиану Халдейскому – теургу, упомянутому в «Суде», или «Свиде»[99]99
  Свида, латинизир. Suda, Suidas; Словарь Суда, Лексикон Свиды) – крупнейший энциклопедический словарь на греческом языке, датируемый X–XI веками.


[Закрыть] – В. А.), о котором мы еще должны с тобою побеседовать – только ты можешь это сделать, ведь у свекра твоей сестры есть очень хорошая рукопись. Если я не ошибаюсь, то мне, пока я это писал, было дано сверхъестественное знамение. Умоляю тебя – не давай сторонникам Феодора (Феодора из Азины, ученика Ямвлиха – В. А.) беспрестанно повторять тебе, что Ямвлих, воистину божественный, стоящий на третьем месте после Пифагора и Платона, был якобы честолюбцем. И хотя нескромно открывать тебе то, что я думаю со столь восторженной одержимостью, одержимых богом обычно извиняют за дерзость. Сам я в восторге от Ямвлиха в философии, а от моего тезки (Юлиана Халдейского – В. А.) – в теософии и вслед за Аполлодором считаю, что в сравнении с ними другие в моих глазах ничего не стоят.

А что касается собранных тобою трудов Аристотеля, то я тебе скажу, что ты сам заставил меня именоваться твоим учеником, хотя я и не имею на это права. Ведь если Тириец (либо Максим Тирский, греческий ритор и философ-платоник II века, либо Порфирий[100]100
  Порфирий (настоящее имя Малх, или Мелех, даты жизни: 232–233, Тир – 304–306, Рим) – эллинизированный финикиец, философ-неоплатоник, теоретик музыки, астролог, математик, педагог. Родился в Тире (римская Сирия). Ученик Плотина (с 262 по 263 годы), автор его жизнеописания, издатель его сочинений. Он редактировал и издал «Эннеады», единственное собрание сочинений Плотина. Его комментарий к «Началам» Евклида был использован в качестве источника Паппом Александрийским.


[Закрыть], который родился в Тире и которого Ливаний (XVIII, 178) называет просто «Тирийцем»—В. А.) многими своими книгами смог немного посвятить меня в логику, <…> то ты своей одной книгой по философии Аристотеля сделал меня, возможно, уже не просто «тирсоносцем», а «вакхантом» (очевидно, это термины мистерий: тирсоносец[101]101
  Тирс – легкий прямой жезл, обвитый плющом или виноградом, принадлежность бога Диониса (Иакха, у римлян – Вакха-Бахуса, или Отца Либера) и участников посвященных ему празднеств.


[Закрыть] готовящийся к посвящению, вакхант – посвященный – В. А.). Правду ли я говорю? Приезжай, и ты увидишь, как много работ написал я за прошлую зиму в свободное время». О сочинении Ямвлиха, посвященном тезке нашего царевича – теургу Юлиану – говорится и в других писаниях Отступника. Когда Юлиан, провозглашенный августом, за три ночи (свободные от государственных дел, которыми император усердно занимался днем) набросал гимн, прославляющий могущество приведшего его к верховной власти солнечного бога Гелиоса, он явно черпал силы в воспоминаниях о теософии Ямвлиха и в обращении к ней.

Еще через сто лет после прибытия царевича Юлиана к «мистику» и «магу» Максиму в Эфес уцелевшие к тому времени неоплатоники опирались на все те же источники и поучения. Марин (годы жизни: 421–481), глава Афинской школы и биограф Прокла, подтверждал, что столь высоко ценимый императором-отступником комментарий Ямвлиха в полной мере сохранил для неоплатоников свою притягательность и силу, оставаясь по-прежнему теснейшим образом связанным с религиозными обрядами неоплатонических мистерий:

«Асклепигенея, дочь тавматурга Плутарха, передала переданную ей самой ее отцом традицию мистерий великого Нестория и всего теургического учения Проклу; с тех пор наставник (Прокл – В. А.) для очищения души использовал преимущественно халдейские обряды. Он вел диалоги со световыми явлениями Гекаты, и, желая дать почве Аттики дождь или засуху, использовал систры и волчки[102]102
  Здесь: магические инструменты.


[Закрыть] (этой – В. А.) богини».

Итак, коль скоро Юлиан называл Ямвлиха иерофантом, а непосредственный преемник Ямвлиха – Сопатр Апамейский, получил прозвище «Инициатор» («Посвятитель»), следует воспринимать эти эпитеты буквально, как и выражение «мистагог», относимое, в сообщениях об отступничестве Юлиана от христианской веры, к Максиму Эфесскому. Не отказываясь от мистерий Исиды, Кибелы (отождествляемой с Реей[103]103
  Рея же отождествлялась с Гекатой и с сирийской Великой Богиней Атаргатис.


[Закрыть]) и Митры, неоплатоники уже в IV веке исповедовали разработанный ими самими, собственный культ, руководство которым главы их школ передавали друг другу. В рамках этого тайного культа передавались по «цепи преемства» ритуальные обряды, предписанные пророком и истолкователем речений халдейских оракулов – магом (или, по-русски – волхвом) Юлианом.

О магии и магах – в первоначальном, вполне конкретном, а не в последующем – весьма расширенном – значении этих слов– Аммиан Марцеллин писал следующее: «Знаменитый Платон, создатель великих идей, называет магию мистическим словом махагистрия: это самое совершенное богопочитание. В древние времена многое из этой тайной науки значительно распространил (в смысле: расширил за счет заимствований – В. А.) из халдейских тайных учений Зороастр, затем царь Гистасп (Виштаспа – В. А.), мудрейший отец (царя персов – В. А.) Дария (I Ахеменида – В. А.). <…> проникнув в неведомые области верхней Индии, прибыл Гистасп в уединенное <…> место, в спокойной тишине которого жили брахманы, обладавшие возвышенной мудростью. Под их руководством он постиг <…> законы мирового движения, течение звезд и чистые обряды священнодействий. Из того, что он усвоил, передал он кое-что магам, а эти последние из поколения в поколение передают это дальнейшим векам вместе с наукой предугадывания будущего. С тех пор в течение многих столетий и до настоящего времени много поколений, происходящих из одного и того же рода (магов – В. А.), посвящается на служение богам. <…> маги хранят у себя на никогда не гаснущих очагах (алтарях неугасимого огня – В. А.) упавший с неба огонь, маленькая частичка которого, как приносящая благополучие, была некогда подносима азиатским царям. Число магов у древних (иранцев – В. А.) было незначительным, и услугами их пользовались персидские власти при совершении священнодействий<…> Но постепенно маги размножились, сложились в целый класс населения (Персии – В. А.), который и носит это имя. Маги живут в селениях, не укрепленных стенами, им разрешено жить по своим особым законам, и из уважения к религии они пользуются высоким почтением (у всех сословий Эраншахра – В. А.» («Деяния»). Но это так, к слову…

О практикуемой приверженцами неоплатонизма теургии (представляющей собой, по определению нашего религиозного и политического философа Николая Александровича Бердяева, «магическое искусство достижения состояния обожения, совершаемое посредством молитв и церемоний, с целью воссоединения с Богом, <…> действие человека совместно с Богом, – богодейство, богочеловеческое творчество»), в «Википедии» сообщается следующее:

«Теургия (др. греч. 08oupyia из 08од «бог, божество» + друга «обряд», «священнодействие», «жертвоприношение») магическая практика, появившаяся в рамках неоплатонизма <…>, направленная на практическое воздействие на богов, ангелов, архангелов и демонов с целью получения от них помощи, знаний или материальных благ. Теургия осуществляется с помощью комплекса ритуальных действий и различных молитвенных формул. Для теургии характерно стремление к непосредственному, визионерскому видению духовных существ <…>. Теургия означает «божественную работу». <…> Источник западной теургии может быть найден в философии поздних неоплатоников, особенно у Ямвлиха. В позднем неоплатонизме духовная вселенная представлена в качестве последовательностей эманаций[104]104
  Эманация – истечение чего-либо откуда-либо, появление чего-либо в результате выделения из чего-либо более сложного; то, что возникло, появилось в результате такого истечения.


[Закрыть] от Единого. От Единого был эманирован Божественный Ум (Нус), а Божественный Ум, в свою очередь, эманировал Душу Мира (Психе). Неоплатоники настаивали на том, что Единый абсолютно трансцендентен, и в эманациях ничто из высшего не было потеряно, и не было передано к нижнему, который оставался неизменным при помощи более низких эманаций. Несмотря на политеизм неоплатоников, им также был присущ и монотеизм.

Для Плотина и учителей Ямвлиха Анатолия и Порфирия, эманация имеет следующий вид:

– To En (греч. τόἕν), То Эн, Единое: Божество без качеств, иногда называемое Благим.

– Nous (греч. Νοῦς), Нус, Ум: Вселенское сознание, от которого происходит

– Psychе (греч. Ψυχή), Псюхэ (Психея), Душа: Включает в себя как индивидуальные, так и Душу Мира, которая в итоге приводит к

– Physis (греч. Φύσις), Фюсис, Природе.

Плотин предназначал свои рассуждения для тех, кто желал бы практиковать теургию, целью которой было воссоединение с Божественным (обретение Гнозиса, или Гносиса – сокровенного знания). Поэтому, его школа напоминает школу размышлений или медитаций. Ямвлих Халкидский (Сирия), ученик Порфирия (который сам был учеником Плотина) преподавал в большей степени ритуализированные методы теургии, которые включали в себя инвокации[105]105
  Инвокация (в отличие от эвокации, «вызывания» – магической операции вызова духа или другого аналогичного существа во внешнее пространство)подразумевает предоставление гораздо большей свободы вызываемому существу. В частности, полем для проявления здесь может выступать как медиум, так и само сознание мага-призывателя, что делает магическую операцию небезопасной. Ибо риск одержимости в случае инвокации достаточно высок, хотя вероятность и «плотность» контакта также высоки. Иными словами, если призывающий в случае эвокации призывает духа «прийти», «явиться» и «предстать перед» призывающим его, то в случае инвокации призывающий приглашает духа «войти» в призывающего, как в некий сосуд, или вместилище.


[Закрыть], и, как религиозные, так и магические ритуалы и церемонии. Ямвлих считал, что теургия является подражанием богам, и в своей главной работе, «О Египетских Мистериях», он охарактеризовал теургические ритуалы как «ритуализированную космогонию», которая наделяет воплощенные души божественной ответственностью создания и сохранения космоса. В рассуждениях о трансцендентном Ямвлих заключает, что оно не может быть ухвачено умозрительными построениями, так как трансцендентное непостижимо. Теургия – <…> ряд ритуалов и операций, чьей целью является восстановление трансцендентной сущности с помощью повторного прохождения Божественных «сигнатур» сквозь слои бытия. Образование важно для понимания схемы вещей, как она представлена Аристотелем, Платоном и Пифагором, а также халдейскими оракулами. Работа теурга проходит по правилу «подобное к подобному»: на материальном уровне с помощью физических символов и магии; на более высоком уровне – с ментальными и чисто духовными практиками и мистицизмом. Начиная с нахождения Божественного в материи, теург в конечном счете достигает уровня, где внутренняя божественная часть души объединяется с Богом. <…> Практика теургии представлена в широком спектре исторических источников, дошедших до письменной эпохи (? – В. А.). Существуют таблички с заклятьями, возникшие на греческой и римской почве; египетские демотические папирусы; магические папирусы, написанные на коптском языке; еврейский учебник магии; наконец, человечество располагает собранием греческих магических папирусов из Египта, в которых широко представлены различные практики по вызову (ангелов и богов – В. А.) и взаимодействию с ангелами и богами».

Уф-ф-ф! Право слово, тут без амфоры доброго хиосского, самосского или фалернского вина не разберешься (и то, если пить его не разбавленным на две трети водой, как культурные эллины, а неразбавленным, как некультурные скифы, готы, персы и другие «варвары»!)… Но мы все-таки попробуем и без амфоры разобраться, с чем уже пришлось на практике столкнуться Юлиану.

На самую высшую ступень душевного совершенствования ученики Ямвлиха ставили теургические добродетели, средством достижения которых, согласно их утверждением, было отправление их тайного культа. Теургия, в чьи тайны они посвящали своих приверженцев, выводилась непосредственно из предсказаний халдейских оракулов. Прокл по-своему исповедовал и представлял это «сыновство» в рамках мистической веры, помещая себя в качестве звена «ангельской цепи Гермеса» непосредственно после Юлиана Халдея, основателя мистерий, чьим верховным жрецом, первосвященником, он был.

Дойди до нас комментарий Ямвлиха, «хорошей рукописью» которого так хотел бы владеть царевич Юлиан (если, конечно, верить его письму Приску), мы знали бы о характере и методе преподавания учения, с помощью которого Максим Эфесский убедил последнего из Вторых Флавиев вернуться к вере в «праотеческих» богов. Но, к сожалению, этот комментарий бесследно затерялся где-то в лабиринтах времени и вряд ли будет когда-нибудь найден. Тем не менее, имеется достаточно сведений, позволяющих нам составить себе представление о сущности проникнутой халдейским влиянием теургии, в тайны которой был посвящен – инициирован – царевич Юлиан.

Халдейский тезка Юлиана, чью теософию прокомментировал Ямвлих, был сыном тавматурга, вероятно, прибывшим в Рим из древней Халдеи, то есть Вавилонии (породившей впоследствии и упоминавшегося нами выше пророка Манеса-Мани – основателя манихейства) вскоре после того, как завоевательные походы римского императора Траяна из династии Антонинов, шествовавшего по стопам солнцеликого Александра Македонского, снова открыли людям античного Запада путь в Персию и побудили их вновь обратить внимание на характерные особенности этой манящей и таинственной страны.

Земля Халдеи-Вавилонии постоянно сотрясалась эрупциями огненных веществ, таящихся в ее недрах, так что, по утверждению греческого биографа и философа времен римского владычества Плутарха Херонейского, в его жизнеописании Александра Македонского, постоянно дрожала, как от биения пульса, периодически вызывая «извержения» нефти. «Нефть очень напоминает горную смолу, но она столь восприимчива к огню, что загорается еще до соприкосновения с пламенем от одного только света, излучаемого огнем, и нередко воспламеняет окружающий воздух» (Плутарх. «Александр»). «Если эта жидкость (нефть – В. А.) воспламенится, то человеческий разум не найдет никакого способа потушить ее, кроме как присыпать землей <…> если кто захочет потушить огонь водой, то вызовет (еще – В. А.) более сильное горение <…>» (Аммиан Марцеллин. Римская история). Подобные представляющиеся древним людям грозными, чудесными и поразительными природные процессы не могли не способствовать возникновению и развитию культа огня, огнепоклонничества. В то самое время, когда «цари царей» из дома Сасанидов (в 226 году) провозгласили в своем Новоперсидском царстве возвращение к древней зороастрийской, или, точнее, маздаяснийской, религии, Юлиан Халдей, прибывший в Рим, в правление августа-философа Марка Аврелия возвестил римском миру благотворность почитания Огня, ссылаясь на пророчества оракулов и многочисленные сочинения по теософии и демонологии, о сильнейшем и весьма продолжительном воздействии которых на умы, сердца и души подданных римских императоров уже было сказано выше.

Сохранившиеся до наших дней фрагменты предсказаний этих так называемых халдейских оракулов позволяют сделать вывод о лежавшей в их основе своеобразной дуалистической картине мира, базирующейся на противопоставлении, вполне в духе Платона, интеллигибельного мира идей чувственному миру явлений. В основе и начале одного из этих противоположных друг другу миров был божественный, нематериальный Огонь, из которого посредством действия низшего божества – демиурга («горшечника») – был создан материальный мир, чьи идеи – искры нематериального огня – являются вечными прообразами преходящих явлений, возник другой, чувственный мир.

В рамках этой довольно запутанной и достаточно (если не сказать – чрезмерно) сложной теологии на первый план выступает грозная и величественная фигура, сама по себе представляющая почти все населенное богами небо – Геката-Рея, трехликая, триипостасная богиня, с устремленными ввысь пламенными волосами, увенчанная и опоясанная змеями, чьи бедра скрывают в себе справа Мировую Душу, слева – Источник Творческой Силы, и чья спина заключает в себе всю Бесконечную Природу.

О человеческой душе, несущей в себе, как знак своего божественного происхождения, искру Верховного Существа; о ее падении с небес; об астральном теле – органе силы воображения и представления – принимаемом ею при прохождении через планетарные сферы; о воспоминании ею своего божественного происхождения и о бегстве из ее земного плена; об освобождающем стремлении ввысь, приводящем к сбрасыванию ею на каждой из планетарных ступеней небесной лестницы одной из туманных оболочек, обременявших ее поначалу; о счастливом возвращении на отеческое лоно Верховного Бога – обо всем этом халдейские оракулы, в сущности, лишь повторяли то, чему учили и другие восточные мистериальные культы. Однако эти основные идеи находили свое выражение в символах, олицетворяющих всемогущество Огня. Воспоминание становилось осознанием искры – присущего человеческой душе «признака божественного происхождения» или «опознавательного знака». Для обретения этого воспоминания представлялось необходимым воздействовать на человеческую силу воображения посредством огненных явлений. Для достижения состояния озарения, просветления, экстаза адепту надлежало приблизиться к богу пламени. Пламя, свет, молния и гром, были зримыми знаками и проявлениями присутствия Всемогущего Огня. Оракулы говорили и о задаче священнослужителей, исполняющих обряды, отвращать зловредных демонов и привлекать благих, спасительных ангелов.

Представляется необходимым особо подчеркнуть, что слово «теург» в лексиконе неоплатоников, как правило, означало именно адепта халдейского оккультизма. Сын Юлиана Халдея, судя по всему, был первым его адептом, прозванным и называвшим сем себя теургом. Эпитет «теург» – «богосоделатель», «богосотрудник» – был, по-видимому, сконструирован и введен им для того, чтобы продемонстрировать превосходство его носителя над «теологом» («богословом»). Поскольку теург не ограничивался одними только «разговорами», сиречь – рассуждениями – о богах, но и, «делал», «действовал», то есть «воздействовал» на божественные сущности посредством своих магических заклинаний и обрядов.

В рамках готовых к принятию всего нового и охотно принимавших, вбиравших в себя все новое мистерий неоплатонической школы, практикуемых в Пергаме и Эфесе, не мог не быть охотно принят культ, прямо-таки напрашивавшийся на то, чтобы быть ими принятым, благодаря смешению восточных и эллинистических доктрин, освященных авторитетом и именем Платона и Пифагора, как бы наложенных, в качестве своеобразной «этикетки», сертификата или «знака качества», на это поистине вавилонское смешение. Подобно тому, как в описываемое нами время Аристотеля, не смущаясь, путем хитроумных умственных построений, ухищрений, спекуляций, приводили к единому знаменателю с основателем афинской Академии, так и Ямвлих в своем знаменитом комментарии слил воедино теософию халдейских оракулов с теософией всех прочих мистерий, стремясь, в первую очередь, к тому, чтобы усмотреть и обрести в них тайный смысл, аналогичный тайному смыслу откровений, отданных греками под защиту Орфея и своих наиболее почитаемых теологов. Используя метод Пифагора, к которому Ямвлих прибегал особенно часто и охотно, он включил халдейских богов, ангелов и демонов в свою систему троек, семерок и девяток, где им всем нашлось место, по соседству с богами всех политеистических религий римского мира.

Для объяснения собственно теургии Ямвлих использовал теорию универсального учения об отношениях, проявлявшуюся в виде определенных мистических взаимосвязей, подобных цепочкам, или цепям. Так, например, цепь лунных сил ниспадала своими последними звеньями вплоть до царства минералов, в котором лунный камень, с его усиливающимся и ослабевающим с регулярными интервалами блеском, отражает фазы прибывания и убывания ночного светила – небесной луны.

У цепи солнечных сил адепт учения теургов брал свои наиболее убедительные примеры соответствия «того, что вверху», «тому, что внизу». Когда петух, предупреждая и предвосхищая утреннюю молитву, заранее приветствует своим гимном предчувствуемый, предощущаемый им восход солнца, он тем самым демонстрирует, что является звеном солнечной цепи, в которой проявляется присущее ему могущество призываемого им бога Солнца. На более низкой ступени иерархии прохождению солнечного бога по небесному своду отвечает и соответствует цветок гелиотроп; люди даже могли бы услышать, как молится этот цветок, если бы человеческий слух был в состоянии воспринимать звук, издаваемый его стеблем, когда цветок поворачивается на нем вслед за солнцем. Аналогичным образом восход и заход дневного светила оживляет и другой цветок – лотос: он открывает или сгладывает свою чашечку жестом молящегося, столь же выразительным, как движения губ и подбородка человека. И, наконец, среди камней обретаются самоцветы вроде «ока Ваала[106]106
  Ваал-Баал-Беел-Бел-Вил (Господин) – божество древних семитов, отождествляемое греками с Зевсом, а римлянами – с Юпитером.


[Закрыть]», испускающего сияющие лучи наподобие солнца. Подобные сходства, склонности и соотношения чрезвычайно важны для осуществления культовых действий, ибо соответствие, аналогия обуславливает и вызывает взаимное притяжение (ведь сходное тянется к сходному, подобное – к подобному), сходство, подобие, создает связь между сущностями и существами. Если нагреть фитиль и поднести его к горящей лампаде, пламя последней тотчас же, без всякого соприкосновения, наклонится и пожрет волокна папируса, чтобы потом вновь восстать в прежнем положении над своим источником. Итак, даже небольшого количества тепла достаточно для того, чтобы огонь сразу же показался вверху, сошел сверху вниз, обожествил смертного и посредством одухотворения озарил и просветлил косную материю. Иными словами, для того, чтобы действовать, богу достаточно только знака, сигнала, что призывающий его смертный готов его принять. Природа же отрывает нам не только действие сил взаимного притяжения, способных поднять, возвысить, вознести нас к горним, вышним, высшим силам, но и открывает нам закон сил взаимного отталкивания, как и его результат – тайну создания и составления средств отражения недобрых сил в виде оберегов, или талисманов.

В какой бы форме ни проявлялось присутствие богов, в форме ли голоса, дуновения, огня или света, их явление всегда озаряет, просветляет, очищает готовых принять их людей. Посвященный, таким образом, превращается во вместилище богов, в принимающий их «на хранение» плотский, телесный сосуд, в одушевленное, живое – если можно так сказать! – «богохранилище».

Таким образом, жреческое искусство Ямвлиха использует филиацию, соединяющую «те существа, что внизу», с «теми существами, что вверху», дабы позволить богам снизойти к человеку и озарить его, или, точнее, чтобы дать человеку приблизиться к богам, отрыть их для себя, обнаружить их, там, где они проявятся, станут видимыми и явятся человеку, дабы человек мысленно соединился, слился с ними в молчаливых восхвалениях медитации.

В рамках религиозного синкретизма своей теософии Ямвлих придавал первостепенное значение халдейской теургии. Он давал его колдовским заклинаниям и магическим формулам, как, впрочем, и волчку Гекаты – покрытому магическими знаками и закрепленному на кольце из бычьей кожи, золотому шару с содержащимся внутри сапфиром, свои собственные истолкования. Еще Прокл пользовался этим знаменитым колдовским средством для подчинения себе природных сил. По любому поводу Ямвлих ссылался на речения оракулов халдейских теургов. С учетом всего этого, начинаешь понимать, почему наш царевич Юлиан был в восторге от философии Ямвлиха, в области же теософии признавал себя преданным учеником своего халдейского тезки.