Текст книги "Воин-монах на престоле"

Однако в качестве противовеса всем этим разрушительным тенденциям, направленным на «раскачивание имперской лодки», расшатывание и развал римско-средиземно-морского государственного и греколатинского культурного и «идеологического» (если говорить по-современному) единства ограждаемой копьями и щитами воинов римской армии (становящейся все более «варварской» по своему составу) античной Экумены-Ойкумены; тенденциям, подпитываемым исподволь провинциальным местничеством и сепаратизмом, подрывным силам откровенно антиобщественного религиозного аскетизма и христианского бунтарства в начале IV века, тщанием сил традиции и порядка было развернуто, сначала на Востоке, а затем и на Западе, мощное встречное движение, направленное на возрождение эллинизма, снова и снова заставлявшее говорить о себе и проявлявшееся с присущей ему неуничтожимой и неразрушимой жизненной силой. Шедевры времен расцвета греческой культуры, классическая красота прославивших ее на весь мир изобразительного искусства и поэзии уже при августе Константине I Великом (хотя сам равноапостольный царь, как это ни странно, греческого языка не знал; впрочем, в своей земной жизни он больше воевал, чем учился), в силу некоего вселенского «закона маятника» (или «закона прилива и отлива»), вызвали к жизни движение, направленное на всемерную и всестороннюю «реабилитацию прошлого». В высших школах, в которых противоречия и различия между народами, собранными воедино силой римского оружия и римских же законов, проявлялись сильнее всего, общее представителям всех этих народов и роднившее их между собой страстное восхищение греческой литературой привело к взаимному сближению всех римских подданных, стремившихся и старавшихся мыслить и писать в духе великих античных учителей мудрости, красноречия и изящества (или, как говорили наши славянские и русские предки – «вежества»). Так в едином стремлении к совместному уважению и почитанию общих духовных ценностей братски объединялись в группы единомышленников студенты, происходившие из самых разных земель. В римской (Малой) Азии все, говорившие по-гречески, независимо от того, были ли они родом из Дамаска, Исса или Эдессы, гордились тем, что они – эллины, и считали своей истинной (во всяком случае – в духовном плане) родиной Элладу. Романизированный галл Саллюстий (будущий близкий друг, наставник и верный соратник цезаря, а затем – августа Юлиана, о котором еще будет подробней рассказано на дальнейших страницах настоящего правдивого повествования) любил называть себя эллином, а сириец Ливаний подчеркивал свое эллинство даже еще чаще, чем Саллюстий. Юлиан нисколько не сомневался в том, что и сам Рим обязан своим происхождением и своими самыми фундаментальными основами именно Греции. Даже в самых образованных кругах античного общества заметно угасала склонность и привычка изучать латынь – язык «повелителей мира». Желая прославить культурное наследие античности, воспевали славу древней Греции, а не славу древнего Рима. Этот «эллинизм» оставался совершенно не затронутым партикуля-ристскими, сепаратистскими течениями, сопровождавшими упадок Римской «мировой» империи. Напротив, он боролся за древние национальные культы против грозящей (как казалось эллинистам) нивелировать все и вся единой мировой религии, будучи при этом зримым проявлением и демонстрацией отнюдь не этнической гордости своим эллинским происхождением, благородной эллинской кровью, но привязанности к эллинской культуре. Подобно неугасимой искре божественного огня, придающего стойкость людским душам в борьбе со стремящимися подчинить их себе низменными силами материи, этот эллинизм был, с точки зрения своих протагонистов, пронизан спасительным духом, которому надлежало заново воодушевить все человечество, не дав ему снова погрузиться с высот спасительной мировой (понимай: эллинской) культуры в губительное варварство.

Пифагор

Никто из эллинов не изумился и не возмутился, когда чудодей Ямвлих – вне всякого сомнения, не эллин, а сириец по происхождению, по имени и по духу, объявил себя в родной Апамее на Оронте, потомком эллинских мудрецов – Пифагора[61]61
  Пифагор Самосский (годы жизни: около 570–490 до Р. X.) – древнегреческий философ, математик и мистик, создатель религиозно-философской школы пифагорейцев. Школу Пифагора считают прообразом христианских монастырей и масонских лож. Пифагор среди прочего проповедовал метемпсихоз (учение о переселении душ), вегетарианство, гармонию сфер; учение Пифагора стало основой для открытий в области математики, астрономии, теории музыки. Пифагореизм оказал воздействие на философию Платона, а через платонизм – на философию Нового и Новейшего времени. О влиянии учения Пифагора на развитие науки и их собственные открытия говорили среди прочих Николай Коперник, Иоганн Кеплер, Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн.


[Закрыть] и Платона[62]62
  Платон (годы жизни: 428/427 или 424/423 – 348/347 до Р. X.) – афинский философ классического периода Древней Греции, основатель платонической школы мысли и Академии, первого высшего учебного заведения в западном мире.


[Закрыть]. Совсем напротив, ученики Ямвлиха совершенно искренне признавали и почитали в нем новое воплощение бессмертного гения Эллады. А киники, желавшие лишить даже самых строгих христианских аскетов «пальмы первенства», гордо утверждали, что рубище, вервие (веревочный пояс), нищенская котомка и дорожный посох христианских бродячих монахов-апотактитов – всего лишь подражание аналогичным атрибутам основателей кинической школы – Антисфена[63]63
  Антисфен (род. в 422 г. до Р. X.) – древнегреческий философ, основатель школы киников (лат. циников). Он учил, что наиболее счастлив тот человек, у которого меньше всего потребностей, и что единственная цель человеческой жизни – добродетель.


[Закрыть] и Диогена[64]64
  Диоген – ученик Антисфена. Не желая иметь никаких потребностей и тем самым достичь свободы и независимости, питался самой скудной пищей, ходил босым (и даже без плаща), спал в глиняном сосуде-пифосе («бочке») или в глиняной лачуге, названной афинянами «бочкой» в насмешку на философом.


[Закрыть]. Конечно, представляется не слишом вероятным утверждение, что возрожденный эллинизм мог бы приобрести практическое значение и обрести реальный вес за пределами достаточно узкого круга лиц, сподобившихся получить систематическое научное (в тогдашнем понимании) образование. Более вероятным представляется предположение, что религиозный мистицизм искал подходящие для себя формы выражения у классических греческих авторов и что, хотя вся философия перешла под покровительство Платона, этот «патронаж» был скорее номинальным, чем реальным, что толкователи античных авторов не могли оказать серьезного влияния на идеи своего времени. В правление римских императоров из династии Антонинов, когда цепь культурно-исторической преемственности и традиционных жизненных форм еще не была полностью разорвана, возрождение античных форм жизни осуществилось относительно легко, без особых усилий; в IV же веке в этой цепи отсутствовали целые звенья. Широко распространенные в самую счастливую пору древней Греции гимнастические состязания приходили во все больший упадок, ими откровенно пренебрегали. Повсеместное восхищение вызывали всевозможные (причем, распространенные и популярные не только среди христиан) формы самоистязания и умерщвления плоти, а вот интерес к телесным упражнениям и культу физической красоты неуклонно падал. Гимнастические школы – гимнасии, палестры, стадионы – «кузницы кадров олимпийского резерва» – пустели, типичнейшее и, пожалуй, характернейшее для греческой цивилизации учреждение – эфебия [65]65
  Эфебия, от греч. «эфеб(ос)», то есть «юноша» – государственная организация в полисах (городах-государствах) Древней Греции для подготовки свободнорожденных юношей восемнадцати-двадцати лет к военной и гражданской службе. Первый год эфебии посвящался овладению военным искусством и спортивным занятиям в условиях лагерной жизни, второй – несению гарнизонной и другой охранной службы. В афинской эфебии (в отличие, например, от спартанской) юноши-эфебы занимались также литературой, философией, музыкой. После завершения подготовки в эфебии юноша становился полноправным гражданином своего города-государства…


[Закрыть] больше не существовало. Не лучше, чем с гимнастическими (или, говоря по-современному – спортивными), обстояло дело и с мусическими (а говоря по-современному – музыкальными) состязаниями. Великие общеэллинские Олимпийские игры, на которых еще во II веке выступали перед массами зрителей софисты, больше не проводились. Даже ораторы, все еще пользовавшиеся популярностью, утратив подлинный контакт с широкой общественностью, считали для себя совершенно естественным пользоваться на своих лекциях понятийным языком мистерий: учитель был мистагогом, истолкователем таинств, ученик же – эпоптом, посвященным в таинства; шутливые церемониальные «испытании», которым подвергались новички, начинавшие «университетскую жизнь», своего рода «посвящение в студенты», были пародией на ритуалы культовых инициаций. Можно со всей уверенностью утверждать, что немногочисленные софисты, надушенные, нарумяненные и увенчанные цветами, с помощью театрализованных лекций, которые они читали за плотно закрытыми дверями аудиторий, никоим образом не могли остановить ход событий, а уж тем более – обратить его вспять…

Однако же все в мире взаимосвязано и взаимообусловлено. Было бы неверно считать эллинистическое Возрождение IV века чисто литературным движением. После тяжелейшего внешне– и внутриполитического, а также экономического кризиса, потрясшего Римскую «мировую» империю в III веке, в гаванях древней Эллады сформировались новые торговые флоты, пробудившие старинные греческие портовые города к новой жизни. Вследствие постоянной, исходившей от «варваров», внешней угрозы, нависавшей над пограничными областями империи, Внутреннее (по римским представлениям – «Наше», а по современным – Средиземное) море стало главной транспортной артерией торгового и транспортного судоходства. Начавшийся новый экономический подъем придал Греции новый авторитет. Хотя памятные доски в этой стране со времен императора Севера Антонина Каракаллы[66]66
  Римский император африканско(пунийско) – сирийского происхождения из династии Северов Луций Септимий Бассиан (впоследствии сменивший имя на Марк Аврелий Север Антонин – не путать с «философом на троне» Марком Аврелием из предшествовавшей Северам династии «добрых императоров» Антонинов!) по прозвищу Каракалла, или Каракалл (по названию любимого им длинного германского плаща либо же длинного галльского халата) своим эдиктом (указом) 212 года даровал (прежде всего – по фискальным соображениям) всему свободному населению своей империи римское гражданство, которое до этого даровалось лишь за выдающиеся заслуги, исправную военную службу во вспомогательных частях – авксилиях – римской армии (к службе в ее кадровых частях – легионах – допускались лишь римские граждане), или приобреталось за большие деньги.


[Закрыть] стали редкостью, сохранилось относительно много таких досок, прославляющих память династии Констанция Хлора. В Эгии, Спарте, Тегее, Паросе археологами были обнаружены высеченные в камне надписи, в высокопарных выражениях восхваляющие различных представителей рода Юлиана. Да и в Афинах воздвигли статую дяде Юлиана – севасту Константину I Великому – в благодарность за великие и щедрые милости, которыми этот благочестивый август щедро осыпал знаменитейший город Эллады.

В любом случае, новое пробуждение эллинизма вызвало такой страстный духовный отклик, что этот недюжинного ума государственный муж, хотя и не владел греческим, счел необходимым продемонстрировать разрыв с римским прошлым и одновременно избавиться от тяжкого бремени привязанности к древний, обремененной и даже перегруженной традициями столице «ромулидов». Поэтому император-реформатор решил перенести свою резиденцию в новое место (аналогичным образом поступали главы различных государств и в последующие времена, стремясь к их обновлению, или, если угодно, омоложению). И какой же населенный пункт император Константин I выбрал в первую очередь? Естественно тот, который максимально отвечал бы потребностям и соответствовал требованиям пробуждающегося эллинизма. Первоначально август Константин Великий планировал воздвигнуть новую столицу своей, Восточной, части империи «потомков Энея и Ромула» на воспетой Гомером Троадской равнине близ Илиона (возможно, в свое время о переносе столицы всей, уже сильно эллинизированной и тогда, Римской империи в Трою или в ее окрестности подумывали еще диктатор Гай Юлий Цезарь и его преемник император Август). Троянское происхождение римлян подчеркивал историки Публий (Гай?) Корнелий Тацит, называя Трою «памятником нашего происхождения». После захвата римлянами Троады, римский сенат освободил жителей Илиона от налогов, полагая их «родственниками римского народа». В римлянах, официально считавшихся (со времен сочинения «латинским Гомером» Публием Вергилием Мароном поэмы «Энеида», ставшей римским «национальным эпосом», сопоставимым для римлян по своему значению с тем, чем поэмы Гомера были для эллинов) и, в определенном смысле, действительно ощущавших себя потомками троянцев, перенос столицы именно в Троаду пробудил бы дорогие им воспоминания.

«Римский Гомер» Пyблий Вергилий Марон, автор «Энеиды»

Как подчеркивал крестный батюшка автора настоящего правдивого повествования, выдающийся отечественный историософ Владимир Игоревич Карпец: «Святой равный апостолам Константин Великий перенес столицу империи на земли древних троянцев отнюдь не случайно. Основание «Нового», «Второго» Рима выглядит как его возвращение на земли, где <…> (Рим – В. А.) уже некогда существовал: ведь согласно римском преданию, изложенном Вергилием, именно с восточного побережья Эгейского моря прибыл на Апеннинский полуостров прародитель римских правителей Эней.

Античный диптих с изображением покровительницы Первого, Ветхого Рима – богини Ромы – (слева) и покровительницы Второго, Нового Рима (Константинополя) – богини Тихи (Тюхэ), или Фортуны (справа)

Т. о. сам «старый», италийский Рим было бы справедливо назвать «Новой Троей» или «Второй Троей» («Солнечный род» и Колено Даново»).

Но одновременно первый христианский император переносом столицы на место древней Трои, осада и взятие которой греками были воспеты Гомером в «Илиаде» и «Одиссее», принес бы дань уважения этому славнейшему из греческих поэтов, рассматриваемому и почитаемому эллинами, как творец, создатель их национального единства. Когда окончательный выбор августа Константина был сделан в пользу Византия, само собой вышло так, что в сенате (или, по-гречески, синклите), патрициате и в чиновничьем аппарате, составлявших окружение императора, преобладающим стал не римский, латинский, а греческий элемент. И, наконец, равноапостольный царь Константин отобрал лучшие из шедевров греческого изобразительного искусства для придания блеска и великолепия улицам и площадям своей новой столицы, получившей со временем его имя. Таким образом, по этим трем причинам вновь пробудившийся эллинизм был напрямую связан с эмансипацией римского Востока и созданием нового оплота римской имперской власти в Византии, сдерживавшего напор воинственного неримского, «варварского» Востока, в лице вначале персидского зороастризма, а затем – арабского и турецкого ислама, вплоть до наступления Нового времени…

Хотя греческая софистика IV века оказывала непосредственное влияние лишь на ученый мир, нельзя сказать, что этот ученый мир не обладал никаким влиянием. На протяжении долгих лет обнищания и анархии риторские школы пришли в упадок. Однако после того, как введенный «господином и богом» – августом Диоклетианом – режим тетрархии (четверовластия) восстановил порядок, благосостояние и безопасность транспортных путей, высшие школы очень быстро снова наполнились учениками, выходцами из всех общественных слоев, призванными образовать собой новый правящий класс. Один из тогдашних наиболее уважаемых учителей мудрости – Евмений, или Эвмений – почитал себя счастливым, обучая на своих уроках молодежь, на которую государство возлагает свои надежды, которой предстоит взять на себя управление, дела правосудия и даже исполнение самых высших должностей при императорском дворе. Вельможи и высокопоставленные чиновники прямо-таки соревновались между собой за право снискать благосклонность известных учителей: когда, например, Ливаний выступил перед сенатом Антиохии с панегириком в честь Стратегия Музониана (Мусониана), наместника Востока, сей римский вельможа поторопился приказать целой дюжине писарей-скриб изготовить списки (копии) этой похвальной речи и сделать ее таким образом, в отсутствие средств массовой информации и социальных сетей, достоянием широкой общественности. Следовательно, риторы того времени в определенной степени, будучи властителями умов, научились управлять общественным мнением и даже формировать его. Их публичные доклады и лекции перед большими аудиториями, их выступления в роли посланцев родных городов или провинций, давали им такую возможность. В моменты опасности риторы не упускали возможности напомнить императорам и подданным об их обязанностях. И устами риторов выражалась воля всего тогдашнего общества. Совершенно справедливым представляется мнение, что император вполне мог позволить себе, в семейном или дружеском кругу, потешаться над сочиненными в честь него панегириками, но, будучи «в силу занимаемой должности» обязан (или вынужден, что, впрочем, в сущности – одно и то же) три-четыре раза в год выслушивать из уст риторов эти гимны, представлявшие его в качестве идеального властелина, он не мог не испытывать на себе их влияния или не стыдиться своего несоответствия этом идеальном представлению о себе. Таким образом, риторика в определенной мере способствовала появлению и пребыванию на престоле Римской империи добродетельных монархов. А коль скоро это так, то, значит, влияние симпатизировавших идеям эллинизма интеллектуальных кругов античного общества не оставалось ограниченным четырьмя стенами лекционных залов, учебных аудиторий…

Философам описываемой эпохи досталась в удел роль скорее жрецов, иереев, священников, чем метафизиков. Они как бы фокусировали мистические аспирации в одном определенном направлении, и этот мистицизм, которому они придавали греческую форму, «облекая его в эллинские одежды», оживлял все старые религиозные силы, которые, уцелев от разгрома, все еще сохранялись в самых сокровенных тайниках святилищ. Влияние философов-эллинистов на умы и души было глубоким и значительным. Но, чтобы составить себе точное представление о том, как далеко зашел (или был заведен) Юлиан своим вкусом к светским наукам, необходимо провести четкое различие между эллинизмом неоплатоников и эллинизмом риторов. Первые были существенно радикальнее, последовательнее и серьезнее, чем вторые.

Следует помнить, что у тогдашних греков изреченное слово все меньше и реже обращалось к человеческому сознанию. Ораторы все больше и чаще воспринимали себя в качестве «мело дов» – подражателей лирических поэтов. Их доклады, или лекции, представляли собой по большей части чрезвычайно искусную, если не сказать – изощренную, ритмическую декламацию. С помощью ударения, не имевшего ничего общего с ударениями, делаемыми в живом разговорном языке, ораторы – подлинные виртуозы своего дела – выражали звучность и благозвучие своего искусства декламации – «художественного слова» – воздействуя на своих слушателей и впечатляя свою аудиторию не столько смыслом сказанного, сколько, в первую очередь, музыкальными эффектами, музыкой изреченного слова. В описываемую эпоху, когда в моде были концерты духовой и струнной музыки, декламатор чувствовал себя польщенным, если его плавное, благозвучное, ритмическое красноречие сравнивалась ценителями с чарующими звуками флейты. Он вдохновлялся, опьянялся звучанием собственного голоса и, казалось, был совершенно равнодушен тому, что произносимые им предложения или фразы были почти бессодержательным набором протяжно, нараспев скандируемых строф. Данный процесс приобрел особенно причудливые и даже гротескные формы в IV веке, но еще двумя столетиями раньше Авл Геллий[67]67
  Авл Геллий (не позднее 130 года – не ранее 170 года) – древнеримский писатель, знаток римской архаики, автор сборника «Аттические ночи» на латинском языке (работа над сочинением первоначально велась им по ночам в Аттике, в окрестностях Афин, из-за чего и появилось название). В двадцати книгах своего труда Геллий рассмотрел сотни частных филологических, правовых, философских и прочих никак не систематизированных вопросов, сопоставляя мнения нескольких авторов. Именно он впервые ввел словосочетание «классические писатели».


[Закрыть]сравнивал искусного оратора с флейтистом-виртуозом.

Два маститых греческих историка периода римского владычества над Грецией – Флавий Филострат (годы жизни: 170–247 п. Р. X.) и Евнапий Сардский (годы жизни: 347–420 п. Р. X.) – вошли в историю как авторы биографических трудов, озаглавленных ими почти одинаково. Труд Филострата (известного, в первую очередь, своей написанной по заказу матери императора Каракаллы беллетризованной биографией неопифагорейца-чудотворца Аполлония Тианского) называется «Жизнеописания софистов», труд Евнапия – «Жизни философов и софистов». Однако при чтении этих почти одноименных сочинений нетрудно убедиться в том, что перемены, произошедшие во временном промежутке между эпохой Филострата и эпохой Евнапия, были весьма ощутимыми. Романизированный эллин Флавий Филострат[68]68
  Флавий Филострат (годы жизни: 170–247) – греческий писатель эпохи римского владычества, представитель так называемой «второй софистики». Учился и долго жил в Афинах (некоторые позднейшие авторы называют его «Афинским»), но впоследствии вошел в кружок приближенных императрицы Юлии Домны, супруги императора Септимия Севера, стал ее придворным ритором, и переселился в Рим, где ему было дано поручение написать исчерпывающий труд об Аполлонии Тианском – мудреце и чудотворце (годы жизни: около 1-98), стремившемся реформировать учение пифагорейцев, передаваемое священными легендами, в которых с каждым поколением видоизменялись старинные предания, лежавшие в их основе. Филострат посвятил жизнеописанию Аполлония много лет и закончил его, вероятно, уже после трагической смерти Юлии Домны в 217 году. Кроме «Жизни Аполлония Тианского», из произведений Филострата до нас дошли: «Жизнеописания софистов», «О гимнастике», «Героика», «Картины», «Письма» (авторство сомнительно).


[Закрыть], говоря о софистах своего времени, еще цитировал иногда кажущийся ему достойным внимания и упоминания ход мысли, умное высказывание, меткое замечание либо острое словцо того или иного учителя мудрости. В описаниях же Евнапия упоминается и отражается, в лучшем случае, театральная поза, высокопарная импровизация или манера выступления оратора-декламатора, уместная скорее в концертном, чем в лекционном зале. Энергичные, деятельные люди могли относиться этому чисто внешнему, выспреннему (а то и прямо-таки вымученному), с позволения сказать, эллинизму лишь с нескрываемым презрением.

А вот протагонисты великих аскетических и космополитических религий описываемой эпохи, чьим противником открыто объявил себя эллинизм, пытались перенять его средства влияния и воздействия на слушателей и использовать их в собственных целях. По выражению Юлиана, они беззастенчиво заимствовали у эллинистической литературы оружие, которое обратили против эллинизма. То есть, прошли полный курс обучения искусству и науке красноречия у эллинских риторов. Величайшие светочи христианства – Феодор Мопсуэстийский, Максим Селевкийский и Иоанн Златоуст – слушали лекции Ливания; Григорий Назианзин (введший, между прочим, в употребление термин «микрокосм», или «микрокосмос», для обозначения человека) и Василий Кесарийский посещали афинские высшие школы. Впоследствии они посылали уже своих собственных учеников в обучение к знаменитейшим софистам, так что во времена севаста Константина I Великого среди известнейших и популярнейших учителей красноречия было немало пламенных христиан. Ранний этап данного процесса воплощал в себе Павел Самосатский[69]69
  Павел Самосатский – ересиарх, ставший в 260 году стал епископом Антиохийским. По возведении на Антиохийскую кафедру, своей проповедью ереси монархианства вызвал внутрицерковные споры. На Антиохийском Соборе 269 года он был осужден за ересь и низложен. Павел отрицал божественную сущность Христа и различение Лиц Отца, Сына и Святого Духа, считая, что есть только одно божественное Лицо (Ипостась). Он считал, что Бог-Слово или Логос является лишь силой Божией, и Иисус Христос был по природе лишь человеком, на которого позже сошел Бог-Слово. Павел Самосатский употреблял термин «Единосущный» для отношения Бога-Слова к Богу, но понимал этот термин в смысле отсутствия различия Лиц в Боге. Однако, пользуясь поддержкой Зенобии (Зиновии), царицы Пальмирской (пытавшейся отложиться от Римской империи), Павел (чье учение, по мнению Льва Николаевича Гумилева, впоследствии оказало сильное влияние на формирование ислама) удерживал за собой Антиохийскую кафедру до 272 года, когда римский император Аврелиан по просьбе своих подданных-христиан изгнал Павла из Антиохии. Аврелиан был не христианином, а солнцепоклонником, и не интересовался доктринальными вопросами Церкви. Желая лишь навести порядок в христианской церкви, как одном из имперских учреждений, он всецело полагался на приговор епископов Италии и Рима.


[Закрыть], занимавший как бы промежуточное положение между Оригеном[70]70
  Ориген (годы жизни: около 185–253 или 254) – христианский теолог, причисленный в 543 году к еретикам, противопоставил излагаемым в трактате «О началах» взглядам Эпикура и его сторонников (кн. 2, гл. III «О начале мира и причинах его», § 4), тезис о свободе произволения души, самостоятельно избирающей добро или зло и этим разрывающей заколдованный круг предопределения: ангелы и демоны различны не по природе, а по воле (кн. I, гл. VIII, § 4).


[Закрыть]и великими христианскими златоустами IV века, и стремившийся добиться тех же успехов, что и софисты, но перед ограниченным кругом слушателей (если верить Евсевию). Сама церковь переманивала лучших преподавателей с кафедр эллинских высших школ, превращая их в священников, а со временем – даже в епископов. Ни кто иной, как святой Василий до своего обращения к Христу преподавал риторику в Кесарии Каппадокийской. В дни великих церковных праздников христианские дома молитвы напоминали лекционные залы. В самые драматические моменты истолкования текстов Священного писания верующие, приведенные в восторг красноречием проповедников, прерывали их топотом ног, бурными аплодисментами и размахиванием носовыми платками. Тот факт, что христиане и язычники сидели рядом на скамьях аудиторий языческих школ красноречия, придавал обучению у риторов характер нейтральности, если не сказать – религиозной индифферентности. Например, оратор-язычник по имени Бемархий, не вызывая ни у кого ни возмущения, ни возражений, сочинил речь на освящение христианской церкви, построенной при августе Константине I Великом. И потому, встречая у ритора (или, точнее – мелода) IV века утверждение о приобщении им своих учеников к культу муз (и памятуя о том, что главой и предводителем этих самых муз, или мус – Мусагетом – был не кто иной, как светозарный солнечный бог Аполлон, столь любезный главному герою нашего правдивого повествования), не всегда следует воспринимать данное утверждение буквально…

Совсем иначе обстояло дело с представителями философской школы неоплатоников! Сознательно поставив себя на службу эллинизму, они всецело посвятили себя выполнению ревностной, апологетической, религиозной миссии, вербуя все новых приверженцев и улавливая все новые души. Когда речь заходит о провозглашении, распространении или защите мировоззрения, задача философии всегда заключается в том, чтобы направлять умы, собирать и сплачивать вокруг себя интеллектуальные, а затем и социально-политические силы. Поэтому не представляется удивительным, что мистицизм неоплатонических кружков привлекал к себе все больше почитателей древнего греческого мира, ясных умов и убежденных филэллинов-греколюбцев. В то время как сохранившие верность культу древних богов риторы были крайне слабыми, «теплохладными» (выражаясь языком христианского Священного Писания) защитниками своего «родноверия», философы-неоплатоники бесстрашно, однозначно и решительно возвысили свой голос и подняли свое духовное оружие в защиту вновь пробудившегося в IV веке язычества. Их страстной приверженности как античной религии, так и античной литераторе следует приписать то примечательное обстоятельство, что движение, получившее в западных землях Римской «мировой» империи название «языческого» («паганистского»), было названо в ее восточных землях «эллинистическим» (или, выражаясь языком славянской вообще и нашей русской христианской литературы и культуры в частности– «еллинским»). Оба понятия – «паганизм» (или «язычество») и «эллинизм» («эллинство» или «еллинство») указывают на приверженность сторонников этого «встречного движения» прошлому, их прочная укорененность в прошлом и устремленность в прошлое. Различие между ними заключается лишь в том, что в латинской, западной части Римского мира выражение «языческий», по-латыни – «паганус» (от этого латинского слова происходит наше русское понятие «поганый», в значении – «язычник»), то есть буквально «сельский», «деревенский» («паг(ус)» по-латыни = «сельский округ»), указывает лишь на упорную приверженность сельского, деревенского населения древним религиозным верованиям и обычаям, в то время как в греческой, восточной части Римского мира это движение «против течения» исходило не от общественных низов, но от верхушки образованных общественных слоев, сознательно стремящихся защитить древний идеал Эллады, эллинской культуры и цивилизации. Поэтому оно и получило там название «еллинства» или «эллинизма».