Текст книги "Пятый всадник"

Светлана Багдерина. Слепой

То, что Ромка слепой, выяснилось при первой его вылазке, когда шестилетнего пацана, дуреющего от сознания собственной крутости, старшие ребята взяли на дальние рубежи собирать трофеи.

На земли их поселения, комплекса бомбоубежищ, по документам давно разрушенного завода проходивших под кодом «Норильск», Нору, вечером напали бандиты. Но народ в Норе проживал тёртый, и гастролёры нарвались сперва на дозоры, потом – на минное поле, затем на пулемёты и, оставив убитых и снарягу, ретировались.

Утром мужики покрупнее пошли восстанавливать минные поля, защищавшие поля картофельные и хлебные, а мелкие отправились собирать репарации и контрибуции, как выразился дед Гаврила.

– Стой! – Пашка догнал малыша, сцапал за шкирку и рванул так, что только пятки в воздухе мелькнули.

– Ты чего хватаешься? – губы мальчишки, плюхнувшегося задом в грязь, обиженно надулись.

– Ты слепой?! Грелку не сечешь?! – зло выкрикнул Пашка, но даже такому карапету, как Ромка, было видно, что он испуган.

Рот Ромки открылся. Про грелку, аномалию, висящую над землей и выдающую себя искрами, не знали только младенцы. Но тут-то никаких искр не было! А что земля горелая, так после вчерашнего она тут везде такая.

– Клоп-шутник, – фыркнул Лёха, их старший, важно поправил кобуру на боку и двинулся дальше. Но когда Ромка едва не вступил в электру, а час спустя только быстрота реакции Лёхи спасла его от воронки, ребята задумались. Экскурсия в сопровождении взрослых по аномальным местам Норильской области, как поселяне именовали окрестности Норы, стала ему приговором: ни видеть, ни слышать, ни ощущать каким-либо другим образом ни одну из аномалий мальчишка не мог. Конечно, глухих, немых и даже слепых – настоящих, без глаз, рождалось немало, хоть и прошло после войны уже девяносто семь лет, но про зрячих, которые в упор не видели аномалии, не слышал никто.

Ромка надеялся, что повзрослеет – и пройдёт его дефект, забудется прилипшая в тот день обидная кличка «Слепой». Но шли годы, а слепота его аномальная оставалась. В отчаянной надежде, что всё наладится и сбудется мечта стать бойцом или курьером, он вместе со всеми занимался огневой и физической подготовкой, рукопашкой и изучал ОБЖ. Но на комиссии, которую проходили четырнадцатилетки, распределение ему было одно: работа в мастерских. Выходить – максимум по Норильской области, и то при условии, что выучит наизусть расположения немногочисленных ее аномалий.

– Ты неплохой стрелок, Бесхлебников. И с ножом, говорят, хорош. Но за пределами области ты обузой будешь своим. Вместо того чтобы задачу выполнять или ноги уносить, они тебя за ручку должны будут водить, – вздохнул Зима, командир Норильска, прочитав в глазах парня все обиды, возражения и обещания, рвавшиеся выплеснуться – и не выплеснувшиеся. Ибо мечты – мечтами, а истину Рома видел сам.

Так начались трудовые будни Романа. Сколько раз он обдумывал план побега, не важно куда, главное – откуда: доказать, показать, убедить!.. Но даже на стадии планирования всё заканчивалось встречей с первой аномалией, и на стадии исполнения, он знал, всё завершится точно так же.

А жизнь за пределами области и Ромкиной досягаемости протекала полноводной рекой. Бойцы ходили в дозоры, охотились, отбивали поля то от зверья, то от бандитов, возили продукты в город – менять на патроны, лекарства, одежду. Ромка же, стиснув зубы, единственный мужчина среди женщин-мастеров, год за годом осваивал металлообработку и устройство локомобиля.

Тот рейд начался внезапно. Одну минуту всё было тихо и сонно в мягких лучах заходящего солнца, но миг – и заполыхали стога, лошади заметались под градом стрел, перескочили через изгородь – и оказались на минном поле. Не успели люди опомниться, а земля успокоиться от разрывов, как в проходы, перескакивая через трупы коней, ломанулась орущая орда.

Набег, конечно, отбили, и остатки бандитов, загрузив наспех похватанные продукты на трофейную телегу, под покровом темноты сбежали, но стоила эта победа дорого. Одно из убежищ, используемое под склад, к утру превратилось в лазарет, куда из операционной медленным стонущим ручейком стекались раненые.

– Шестьдесят пять, – доложила вошедшему Зиме главврач Норильска. Руки ее, худые, иссушенные карболкой, устало лежали на коленях. – Двадцать два твоих, остальные – гражданские. Семнадцать умерли – на столе или после операции. Антисептика мало. Обезболивающих. Шовного материала. Еще позиций двадцать пополнить бы…

Зима кивнул:

– Займусь.

– А у бойцов?.. – спохватилась Анна.

– Тридцать восемь двухсотых, – тихо ответил он.

– Тридцать восемь?! Но это же больше половины!..

– Пятьдесят три процента личного состава. Бандиты оставили восемьдесят семь человек.

Ранеными или убитыми, медик спрашивать не стала. Взятый при нападении здоровый или раненый бандит после летучего полевого суда, занимавшего минут пять, иногда меньше, становился бандитом мёртвым.

– Но это значит, что медикаменты… – как врач, она увидела главное для Норы. – Поездка в город… Раненые…

– Успокойся, Ань, – Зима накрыл дрожащие пальцы жены своей широкой загрубевшей рукой. – Прорвёмся.

Телега, груженая мешками с зерном, тяжело подскакивала на остатках асфальта Ижевского тракта, но Ромка тряску не замечал. Сжимая автомат до судороги в пальцах, час за часом шарил он взглядом по обступившему дорогу леску в поисках малейшего движения. Он понимал, что должен быть сдержан и бдителен, но бешеная скачка сердца не прекращалась. Он едет в город! Курьером! Чтобы спасти раненых! С калашом, не с какой-нибудь двустволкой!

Душу грела и семейная реликвия на удачу, положенная в нагрудный карман – половина медальона далёкого прапрадеда, вернувшегося с Немецкой войны. Колпачок давно был утерян, но гильза – пустая, без записки – прожила в их семье почти двести лет, передаваемая от отца к старшему сыну. Кадровому военному. И вот теперь батя, суровый, но светящийся от гордости, передал ее своему старшему. Ему.

Почувствовать себя на вершине счастья Роме мешал только повод, из-за которого он оказался на заднике тряской повозки. Встретить бы хоть одного из тех гадов, кто напал вчера…

– Через час отель будет, – сообщил возница – дед Гаврила. – Там заночуем. Ромыч, ты впервой, значит, тебе наш схрончик пожарный показать надо не забыть.

– Почему пожарный? Там вёдра и песок? – не понял парень.

– На всякий пожарный, значит, – хохотнул Петрович, командир их отряда.

Отелем оказалось серое недостроенное двухэтажное здание с провалившимися перекрытиями и пустыми квадратами окон. Может, сто лет назад его и хотели сделать гостиницей для дальнобоев, но не успели. Теперь норильцы соорудили подобие крыши над левой половиной первого этажа, на широкий дверной проём навесили ворота, заложили камнями нижние окна, и развалина стала приютом и крепостью для путников, рискнувших одолеть дорогу между Воткой и Ижом. Сколько историй рассказывали курьеры о выдержанных здесь осадах и боях со зверьём – четвероногим и двуногим!..

Петрович и Лёха быстро проверили внутренности «отеля»: спокойно. Воз вкатился под крытую соломой крышу, дед занялся мерином, остальные – ужином. Перед сном Ромка не выдержал.

– Игорь Петрович, мне… можно кругом посмотреть?

Тот, понимая, что он имеет в виду, кивнул:

– Смотри. Только в подвал не лазь: там горох.

Тем не менее, в подвал Ромка заглянул – первым делом. Горох – крошечные блуждающие жёлтые шарики, мгновенно парализующие и открывающие кровотечения, ему раньше никогда не попадались. Может, хоть их он увидит? Но нет. Как ни высматривал он во тьме золотистые огоньки, не заметил ни отблеска. Или все они разом куда-то укатились, или…

Получив напоминание о своей ущербности, остаток пути на следующий день он проделал в угнетенном настроении, и даже Иж, недостижимая вчера еще мечта, не произвел на него должного впечатления. Вихрем промчались перед глазами завод и склады, где курьеры обменяли зерно на оружие, патроны и лекарства – и настало время ехать назад.

– Переночуйте! – предложила завскладом, кивая на пустые нары в подсобке, но Петрович покачал головой:

– Раненые ждут. По дороге заночуем, где всегда.

Пожелав счастливого пути и тайком перекрестив их, тетя Юля открыла ворота.

– С Богушком, Нора.

– Благодарствуй, Иж, – степенно кивнул Гаврила, и мерин затрусил по утрамбованной щебенке главной улицы.

До отеля они добрались, когда солнце опустилось за горизонт. Бойцы, как могли, осмотрели ворота и подъездной путь: никаких признаков, что без них кто-то побывал. Лёха размотал проволоку, затянутую на проушинах секретным узлом, и повозка осторожно вкатилась внутрь.

Петрович нагнулся к куче хвороста у стены, чтобы запалить костерок – и вдруг повалился. Из шеи его торчал арбалетный болт. Ромка рванул с плеча автомат, но в руку ударило что-то твёрдое, и пальцы разжались. Он потянулся к нему целой рукой – и стрела пробила грудь. Парень охнул, силясь вдохнуть, захрипел кровью, согнулся пополам, успел краем угасающего сознания уловить автоматную очередь под вопль «Вали их!» – и мир пропал.

Очнулся Ромка от луча солнца, прилёгшего на веки и превратившего ночь его сна в яркий день. Он недовольно отвернулся – в такую рань на кой пень будить? – и лицо его уткнулось во что-то холодное и липкое. Не понимая, он отпрянул, открыл глаза – и увидел Петровича. Немигающий взгляд, бледное лицо, кровь на щеке… За ним с дырой в виске – Лёха, рядом, с развороченным очередью боком – дед Гаврила. События ночи вспыхнули в памяти как пожар на пороховом заводе. Наши! Засада! Груз!..

Яростно отмахнувшись от тупой боли в руке и груди, Ромка вскочил, едва снова не теряя сознание – и оказался головой вровень с краем пола.

«Подвал! Бандиты скинули нас в подвал!»

И тут же вторая мысль:

«Горох!!!»

Забыв про боль и про раны, он на четвереньках взлетел по щербатой лестнице и рухнул ничком, тяжело дыша. Не докатился до него. Повезло! Хоть в чём-то…

Ухватившись за подоконник, он поднялся.

Куда теперь?

Стрелы из него не торчали. Что-что, а экономить боезапас бандиты умели. При резком вдохе от боли в груди хотелось взвывать, но кровотечения не было. Пошевелил пальцами правой руки – работают. Где вход-выход стрелы – кровавая корка. До Норы доберётся.

Шаг вперед.

Стоп.

Ну, доберётся. И что? Что скажет? И зачем он, слепой нахлебник, нужен там? Когда все мужики жизни свои кладут, он, здоровый семнадцатилетний лоб, с бабами винтики точит и чертёжики чертит!

Ощущение, что он мог бы предотвратить случившееся, если бы вовремя понял, как, что он что-то не сделал, не подумал, не предусмотрел, не догадался, а должен был, накрыло внезапно, вгрызлось в душу и разорвало ее на куски, а что уцелело – искромсала вина. Он остался в живых. Он, самый бесполезный боец отряда! Зачем?!

Ответ, одинокий и холодный, как последний выстрел, пришел сразу. Ромка стиснул зубы, бросил последний взгляд в провал, где в общей луже свернувшейся крови лежали товарищи, и пошёл откапывать схрон деда Гаврилы.

Ночью прошел дождь, и следы телеги были четко видны на размякшей грунтовке. Сначала они шли в направлении Ижа, потом свернули на просёлок. По глине воз катился медленно, то и дело застревая, и бандитам приходилось соскакивать и толкать. Пятеро, насчитал парень, заткнул за ремень «макарова» с единственной обоймой, сунул в рот сухарь и развернул старую карту. Дорога, изгибаясь и петляя, шла на Черновцы, заброшенные лет десять назад, а потом отворачивала на Банное, еще живое. Других населенных пунктов в этом районе не было. Значит, Черновцы – их база…

Он глянул на тени: часа три после полудня. Он идет часа два. Они, скорее всего, с рассвета. По дороге их догонять – не успеть. Срезать?..

Ромка посмотрел в лес, молчаливый не безмятежностью домашнего, норильского, но тишиной притаившегося зверя, и строки учебника ОБЖ замелькали перед глазами: «Кляксы, воронки, грелки, электры, паутины, удавки…»

Стиснув зубы, он двинулся вперед по дороге.

На чужой воз он наткнулся минут через двадцать. Лошади и груза не было, возница лежал лицом в красноватой грязи, а в кузове валялся мёртвый боец. Рома стремительно обошел вокруг, читая следы. Четверо женщин. Трое пересели на телегу бандитов. Четвёртая нашлась чуть поодаль со стрелой в затылке.

«Быть, значит, сегодня в Черновцах веселухе по полной…»

Тяжелая, горячая волна ненависти захлестнула Романа, и он, посылая осмотрительность к чёртовой матери, кинулся в лес. Успеть наперерез. Перехватить. Всадить всё, до последнего патрона. Руками рвать. Зубами грызть!..

Кровавая мгла перед глазами рассеялась быстро, оставляя тупую боль в груди. Мёртвые не только сраму не имут, но и не мстят, и Ромка, с трудом отыскав среди травы несколько камней, осторожно двинулся вперед. Несколько шагов – бросок. Пусто. Пройти еще, снова бросить… и снова… и снова…

Медленно! И к тому же где гарантия, что аномалии не будет в шаге от безопасно упавшего камня? А может, их в округе на десять километров ни одной – и такое встречалось! Слепой, одно слово… Яростно выругавшись, он отшвырнул бесполезные камни. Оставалось только переть напролом и молиться об удаче.

Удача…

Он достал из разорванного стрелой левого кармана чудом не выпавшую трубочку «медальона смерти» прадеда. Свежая царапина с одной стороны. От стрелы? То есть если бы не медальон?.. «На удачу», сказал батя. Пра-пра с ним всю войну целым прошёл. Может, он и вправду заговорённый?

Ромка бережно завернул талисман в пакет из-под сухарей и переложил в правый карман рубахи. Господи, благослови… Затем, понимая, что ни сказать, ни сделать больше нечего, он вытащил «макарова» и, прижимая ладонь к горящей ране в груди, побежал на северо-восток.

Когда перед ним показалась дорога, Ромка уже думал, что сбился с пути. Задыхаясь, отплёвываясь кровью и почти теряя сознание, он выбрался на грязное полотно и впился взглядом в неглубокие колеи. Нет следов! Успел!

Быстрые взгляды по сторонам в поисках места для засады – и вот оно: толстая сосна, исполосованная громадными когтями и вывороченная с корнем – огромной земляной лепёхой, шагах в двадцати от дороги. Стараясь не думать о том, кто устроил ему такое замечательное укрытие, парень обогнул поваленное дерево, расположился поудобнее за корнями, снял пистолет с предохранителя и стал ждать.

Ждать пришлось недолго: не успел он успокоить дыхание и подыскать упор для локтей, как слева послышался знакомый скрип их норильского воза, воскрешая в памяти дом – и товарищей.

– Суки, гады, падлы… – вырвалось сквозь стиснутые зубы, и сердце снова яростно замолотилось, заставляя руки дрожать.

«Спокойно, спокойно, спокойно…» – зашептал Ромка сам себе, понимая, что дай он волю эмоциям – и главной жертвой засады окажется сам. – «Сейчас…»

Из-за поворота метрах в двадцати показалась телега. Взгляд Ромки забегал по людям в ней: возница впереди… бортики опущены, и двое по правому боку… двое по левому… у ящиков, связанные, три женщины… Сзади привязан чужой конь.

Снять возницу и тех, кто слева… Женщин не задеть! И коня! Или лучше возницу и двух передних? Женщины слишком близко!.. Или…

Сивый, утомлённый тяжелой дорогой и грузом, едва тащился, но для парня это время пролетело одним мгновением, и когда воз поравнялся с ним, решения не было всё равно. Но тянуть было некуда, и он, выдохнув и отчаявшись поймать ритм сердца, колотящегося словно у инфарктника, выровнял мушку и нажал на спусковой крючок.

Вообще-то он планировал смотреть поражение после каждого выстрела, но с первым нажатием словно что-то вселилось в него. Даже услышав несколько пустых щелчков затвора подряд, не смог он сразу остановиться, и пришёл в себя только когда у самого лица в корни вонзилось несколько стрел и арбалетный болт.

– Там он! – проорали с телеги. В комель ударила автоматная очередь, осыпая щепой.

Кляня себя, идиота, свою невыдержанность и неудачу, Ромка побежал прочь.

Даже не оборачиваясь, спиной или чем пониже он чувствовал погоню. Петляя как пьяный заяц, мечась от сосны к сосне, парень бежал по лесу на заплетающихся от усталости и слабости ногах, понимая, что преследованию длиться недолго.

– Штой, шука! – донеслось сзади осиплое, и тут же другой голос:

– Не стреляй, живым берём!

– В очко тебе твою пукалку жашунем! – тот же шепелявый хрип – но гораздо ближе.

Двое.

Бежать? Драться? За грудину словно уголь бросили, во рту солёный привкус, перед глазами круги – и драчун, и бегун из него сейчас хреновый, но если прижаться спиной к той огромной сосне… и успеть поднять толстый сук с земли…

Ромка почувствовал, как его схватили за рубашку, рванулся из последних сил – откуда только взялись! – и ткань затрещала, оставляя в руке преследователя заскорузлый от крови лоскут.

Парень бросился к месту последнего боя, не сводя взгляд с сука. Только успеть, только успеть, только…

Дикий вопль, слившийся с другим и мгновенно прервавшийся, заставил его споткнуться. В падении он вцепился в заветный сук, перекатился, вскочил – розовая пена на губах, в груди ад, в глазах – круговерть, яростно взмахнул – и почувствовал, что оружие его прошло сквозь воздух. Взмахнул снова, ожидая ответного удара, и снова, лихорадочно силясь предугадать, откуда придёт ответ и где враги.

Когда мир перестал раскачиваться, как сумасшедший, Роман закрутил головой по сторонам, протирая глаза, сук наготове… но никого не нашёл. Неспешно окунающийся в сумерки лес, буйство красок в предзакатном небе, вздохи ветра в кронах – и всё. Не понимая, что происходит, он сделал несколько шагов в том направлении, откуда бежал – и замер. Под ногами его валялся сломанный арбалет. Рядом – покорёженный автомат. Чуть дальше – ботинок. В ботинке…

Отвернуться он не успел – вырвало его тут же, а едва в голове прояснилось, как Ромка, белый словно саван, выронил сук и попятился, забыв дышать. Разломить рессору – дугу арбалета, изогнуть металл и разорвать человека – двух человек – на части могла только воронка.

Или несколько.

Ромка метнулся взглядом вокруг, узнавая предметы, минуту назад казавшиеся ему непонятными: пистолет, врезавшийся в ствол сосны, почти целые головы, руку в рукаве, гребёнку ребер…

В желудке ничего не оставалось, но сухие спазмы снова заставили его согнуться пополам. Ужас боролся с облегчением: вслепую пробежать по границе между воронками… которую и камнями-то не всегда нащупаешь…

Удача!

Неужели медальон?..

Не веря себе, продолжая пятиться, Ромка трясущейся рукой выудил из кармана завёрнутую в обрывок целлофана семейную реликвию.

Удара по голове он почти не почувствовал.

– Ну-ка, ну-ка, чего у нас там такое…

Рома ощутил, как кто-то разжал его пальцы и взял медальон. Одновременно с возвращением сознания голова взорвалась болью, толчками расходящейся от левого уха. Грудь, наверное, из солидарности, отозвалась тем же.

– Н-н трж-ж-жь… – прохрипел он, силясь сфокусировать взгляд на лице человека, присевшего над ним на корточки. Белобрысый… узкое лицо… нос перебит… Незнакомый.

Бандит?!

Осознание мелькнуло в Ромкиных глазах, и мужик довольно оскалился:

– Ссышь, когда страшно?

И более внимательный взгляд:

– Слушай, где я тебя раньше видел? Недавно совершенно. Вчера? Позавчера?

– С… с-свол…

Задыхаясь от ярости, Ромка попытался встать, но пренебрежительный удар в лицо отправил его на мягкую подстилку из прошлогодних игл со звенящей набатом головой и новым приступом тошноты.

– Так чего у тебя там, говоришь? – продолжил бандит в тоне светской беседы и, не дожидаясь ответа, принялся разворачивать целлофан.

– Н-н-н… – прорычал Ромка и получил тычок в простреленные рёбра: заткнись.

Отбросив пакет, белобрысый озадаченно повертел непонятный предмет и заглянул внутрь. Глаза его тут же радостно расширились:

– Ах ты ж, мать твою за ногу!.. Золотишко! А ну-ка, делись с дядей Гогой!

Ромка опешил. Золото? В медальоне? Но он же пустой!

Бандит наклонил медальон над ладонью, потряс, словно внутри и впрямь было что-то, что могло выпасть – и застыл. Рот его открылся, глаза выкатились, с губ поползла слюна – и он, содрогаясь, повалился набок как тряпичная кукла. Из носа, ушей и рта хлынула кровь.

– Ч-что… Ч-что… Ч-что за… – потрясённо бормотал Ромка, не находя не только ответов, но и вопросов, поднимаясь, пятясь, стремясь оказаться как можно дальше от этой неведомой жути.

Когда, наконец, он смог подняться, остекленевшие глаза бандита невидяще пялились в небо.

Потихоньку приходя в себя, парень перетряхивал свои небогатые медицинские знания. Что это было? Инсульт? Гипер… тензия? Или тония?.. Запущенная лучевая болезнь? В любом случае, когда человек, собирающийся тебя прирезать, вдруг умирает сам по себе просто так… Это уже не просто удачное совпадение. Это… это… Чудо?

Чушь какая-то…

Или чудо?

Усилием воли Роман заставил себя вернуться к действительности.

Минус три. Еще где-то два. Как минимум один должен караулить воз.

«Значит, нам туда дорога…» – мелькнул в памяти обрывок старинной песенки, и Ромка угрюмо усмехнулся.

С благоговением упрятав медальон на место, он обыскал мертвеца. Из оружия – только нож и лук со стрелами. Но луком Ромка пользоваться не умел, поэтому выбор был невелик. Отстегнув ножны с ремня белобрысого, он сделал попытку сориентироваться по заходящему солнцу.

«Я бежал оттуда. Большей частью прямо. То есть телега там. Вперёд.»

Дорогу и воз он нашел, когда сумерки уже опустились на землю застиранным промозглым покрывалом. Обессиленный, не теряющий сознания только потому, что при таком разнообразии видов и источников боли отключиться просто не получалось, он навалился на ствол и уткнулся лбом в шершавую кору. Из растревоженной раны в груди и на спине сочились тёплые струйки.

Всё. Упасть, уснуть… да даже умереть… только не сделать сегодня больше ни единого шага… ни единого движения…

Женщина с телеги что-то тихо попросила, послышался смачный звук удара, и слова оборвались вскриком.

Ромка зло вскинул голову. Добей гадов и умирай, сколько влезет, боец!

Осторожно раздвинув ветки, он принялся изучать место последнего боя.

Кони стояли, вяло обмахиваясь хвостами. В кузове горой возвышались ящики с патронами и лекарствами норильцев. Женщин видно не было, а бандит с автоматом – один, то ли к облегчению, то ли к огорчению парня – сидел, привалившись к грузу.

Спиной к Ромке.

Голова и плечи головореза возвышались над ящиками, поворачиваясь то вправо, то влево, но никогда назад.

Двадцать шагов – снова прикинул он расстояние от поваленной сосны до дороги. Пустое пространство. Был бы у него сейчас пистолет… а лучше – двустволка… а еще лучше – снайперка… и снайпер к ней…

Скривив разбитые губы в усмешке, Ромка с трудом опустился на четвереньки, прополз под комлем и поднялся, хватаясь за ветки. Лучше быть пристреленным стоя, чем лёжа. К тому же он не был уверен, что сможет встать на ровном месте.

Взяв наизготовку нож и не сводя взгляда с бандита, он медленно двинулся вперед. Сил на манёвры не оставалось. Если разобраться, сил не оставалось даже на то, чтобы пройти эти двадцать шагов – но именно поэтому он и не разбирался. Он шёл.

Главное при выслеживании добычи, знал он точно – не делать резких движений. Не шуметь. Пусть эта сволочь обнаружит его как можно позднее. Подпустит к себе. А там…

Женский вскрик, ругательство, удар, всхлип.

Бандит завозился, озираясь… обернулся… и замер.

В скудных остатках света Ромка увидел, как на лице бандита недоумение сменилось недоверием, растерянностью – и окончилось страхом.

– Ты сдох! – выкрикнул он, поднимая автомат и поднимаясь сам.

Правая его рука была перемотана окровавленными тряпками и беспомощно свисала, приклад неуклюже зажат подмышкой. Левая тряслась, и ствол плясал, выписывая восьмёрки.

– Я тебя помню! Я грохнул тебя в отеле! Ты дохлый! Падла, сука грёбаная, ты сдох, сдох, ты трупак!!!..

Очередь прогремела в тишине, рубанула деревья над головой.

Вперёд.

– Ты околел, загнулся, свернулся, окочурился! – хрипя, бандит выдернул пустой рожок и вставил другой. – Ты падаль, жмур, мертвяк!

Очередь ударила в землю перед ногами парня, и ствол увело вбок.

Вперёд.

Новый рожок – и на Ромку уставились налитые ужасом, абсолютно безумные глаза – и дуло автомата. Палец на крючке начал ход.

– Ты…

Ромка взмахнул рукой – точное, выверенное движение, как на тренировке – и клинок сорвался с пальцев.

– Ты… – выдохнул бандит, схватился за рукоять ножа, внезапно появившуюся в солнечном сплетении… и рухнул на землю.

Пятый бандит отыскался в телеге, мёртвый, уложенный рядом с пленницами, и внутренний стержень, удерживающий Ромку последние часы, точно ослаб. Непослушными руками он разрезал верёвки, спутывавшие руки и ноги женщин, осел на край воза, навалился на ящики и закрыл глаза. «Вот теперь можно и помереть… или поспать… Как получится…»

Мир вокруг закачался и поплыл. Освобожденные женщины рыдали, порываясь обнять то его, то друг друга, и безостановочно несли какую-то околесицу.

– Оно гремит, светло, как днём, а ты идёшь!

– Ромочка, прости, это я тебя увидала да сойкала! А он повернулся!

– Так как не сойкать-то было, Ивановна! Он же как по ковру шёл! Я даже подумала – всё, Натаха! Кукушечка пришла, готовь скворечник!

– А молниями-то как шарахало!

– Я аж думала, до нас достанет!

Чувствуя, что реальность каким-то непонятным образом перетекает в бред, причем коллективный, Ромка помирание отложил и приоткрыл глаза.

– Что… шарахало?.. Какими… молниями?

– Как это – какими? – Ивановна удивлённо заморгала. – Электриными, известно какими!

– Э… чьми?

– Электриными! – Натаха выразительно ткнула в прогалину, по которой он шёл. – Такую здоровущую, как эта, редко встретишь!

Ромка подскочил, словно облитый кипятком, и уставился в тёмное пустое пространство между поваленной сосной и дорогой.

Электра?! Здесь?! Перед ним?! И он по ней… И он ее не… не… не…

И тут детали головоломки сложились. И рожа бандита, увидевшего его вышагивающим по электре-переростку аки посуху, и двое, разорванные воронкой, в которой не было никакого прохода, и горошина из подвала, невесть как забравшаяся в медальон и принятая бандитом за золото, и… может… его жизнь? Со сквозной раной в груди выжить и бегать целый день… Если на людей горох действует как парализующее и кровопускающее, то на него, выходит, с точностью до наоборот?

На людей. А он, получается, не человек? Мутант?

Ошарашенный неожиданным открытием, Ромка прислушался к себе, но кроме ощущения, что его долго били, а потом переехали телегой, не уловил ничего. Может, он нормальный человек, только эволюционировавший, как учили на биологии? Или это и есть «мутант»?..

Хотя какая разница, мутант или нет! Если бы больше имелось таких, как он, сколько проблем и ограничений перестало бы существовать! Сколько хороших земель стало бы доступно для обработки, сколько дорог восстановилось! Сколько людей не погибло бы в малозаметных или блуждающих аномалиях! У человечества появилось бы новое будущее!..

А пока всё, что у него имеется – один мутант, и тот дырявый как решето.

Размечтался.

– …эх, жалко, что темнело уже, – разочарованно вздохнула до сих молчавшая чернявая круглолицая девушка. – Не разглядела я толком ничего.

– Насть, ты тогда уж сама вообрази, как можешь.

– Представь – электра эта страхолюдная заходится, как истеричка на базаре… – Натаха взмахнула руками и зверски вытаращила глаза.

– …и Ромочка, в отсветах весь и в молниях, с ножом напролом прёт! – восхищенно выпятила грудь колесом Ивановна.

Ромка представил себя, прущего с ножом в отсветах и в молниях – грязный, рубаха рваная в крови засохшей, синяк на полморды, ноги негнущиеся – и гыгыкнул. Увидь он такое, на месте бандита тоже струхнул бы, поди.

Но Ивановна поняла его смешок по-своему:

– Ромочка, ты не обращай внимания. Это мы Настюхе чего видели, описываем.

– Так-то она у нас девушка хорошая, только вот слепой уродилась…