Текст книги "Эра беззакония"

Шпионские игры

22 ноября, вторник

Неловко описывать поведение втюрившейся в сорок пять женщины. Она имеет право на последние радости. Неловко, даже стыдно, Калмычкову жилось в роли героя-любовника. Что поделаешь? Такая работа. По утрам шевелилась совесть, мешала проведению операции. Теребила липкими щупальцами струны калмычковской души. Сволочь какая!.. Ладно бы из-за измены жене. Тут аргументы ясные – для дела. Служебная необходимость! С этим он давно разобрался. Так она еще за Рамикович щиплет. «Безвинного человека обманываешь. Закон нарушаешь. Мошенник, ты Калмычков, а не мент…» Достала, зараза! Уходить из милиции надо, если к совести прислушиваться. Полная несовместимость!

Он справился. Не впервой. Ушел с головой в операцию.

Результата добились во вторник. Два предыдущих дня, особенно две ночи, Рамикович таяла и мягчела. Уже о многом говорили. Он посвящал ее в выдуманные секреты своей работы. Она изливала душу, говоря, в основном, о чувствах.

Калмычков не торопил. Когда чувства окончательно излились, а спиртное, наоборот, влилось, он решился. Поймал момент. Поздно ночью во вторник они возвращались из стрип-бара, и он, еще в машине, начал атаку.

– Ты удивительно легкая и приятная женщина. Я сразу не разглядел. В первую встречу. Вез тебя и думал: «Надо же, зануда какая…»

Она в ответ только пьяно хмыкнула. Но позже, в постели, вместо того чтобы заснуть, вдруг разнюнилась до рыданий.

– Зануда… Что ты знаешь про меня? Зануда…

– Успокойся, Инна…

– Просиди всю жизнь на моей работе! Погляжу на тебя… – вытирая слезы, гнусила она.

– Работа не стоит слез! Не надо о ней, – Калмычков протянул ей недопитый бокал шампанского.

– Стоит. Еще как стоит, – всхлипнула Инна Михайловна. – На что я без мужа живу? На что дочку учу? На что эти бары, рестораны? Где мне еще такую деньгу заплатят? Знаешь, сколько я получаю? Не знаешь, и не скажу. Нельзя! Ты генералом столько получать не будешь!

– Брось ты! – удивился Калмычков. – Не может быть.

– Может, Коленька. Может!

– Тогда зачем тебе я? Стриптизеров пачками покупай, – сказал Калмычков.

– А ты чего же не покупаешь, а со мной, старой, возишься? – спросила Рамикович.

– Они не люди – половые органы. Быстро надоедают. Душу хочется человеку открыть. Иной раз столько дерьма насмотришься! Не помещается… – ответил Калмычков.

– И у меня так, Коля. По макушку в дерьме. Сдаю потихоньку. Сопьюсь через пару лет или в окно выпрыгну. Устала… – Слезы опять подступили к горлу Инны Михайловны.

– Пугаешь меня? Телевидение – веселое шоу… – зауспокаивал Калмычков.

– Шоу, только не очень веселое… – Она закурила сигарету.

Свет в спальне выключен. Лишь синий отблеск облаков, подсвеченных Москвой, льется в окна. Сидящую в подушках Инну Калмычков едва различает в синем свечении. Она часто и глубоко затягивается, и красного огонька сигареты хватает на то, чтобы разглядеть печальное лицо в потеках косметики и полные слез глаза. Она считает его «своим». Ей так хочется. Верит ему и открывает душу. Зря!.. Калмычкову жаль Инну. Он знает, что нельзя делать ни того, ни другого. Никогда и ни с кем!

Он мог бы остановить ее, но не останавливает. Работа, блин!..

– Я на телевидении давно, с советских времен, – рассказывает Инна. – После университета выскочила за своего Рамиковича. Он меня и устроил. Блат чистой воды при моем экономическом образовании. Много кем была: сначала на побегушках, потом редактором развлекательных программ, потом в информационное вещание попала. А что? Повышала квалификацию. В девяносто первом – стажировалась в Штатах. Переучивали на «правильное» телевидение. Пока училась – муж сбежал. Я и не заметила.

Счастливая была, что работу не потеряла, да еще выучилась по-новому. Понесу в нашу темень свет демократии. Помнишь то время? Надежды и розовые сопли. Когда вернулась из Штатов, почти никого из «стариков» не застала. И телевидение изменилось. Я в тонкости не вдавалась, ишачила сутками. Платили хорошо… Первый раз споткнулась, когда выборы девяносто шестого года готовили. Превращали мозги электората в кашу. Ужас что делали! Врали на полную катушку… Тогда спортивный азарт спас. Мы – за победу демократии. Она и победила…

– Но ведь хорошо живем, Инна. Лучше, чем при коммунистах… – сказал Калмычков.

– Те, придурки, головы людям партийной туфтой забивали. Так ее нормальный человек видел и не принимал. А мы вам, простакам, в душу залезли. Ведем, как бычков на веревочке. Интересно – куда? Вдруг на убой?.. Эх, Коля! Знал бы ты глубину манипулирования! Я в двухтысячном вырвалась с этой кухни. Тошно стало отраву готовить. Пять лет работаю сбоку, в отделе, который оценивает эффективность телепродукта. В смысле воздействия на аудиторию.

– Интересная работа. У нас тоже аналитики есть. Только получают мало… – сказал Калмычков.

– Интересная, говоришь? Пока не знаешь, о какой эффективности речь. Ты потом лишнего, с мужиками за пивком, не болтай. Огребешь неприятностей… – предупредила Инна Михайловна.

– Так ты и не рассказывай… – ответил Калмычков.

– Почти ничего и не говорю. Пар выпускаю. Чтобы не лопнуть… – сказала Инна Михайловна. – Моя беда знаешь, в чем? В советском детстве. В Бога не верили, но была мораль. Когда в Штатах переучивали, подчистили мировоззрение. Под общечеловеков подогнали. У них «мораль» – ругательное слово. Оковы на свободной личности. Мешает деньги делать. Так и работала десять лет. Отмахивалась от очевидного… Стопроцентное манипулирование сознанием целого народа. Целого мира!

Своим они давно бошки засрали, потому в глаза не бросается. А тут, когда видишь результат на непаханом поле, – ужас берет! Собственная дочь превратилась в эталонный продукт. Потребитель без роду и племени. Овца на веревочке. Глотает пережеванную информацию и верит ей. Еще и меня учит… Понимаешь о чем я? Миллионы людей принимают за собственное мировоззрение ложную картину мира, внушенную телевизором. И меняют ее, когда телевизору нужно. «Матрица», чистой воды… Волосы дыбом! Дочь ведь единственная. Что же я делаю?! Когда понимаешь, что собственными руками творишь идиотов, просыпается этот забытый советский атавизм. Совесть.

Я в церковь хожу, Коля. Третий год… Страшное дело делаем! Наполняем мир ложью. А если на том свете к ответу призовут? Как там написано: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской…» Не помню точно. Страшно!.. «Горе миру от соблазнов: ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Мне горе, Коленька, мне. Столько соблазнов за пятнадцать лет напустила.

– Успокойся, Инна! Я в этом не силен. Ты просто устала и наговариваешь на себя, – гладил ее по голове Калмычков. – Успокойся.

– Отнимая у людей правду, мы разрушаем основу их существования. Превращаем в уродов. Потом этих уродов и показываем… – теперь уже без слез, зло и жестко продолжала говорить Инна Михайловна. – Есть сериалы, которые просто забивают ватой сознание. Смотрит человек мексиканскую дурь, а что за окном творится – его не волнует. Вчерашний день! Готовят к запуску переделки американских сериальчиков, где за ублюдочным юмором четкая установка. Например: детей рожать – дурой быть. Семья – вообще глупость. С одним пожила, с другим, с третьим. Как зверьки. И все работает на просторах страны. Всасываемость экранных установок почти стопроцентная.

– И мы замечаем, что преступления стали очень киношными, – осторожно вставил Калмычков.

– Замечаете! Я тебе в цифрах могу показать, насколько аудитория восприимчива к телевоздействию. Как попугаи. Повторяют любую ерунду. И восприимчивость растет. Запущены спецканалы для жесткого воздействия. Так понимаю, будут долбить реалити-шоу. Убойная штука. На американцах отработана. Выключает целые социальные пласты.

– Не перегибаешь палку? В смысле, силы воздействия, – спросил Калмычков.

– Доказано, проверено, и вовсю используется! Лет сто назад, человек видел что-то новое. Долго разглядывал, сопоставлял. Примеривал к традициям культуры, религии, семьи. Кое что принимал, но большинство новшеств отбрасывал, как несовместимые с внутренними и общественными установками. А сейчас установок нет! Что телек скажет, то и делаем. Главное громко и несколько раз! «Бери от жизни все!» Плывут граждане. Наркота, гомосексуализм, преступность. Вы, дураки, боретесь или вид делаете, что боретесь, а мы вам ублюдков тысячами клепаем.

– А возможно такое: по телеку что-то покажут, и некоторое количество зрителей повторит это в жизни? Даже с риском для себя, – спросил Калмычков.

– Да сплошь и рядом! Диеты, похудания, покупки – все копируют, – ответила Рамикович. – До маразма дошло. Пустили в эфир ролик о самоубийстве, а через неделю, смотрю, по региональным каналам волна повторений прокатилась. Вешаются, стреляются, травятся под видеозапись… Повторяется история про избиение подростками людей с записью на камеры телефонов. Я отслеживала – началось с репортажа о случае в Москве. В других регионах ничего подобного не фиксировалось. За два месяца приняло характер эпидемии. По всей стране. Когда просчитала коэффициент переноса того репортажа, хотела за диссертацию садиться. Не собралась.

– Я тоже слышал о волне самоубийств. Говорят, ее кто-то специально инициировал… – закинул удочку Калмычков.

– Ерунда все! Если бы специально, эффект был бы в сотню раз больше, – ответила Инна Михайловна. – Как было с МММами, «Хопрами» и выборами.

– Можно людей подвигнуть на самоистребление вашими телевизионными штучками? – удивился Калмычков.

– А что они, по-твоему, делают? По миллиону человек за год. Если верить статистике.

– Так, может, и с самоубийствами – акция? – напрягся он.

– Брось ты! Сколько их самоубилось, человек пятьдесят? Тоже мне, акция… – отмахнулась Рамикович.

– Может, общественное мнение кто-то готовит? Под МВД копает? Ведь не перестали же эти ролики крутить? – вцепился в нее Калмычков.

– А ты откуда знаешь? – насторожилась Инна Михайловна.

– Пересекался с одним из самоубийств. Слышал, отправляли к вам бумагу с требованием прекратить показы. А ваше начальство в ус не дует. Кому-то нужно?

– Да никому не нужно, – ответила Инна Михайловна. – Получили команду до первого декабря с эфира не снимать. Хотят собрать статистические данные. Раньше по другим методикам вычисляли, а раз подвернулся наглядный индикатор, подсчитываем эффективность по стране и по регионам. Знаешь, как считаются индексы?.. Да тебе и не надо… Выть мне от всего этого хочется, Коленька. Не представляла, чем работа обернется. Вроде не я все придумала, я только результаты считаю, а тошно до изнеможения. Одна у меня искорка счастья – ты. Надолго ли? Прости, что проблемами загрузила. На работе об этом не поговоришь. Настучат и выгонят. Слабаков не держат. Вот я тебе занудой и показалась. А при близком рассмотрении я, ведь, баба – ничего?

– Зажигалка… – согласился Калмычков.

Шпионские игры

25 ноября, пятница

С того ночного разговора только четыре дня оставил на любовь Инне Михайловне генерал Бершадский. В пятницу, получив очередной доклад от Калмычкова, генерал решил, что новых данных от Рамикович получить не удасться. Перепроверять придется по официальным каналам. Теперь хоть понятно, как вопрос сформулировать. А потому роман можно сворачивать.

– Тебе, Калмычков, через пару дней можно в Питер собираться. Придумай, как концы обрубить, – сказал генерал. Снова «тыкает». Хороший признак.

Пустельгин предложил разработать операцию по изъятию Калмычкова как «оборотня в погонах». («Телевизионный штамп» – отметил Калмычков). Имелись варианты и попроще. Но Калмычков отклонил предложения, сказав, что справится сам.

«Сам, так сам»… – согласились коллеги.

Калмычков не мог сказать, что испытывает какие-то чувства к Инне Михайловне. Просто провел разработку. Работа такая. Но уважения она заслуживает. Хватит с нее обманов. Надо расстаться честно.

Полдня он «рожал» отчет о проведенной операции. Вроде бы все просто и ясно – случайность. Никто не планировал копать под министерство. Сработала специфика восприятия населением телевизионной информации. Ну и ладушки! Все хорошо.

Если не считать двести тридцать три трупа.

Бершадский понесся с отчетом наверх. Не довелось раскрыть злодейский заговор. Может, и к лучшему? Проблем с его разоблачением не оберешься. Врагов наживешь. Нулевой результат – тоже результат!

Пустельгин оседлал любимого конька:

– Все, Николай Иванович, следующий раз на дело пойду я! А то – все бабы Калмычкову, нам с Лиходедом только бумажки и генеральские разносы.

Бершадский вернулся через час. Довольный, как лейтенант, которого похвалили за вычищенные шефу ботинки.

– Хвалил вас министр, оболтусов! Хорошо, говорит, поработали. Благодарность всем!

– А вам что, товарищ генерал? – встрял Лиходед.

– Не за благодарности работаем, – гордо ответил Бершадский. – Хотя доброе слово и кошке приятно. Вам, троим – премия в размере месячного оклада к благодарности.

– Служим Советскому Союзу! – стебанулся Лиходед.

– Шутки в сторону. На этом дело о самоубийствах перестает представлять для нас интерес. Пустельгин и Лиходед – приступить к своим обычным обязанностям. Калмычков – в распоряжение питерского начальства. Доскребайте там. Свободны!

И, как Мюллер, в известном сериале:

– Калмычков, задержитесь!

Калмычков вернулся к столу и по начальственному жесту присел в кресло.

– Николай Иванович, мне кажется, мы могли бы сработаться. Как думаете? – Бершадский загадочно улыбнулся.

– Хотите перевестись в Питерский ГУВД, товарищ генерал? – отшутился Калмычков.

– Ценю шутку, ценю. А сам в Москву не планируешь?

– Наше дело подневольное, куда прикажут. Клерков и без меня хватает… – Калмычков доигрывал безразличие.

– Почему – клерком? Полковничья должность и звание досрочно, – Бершадский как фокусник доставал из шляпы интересные вещицы.

– Серьезно предлагаете, товарищ генерал?

– Куда серьезней! С министром обсуждал.

– Так это разговоры… – странно, Калмычков не почувствовал радости.

– Это официальное предложение! – изобразил гнев генерал. – Только питерские придурки не понимают преимуществ службы в Москве. Не все, конечно.

– Я готов, если берете. С семьей поговорю… – согласился Калмычков.

– Езжай, поговори. Но учти! Беру, можно сказать, в соратники. Зарплату будешь получать от министерства, а служить – мне. Устраивает? – Бершадского разочаровала прохладная реакция на предложение. Нет, благодарно лобызать ладони не надо. Но хоть обрадоваться…

– Устраивает. Вы не хуже других… – Калмычков изобразил радость.

– Неправильно. Я лучше! Потому что умею людей подбирать. И зарабатывать им – даю! Держись меня, Калмычков. Карьеру сделаешь. У тебя есть способности. Главное – их в правильном направлении приложить.

– Буду стараться… – ответил Калмычков.

– Ну, иди. Долго со своим самоубийцей не возись. Я бумаги в понедельник запущу. И буду подталкивать! Ты мне скоро понадобишься. Работы много… – Бершадский махнул рукой и Калмычков вышел.

Поехал в гостиницу в состоянии некоей пустоты. Неожиданно быстро и легко исполнились самые смелые мечты. А радости нет!.. В чем же она – радость? Собрал вещи. Перед отъездом на вокзал позвонил Инне Михайловне.

– Я уезжаю. Больше не будем встречаться…

– Думаешь, я надеялась на другое? – помолчав, спросила она. – Прощай.

Ни он, ни она не положили трубки.

– Прости… – промямлил Калмычков. – Плохого я тебе не сделал.

– А я хорошего и не ждала. Прощай. Кстати, телевизор совсем не мой, прислал бы кого забрать.

– Прощай…

Калмычков забыл Инну Михайловну уже на подъезде к Питеру И не вспоминал почти никогда.

Он никогда не узнал, что на второй день их знакомства, дисциплинированная Инна Михайловна доложила в свою службу безопасности об имевшем место контакте. И эта очень грозная служба, через тридцать часов знала о Калмычкове все.

Инне Михайловне разрешили продолжить контакты, но предупредили, что основной интерес Калмычкова сводится, скорее всего, к расследуемому его группой самоубийству. Еще через день эта служба безопасности установила, что нет никакой операции «Свежий глаз», и приказала Рамикович прекратить встречи с Калмычковым.

Плохо они знают женщин! Инна Михайловна закусила удила. Гори она огнем, ее постылая работа! Именно в эту ночь она слила Калмычкову информацию по интересующему его делу. Хоть одному человеку выплакалась, раз ему интересно. Сердце так приказало! Об одном лишь переживала в последние их три дня. Не шлепнули бы Калмычкова. Ночами держала у себя, а днем по двадцать раз перезванивалась. Пронесло. Уехал живым.

И еще не узнал Калмычков, что в первый день Нового, 2006 года приехавшая на каникулы дочь нашла Инну Михайловну в ванной с перерезанными венами. А несколькими часами раньше таджика-дворника чуть не убил выброшенный с шестого этажа телевизор.

В Москву?

26 ноября, суббота

Генерал Арапов радовался как ребенок.

– И полковника досрочно обещал? – переспрашивал он Калмычкова.

– Обещал…

– Посмотрим, посмотрим… Благими намерениями, как говорится… С министром якобы согласовано?

– Не верите ему, Серафим Петрович?

– Ему-то верю. А в легкую удачу – боюсь! – Генерал мерил шагами кабинет, обдумывая калмычковский доклад. – Ладно, подождем официальных движений. Давай обмозгуем позицию по делу о самоубийстве. Как следует из твоих слов, министерство потеряло к нему интерес, поскольку исчезла угроза атаки неизвестных структур. Все поимели с него барыши, даже мы, и гори оно синим пламенем. Я правильно понял?

– Так точно. Хотя барыши невеликие… – согласился Калмычков.

– Как посмотреть. Бершадский – кто? Пешка! Заместитель больного начальника Управления. Министр о нем еще лет пять не услышал бы. А теперь в кабинет к себе приглашает. Лишнюю головную боль с министерской макушки снял. Начальство это любит. Помяни мое слово, Бершадский пойдет в рост. Так что, если действительно потянет тебя в круг доверенных лиц, удача выше всяких ожиданий.

– Зачем ему именно я?

– Ты – специалист, не аппаратный угодник. У него и в тех и в других потребность. Но спеца добыть гораздо труднее. Дальше: вы с ним почти одного возраста, это сближает. Хорошие рекомендации Перельмана. Я уверен, что этот сучок отрекомендовал тебя как ничейного. Тоже редкость. Ну, и удачлив! С этим надо родиться. Так что если бюрократическая машина не выкинет какую-нибудь глупость, ты ему очень интересен. В добрый путь!

– А дело доводить? – спросил Калмычков.

– Кому оно теперь нужно, это дело? Оно свою роль сыграло. Пойдет в архив, очередным глухарем. Только обставить нужно как большую победу. Лишние поощрения в служебной карточке тебе не помешают.

– Группу распускаем? – Калмычков понял, что этого он, точно, не хочет. Понял и генерал.

– Недоделанную работу жалко бросать. Но не забывай, для чего вся бодяга затеяна. Придут на тебя бумаги из Москвы, недельки две почешемся для виду и распустим. Готовься. Может, что и успеешь… Ладно, Николай, хватит о делах. Суббота все-таки, езжай домой. Семья соскучилась.

В странно неопределенном ощущении себя в пространстве и времени пришел к обеду домой Калмычков. Словно почва ушла из под ног и он висит беспомощной тряпкой. Ни там, ни здесь. Рад переводу? Вряд ли. Чувствует облегчение от закрытия дела? Определенно – нет.

Его тело собираются перебросить в Москву, а душа еще не закончила дела в Питере.

Валентина обрадовалась его возвращению из командировки, быстренько посадила кормить. И Ксюня, гнуся, выползла из комнаты. Что-то они с Валентиной не в контакте. Но снова вместе, семьей! После сладкого дочь отвалила, и он рассказал Валентине о грядущих переменах и своей неготовности к ним.

– Я бы из города не уезжала. Кто там, в Москве, нас ждет…

– Валя, я только что дерьмо не ел, добиваясь этого. А ты – кто нас ждет? Ждут! – чужие сомнения заставили Калмычкова выпрыгнуть из трясины неопределенности. – Еще как ждут. Нельзя упустить возможность. Такое раз в жизни бывает! А в Питер будем приезжать. Хоть каждые выходные.

Она пожала плечами и ушла к Ксюне смотреть телевизор. Покурил и присоединился к семье. Ввернул неудачную шутку по поводу происходящего на экране. Получил отпор в виде косого взгляда и покачивания головой. «Старый, глупый пердун» – перевел для себя и ушел в спальню. Проспал до шести вечера. Проснулся, разбуженный шепотом Валентины и возражающими взвизгами Ксюни.

«Ты вчера до трех ночи не появилась, и позавчера! Могу я хоть в выходные поспать ночь спокойно?» – при-давленно выговаривала Валентина.

«Ну, мама! Сегодня суббота. Имею право!»

«Нет, Ксюша. В кои-то веки отец дома. Давай посидим…» – не сдавалась жена.

«Мама! Какая ты!.. Я обещала. Меня ждут! Новые друзья…»

– А старые куда сбежали? – подал голос из спальни Калмычков.

– Я не хочу, чтобы лезли в мою личную жизнь! – завизжала дочь. Калмычков, заспанный и помятый, протиснулся в коридор, где увидел одетую в пальто Ксюню и Валентину, прижавшую к груди дочкину шапку и шарф.

– Кстати, новых знакомств лучше не заводить. Мы скоро переезжаем в Москву. Побереги силы… – спокойно сказал он.

– В Москву?.. А меня спросили?.. Не поеду с вами! Мне Питер родной! – Ксюня попыталась вырвать у Валентины шапку, но не смогла, топнула ножкой и выбежала в незапертую дверь.

– Ксения, вернись! – хором заорали они в полумрак убегающей вниз лестницы. Но цокание каблучков по ступеням смолкло, гулко хлопнула уличная дверь.

– Кто тебя просил?! – Валентина напустилась на растерянного Калмычкова. – Спал бы себе и спал. Уговорила бы, не впервой… «В Москву, доченька, в Москву…» – передразнила Калмычкова. – Задолбал уже своей Москвой!

И ушла, хлопнув дверью спальни.