Текст книги "Эра беззакония"

Итого: 1823

9 января, понедельник

Время, отпущенное на заживление ключицы, истекло. Калмычков закрыл больничный и вышел на службу. Генерал Бершадский встретил его в приподнятом настроении. Как всегда.

– Все, Калмычков, переходный период закончился. Питерские хвосты обрублены, пора приниматься за работу!

– Я готов, товарищ генерал…

– Если бы ты знал, сколько у нас дел! – Бершадский расхаживал по кабинету. Потирал руки. Проходя мимо сидящего в кресле Калмычкова, похлопал его по плечу. – Я тебя в Москву для большой рыбалки вытащил.

– Не понял аллегории, товарищ генерал. Сложные преступления расследовать? – спросил Калмычков.

– Расследовать, без нас найдется кому. Мы будем рыбу ловить! Ох, какого жиру нагуляли сазаны в нашей мутной водичке, Калмычков! Ленивые стали, неповоротливые. Думали, за бабки все у них в кармане. Типичная логика садка для искусственного разведения. Жратва сама в рот прыгает. Опаности – никакой. Жируй себе в удовольствие! Лень подумать, что бесплатный комбикорм может кончиться, а водичку сольют. Вникаешь, Калмычков?

– В общих чертах… Я думал, это садки для ФСБ.

– На всех хватит! ФСБ больше себя кусок не проглотит. Им крупняк пойдет. А мы не гордые. Зачем нам миллиардеры, нам и мультимиллионеров хватит.

– Поясните, пожалуйста, товарищ генерал: мы – браконьеры, или лицензия имеется? – уточнил Калмычков.

– Наша лицензия – УПК, УК, НК, Земельный, Лесной и прочие кодексы. Все белыми нитками шито! Как дети, кого ни копни – море доказательной базы. Они же думали, что оседлали жизнь по-полной. А про диалектику – забыли. Про развитие. На дармовые денежки всегда найдется кто-то с еще большей пастью и молодым, здоровым аппетитом.

– И на нас? В свою очередь, – спросил Калмычков.

– Об этом не думал… Да, и на нас, скорее всего. Не сразу. Сейчас – наш выход! Нам нарезано несколько регионов и немного Москвы. Сядешь с вологодцами, за неделю прикинете общую ситуацию. Составите стратегию. Придется пополнить багаж знаний. Курсы по налоговому законодательству, по таможне и прочее… Не расстраивайся! Опыт угрозыска – определяющий. Но подковаться необходимо. Прокуратура ошибок не простит.

– Когда приступать? – спросил Калмычков.

– Не спеши. Старый Новый год отгуляем, и – с головой! Кстати, приглашаю тринадцатого на дачу. Посмотришь, какую отгрохал! Польщен? – Бершадский хитро ухмылялся.

– Более чем, товарищ генерал. Заслужил ли?

– Заслужил, Калмычков, заслужил. Работать умеешь. Удачлив без меры… – Бершадский достал из стола лист бумаги. Протянул Калмычкову. – Перед Новым годом приказ о награждении формировали. Я про тебя – ни слова. Приказ вышел – Калмычкова к медали! «За раскрытие особо опасного преступления». Министр подписал. Я такого не видел: за одно плевое дело – и полковника получил, и медаль, и перевод в министерство. Ты редкий счастливчик, Калмычков. С тобой хочется дружбу водить. Отщипнуть от твоей удачи.

– Шутите, товарищ генерал, – не поверил Калмычков. – Министр меня не знает.

– Конечно. В глаза тебя не видел. Помощники подсказали. Герои для статистики нужны, – высказал свое предположение Бершадский.

– Разве что – для статистики.

– Короче, тринадцатого – как штык. Устроим междусобойчик.

– Есть, товаришь генерал! – ответил Калмычков и вышел.

По дороге в свой кабинет заглянул к вологодцам.

– А, пропащая душа! – обрадовался ему Пустельгин. – Давненько тебя не видели.

– Зато слышали хорошо! – добавил Лиходед. – Грудь его в медалях, что-то – в якорях.

– И я рад вас видеть! – парировал Калмычков. – Травите кофеином.

Сели вокруг кофейничка. И коньячок у «вологодских» нашелся. Порасспрашивал их о жизни, о делах. Ввели в курс. Бершадский уже нацелил верных кадров на новую тему.

– Грешным делом и нам перепадет, – помечтал Лиходед.

– Надеюсь. Стимул должен присутствовать, – согласился Калмычков.

Вологодцы поинтересовались судьбой дела о самоубийстве.

– Закрыто давно. Не знали? – удивился Калмычков.

– Это знаем. Кого искали, нашли? – спросил Пустельгин.

– Как сказать… В общем, все умерли, – ответил Калмычков.

– Убойно закрылись… – Пустельгин покачал головой.

– Так получилось. Сгорели в машине. Бандитские разборки, – озвучил официальную версию Калмычков.

– В сухом остатке знаешь что? – спросил Пустельгин. – Ванюха отслеживает статистику для проверки теории.

– Какой теории? – не сразу вспомнил Калмычков.

– Лавинообразного распространения феномена телевизионного психозомбирования населения, – гордо произнес Лиходед. – В Академию заявку подал. Кандидатскую хочу слепить на этом материале.

– Опоздал. Рамикович мне говорила, что их люди эту тему доят.

– Ничего, всем хватит, – не расстроился Лиходед. – У нас материала больше. Статистика! На вчерашний день число самоубийств по нашей схеме… Угадай, сколько? Одна тысяча восемьсот двадцать три человека. Динамика, правда, убывающая. С декабря центральные каналы эту тему закрыли. Только региональные передают как эстафету. В некоторые области уже по третьему разу волна завернула.

– Тысяча восемьсот… – ошарашенно повторил Калмычков. – И что?

– А ничего! – зло ответил Пустельгин. – Всем до фени! Кроме Ваньки эта тема никого не волнует.

– От одного репортажика столько народу положили… – Калмычков недоумевал. – Кто считал, сколько других за пятнадцать лет крутили? Сколько еще прокрутят?..

– Я запретил детям к телевизору подходить, – сказал Лиходед. – Закодировал на включение.

– У друзей насмотрятся… – махнул рукой Пустельгин. – От этой заразы не спрячешься.

– Не по себе от вашей информации. Пойду, наверно… – сказал Калмычков, вставая. – Спасибо за кофеек.

Он шел по коридору, а в голове отдавалось чугунным звоном: «Тысяча… восемьсот… двадцать… три… человека… Убойно закрылись».

«Замыкая круг…»

13 января, пятница

Снежным вечером, тринадцатого января, Калмычков ехал по «Новой Риге» на дачу генерала Бершадского. Генерал лично продублировал приглашение по телефону. Долго объяснял, на каком указателе сворачивать, что сказать охране поселка.

Калмычков ситуацию понимает. «Генерал хочет подкрепить служебные отношения личными. Правильно. Задачи впереди скользкие. Нужны довереные люди. Меньше вероятность прокола».

Споткнулся о знакомое слово. «Прокол!..»

Мурашки пробежали по спине. Как тогда – в октябре. Под стук дождя. Он вспомнил вспышку в мозгу. Вспомнил предчувствие грядущей беды. Он ничего не забыл. Всего три месяца прошло… Что имел – потерял. А найденное не хочет признавать своим. Может, не того желал? Того: карьеры, власти, денег. Москву, правда, за него генерал Арапов домечтал.

«Мечты исполнены! Чудак… Входи в хрустальный дом овеществленной грезы!» Судьба угодливо ест глазами Хозяина. Приказ исполнила и доложила. А он не рад…

Всего достиг. Все получил. Счастливей – стал?

Куда там… Жизнь, похожая на кино. С эффектом присутствия. В Питере – жил, а в Москве – только смотрит. Мысли все там, с Валентиной. Она подала на развод, не отвечает на звонки. И Ксюня – незаживающая рана. Боль, которая не отпускает ни на минуту. Притупилась, спряталась, вместе с этим долбаным «чувством прокола», но всегда с ним. Ночью и днем.

Что же выиграл он в поединке с судьбой? Кто-то скажет, что много. А он вспоминает араповские слова: «За всё приходится платить…» Не слишком ли? Что-то цены стали неадекватными.

Отследил очередной поворот. Ехать по незнакомой дороге хлопотно, но терпимо – Подмосковье щедро обставлено указателями. Еще поворот. На въезде в котеджный поселок охранники сверили номера со списком приглашенных. Пропустили. Генеральская дача – на третьей от поста улице. Приехал…

Гостей немного: Калмычков, Пустельгин, еще три полковника из их управления и незнакомый генерал. Такой же молодой, как и Бершадский. Из обслуги – две поварихи, тетки лет по сорок, подавальщица, трое охранников и вездесущий шофер генерала, капитан Леха, как все его называют.

Встречать Старый Новый год сели в доме. В специальном зале торжеств – полукруглом двухсветном помещении, идеально подходящем для компании человек в двадцать. Камин, плазменная панель, антикварные безделушки – есть чем гостей занять. Огромный стол под скатертью украшен английским сервизом и всей положенной по случаю закусью. Напитки соответствуют.

Калмычков еще не бывал в подмосковных владениях власть и деньги имущих. С араповской дачкой – не сравнить. Все ему оказалось интересно: и дом, и утварь, и еда. Внове… Бершадский, оторвавшись от других гостей, лично провел его по трем этажам «ранчо», как он его называл.

– Хочешь такой? – Калмычков пожал плечами. – Получишь! Все будет, поверь мне. Я тоже раньше не мечтал. А видишь… Мы в такой струе!.. Пальчики оближешь! Держись меня. Слушайся и не подводи. Бершадский все обеспечит!

Они чокнулись стаканами с виски. Генерал обхватил его рукой за шею и дружески потрепал.

– Мы еще молодые! Крепыши!.. Свернем их в бараний рог… – Бершадский не стал уточнять, кого будут сворачивать, и перекинулся на других гостей.

Часа три пили, ели, посещали туалет, и по второму кругу нагружались яствами. В двенадцать ночи прокричали «Ура!» под бой телевизионных курантов и двинули на воздух, освежиться. Охранники грянули фейерверк. На соседних участках тоже загромыхало, запылало!

Боль пронзила Калмычков скую голову. Схватился за лоб, завыл, скрючился. Ноги подкосились, и он опустился в снег. «Прокол!..» – взрывалось в его мозгу с каждой выпущенной ракетой. «Прокол!..»

Подбежал Пустельгин с охранником. Подняли Калмычкова и унесли в дом. Он слышал, как Бершадский объяснял чужому генералу: «Досталось парню! Недавно джип с бандюками головой останавливал…»

Вологодцы все лечили кофеином. Растет, что ли, кофе в их дремучих лесах? Пустельгин сварил Калмычкову чашку густой арабики, и боль, действительно, отпустила. И салют кончился. Сели за «второй стол» и часа через три ужрались окончательно. Еще час колобродили, кто во что горазд. Ввиду исчерпания способности пить начали отваливать домой, к семьям.

Уехал чужой генерал, Пустельгин, полковники. И Калмычков засобирался. Бершадский удержал его: «Куда ты поедешь в таком виде? Ладно, пьяный, еще с головой. Оставайся, подлечись. У них семьи. А у тебя?.. В баньку пойдем, попаримся. Любую болячку как рукой…»

– А ваша семья где? – спросил Калмычков.

– Я семью в Москву не повез. Надоели. Здесь, в прошлом году хорошую лялю зацепил. Увел у одного пидора. В городе сидит, дожидается. Подружек, наверно, натащила. Да хрен с ней – квартира большая… Леха! Готова баня?

– Готова, товарищ генерал! – ответил из другой комнаты Леха.

– А до бани что полагается? – опять прокричал генерал.

– Сейчас ехать? – Леха показался с тарелкой в руке и куском мяса во рту. – Поздновато…

– Надо было раньше. Не догадался? На все – команду ждут. Езжай!.. И посвежее! Ты знаешь, каких я люблю.

Калмычков не вслушивался в генеральские распоряжения. Его развезло от смеси коньяка, виски и водки. Набычился. Поплелся за Бершадским в баню. Все, что снаружи, уже не помещалось в его затухающее сознание. Но страшно рассмешила, мелькнувшая в мозгу мысль.

– Слушай! – панибратски хлопнул он по плечу генерала. – Я просек перспективу!.. Если повезет, у меня будет такой же дом… Нет, поменьше. С прислугой. Так?

– Так, Коля, так… – Бершадский тоже плохо стоял на ногах. Они брели по дорожке в обнимку. Под высоким звездным небом. Баня показалась расположенной страшно далеко…

– Я тоже буду пить, жрать и срать, сколько захочу?

– Будешь, Коля! И баб еще, сколько захочешь. В любом виде и количестве.

– Хорошо. Добавим баб… – Калмычков загибал пальцы и глупо хихикал над своей мыслью. – И все?! Это – все, что может предложить мне жизнь?.. Уссаться!

– А что тебе, еще надо? – удивился Бершадский.

– Уссаться! – Калмычкова колотил нервный смех. – Жрать, срать. А потом зачехлиться! Я об этом мечтал?..

Дошли до бани. Бершадский пнул ногой дверь.

– Ну тебя!.. Пить надо меньше. Эй, халдеи! Хозяин пришел!

Повыскакивали охранники, помогли Калмычкову и Бершадскому приготовить себя к процессу. Баня у Бершадского тоже не чета араповской. Двухэтажный особняк оцилиндрованного бревна, напичканный техническими новинками. Можно баниться по-русски, по-фински, по-турецки. Одновременно! Так же можно пить пиво, водку, закусывать рыбкой и раками или нежится на диванах и кушетках. Под музыку и караоке, естественно.

Решили баниться по-русски. Новый год встречали какой? Турецкий, что ли?

В процессе технологию не выдержали и, распаренные, плюхнулись в бассейн сауны. Нетрадиционно, но хорошо освежает! Под самое утро, часов уже в семь, потягивали пиво, развалившись на мягких диванах. Без одежды, в одних простынях. Блаженство! Не удержались и приплюсовали к пиву грамм по сто пятьдесят водочки. Под квашеную капусту и грибочки.

Калмычкова опять «повело», голова налилась свинцом, и видел он, словно в тумане. Бершадский стукнул его в плечо:

– Держись, Калмычков! Интересное впереди. Леха, паразит, должен подъехать.

Как в воду смотрел. В предбаннике послышался шум, возня, женский писк. Калмычков встрепенулся на минуту:

– Ты его за проститутками отправлял? – Ответ он уже не слышал. Водка клонила буйную голову на стол.

Минут через пять Леха с охранником втолкнули к ним четырех девиц, раздетых и, по случаю бани, завернутых в полотенца.

– Ну-ка явите свои прелести! – загремел, поднимаясь Бершадский.

Леха врубил музыку, и девчонки принялись изображать стрип-шоу. Бершадский пустился в пляс прямо посреди них.

– Эх!.. Эх!.. Ну-ка, Леха, водки им…

Калмычков с трудом оторвал голову от стола, и чтобы не выпадать из компании, в такт захлопал в ладоши. Через раз попадал. Девчонки дернули по полстакана водки и с визгом закрутились вокруг Бершадского.

– Кастинг! – орал он и то одну, то другую разворачивал из полотенца.

– Леха! Ты чего привез? Я просил свежих и молоденьких. Ты чего? Для себя эту жирбазу приволок?

– Так раньше надо было, товарищ генерал, – оправдывался Леха. – Только такие остались. Одну выпросил подороже, чисто под вас. Смотрите!

Калмычкову из своего угла было видно, как Леха сдернул полотенце с высокой худенькой проститутки. Бершадский зацокал языком.

– Вах! Вах! Удружил… – И принялся вертеть ее туда-сюда, оценивая класс свежести. Впился губами в грудь. Проститутка ойкнула от боли и матерно выругалась.

Каленым железом, с головы до пят, пронзил ее голос Калмычкова. Хмеля – как не бывало! Он взревел! Вскочил в своем углу, перевернул накрытый стол, и сметая все на пути, бросился к Бершадскому.

Тот не понял, в чем дело. Повернулся спросить, но впечатался спиной в бревенчатую стену, унесенный Калмычковским прямым в челюсть.

– Ксюня! Доченька… – кинулся Калмычков к девчонке.

Но она испугалась. Узнала в пьяном, всклоченном дядьке, возникшем посреди ее рабочего места, своего ненавистного отца. Вскрикнула и скользнула в предбанник.

Калмычков кинулся за ней, почти догнал. Но очухавшийся Леха, опустил на его голову деревянную скамью.

Все!.. Мир потух…

Бершадский поднялся, велел увезти проституток, а «этому» – дать как следует и выбросить на дороге.

«Халдеи» выполнили приказ скрупулезно. Калмычкова выбросили в сугроб на пустынном участке шоссе. Машину оставили метрах в ста от него. В пределах видимости. Если замерзнет, то вроде как с перепою. Вышел из машины и побрел куда глаза глядят.

Очнется – доползет и согреется. Как судьба…

Он пришел в сознание, не успев промерзнуть. Память вернулась сразу. Только мысли не хотели бежать в сотрясенном повторно мозгу. Сидел, тупо глядя перед собой. Водители проезжавших изредка дорогих машин не обращали на него внимания. Они вообще мало на что его обращают.

Рассвело… Ясное морозное утро. Обочина дороги. Человек в сугробе. В куртке, но без штанов и без обуви. Поленились ребята одеть. Лежит неподвижно, уставившись ввысь. В голове – одно видение. Точнее, воспоминание. То ярче, то тусклее, проступает сквозь неумолчный «Прокол!.. Прокол…»

Он не чувствует окоченевших пальцев. Его не волнует поднявшийся ветерок, обжигающий голое тело. Он горит изнутри.

Он застрял в том октябрьском вечере, когда вызвонил Женьку. Три месяца назад. В день «Большого футбола».

Он хорошо помнит день, когда «Зенит» играл с москвичами.

Все планы спутал «Большой футбол». ГУВД отправилось на стадион. А Калмычкова, как равнодушного к футболу, оставили дежурить на месте. После инструктажа стоял у выхода и смотрел, как разъезжается народ.

Должностные болельщики убыли. Коридорами Управления завладела тишина. Калмычков возвращался в кабинет и слушал гулкое эхо шагов, отдающихся в пустом коридоре. «Всегда бы так, – мечтал он, – надоел дневной муравейник».

В кабинете прослушал автоответчик. Пусто. Женька не отзвонился. Второй день не удается поймать его по телефону. Что-то случилось? Тем более, должен бежать к Калмычкову! «Одним делом занимаемся…»

Только через час затренькал мобильник, и Калмычков услышал Женькин голос: «Ты меня искал, Коль? Везде сообщений наприходило». Еще бы! Калмычков поворчал на него и велел приезжать. К половине девятого вечера Женька добрался до ГУВД. От дежурного позвонили, и Калмычков распорядился пропустить гражданина Привалова по вызову. Женькин вид ему не понравился. Будто вышел из запоя. Помятый и извиняющийся.

– Коньячку привез. «Хеннеси ХО»… – начал опустошать пакет. – Икорки немного, фруктики. Сигары твои любимые.

– Спасибо, Женя, – Калмычков заметил дрожащие руки. – Ты в запойные перешел? Или случилось что?

Женька отшутился. Вспомнил анекдот. Пока смеялись и наливали по первой, Калмычков тоже отдуплился парой свеженьких. Когда выпили, вернул разговор к прежней теме.

– Не юли, Жека! Бегаешь от меня. Что случилось? Давай, колись!

Женька дожевал лимон, налил и залпом выпил вторую. Отдышался и, набравшись духу, выдавил:

– Выводи меня из дела. Больше не хочу… – Женька закурил и начал мерить шагами крошечный калмычковский кабинет. – Понимаешь, бандюки друг друга мочат, кормушку делят – мне не жалко. Легких бабок пацаны захотели, а мозги куриные… Шмар наших продажных, тоже не жалею. Сами дорожку выбрали. Сочетают приятное с полезным… Но ты посмотри, до чего дело дошло! Знаешь, кем штат пополняют? В нашей баньке.

– Жека! Подробности меня не волнуют. Мы сдаем помещения в аренду, крышуем и получаем процент. Все! Как они бизнес ведут – не наша головная боль… – Калмычкова разозлила необходимость объяснять другу прописные истины. – Рынок растет, товар дефицитный, вот братва и пополняет ряды.

– Ты видел, как пополняет?! – Женька, склонился над сидящим в кресле Калмычковым. – Видел, кого они возят?

– Жека, успокойся! – Калмычков попытался оторвать Женькины руки от подлокотников своего кресла, но тот ухватился сильнее, вдавил его в спинку. – Что за истерика? Бизнес есть бизнес! Больше оборот – больше наши доходы. Мы делаем свою работу, они свою. Да, отцепись, наконец! Выпей, сядь, успокойся. Расскажи по порядку.

Женька послушался. Коньяк понемногу снял напряжение. Из его рассказа Калмычков понял – братва сильно расширила рынок продажной любви в их районе. «Мяса» стало не хватать. А клиент, как назло, богатеет и богатеет… Когда подчистили Псковскую, Новгородскую и Вологодскую «сырьевые» области, двинули на север, вплоть до Архангельской. Там уже хорошо прошлись москвичи. Пришлось поднимать закупочные цены. Под хорошие бабки местные поставщики начали гнать недозрелый товар. Вместо психологически готовых к занятию проституцией женщин, привезли чуть не на улице наловленных малолеток. Кого – обманом, якобы в официантки и танцовщицы – привычная схема, а кого – похищая по дороге с дискотек и вечеринок.

Калмычков, как милиционер, понимал разницу.

Чтобы решиться на такую работу, надо сгноить внутренне. Или сломаться. А тут вчера еще папина-мамина дочка, украли, привезли в чужой город. Сломают, конечно. Заставят работать. Но процедура эта – жестока и омерзительна. Насилуют, избивают, снова насилуют. Пока не станет все равно.

Женьку черт занес к браткам во время процесса.

– Коля! Ты бы видел ее глаза! Уже лицо – сплошная каша, они с ней чего только не делали… – Женька не мог подобрать слов. – Коля, это не бизнес! На хрена нам такие деньги! Она же человек!.. Так и не сломалась. Может, убили ее, может, в лес увезли… Мы с тобой – звери? Давай займемся чем-нибудь другим.

– Машины мыть пойдем? – Калмычков зло отвернулся от Женьки.

– Торговлю новую освоим, – Женька выплеснул то, что его мучило, и теперь обмяк. – Денег хватает. Откроем какой-нибудь еще магазин… Мебельный, например.

– Открывали уже! Забыл? Я думал, мы с тобой обо всем договорились, когда лезли в дело… – теперь Калмычков расхаживал по кабинету. – Ты денег хотел? Чьи мы долги, от торговли шапками, закрывали? Забыл?.. С бытовой техникой как пролетели? – Калмычков взял сигару и стал ее «раздевать». – Сколько я говна разгреб, прежде чем с нами разговаривать стали. Не помнишь? Правильно, это мои руки в говне! Сколько козлов всяких пришлось передавить. В торговлю!.. Блин!.. Ты, что – считать разучился? Где какая прибыль, не понимаешь?

– Коль! Но не все же из-за бабок…

– Все! Я их ненавижу, эти деньги! – Калмычков говорил от души. – А без них никак. Ты – ничто. Я – ничто. Так жизнь устроена! Не я придумал! Цена такая. Чем больше денег, тем больше мерзости и подлости. На то мы и сильные, чтобы все это перемолоть. Иначе нас перемелют. Те, кто окажется сильнее. Или подлее.

– Ну да, желающих хватит… – Женька всегда, в конце концов, сдавался под мощными аргументами друга. – Хоть повлиять как-нибудь. Чтобы помягче…

– Жека! Не будь проституткой, – Калмычков обрезал кончик сигары, раскурил ее и с наслаждением затянулся. – Представляешь, как я пойду просить братков? А вот повлиять придется. Нам лишние происшествия ни к чему. Да и Перельман копает.

– Это что за фрукт?

– Это не фрукт, это овощ. Мой новый начальник, вместо Макарыча… – Калмычков о чем-то задумался. – Знаешь такую книжку, «Унесенные ветром»?

– Кино смотрел…

– Я вчера с Ксюней родительскую беседу проводил. Само собой как-то вышло. Полистал эту книжку, она ее как раз читала. Попал на страницу, где главная героиня, после всяких мытарств, правильную вещь сказала. Она раньше богатая была, а во время войны обнищала… – Калмычков налил себе и Женьке коньячку. – Так вот, говорит – на какую хочешь подлость пойду, кого хочешь – пришью, но только нищей никогда больше не буду! Вся Америка по ее слову живет. Она у них национальный пример. Я с ней, похоже, согласен. Мы все болтаемся по шкале, на одном конце которой – совесть, а на другом – успех в жизни. Идти можно в любую сторону, но только в одну. Иначе яйца оторвешь, раскорячившись. Приходится делать выбор. Так что кончай, Женька, сопли размазывать. Мы сильные! Мы умные! И мы победим. Согласен?

– Как всегда! – Женька повеселел. – А девок симпатичных навезли…

Калмычков его не услышал. Задумался о чем-то своем. Подошел к окну. В одной руке сигара, в другой – рюмка коньяку. На улице темно и начался дождь.

Это постучал в окно непривычно сухой и теплый октябрь 2005 года.

Калмычков захотел подумать: «Наконец-то, нормальная осень».

А получилось: «Я где-то прокололся!..»

Он попытался встать. Ноги онемели и не послушались. Сел, опершись спиной о снежный бруствер. Зачерпнул пригоршню снега. Растер лицо, руки. Подвернулась чистая, натаявшая во время оттепели, ледышка. Он принялся грызть и пережевывать ее, остужая водой распухший язык, горло, гася ревущее внутри пламя.

Рассвело окончательно. День собирался быть ясным…

Он верил в судьбу. В чужую злую несправедливую волю. Которую надо переиграть. В приготовленную кем-то дорогу, полную ловушек и опасностей. Иди, Калмычков, дерзай! Может, не пропадешь.

Он постарался. Напрягся, победил! Схватил судьбу за хвост! А она извернулась. Стерва! Укусила туда, где больнее всего – в сердце. «Детьми мстишь, зараза? Дочь искать бесполезно. Зачем ей такой отец? Как сиганула!.. Найдешь, вернешь, но не удержишь.

Но, жива! Жива, слава Богу!..

Начнем все сначала! Научимся жить по-новому. С учетом потерь и промахов. Да! В тридцать пять – жизнь не кончается!» Собрал в кулак остатки воли, поднялся и побрел к машине.

– Ничего… Ничего! – думал вслух. – Я не сломался! Еще наверстаю. Все будет… Я сильный!..

И правда, он сильный. И многократно еще наверстает.

До 2012 года – почти шесть лет.