Текст книги "Эра беззакония"

Варфоломеевская ночь

10 ноября, четверг

Заварив невиданную кашу, Калмычков ехал домой. Отдыхать отправил генерал Арапов. Сказал: «Ты свое дело сделал. До утра свободен. Будет много работы, а ты, как выжатый лимон…»

Абсолютно в точку. Насчет лимона. До полуночи еще держался, гоняя своих по отделениям, где обнаруживались лица, похожие на фотороботы. А потом сдал. Вся энергия ушла на запуск шмона. На фоне всеобщего ажиотажа сидел в кресле слизняком, ничего не соображая. Тут на него наткнулся Арапов, все понял и отправил домой.

Калмычкова везла служебная «Волга». Пока ехали, он вспоминал слова, которые скажет Валентине, переступив порог. Почти неделю копил. Но память шевелилась туго. Он попросил тормознуть у круглосуточного цветочного магазинчика. Не выбирая, купил самый дорогой букет. «Эх, духов бы еще…»

Обошлось без духов. Валентина встретила его растрепанная, в стареньком халатике. Не ждала. Засуетилась, прибирая волосы. Тут букет и добил ее напрочь!

– Хоть бы позвонил… Ух, ты!.. Какие цветы!.. – утопила лицо в букете. – Спасибо!

И побежала за вазой. Она скуповата на проявления чувств, особенно радости. Бывало, лет десять назад, так и светится от счастья, но молчит, не визжит и не скачет, как некоторые.

Калмычков смыл под душем заботы прошедшего дня, и поезд, и клочья впечатлений московской командировки. Надел чистое белье, халат, а Валентина уже поджидала его за накрытым столом. Когда успела? В центре красовался букет, и часть его красок Валентина перенесла на себя. Халатик сменило платье, волосы заколоты в узел, лицо расцвело от едва заметных прикосновений косметики. Только глаза озабочены.

Она молча смотрела, как он пропустил рюмашку, потом другую. Подкладывала ему закуску. Подала суп, второе. Три года не ужинали как близкие люди, обрадованные встречей друг с другом. «Хорошо в семье, а я все занимаюсь ерундой…» – думал Калмычков. Этой ерунды – выше крыши. Но сейчас она отступила, и он наконец дома. Весь дома. Не только тело – и мысли, и душа. Как хорошо!..

Рассказал Валентине о командировке, поблагодарил за собранный в дорогу портфель. Она слушала с интересом, но опытный калмычковский глаз, не мог пропустить нервных пальцев, перебирающих угол скатерти, частых взглядов на часы, беспокойства в глазах.

– Как у тебя дела? Как Ксюня? – спросил он.

– Еще не пришла… – Валентина отвернулась и поднесла к глазам уголок теребимой скатерти. – Второй час ночи!

– Валь, успокойся. Не первый раз… – Калмычков надеялся на простое решение. Ксюня с начала учебного года взяла привычку допоздна «сидеть» с подругами. – Четырнадцать лет! Дело молодое. Прибежит с минуты на минуту. Может, на метро опоздала.

– Вчера в пять утра пришла. И позавчера… – Валентина отняла скатерть от лица, и Калмычков увидел потекшую тушь. – Я не сдержалась, дала ей как следует. Дура я, дура! Учудит что-нибудь… – Валентина больше не скрывала слез. – Два месяца терпела, разговоры с ней разводила. Воспитывала… Ноль внимания! Огрызается, будто я ей никто. А тебя вечно нету.

Калмычков наклонился к ней. Утер слезы.

– Нашла у нее сигареты. Распсиховалась. Она мне в лицо кричит: «Курю, пью и с мужиками трахаюсь! Сейчас время такое. Телевизор надо смотреть!..» Я по щекам и отхлестала. Сиди, говорю, дома.

– А она что?

– Что-что… Сбежала. Утром еще, – Валентина зашмыгала покрасневшим носом. – Не доглядела.

– Та-а-к… – протянул Калмычков. – Так!

Осоловелости и след простыл. Надо что-то делать!..

– Где она сейчас? Ты знаешь? – Валентина отрицательно мотнула головой. – У подружек телефоны есть?

– Есть, конечно. Я уже всех обзвонила. Говорят, она теперь с ними не дружит. Новая компания у нее. Не из нашего района. В центр куда-то ездит… – Она вновь зарыдала. – Что теперь делать, Коля? В милицию заявить?..

– В какую милицию!? Почему раньше не говорила?

– Я-то говорила. Да ты – не слушал. В Москву, в Москву… Вот тебе – Москва!

– Не заводись… – Калмычков лихорадочно соображал, что можно сделать. Ничего конструктивного на ум не приходило. – Валя, прекрати! Не плачь. Что-нибудь придумаем.

– Поздно, Коленька! Года три назад надо было придумывать. Не работой заниматься, а дочерью…

– Успокойся! Сейчас отзвонюсь по дежурным. Только дай сообразить…

– Хоть засоображайся! Пол-Питера ночами ждет – вернутся ли их отмороженные детки? Пока вы там, в ментуре, свои делишки обделываете.

– Валя, прекрати! Будем искать! – стукнул кулаком по столу Калмычков.

– Где?

– Названия клубов, баров, кафе – что-нибудь, она называла? В разговоре? По телефону?.. Вспоминай!

– Коля, я не дура. Запомнила бы. Ничего не называла!

Калмычков решал, с чего начать обзвон. Если совсем честно, он боялся услышать сводки. Сотни виденных за годы работы записей в журналах регистрации происшествий. За каждой записью несовершеннолетняя девочка. Ушла – и не вернулась. От семи – до шестнадцати и старше.

Сколько их в его памяти? Убитых. Изнасилованных. А сколько не попало в журналы учета? Одни – такие же избитые и изнасилованные, но живыми дошедшие домой. Другие – пропавшие навек, без креста на могилке. Нет тела – нет дела.

«Начну звонить – привяжу себя к этому ужасу. С Ксюней такого не случилось! Не может случиться! Иначе…» Он не позволил себе додумать, как сможет жить, если – иначе.

– Я убью ее! Ремнем отхожу так, что… – только и смог сказать Калмычков.

– Опомнись, Коля! Да только бы пришла – жива и невредима… Слова не скажу! Волоску не дам упасть с ее головки.

– Прости, я в переносном смысле…

Он не схватил телефон, не бросился звонить. Словно в прострации сидел и представлял: его маленькая Ксюня – где-то там, в городе. Ночью… Там, где даже он, подполковник милиции, без пистолета и связи не ходит один. Он шкурой ощутил ужас ночного Питера.

Что делать подполковнику?.. По его слову все питерские подонки «шуршат» сегодня по закоулкам. А он сидит, немощный и безвольный. Что делать? Ждать?

– Это судьба, Коля. Ничего не можем… Только ждать и думать, где мы ее прогневили.

– Что ты несешь? – возмутился Калмычков. – Какая судьба? Возраст! Дурь в башке загуляла!.. Ведь отличница была, не оторва, какая. Успокойся, что-нибудь придумаю.

Зазвонил телефон. Вот где ужас! Никогда не казался звонок сигналом из ада! Они стояли окаменевшие, а потом вместе бросились к трубке. Прыжок у Калмычкова длиннее!

Пока нес трубку к уху, о чем только не подумал! Даже вспомнил забытый сигнал прокола, будь он неладен. «Только бы…»

Из трубки в ухо заорал капитан Егоров: «Нашли! Николай Иванович, нашли!..» «Кого нашли? – не понял Калмычков. – Ксюню?» Пока Егоров соображал, о какой Ксюне идет речь, Калмычков обессиленно сполз по стенке на пол.

– Взяли одного из тех, что Самсоновых… Уже колонулся! Приезжайте, Николай Иванович! Все здесь.

– Да-да. Еду… – Калмычков положил трубку. Валентина смотрела на него ненавидящими глазами.

Словно трухлявый столетний пень, без жизни, чувств и мыслей Калмычков ехал, не разбирая дороги. Очнулся от визга собственных тормозов. Капот уперся в отбойный брус «длинномера».

«Long vehicle» – прочитал в свете фар.

«Охренеть!» – ругнул себя, выворачивая из-под фуры. Мозг включился. Вырвавшись на пустую дорогу, схватил мобильник и стал лихорадочно вызванивать Женьку. С четвертой попытки – достал.

– Что так поздно, Коль? Я уже баиньки…

– На том свете отоспишься! Через двадцать минут – у входа в мою контору. Понял?

– Что случилось-то? Объясни…

– Некогда объяснять… Важно! Так важно – как никогда еще не было! Жду.

В двадцать минут Женька не уложился. Когда подполз его джип, Калмычков прыгнул на переднее сиденье.

– С Ксюней – беда! Все подробности у Валентины. Домашний телефон знаешь? Действуй, Жека! Я в полном цейтноте. Смогу помочь только пробивкой по учету происшествий. Найди ее!.. Поднимай кого хочешь. Деньги – любые! Только – найди! Представь, что это твоя четырнадцатилетняя дочь находится черт знает где в нашем долбаном городишке. Спасай, Жека!

– А сам – уже не мент?

Калмычков не ответил, выпрыгнул из машины и скрылся в освещенном зеве ГУВДа. Петляя коридорами и лестницами, успел набрать номер домашнего телефона и предупредил Валентину о Женькином звонке.

Трубка в ответ безнадежно всхлипнула.

Взвыл от бессилия! Он ничем не мог помочь собственному ребенку.

Найдя свой кабинет пустым и покинутым, Калмычков обнаружил всех у генерала Арапова. В густом табачном дыму слышались голоса Перельмана, хозяина кабинета и нескольких штабных. Егоров, следователь и два опера из калмычковской группы сиротливо жались по стенкам. Но рожи имели довольные. Особенно Егоров.

– Что, Россия – чемпион мира по футболу? – спросил его Калмычков.

– Тьфу на всех чемпионов! – Глаза Егорова, заплывшие от бессонных ночей и дешевой водки, излучали радость. – Лучший день моей жизни!

– А, Калмычков! – протиснулся к нему генерал Арапов. – Поздравляю с уловом. Дел двести сегодня закроем! Имя твоего самоубийцы с минуты на минуту узнаем. Лучшие следаки колят.

– Отлично поработали, товарищи! – Это воспитатель-политрук. – Какой подарок ко дню милиции. Наш ГУВД еще себя покажет!..

– Поскольку операция по зачистке города от «залетного» криминального элемента принесла неожиданно масштабные результаты, предлагаю руководство мероприятиями перенести в штаб, – загремел в противоположном углу голос начальника штаба. – Туда, где и положено находиться руководству операцией.

– А то – как же? Непорядок… – поддержал его генерал Арапов. – Нарушается логика штабной работы. Наказание невиновных, поощрение неучаствовавших.

– Вы в корне неправы, со своей цитатой… – обиделся начальник штаба. – Если бы нам дали время на подготовку операции, разработку детального плана…

– Не сердись, Филимоныч, – обнял его за плечо Арапов, – а то я за тридцать лет не нагляделся. Пошли в штаб. Пусть люди спокойно работают… Действуй, Калмычков! А мы наши подвиги на бумагу отпишем.

За парочкой генералов потянулись и остальные. Перельман тронул Калмычкова за локоть и загадочно проговорил:

– Теперь нам есть что доложить в Москву, Николай Иванович! Я очень вами доволен.

«Еще бы!» – усмехнулся Калмычков и повел своих на «разбор полетов».

Пока рассаживались в маленьком кабинетике, он позвонил Валентине и узнал, что все без изменений. Подозвал к себе одного из оперов и тихо попросил: «Сережа, не в службу, а в дружбу! Пробей по городу, то что я здесь написал». Опер прочитал на листке про девочек от двенадцати до шестнадцати лет приблизительно, а потом – Калмычкова Ксения Николаевна. Брови полезли на лоб. Калмычков приставил палец к губам. «Тише!.. Пробей по районам».

– Ну рассказывайте, чего без меня натворили… – кивнул он Егорову.

– Братва накрыла их на хате. Вычислили по фотороботу. Одного взяли, один, раненый, ушел. Третьего на месте не оказалось, но я ездил с экспертами – пальчиков набрали.

Пацаны сдали его в Василеостровское РУВД, побоялись, что из отделения слиняет. Через полчаса мы с ним уже работали. Допрашивал я и Владимир Петрович, – Егоров кивнул на майора-следователя, – хорошо прижали. Ребята мигом свидетелей доставили. Медсестру и соседку Самсоновых, она его в подъезде видела. Опознали, конечно! Паренек и поплыл. После допроса задержанного передали в следственное управление. Они отработают связи. А нам на первое время и эти показания сгодятся. Вот протокол допроса.

Из протокола следовало:

Матанин Владимир Андреевич, 1973 года рождения. Проживает в г. Вельск, Архангельской области, адрес…, в Санкт-Петербург прибыл по личному делу, повидаться с бывшими одноклассниками. В городе два дня. Снимал комнату по адресу…, кто проживал с ним совместно, не знает.

Схвачен (занесено в протокол по его просьбе) неизвестными людьми бандитской внешности. Доставлен в Василеостровское РУВД. На вопросы отвечать отказывается.

Так… Протокол опознания… Молодцы, прокурорских успели поднять. Понятые… Свидетель номер один, номер два.

Вот он уже не белый и не пушистый. Поплыл…

По существу картина такая: группа из трех человек разыскивает неизвестного гражданина. Зачем разыскивает, допрашиваемый не знает. Имя, фамилия – ему также неизвестны. Когда найдут, должны что-то забрать. Гонорар за выполнение – десять тысяч долларов. Ему и его товарищу – Воропаеву Станиславу Сергеевичу.

Все знает и всем руководит Щербак. Так он велел себя называть. Кто он и откуда, допрашиваемый не знает. Встретились в Питере. Поселил, дает деньги на расходы. Посылал брать этого неизвестного на чердаке старого дома на Обводном. Упустили.

Допрашиваемый получил травму черепа и перелом руки. Не мог выполнять свои функциональные обязанности. В группе он – водила. Или на стреме стоит. Как тогда, на Достоевского, где его заметила свидетель номер два. Стариков не убивал. В квартиру ходили Щербак и Воропаев. Где находятся подельники, допрашиваемый не знает.

Дополнительно может сообщить, что человека, которого они разыскивали в Питере, перед этим упустила братва какого-то северного города. Он не знает какого. Допрашиваемого и Воропаева прикрепили к Щербаку распоряжением их «бригадира» по телефону. Они как раз закончили дела в Питере и собирались домой, когда поступил приказ встретиться со Щербаком и перейти к нему в подчинение.

Щербак – не из братвы. Точно. Скорее из военных. По фене не говорит, авторитетов не знает. Мутный чувак. Весь розыск вел он. Постоянно с кем-то созванивался. Пацанов использовал только для акций. Физически очень силен. В первый день упаковал их обоих, когда вышел спор о том, кто кем командует. По национальности – украинец, или из каких-то южных…

Воропаев – штатный киллер. Ничего другого не умеет. Описание внешности: рыжий, очень сильный, качок. Ранен в руку при задержании, но сумел вырваться и ушел по крышам. Резервных контактов не оговаривалось.

– Ищем Воропаева и Щербака, – закончил изучение протоколов Калмычков.

– Фильтруем. Найдут без нас, – поправил Егоров. – Перельман рассказывал, что братва завалила отделы пришлым народом. Рассчитывали на своих, милицейских, но основной улов приносят те, кто держит районы. Даже кавказцы кого-то привели. Говорят: «Не из нашего аула». Менты здорово отстают. Кой-кого привели опера. Имели резерв для «галочки». Участковые шваль неплатежеспособную слили. Но это слезы. Сразу видно, кто реально город контролирует.

– Хоть бы на приеме не обгадились. Боюсь, за сто баксов, в отделах серьезных клиентов повыпускают, – забеспокоился Калмычков. – Поторопитесь, мужики, уже шесть часов утра. Как бы, действительно, не расслабились на местах. Фотороботы удачные, может, и повезет. Не нравится мне этот Щербак.

Ребята разъехались «фильтровать». На месте остались Егоров и следователь Нелидов. Прикинули возможные варианты развития событий. Основное действие – ждать. Надеяться на удачу.

Набрал Валентину: «Пока не вернулась…» И Женька помалкивает.

Порадовал опер Серега: «Результат отрицательный. Лично обзвонил все дежурные части, морги и больницы. Неопознанные девочки или поступившие под данной фамилией – отсутствуют…»

Калмычков еще раз набрал Валентину. Успокоил, как мог. Но радости оттого, что Ксюня не обнаружена среди убитых и задержанных, ни он, ни она не испытали. Голос Валентины стал равнодушно бесцветным. Не всхлипывала больше в трубку и, похоже, перестала надеяться на него. Вот в чем беда!

Он строил семью так, чтобы жена и дочь чувствовали себя за ним, как за каменной стеной. Нет – в железобетонном бункере!

А сегодня бункер оказался фанерным.

Следующий день он провел в состоянии раздвоения личности. Один Калмычков занимался обработкой результатов шмона. На фоне радостно-приподнятого настроения сотрудников Главка, он выглядел понурым привидением.

Другой Калмычков мучительно ждал результатов Женькиного поиска и еще дважды напрягал Серегу по тому же поводу. Сошлись эти два Калмычкова только в восемь часов вечера, на докладе у генерала Арапова. В это время и отзвонился Женька: «Нашел. Везу домой. Все нормально. Подробности при встрече». Камень упал с души Калмычкова. Генерал заметил перемену:

– Что, взяли?

– Нет, Серафим Петрович, это личное. По Щербаку пока глухо.

«Глухо и останется…» – это Калмычков уже понял. В четырнадцать сорок в речке Черной обнаружили труп Воропаева. К ране в руке прибавилась огромная дырища в голове. Разворочено пол-лица.

Егоров возил фотографию трупа на опознание Матанину. Того допрашивала прокуратура. Он сидел одуревший от почти непрерывного двенадцатичасового допроса.

Схватил фотографию, пальцы задрожали. «Он, он! Рыжий… Гляди как разворотило!.. Татуировка на руке. Он это!» Опознание в морге только завтра, но можно принять за рабочую версию зачистку хвостов Щербаком. Грамотно работает. Вся милиция города на ушах стоит, а он сумел найти Воропаева, грохнуть и в речку скинуть. Кстати, в речку – именно второпях. Не имел возможности качественно спрятать.

– Думаешь, выскользнет? – спросил генерал.

– Уверен. Птица не нашего полета. И, скорее всего, не один. Воропаев и Матанин – расходный материал. Он их к поиску почти не привлекал, держал для грязной, малоквалифицированной работы. Ищет кто-то другой.

– ФСБ, корпоративники? – уточнил генерал.

– Вы, Серафим Петрович, лучше в этом разбираетесь, – ответил Калмычков. – Я не пересекался.

– От того, кто ищет, до того, кто заказал, сложно ниточку протянуть. Ясно, что дело не простое. Может вывести куда угодно… – Генерал помолчал. – Когда замутили мы с тобой эту карусель, чувствовал, что паутину с жирными пауками потревожим. Опасно! Теперь точно знаю – добром не кончится! И хрен с ним! Хлопнем дверью напоследок! Только ты держись от меня подальше. Большое дерево, когда падает, много поросли под собой ломает.

– С чего это вы падать собрались? – не понял Калмычков.

– С того, Коля, что если серьезные структуры за этим Щербаком стоят, они быстро просчитают, кто бучу поднял. Погонят волну по линии министерства. И не факт, что отобьюсь. Не простят блеф такого масштаба. Важно тебя из-под удара вывести. Ни при каких обстоятельствах не высовывайся! Моя инициатива! Сам придумал – сам отвечаю. Я и на пенсии связей не лишусь, а тебе большие задачи решать. Со временем, конечно… Так что, кофеек больше пить не ходи. Переключайся на Перельмана.

На том и разошлись. А ГУВД – встречал День милиции очередной победой над преступностью. КПЗ отделов трещали от сотен задержанных гастролеров. Крупной рыбы почти не попало, но город изрядно зачистили от всего, что болталось между местными группировками, денег больших не принося, но создавая постоянные проблемы милицейскими рейдами, облавами, всему, что мешает спокойно жить и работать.

Как ни искали, специально обученных московских диверсантов среди задержанных не обнаружили. Проскочил между сетей и неуловимый Щербак. А беглого самоубийцы в городе, скорее всего, давно нет.

К десяти вечера собрался уходить домой. Ребята разъехались прямо из отделов, где заканчивали «фильтрацию». Только Егоров вернулся в ГУВД. Вошел в кабинет, когда Калмычков уже надевал плащ.

– А за День милиции? – Егоров вытащил из кармана бутылку коньяка «Москва».

– Лучше бы ты дихлофосу купил, – сморщился Калмычков.

– На французский пока не хватает.

– Ладно, извини… – Калмычков разлил коньяк по рюмкам. – С праздником! Днем милиции…

Женька ждал его в маленьком ресторанчике на Московском. Стол ломился от тарелок с закусками, из которых он то и дело подцеплял вилочкой что-нибудь вкусненькое. Почти пустая бутылка водки и официантка, изумленно вскинувшая брови, когда Женька попросил принести еще один эскалопчик, венчали картину тотального обжорства.

– Не лопнешь? – спросил Калмычков, присаживаясь.

– Как не стыдно! – обиделся Женька, – Поднимают среди ночи, заставляют, как волчару, носиться по городу, а потом еще в рот заглядывают. Маковой росинки с утра не держал.

– Ешь, ешь, волчара… – Калмычков ласково смотрел на друга. – Спасибо тебе, Жека! Век не забуду.

– Че ты, Коль? Дело житейское. Все нормально. Ксюня дома. С рук на руки Вальке твоей передал. Жива-здорова, меня как увидела – обрадовалась.

– Ты кушай, не спеши. И по порядку, рассказывай, – попросил Калмычков.

– Так и нечего особо, рассказывать. С утра напряг родителей одноклассниц. Попросил дочек поспрашивать, пока в школу не ушли. Некоторые – с понятием. Но есть и сволочи… Обещали в милицию жаловаться. Готовься… Всем телефончик свой оставил. Сначала ничего не цеплялось. Только после обеда отзвонилась девчушка, у которой папа особенно говнистый, и назвала бар, в который зачастила Ксюня. Дальше дело техники.

Взял двух братков, отработали бар, выяснили с кем она тусуется. Где живут. Чем дышат. Накрыли на хате. Два обалдуя (паспортные списал, потом пробьешь по учетам), навтыкали им по первое число, чтоб неповадно было. Канают под фотохудожников. Теперь, правда, долго нечем снимать будет. Комп тоже забрали, завтра тебе завезу.

– Поставщики клубнички? – Калмычкова бил озноб, и он из последних сил старался его скрыть.

– Вроде того… Записные книжки почитаешь, там адреса, телефоны, сайты… Наркоту не нашли, только спиртное. Были еще две девицы, постарше. Данные записали. Что мы еще могли? Мы не милиция. Эти два козла, когда очухались, стали крышей своей пугать. Пришлось добавить. Какого-то Ладыгу называли. Который под Кузей. Знаешь?

– Не слыхал. Они в курсе, чья Ксюня дочь? – спросил Калмычков.

– Похоже, нет. Я старался впрямую не спрашивать. Ксюня говорит, что фамилии не называла. Самое хреновое, что им нечего предъявить. Девчонку не похитили, не удерживали, клянутся, что пальцем не тронули. Сама, говорят, прибилась. Домой не хотела идти. Родители бьют. Добрые ребята и приютили.

– Спасибо, Жека, еще раз. Побегу. Гляну на нее. А завтра добрыми ребятами займемся.

Он думал, что дома застанет рыдающих мать и дочь, но, дрожащими руками открыв дверь, услышал смех и милое воркование.

Страх за Ксюню, гнев и радость, вздыбились в нем тремя огромными волнами и столкнулись, взаимно гася друг друга, отнимая последние силы. Он стоял у двери, не зная, что делать, что чувствовать и говорить, пока не выглянула из комнаты Валентина со счастливой улыбкой, но с полными ужаса глазами в черных подглазниках. Приложила палец к губам и тихонько помотала головой, призывая его к осторожности. Он кивнул, надел на лицо такую же улыбку и шагнул в комнату.

Ксюня лежала на застеленном диване, служившем ей кроватью уже много лет, беззаботно смеялась чему-то телевизионному. Вымытая, покормленная, она не представляла сотой доли пережитого ими за сутки.

– Привет, пап! Давно тебя не видела.

Калмычков улыбнулся ей и прошел на кухню. Жена юркнула за ним.

– Только не приставай к ней с вопросами! – взмолилась Валентина. – Плохого ничего не случилось. Лишь бы не спугнуть! Только лаской и любовью! Они сейчас растут быстро, а внутри – как дошкольники. Ничего через мозги не пропускают. Информация напрямую шпарит: органы чувств – органы движения. Не лезь с беседами, умоляю! Только любовь…

Он опять промолчал. Именно ласки и любви не находил в себе сегодня.