Текст книги "Эра беззакония"

– На наш век спокойной жизни хватит! Люди довольны. Жизненный уровень растет. Капитализм. Кто смел – тот и съел! – возразил Калмычков.

– Этим, кто съел, мы как раз и служим… Должны их по зонам охранять! Но, поскольку рыло в пуху, занимаемся несвойственными функциями, – сказал генерал. – А капитализмом близко не пахнет. Сказка для дураков.

– Где же выход?

– В том и трагедия, Николай, что выхода нет. Тухлую рыбу свежей не сделаешь. Мы прекрасно выполнили задание – стали тараканами. Таких не жалко. На это и расчет. Но, потихоньку, осознание приходит. Его стараются не допустить. Аж из телевизоров выпрыгивают! Разделение идет: на тех, кто здесь умирает и умирать будет, и тех, кому красивое кладбище обещано. Мало кто еще понимает, к какой команде относится, но водораздел пройдет здесь. Точно.

– Что-то можно изменить? Не пойму, куда вербуете? – спросил Калмычков.

– Никто тебя не вербует. Ускоряю твои собственные мысли. Год, два и ты до этого додумался бы, – ответил генерал. – Кстати, про кладбища. Обещано – не значит – гарантировано. Перед семнадцатым годом пол-России свободой бредило. Сколько интеллегентов Гражданскую войну пережило? И что они получили, скинув оковы царизма?

– Ну, их, Серафим Петрович! Получили по заслугам… Мне-то что делать придется? И за что продаюсь?.. – не унимался Калмычков. Его тяготили генеральские выкладки.

– Закроем вопрос. Продажный, ты и бесплатно не нужен. Продажных подполковников у нас на дивизию наберется. И каждый из них на твоем месте за счастье посчитал бы оказаться. Но продал бы… – вздохнул генерал. – Тебя из сотен кандидатов выбрали. По ряду параметров. Умных мало, а надежных – практически нет!.. Подозреваем, что ты из редкой породы людей, у которых есть и то, и другое. Очень надеемся. Для больших задач хотим использовать. Если не ошиблись, конечно.

– Звучит интригующе. Льстит. А как с принципом взаимной выгоды? – поинтересовался Калмычков.

– Не прогадаешь! – ответил генерал. – Нам интересно своих людей как можно выше продвинуть. Карьера возможна головокружительная. По мере подъема, будешь решать наши задачи. Глядишь, через пару лет – генерал в Москве! Еще на меня, старого, покрикивать станешь. Впрочем, карьера – побочный эффект. По сути: страну надо спасать, Россию. Рухнет бедолага, и нас под собой похоронит. Считай, что в основе – шкурный интерес. Круг лиц, озабоченных собственным будущим. Группировка. Клан. Неизбежная болезнь большой структуры. Цель клана – власть. Идеи отдельных членов никого не интересуют. Таких дураков, как я, может, и нет в нашей группе. Каждый ищет выгоду. Какие сейчас разговоры о долге. Но мы понимаем: умирать, а главное жить – предстоит в России. Значит, те, кто ее продает в расчете на красивые кладбища, – враги. Понял?.. Хватит с тебя для первого раза. Перевари… – Генерал сказал все, что хотел, и начал, кряхтя, подниматься с бревна. Калмычков вскочил и протянул руку. Арапов оперся о его ладонь своей крепкой «клешней». Нечаянно получилось рукопожатие, скрепляющее договоренность сторон.

– По рукам? – спросил генерал.

– По рукам! – ответил Калмычков.

– Тогда пойдем, по рюмашке. Отметим…

Добрели до генеральской дачи, погрелись коньяком, но разговоров о делах больше не вели.

Он возвращался в город победителем!

Фанфары, литавры, ликующий рев толпы – все атрибуты триумфа ощущал в себе Калмычков. Торнадо чувств! Победа захлестнула его. Восторг наполнил каждую клеточку тела.

«Сами принесли! На блюдечке с голубой каемочкой. Как в книжке! Могли размазать, в пыль стереть. А они оценили! «Нужен!» – говорят. Конечно, нужен! Серьезные дела могут делать только серьезные люди. Таким я себя и ковал! Год за годом. Не продешевить бы…»

Он летел по темнеющему шоссе, забыв включить фары. «Какая мелочь! Бояться?.. Чего?» Судьба только что послушно склонила головку. «Что прикажешь, хозяин?» Хозяин!..

Он много работал. Он рисковал. По сути – преступник. А вместо кары судьба позвала его на пир. Теперь перед ним безграничный, для избранных, «шведский стол». Все на блюдечках, да с каемочками. Он будет выбирать их как отпетый гурман. В меру и безошибочно. Ни одной не упустит!

Хозяин своей жизни! Он верно понял законы бытия. Не сегодня, а много раньше. Душным июньским вечером восемьдесят восьмого года, когда юный Коля Калмычков, измученный терзавшими его раздумьями, нашел правильный алгоритм существования и записал его в подвернувшейся под руку тетрадке.

«Жизнь – борьба. Она борется со мной. Топчет и унижает. Победит сильнейший. Кем хочу быть я? Победителем!» (Он подчеркнул это слово.)

Должен стать сильным. Слабый обречен на несправедливость.

Добрый беспомощен и смешон. Доброта связывает руки и делает слабым.

Стану сильным, смогу решать сам: что для меня добро, а что – зло.

Только умный силен. Глупец – игрушка в руках других.

Смогу объединить разум, волю и трудолюбие – стану хозяином своей жизни. Стану!»

Так написал семнадцатилетний парень, в последний школьный год. Ему многое пришлось пережить, прежде чем сложилось решение: «Жизнь надо победить!» Слишком больно оказалось наблюдать последствия менее принципиально выбранных кредо.

Сегодня Калмычков пожинал плоды. Он редко вспоминал ту тетрадку. Что в ней? Слова… Он превратил слово в дело. Стал сильным, умным и много работал. Результат налицо!

Судьба покорилась, легла и раздвинула ножки.

Он принципиально не включил фары, доехав до дома на одних габаритах.

В небывалом подъеме сил и эмоций он пребывал в этот вечер.

Наплевал на нудеж Валентины. Пропустил мимо ушей надоевшее: «Ксюши опять поздно нет…» Еще по дороге понял, что не сможет унять бушующий внутри ураган.

«Адреналин… Какой там, на хрен, адреналин!» Знавал он выбросы адреналина, по роду деятельности приходилось. Легкий зуд, этот адреналин, против ощущения собственной мощи, потенции и воли к действию.

«Горы сверну!..»

Он достал из бара гостевую бутылку «Стандарта», налил до краев самый большой стакан и выпил залпом. Оценил на просвет бутылку: «Ни то, ни се…» Прикончил остатки и только тогда задумался о закуске. Зачерпнул половником остывший суп и тупо выхлебал то, что попало в тарелку. Икнул, поднялся из-за стола, прошел в спальню мимо притихшей Валентины и рухнул поперек кровати.

Детство, отрочество, семья

23 октября, воскресенье

Утро пришло тяжелым. Случалось выпивать больше, но голову так никогда не сжимало, будто пытают с помощью петли и палки. Глаза еле открыл: «Палят водяру, сволочи…»

Больной и разбитый, он выполз около полудня в туалет. В ванной столкнулся с такой же заспанной Ксюней, подождал, пока она чистит зубы и умывается. Разминулись в узком коридорчике, не глядя друг на друга. Мелькнуло в голове: «Какая высокая она для своих четырнадцати лет…» – но додумать о том, когда она успела вымахать, он уже не смог.

Вчерашней радости – как не бывало. Ни сил, ни мыслей, ни чувств. Выжатый и опавший. Расширил сосуды крепким чаем, но облегчения не получил. «Поеду лечиться…» – решил он, кое-как одеваясь. Валентине сказал:

– На полчасика. Поправлюсь пивком.

Но в машине приключилась метаморфоза. Отъехав от дома на пару кварталов, почему-то не остановился у знакомой пивнушки. И головная боль отпустила. Решил: «Дотяну до открытой веранды. Там пиво лучше и воздух свежей…». На перекрестке не успел перестроиться в нужный ряд и проскочил поворот. Поток понес его к центру. От езды голова прояснилась окончательно, слабость тоже прошла. «Остановлюсь, где понравится…»

Мелькали пивные, буфеты и рестораны, а нога все жала на газ. Уже прочесал дорогие кварталы на Невском, вернулся на Московский, куда-то свернул в боковую улицу. Потом еще в одну, еще… Жал на газ и поворачивал где придется, пока не уткнулся колесом в поребрик тротуара в незнакомом безлюдном месте. Вдаль уходил кирпичный забор, через который свешивали голые руки-ветви огромные липы.

Он заглушил мотор, вышел из машины. Самочувствие улучшилось настолько, что сознание, освободившееся от регистрации симптомов похмелья, начало замечать кое-что и во внешнем мире.

Тишина. Благодать… Солнце яркое, как вчера, и воздух с ледком. Но ветер утих. День неподвижно-прозрачный, будто отлит из стекла. Таких больше двух за осень не выпадает. И не каждый год. Морозно. Воздух застыл и позванивает слегка, как висюльки хрустальной люстры: «Динь-динь…»

Калмычков огляделся вокруг. Место что-то напоминает. Этот забор он видел раньше. «Если вернуться немного назад…» Щелкнул сигналкой и прошел метров двести в ту сторону, откуда приехал. Забор свернул на перпендикулярную улицу. Правильно! Заглянув за угол, Калмычков узнал и место, и улицу.

«Это кладбище», – понял он. Здесь лежат умершие десять лет назад родители. «Надо же, занесло», – удивился факту. Как-то слабо удивился, без сопротивления. Будто сам собирался подъехать, да все дела не пускали.

Он вернулся к машине, объехал забор по периметру и припарковался у главного входа. Машин на стоянке не было, и люди, лишь изредка, встречались на аллеях. Калмычков помнил дорогу. Каждый год, в родительскую субботу они с Валентиной приезжали сюда. Вот и знакомая оградка.

Две скромные плиты. Мама не любила роскоши. Когда схоронили отца, купила два одинаковых памятника. Так дешевле. Друзья отца выхлопотали участок на двоих. Папа умер в начале года, зимой. Мама ушла за ним осенью.

«Какое сегодня число?» Взглянул на календарь часов и ахнул: «Годовщина! Опять пропустил!» Сколько раз заставлял себя чтить эти скорбные даты, и всегда в суете забывал. «Прости меня, мама!»

Он поправил цветы (ее любимые хризантемы) и только тут заметил, что могилки аккуратно прибраны. Цветы свежие. В стопке у отцовского изголовья еще не выпита бомжами водка. «Валюта приходила…» – подумал он.

Жаль, что у них не сложилось таких отношений, как в родительской семье. Жаль…

За папой была работа. Все, чем полнился дом, от него. Квартира, «жигуль-шестерка», дача под Сестрорецком. Прочие следы материального благополучия. Старался, как мог. Мать никогда не лезла в его дела.

А мама создала саму их счастливую семью и держала ее на хрупких плечах. Медицински вылизанный быт. Порядок и место для каждой вещи. Вкусный ужин, уютные вечера. Ровные, доброжелательные отношения. И никаких ссор при ребенке!

Ребенок мыл посуду. Ненавидел процесс, но что еще мог внести в копилку семейного счастья? Бегал в гастроном. Помогал убирать. Но главной обязанностью оставалась учеба. Мать шутила: «Один ты у нас, кормилец, будешь в старости. Заканчивай хороший институт, чтобы взяли на хорошую работу. Мы привыкли жить в достатке. Дворником нас не прокормишь…»

Мама ленинградка. В двадцатые годы ее родители приехали большущей семьей из Бердичева. Она не застала блокаду, родилась после войны. Выучилась на врача-гинеколога и всю жизнь проработала в районной женской консультации.

А папа приезжий. Из Сибири. Они никогда не ездили на его родину, и Калмычков забыл, из какого отец города. Знал, что после срочной остался шоферить на стройке. В шестьдесят восьмом рабочие руки были нарасхват.

Никто не помнит: мама заставила отца закончить заочно институт, или сам он принял такое решение. Об этом всегда спорили на семейных застольях, как и о том, кто кого пригласил танцевать на новогоднем балу в ДК строителей, где они познакомились.

Образование пригодилось отцу. Умный и добросовестный, он не спеша поднимался по служебной лестнице и карьеру закончил начальником транспортного цеха одного из подразделений «Светланы». Что такое «Светлана» в семидесятых-восьмидесятых годах, никому в Ленинграде объяснять не надо. Маму его карьера не вдохновляла. «Слушал бы умных людей…» – ворчала изредка. Но отец бросал на нее строгий взгляд, и она умолкала. В конце концов, транспорт – прибыльное дело.

Колиным воспитанием занималась мама. Учила правильно вести себя на людях. Не выпячиваться. Соблюдать свой интерес. Он сначала не понимал, как это? Потихоньку освоил: думать надо, прежде чем говорить. Мама разрешала идти погулять, давала карманные деньги. Родительские собрания тоже посещала она. Отца не принято было тревожить по пустякам. И все же не мать заложила основы калмычковского мировоззрения.

Случилось это так. Пятый класс начался для Коли с неприятностей. Большие мальчишки: шести-семиклассники, распространили на него свой террор с вымоганием мелочи. Раньше обходилось, а в этом году прямо с первого сентября подвалили втроем и давай выворачивать карманы.

Он сопротивлялся, пытался вырваться, но справиться с тремя лбами, каждый из которых в одиночку легко побил бы его, не мог. Возня пацанам понравилась. Такой строптивый еще не попадался! Через пару недель они оставили в покое свои «вялые» жертвы, а на него объявили ежедневную охоту. Все меньше времени уделяли отбору денег. Поглумиться, повыкручивать руки. Или двое держат, а один бьет под дых.

Мать плакала, обрабатывая его синяки. Бегала в школу, называла фамилии вымогателей – ничего не менялось. Только били сильнее.

Отец терпел. И синяки, и материны упреки. Как-то вечером, перед сном, он присел на краешек Колиной кровати. «Почему они бьют тебя?» – спросил, поправляя одеяло. Коля пожал плечами. «Потому, что они сильнее. Остальное несущественно. И прекратить это можно, только став сильнее их. Если придумаешь как, начнут бояться и уважать».

Отец ушел, а Коля полночи ворочался. Все искал, но так и не нашел альтернативу отцовским словам. Бесполезным хламом ворочались в памяти наставления учительниц младших классов: «Пионер – всем ребятам пример… Честный, добрый, прилежный…» Мама тоже про доброту твердила: «Не делай людям того, что не хотел бы получить от них сам…» Умные все, слова говорят правильные. Это не их каждый день колотят. А что делать мальчишке? Серьезная задача для неполных двенадцати лет: не спрячешся, не убежишь, не договоришься… И Коля решил ее верно.

Днем, после школы, когда его, пробирающегося домой за гаражами, выследили и остановили трое мучителей, он окончательно согласился с отцом.

Поставил спокойно портфель, поднял с земли половинку кирпича и без слов опустил ее на голову предводителю шайки. Столько крови он еще не видел! Уже не владея собой, но стараясь все сделать без суеты, он поднял портфель и пошел своей дорогой. В прихожей, как только захлопнул дверь, его начал бить озноб. Опустился на пол, и сидел так, пока приступ рвоты не погнал в туалет.

Вечером они с отцом впервые узнали, как выглядит детская комната милиции. Коля односложно отвечал на вопросы, отец сурово молчал. Родители забинтованного семиклассника наперебой трещали о том, какое золотое у них дитя, и требовали посадить в колонию распоясавшегося хулигана Калмычкова. А хулиган, почти на голову меньше своей жертвы, в синяках и ссадинах, никак не вырастал в протоколе до требуемой величины и жестокости.

На первый раз Колю решили отпустить, хотя мать пострадавшего причитала и грозила неприятностями. Тогда Колин папа подошел к отцу семиклассника и громко сказал: «Еще раз ваш сын или его приятели хоть пальцем тронут моего Кольку!.. Приду к тебе домой и при твоей жене буду делать с тобой то, что вытворяли с моим сыном. Может, тогда поймете, кого вырастили…» Опять вопли, слезы.

Но больше ни разу, ни пальцем в этой школе его никто не тронул. Грозились поначалу: «За Петрова!..», но видно кишка тонка. Через полгода Коля спросил у отца: «Они, что – все такие трусливые?» «Почти все, сынок… – ответил отец. – Только часто их бывает слишком много».

Воспитывала Калмычкова мать, но человеком его сделал отец.

И юрфак университета одобрил. И решение пойти работать в милицию. Колиных мозгов хватило бы на учебу и на мехмате. В аттестате – пятерки, кроме нескольких четверок по гуманитарным. Но кем он станет после мехмата? Учителем математики? Тяги к науке нет. А в милиции дополнительные преимущества. Бонусы, как теперь говорят. Это понимали и в те годы.

Коля добросовестно выполнил свою часть семейных обязанностей. Мама тоже. А вот отец подкачал.

В середине восьмидесятых он стал понемногу меняться. Закрутились какие-то дела. Домой зачастили новые люди. В дорогих шмотках, с красивыми женщинами. Старые друзья незаметно рассеялись. Достаток в семье пугающе вырос, а счастье ушло. Отец стал задерживаться по ночам. Много пить.

Да, хуже всего пьянство. Мама этого вытерпеть не могла. Скандалили тихо, когда Коли не было дома, но к десятому классу вся их жизнь превратилась в скандал. Хоть домой не приходи.

Потом папу арестовали. ОБХСС распутывал сложное хозяйственное преступление. Следствие проходило на нескольких предприятиях, в органах городской власти, даже кое-кто из милиции попал под раздачу. Отца зацепили по мелочи, в общей куче, но для него это был удар.

Спасли перемены. Во власти началась грызня, сменились приоритеты. Дело, так шумно начатое, понемногу спустили на тормозах. Отсекли по кусочкам и городской, и милицейский след. Потом отстегнулись большие начальники, и до суда доплыла только самая мелкая рыба. Такая, как Колин отец.

Как они пережили суд, лучше не вспоминать. В то время еще стыдно было ходить сыном мошенника. Да и самого преступника мучила совесть, а совсем не страх наказания. Всю жизнь он старался быть порядочным человеком.

Слабое сердце отца еле выдержало приговор: «…оправдать за отсутствием состава…». И, отпущенный из-под стражи в зале суда, он поехал не с мамой домой, а на «скорой» в реанимацию, с обширным инфарктом. Еле выходили. Все оставшиеся ему семь лет он провел между реабилитацией после предыдущего инфаркта и ожиданием следующего. Бросил пить и работать, но прежним уже не стал. Корил себя за «светлановские» годы.

Отец умер в девяносто пятом. Калмычков думал, что не сможет жить. Через восемь месяцев за отцом тихо ушла мама, а он все живет. Запил на следующие полгода, но выправился, Валентина вытащила. Только жизнь ни на одно мгновение больше не казалась Калмычкову счастливой. Что-то умерло в нем вместе с родителями.

Больше часа он просидел на кладбище. Тихий и умиротворенный, приехал домой без всякой опохмелки. Ни с кем не ругался. Не вмешивался в попытку Валентины удержать Ксюню от похода на вечеринку. Рано лег спать, стараясь не вспоминать того, что было вчера, и не думать о том, что ждет его завтра.

Дорогие гости генерала Арапова

В тот же день

Воскресным вечером, на даче, генерал встречал новых гостей. Повторился вчерашний сценарий. Веня готовил баньку, делал шашалык, разливал вино по бокалам. Только вел себя по-другому. Будто ровня он этим троим, что приехали каждый на машине с водителем. Двое так еще и с охраной.

Сидели в доме, в маленькой гостиной. После бани генерал одел всех в белые махровые халаты, и со стороны уютно выглядел кружок пожилых мужчин, присевших кто у стола, кто у камина. Веня выкатил все, чем принято потчевать гостей с положением, и уселся рядом. Тоже в халате и тапочках. В разговор не встревал, но следил за его нитью.

– Банька у тебя, Серафим Петрович, душевная… – сказал, отпиваясь брусничным морсом, самый главный гость, московский. Он был тучен и нездоров на вид. Распаренные щеки пугали лиловым отливом, белки глаз налились кровью. Дышал и говорил тяжело, с перерывами. – Мне врачи запрещают. На собственной даче не парюсь. А твою организм переносит. Мягка, ароматна… Чем топите?

– Это Веня мудрит, я не суюсь… – ответил генерал Арапов. – Ты, приезжай почаще, Иннокентий Палыч, Веня из тебя болячки выгонит.

– Нельзя чаще. Кругом глаза, уши. Стучат без остановки. Перед новым министром выслуживаются, – ответил Иннокентий Палыч, генерал-лейтенант милиции, начальник департамента МВД. Не самого, к сожалению, важного. В давние годы он служил под началом Арапова, но время расставило их на ступеньках служебной лестницы по собственному усмотрению.

– Шутки шутками, а ситуация серьезная. И развивается не в нашу пользу, – подал голос из кресла-качалки еще один гость, Вадим Михайлович. Он немного похож на хозяина дачи: так же сед и высок, но гораздо моложе. Мускулист и подвижен. Генерал рядом с ним – отработанный пар: слишком худ, кожей желт, а в движениях вял и расхлябан.

– Знаю ваши проблемы, Вадим, – отозвался Иннокентий Палыч. – Даже больше того, работаю над их решением. Пока «тамбовские» не по зубам. Деверсифицировались, разнесли активы в легальные структуры. Но мы работаем, Генпрокурора дергаем, беседуем в верхах…

– Время поджимает. Мне два хода осталось до вице-губернатора. И я их сделаю! – погрозил кому-то кулаком Вадим Михайлович.

– Может, деньгами помочь? – поинтересовался Арапов.

– Денег достаточно. Мне бы из-под этих козлов табуретку выбить! Везде их люди, куда ни плюнь. Весь Питер скупили! И договариваться не хотят.

– Щемим их по мелочи… – сказал генерал Арапов. – Для серьезной операции нет санкции наверху.

– Вам бы лучше пока не высовываться, – посоветовал Иннокентий Палыч. – Пока не укрепим позиции в Москве. Четыре чистки пережили. Столько людей с хороших позиций согнали. Кадры нужны. Особенно в министерстве.

– Кадрами мы занимаемся, – подал голос, молчавший до сих пор, полковник в отставке Полищук. – Вчера Серафим Петрович…

– Да подожди ты с мелочевкой, Макарыч, – одернул его Веня. – Как с чеченами решается, Иннокентий Палыч? Нету сил ждать! Плюну на все, поеду и голыми руками задушу Аслана!

– Не кипешись, Вениамин! – осадил Иннокентий Палыч. – Аслан пешка. Зачем нам его труп? Нам их подконтрольный бизнес нужен. Подготовим удар, получишь Аслана. Большие люди работают. ФСники в интересе. Чичей за ниточки даже не из Москвы дергают. Международный уровень.

– Вы так долго готовитесь, что я боюсь не дожить. Умру от старости… – насупился Веня.

– Дался тебе Аслан, – наехал на Веню Макарыч.

– Я тебя просил, Полищук! – вскочил из-за стола Веня. – Не трогай меня! Не цепляй! На твоих глазах дочь и жену не насиловали. Что ты жирными мозгами понимаешь? Тебя живым хоронили?..

– Убери его, Серафим Петрович, – попросил Полищук. Веня подскочил к нему грудь в грудь, вернее, грудь в живот. Веня на голову ниже Макарыча.

– Успокойтесь мужики, – встал между ними Арапов. – Не позорьте меня перед гостями. Не пацаны. Уймись, Вениамин. Все про твою беду помнят. Поможем, когда время придет.

– Никогда оно не придет… – сокрушенно обхватил голову Веня. – Все рушится! Пропали законы. Даже блатные. Все бабки разъели. Я, вор в законе, не могу правды найти!

– Бывший вор, – поправил его Арапов. Налил коньяку и дал выпить. Успокоил, как малого ребенка. – Ты же свои законы подмял, когда семьей обзавелся. Потому за тебя и не встали. Аслан все просчитал, раздавил тебя как по нотам.

– Серафим Петрович, – взмолился Веня. – Я тебе многим обязан, но не передергивай, будь другом. Семья у меня была тайная, как и у других воров. Не Советская власть на дворе.

– Тогда воровские законы блюлись… – ответил Арапов.

– Сейчас пойдут басни про советское прошлое. Увольте… – засмеялся Вадим Михайлович. – Меняем тему. Что вы там про кадры сказали?

– Да, Серафим Петрович, – засуетился Полищук. – Как вчера Калмычков? Понравился?

– Боюсь признаться, но впечатление произвел! – ответил генерал Арапов. – Исключительный материал. Таких теперь не делают.

– Даже так? – удивился Вадим Михайлович. – Чем произвел впечатление?

– Тем, что никакого впечатления произвести не старался. Или я не разглядел. Твое, мнение, Вениамин? – спросил Арапов.

– Понятен, кругл, на всю глубину однороден, – ответил Веня, подливая в пустые бокалы вина. – Как бильярдный шар. Второго дна мы с Петровичем не нащупали. Хороший исполнитель при правильном руководстве.

– Погоди, погоди, – засуетился Полищук, – Разве он прост? Мы схему с баней еле раскопали. Повезло, можно сказать, не всех обиженных он зачистил.

– Не в том смысле прост… – поморщился генерал. – Цел, монолитен, все для себя решил. Его реакции поддаются расчету. Веня метко сравнил его с бильярдным шаром. Идеальный шар всегда предсказуем. Главное поставить удар, а он свое дело сделает. Не подведет. Надеюсь, не продаст.

– Это важнее всего при наборе новых людей, – сказал Иннокентий Палыч. – Они не повязаны с нами прошлым, и первое время приходится опираться на их личные качества. Опасный этап.

– Я в эти сопли не верю, – подал голос из кресла Вадим Михайлович. – Крючок в жопе и шкурный интерес в близком будущем – самые надежные инструменты.

– Калмычков и по этим параметрам подходит, – ответил Арапов.

– Так что, берем? – спросил Иннокентий Палыч. – Завтра к вечеру буду в Москве, представлю на рассмотрение. Людей не хватает катастрофически.

– Попробуем. Отстажируем годик, не вводя в курс. Но сначала я его проверю поглубже… – осторожничал Вадим Михайлович.

– Хоть запроверяйтесь… – пробубнил Полищук. – Такого, как Калмычков, хрен где сыщите.

– На том и порешили! – подвел черту генерал Арапов. – Идем дальше. Как складываются отношения с новым губернатором, Вадим Михайлович?..