Текст книги "Эра беззакония"

«Проверка на дорогах»

24 октября, понедельник

С утра Перельман задолбал мелочовкой и дурными придирками. Такое впечатление, что Калмычков тормозит работу отдела, а то и целого ГУВД. Пожалуй, рост преступности по стране тоже на его совести. Калмычков сдерживался, не грубил. Относил на подпись бумажку за бумажкой. А сам чувствовал себя сжатой пружиной – только отпусти стопорок, и он сметет всю эту рутину вместе с Перельманом. К черту бумажки, к черту все! «Дайте настоящую работу. Скажите «фас»! Увидите, кто такой Калмычков!»

Но никто задач не ставил. В коридоре случайно пересекся с генералом Араповым. Тот кивнул в ответ на приветствие. Словно не было их субботней встречи. Будто сам Калмычков вербовал себя в «спасители Отечества»!

К концу дня его утомила роль пружины. Все-таки не железный. Напряжение надо снять! Но второе похмелье за сутки, это перебор. Водка не подойдет. Оставался единственный способ расслабиться – к Женьке в баню. Созвонился, уговорился. Женьке показалась странной идея баниться по понедельникам, но что для друга не сделаешь.

Уже выруливал со стоянки, когда зазвонил мобильник. Незнакомый голос сказал: «Николай Иванович, будьте в девятнадцать тридцать на четвертом километре Приморского шоссе. Заправка «Лукойл», внутри – кафе. Ждите там. Назначенные встречи советую отменить. Можете не успеть…» Связь оборвалась. «Входящий» не определился.

Отменить так отменить. Команде «отбой» Женька не удивился. Сказал только: «Хочешь, психоаналитика хорошего подгоню?»

В указанное место Калмычков успел за пятнадцать минут до срока. Заправился, огляделся. Оставил машину на стоянке и зашел в кафе. За столиками шесть человек. Две девицы: то ли молодые бизнес-леди, то ли проститутки. Парень в косухе с хипповатой девушкой. Два мужика под сорок. В машинах на стоянке никто не сидит. Вряд ли ему звонил кто-то из этой шестерки.

Через семь минут подкатил затонированный до черноты «Ленд-Круизер», встал на стоянке. Из машины никто не вышел.

Еще через три минуты к кафе плавно причалил «шестисотый мерин» со вторым «Круизером» на хвосте. Выскочил охранник, распахнул заднюю дверь «Мерседеса». Из нее, по-молодому легко, выбрался поджарый седой мужчина. Он оказался высок и элегантен: в стильном черном пальто, белом кашне и дорогих туфлях. Охранник распахнул перед ним дверь кафе.

Посетителей ветром сдуло. «Седой», как промаркировал его Калмычков, шагнул прямо к нему. Широко улыбнулся:

– Здравствуйте, Николай Иванович! Рад вас видеть. От Серафима Петровича имею наилучшие рекомендации. Таким вас и представлял.

– Здравствуйте, – поднялся навстречу Калмычков, – к сожалению, не знаю с кем…

– Зовите меня Вадимом Михайловичем.

– Очень приятно, Вадим Михайлович, – сказал Калмычков.

– Присядем. Может, по кофейку? – спросил «Седой», и получив согласный кивок, отправил охранника к барной стойке. Вынырнувшая из подсобки барменша сварганила два «капуччино» и тут же исчезла. Охранник поставил чашки перед Калмычковым и Вадимом Михайловичем.

– Напрасно вглядываетесь, Николай Иванович, мы с вами не встречались. Но, если повезет, будем работать вместе. Бок о бок и плечо к плечу. Как все мы… – сказал Вадим Михайлович. – В нашей табели о рангах, я – на еле-дующей ступени над генералом Араповым. Не самая большая шишка, но кое-что приходится решать. – Выдерживая паузу, он пристально смотрел на Калмычкова. – Сегодня мне придется решать вашу судьбу.

– Так уж и судьбу? – заершился Калмычков.

– Люблю людей смелых, но еще больше понятливых. Вы согласились сотрудничать с нами. Это дает вам массу преимуществ в будущем. Но и ставит в определенные рамки. Неразглашение, корпоративные обязательства… – «Седой» достал портсигар, взял сигарету, предложил Калмычкову. Тот отказался. – Обязательства, Николай Иванович, это серьезно. Это, когда за свои поступки выговором не отделаешься. Что-то не так – и чашка кофе может стать последней. Подумайте. Сейчас у вас крайние пять минут. Еще можно спрыгнуть с поезда. За последствия не ручаюсь, это Арапова компетенция. Но если вы твердо решили работать, нам нужны более веские основания для доверия, нежели отзывы и рекомендации. Подумайте.

– Я твердо решил, – сказал Калмычков.

– Тогда мы обязаны глубже покопаться в ваших мозгах. Образно говоря.

– Даже так?

– И даже хуже… Вам предстоит экзамен на право перехода в новую жизнь.

К тому, что произошло дальше, Калмычков не готовился. «Экзаменаторы» на это и рассчитывали. «Седой» сделал знак охраннику, тот подошел к окну и махнул рукой. Из обоих «круизеров» выскочили люди с чемоданчиками. Четверо, или пятеро, Калмычков не успел посчитать. Они быстро прошли в кафе, но не к столикам, а в боковую дверь.

Минут через десять один из них высунулся и кивнул Вадиму Михайловичу.

– Пойдемте, Николай Иванович, – сказал «Седой». – Постарайтесь отвечать на вопросы честно. Полно и развернуто. Это в ваших интересах.

За дверью Калмычкова ждали три хорошо оборудованных кабинетика. В каждом сидели специалисты определенного профиля: два психолога, врач, специалисты-полиграфисты. Не те, что книжки печатают, а те которые обслуживают детектор лжи. Была и иная аппаратура, назначения которой Калмычков не знал.

Его раздели по пояс. Усадили в кресло, привязали руки и ноги. «Пытать будут? – не поверил собственной догадке Калмычков. – Или из равновесия выводят?» Утыкали датчиками полиграфа, энцефалогрофа и еще какой-то машины. Генератор импульсов, позже поймет он.

Следующие три часа с ним беседовали попеременно, а иногда разом, психологи и следователь. Иногда вопросы задавал Вадим Михайлович. Несколько раз ему делали больно токами разной частоты, и вопросы повторно гоняли по кругу. Вкололи два укола.

Характер вопросов показал Калмычкову, как много они знают о нем. Служба, семья, детство. Глубоко копают! Особенно следак. Его профессию Калмычков вычислил сразу, но методика, по которой он работал, абсолютно не милицейская. И полиграфист не из МВД. Стандартный тест смахивал на принятый в их конторе, но специализированые нет.

Отвечая много раз на похожие вопросы, Калмычков был спокоен. Он давно приучил себя не врать, даже по мелочам. Не из врожденной честности, а как единственный способ не запутаться. На противоречии самому себе люди прокалываются чаще всего. Особенно в мелочах.

Не пугали его и вопросы Вадима Михайловича, пытавшегося выявить степень готовности служить идеям «спасителей Отечества». Готовности не было, и Калмычков не скрывал это. «Иду служить из соображений личной выгоды…» – прямо читалось в его ответах. Как бы там ни было, к одиннадцати часам ночи его, измученного, развязали-распутали и отправили в зал кафе, дожидаться. «Мучители» выглядели не лучше, даже Вадим Михайлович утратил лоск.

Калмычков пил кофе в обществе охранников и думал: «Теперь у них мое собственноручное признание записано на пленку. Плотно сел. С другой стороны, без такого кукана и к кормушке никого не допускают. Чтоб не зажрался невзначай. Не забыл – кому служит…»

Через полчаса Вадим Михайлович закончил принимать доклады от специалистов. Он вышел в зал, сел напротив Калмычкова. Молча уставился ему в лицо. «Седой» уже не выглядел моложавым бодрячком: глаза покраснели, веки налились.

– Теперь и пошутить, и коньячку можно, – сказал он, отведя свой долгий взгляд.

– Не убьете, значит? Сразу… – ирония у Калмычкова получилась кривоватая.

– Не только не убьем, Николай Иванович, а будем заботиться о долгой, благополучной жизни. Если не подведете, конечно, – сказал «Седой».

– Пытали, пытали, а так и не поняли – я к предательству не предрасположен…

– Все поняли, все. И рады, что генерал не ошибся. Инструментально подтвердили его наблюдения, – Вадим Михайлович принял из рук охранника коньяк и лимончик на блюдце. Калмычкову тоже поднесли.

– Ну, как я выгляжу под микроскопом? – спросил он после первой.

– Неплохо, – ответил Вадим Михайлович. – Лучше меня в ваши годы. Боюсь ошибиться, возможно, лучше всех, кого я знаю. Буду рекомендовать вас на продвижение в министерство. Жалко кадры из города вывозить. Но там нужнее.

– Справлюсь ли? – подумал вслух Калмычков. – Хотя, чего там… Конечно справлюсь.

– Здоровый оптимизм не повредит, – улыбнулся Вадим Михайлович. – Надо привыкать к командной игре. С этим у вас плоховато. Волк-одиночка с вашим потенциалом – разбазаривание ресурса. Помните, как выглядит кристаллическая решетка алмаза? Вот-вот… Крепкие и правильные связи между атомами углерода делают алмаз непобедимым. Графит из тех же атомов. Но крошится. Связи неправильные! Если мы создадим в толще рыхлого углерода алмазную структуру… – он не стал договаривать, только сжал кулак.

Выпили еще по две, но усталость не отпустила.

– Езжайте домой, Николай Иванович. Отдохните. Можете на службу пару дней забить. Арапов в курсе. Покопайтесь в себе, устраните противоречия. Попытайтесь подняться на новый уровень видения событий. Это само придет, и мы подучим, но лучше, когда работаешь на опережение. Лишний козырь. Вы нужны собранным, готовым к работе. Без колебаний и сомнений.

Чуть не упустил! С Приваловым, другом вашим, пока не общайтесь. О бизнесе не заботьтесь. Придет время – устаканим. – Он вымученно улыбнулся. – До встречи!

На личном фронте без перемен

25 октября, вторник

По большому счету, Калмычков мог обойтись без двух дней свободы, выделенных Вадимом Михайловичем на профилактику мозгов. Усталости в нем не было, наоборот – подъем боевого духа. Зуд бурной деятельности. Он порывался на службу, даже вышел из дома на следующее утро. Но зазвонил мобильник, и генерал Арапов в точности продублировал распоряжение «Седого». Пришлось возвращаться.

«Чем бы занять себя?.. – обдумывал он возникшую проблему. – Может, позавтракать второй раз?» Налил кофе.

Валентина принялась поднимать в школу дочь, заполночь вернувшуюся от подруги. Их перебранка отбила утренний аппетит. Кое-как дожевал бутерброд, а кофе выплеснул в раковину.

Тут жена попыталась вовлечь его в воспитательный процесс: «Ну, скажи ей!.. Ты же отец…». Лучше бы она этого не делала.

Калмычков отыскал в памяти несколько правильных фраз, произнес твердо, но доброжелательно. Дочь пропустила их мимо ушей. Сказал еще что-то умное и педогогически верное. Полный «игнор»! Когда назидания переросли в угрозы, бедная Валентина вытолкала его из кухни, подальше от греха.

Ксюня вздохнула презрительно: «Что поделаешь, посылает судьба людям предков, которые элементарных вещей не понимают. А туда же – учат жить!.. Древние, как паровоз! Серую жизнь прожили и повзрослевшего человека хотят лишить радости. Дудки! Я самостоятельная. Я личность.

Яркая индивидуальность, как вчера Артем сказал. А это главное: яркость и индивидуальность! По телеку во всех передачах об этом говорят. Чужие ребята могут понять, а родителям в лом. Только учат и запрещают! Трелобиты ископаемые, на себя посмотрите. Как живете? Хотите меня на такое же прозябание обречь?..»

Ксюня ковыряла кашу, и на ее миловидном личике читались презрение и скука. Калмычков выглянул из комнаты, собираясь сказать что-то правильное, конструктивное. Но увидел это лицо, сплюнул в сердцах и скрылся за дверью. Дождался, когда мать и дочь разойдутся на работу и в школу, и только тогда покинул убежище.

Им стало некомфортно втроем. Три года назад были классной семьей, пока не втянулись в выяснения отношений. Плавно, незаметно, слово за слово, упрек за упреком. Слезы, молчанки, злобно поджатые губки. Дальше скандалы, истерики. Стандартная, в общем, схема.

Два года назад Валентина развязала против него войну. «Или – или!..» Требовала перемен. Его самого и его образа жизни. Конечно, под флагом борьбы за спасение семьи.

Калмычков тонул в работе, пошла их с Женькой тема. Каждый день висел на волоске. И бандюки могли грохнуть, и свои посадить. А она взбеленилась против долгих задержек по ночам, против возвращений в пьяном виде. «У нас дочь растет! – орала. – Что она видит?» Пошло-поехало.

Пока грызлись, Ксюня подросла. Дома ей стало тошно. Родители дураки, только ругаются. Появились подружки, бары, клубы. Наверно, уже курит и вино пробовала. Пиво в их возрасте все пьют, это Калмычков видел, не хотелось бы большего.

Послонялся бесцельно по квартире. Не разбежишься в двухкомнатной хрущобе. И заняться нечем. К Женьке сгонять? Нельзя… Разве что почитать? Редкое удовольствие по нынешнему ритму жизни. Раньше любил. Все, чем набит их книжный шкаф, Калмычковым давно перечитано. Он принялся перебирать книги и журналы. С одного взгляда на обложку вспоминал об их содержании. Нашлись, правда и книжки, о существовании которых напрочь забыл. Вертел в руках и не мог вспомнить, что в них написано.

В нижнем ящике наткнулся на семейный альбом фотографий. «Сколько лет, сколько зим!.. Давно не попадался на глаза». Калмычков перенес трехкилограммовое дерматиновое чудище на диван и открыл, почему-то с конца.

«Лет пять не пополняли запасники… – в приятном волнении смотрел он на снимки. – На последней фотографии он еще капитан. А Ксюня с косичками. Это какой же год? Девяносто девятый? Или двухтысячный?»

Он перекидывал твердые страницы от последних к первым. Лица на снимках становились все радостней и беззаботней. Про то, что моложе, и говорить нечего.

Ожили родители. «Это в девяносто четвертом, на даче, вспомнил он. – Да, в девяносто четвертом… Через два года, когда стариков уже не будет, дачу придется продать за копейки, чтобы свести концы с концами. Денег не хватало на еду… А вот Валюшины подруги. И мама ее жива. Валька еще с длинными волосами, на артистку похожа. Зачем отрезала?» Он разглядывал снимок за снимком, погружаясь в далекое время, когда все только начиналась. Мечты и надежды. «Ксюху из роддома принесли…»

Перевернул последний лист и чуть не задохнулся от хлынувшего с фотографий счастья. Как житель мегаполиса, который теряет сознание, вдохнув однажды утром смолистый воздух соснового бора. «Неужели, так отвык от хорошего?» Со снимков смотрело лучшее воспоминание его взрослой жизни. Единственный день, когда все вокруг счастливы. Их с Валентиной свадьба.

Июнь девяносто первого. Время гнилое, ни денег, ни перспектив. Только вопросы, на которые пока нет ответов: «Где жить? Где работать? Где денег взять?..» Сплошные проблемы. На фотографиях проблемы не отпечатались. На фотографиях разлилось счастье! Они купаются в нем, расплескивают не скупясь. Хватает всем: и гостям, и родителям.

Мама оценила выбор сына с первых смотрин. Нельзя сказать, чтобы Валентина ей очень понравилась. Что разглядишь за полчаса знакомства? «С лица – воды не пить!» Но сердце, видимо, сказало: «В эти мягкие, нежные руки можно смело передать любимого сынулю. Так обовьют, не вырвется. От всего удержат: от пьянки, от дури, от баб». Лишь бы мать с отцом иногда вспоминал.

И его хорошо приняли в семье невесты. Еще бы! Рослый, красивый, умный. Не чета их любытинским гопникам. «Знает парень, что хочет, и Вальку любит. Карьера у него на лбу написана. Бог даст – генералом станет…» – сказала Валентинина мама. Почти не ошиблась. Колины честолюбивые мечты, упирались примерно в эту же планку. Он только что принял решение пойти на работу в милицию.

Многие не понимали. Светлая голова, умница. Карьера прокурора, адвоката, на худой конец. А он – в милицию! Кому там мозги нужны? Сокурсники не одобряли.

Только родители не задавали вопрос: «Откуда такое решение?» Все понимали: из семейной беды. Из громкого «светлановского дела». Карьерный рост не всегда определяют способности. На «рыбных местах», любой конкурент обойдет Колю по анкетным данным. Малозаметная закорючка в личной карточке напомнит в удобный момент, что его отец привлекался по громкому делу, неважно, как там все было, но важно, что с повышением в должности есть повод подождать. Другие кандидаты дышат в спину, с анкетами чистейшей белизны. В милиции все проще. И люди, и дела. Есть шанс, что светлая голова перевесит анкетный «гвоздь». Прорвется умный парень на беспросветно сером фоне. А парень очень хотел прорваться. Жаждал много лет.

Пока тянулось следствие по «светлановскому делу» и громкий судебный процесс, Коля заканчивал десятый класс. Он насмотрелся уже отцовского пьянства, маминых поседевших волос. Теперь суд добивал в нем уважение к отцу и себе. Будто судят не отца, а его, Колю. И судят все!

Ловил себя на мысли, что даже Женька, друг и соратник, осуждающе поглядывает на него. Бред! Гипертрофированное юношеское самолюбие играло злую шутку. Коле казалось, что вся школа, весь двор, только и делают, что перемывают кости их семьи. Жизнь превратилась в кошмар. Как он выдержал пытку, как школу закончил?

Дома было не легче. Он не смотрел в глаза отцу, отпущенному под подписку. Ненавидел и любил одновременно. Но больше презирал. И мучился этим. Былое почитание разлетелось вдребезги! Отец: самый умный, самый честный и правильный, до которого он мечтал дорасти, вдруг, оказался безвольным пьяницей, как Женькин папаша. А потом мелким жуликом и вором.

Как жить? Во что верить? Почва под Колиными ногами стала зыбкой трясиной. Пропала мера, и он перестал понимать окружающий мир. Если воровать – плохо, тогда отец негодяй и преступник. Куда девать любовь к нему? А если любить преступника, значит, и воровать можно. Где правда?

Начал курить по-взрослому. Попробовал водку. Женька удерживал, как мог. Но, Коля озлобился, чуть что – посылал. Еще немного, и в морду заехал бы. Спасла мать. После очередной его попойки, когда поздно пришел домой, и размазывая сопли, вывалил на нее обиды, отхлестала по щекам. Первый раз в жизни. «Как ты смеешь, щенок? – ругала она сына. – Таких, как твой отец, еще поискать! Он прожил честную жизнь. Запутался, споткнулся, потому что не заметил, как изменилось время. Сыто зажили! А внутри обросли ракушками. Дружить стали из корысти. Встречать – по одежке. Деньги начали править! Он запил-то от стыда. И не тебе его судить. Посмотрим, как ты своей жизнью распорядишься».

Тогда и понял Коля, что жизнь впереди долгая. Прожить ее надо правильно. А как это? Много бессонных ночей он искал ответ. Однокласники влюблялись, гуляли, готовились к выпускному. Он не видел зацветшей в последний школьный год черемухи. Не тырил с Женькой тюльпанов девчонкам. Он думал. Ушел в себя и без ответа не хотел возвращаться. Сдал выпускные экзамены и не заметил этого. Не помнил, как возил документы в университет.

В ночь перед первым вступительным экзаменом стоял у открытого окна. Душно, жарко. Спать невозможно. Курил сигарету за сигаретой.

В колодце двора не видно неба. Он не заметил, как наползли тяжелые тучи, неразличимые в ночной черноте. Было тихо, ни ветерка. Воздух потяжелел и прилип к земле. Духота… Но вдруг все изменилось. Налетел ураганный вихрь. Резко, в минуту! Захлопал створками распахнутых окон. Сорвал с балконов развешанные на просушку целлофановые пакеты, пригнул к земле молодые березки. Вмиг унес духоту, а с ней, показалось, и воздух. Нечем дышать!

А над самым их домом ударил страшный разряд. Молния, и почти одновременно – гром, такой силы, что заложило уши. Оглох! Никогда подобного не слышал. Бомба!

Коля кинулся закрывать окно, но застыл, зачарованно глядя, как плющатся об асфальт первые капли дождя. Крупные и тяжелые. Чаще, чаще! Через минуту тропической силы ливень накрыл Ленинград. То тут, то там засверкали молнии, сливая раскаты грома в одну непрерывную канонаду.

Восторг! На грани ужаса, но восторг! Коля стоял у окна, держал руками створки. Рубашку на груди, брюки и тапочки залила рикошетящая от подоконника вода. На полу собралась лужа. А он все стоял и наслаждался невиданной грозой: «Сила! Какая прекрасная сила! Свободная и непреодолимая. Делает, что хочет. Никаких сомнений, никаких преград. Силен, значит свободен!

Конечно! Это ключ, которого не находил он столько дней и ночей…»

Десятки моделей жизненных философий прокрутил он в голове: «Любовь, добро, польза, выгода. Что в итоге? Большая зарплата? Должность? Ради них «жить как все», вечно «крутиться», угождать и подчиняться чужим прихотям. Лезть наверх, но настолько, насколько дают другие, сильные мира сего». Диктуют они. Обкладывают законами, страхами, карами. Где же свобода? Где право Быть?

Стать сильным, и побоку ваши законы! У моей жизни должен быть один хозяин – Я! Другое меня не устраивает.

Все просто! Просто и прекрасно. Как эта гроза! Да что, гроза! Так живет вся природа! Сильный ест слабого. Все остальное – попытка слабых командовать сильными. Законы, мораль, правила. Все фальшь и выдумки слабаков.

Как просто!»

Он закрыл окно, схватил подвернувшуюся тетрадку и мокрыми пальцами записал свои тезисы… «Просто! До невероятности!.. Вся природа. Весь мир! Закон бытия один: Сила, вот правда, которая решает все! Как тогда, в пятом классе, у гаражей…»

Утром проснулся спокойным и уверенным. Свободным от рабских оков. Он будет делать все, что посчитает нужным. Без колебаний. По праву сильного. Границы морали и нравственности отныне определяет он.

Перестали существовать угрызения совести по поводу суда над отцом. Просто исчезли. Навеки! Косые вгляды, шепотки соседей – их личное дело. Если и виноват в чем-либо отец, так только в проявлении слабости. Нельзя себя распускать. Надо быть сильным до конца.

Поехал в университет, отлично сдал первый экзамен, потом остальные. Все ясно, когда ты уверен в себе. «Долой сомнения, прочь рефлексию, тревоги и переживания. Одна забота: ковать характер, закалять волю. Остальное придет, принесут на блюдечке…»

Так и случилось.

И первый результат он почувствовал именно в день свадьбы. Это была победа. Валентина никогда не вышла бы за него, будь он другим. Сильная, умная, почти такая же, как он. Она хорошо разбиралась в людях, а главное, знала, что ищет. Другие девчонки вешались на него из-за внешней привлекательности. Красавец, лапочка. С ним клево появиться на людях. Для Валентины внешность – не главное. Она разглядела в Калмычкове сердцевину, которой он не хвастал, не тряс, но без которой человек никогда не бывает надежным. Оценила, поняла.

«Умница! Такая женщина должна стать матерью его детей! И счастьем его жизни…»

Они познакомились случайно. На четвертом курсе университета Калмычков встречался со студенткой ЛЭТИ, Верочкой. Танцульки, прогулки. Обжимки по углам. Для большего не складывались условия, да и нравы в начале девяностых упали еще не слишком кардинально. Понемногу стал своим в Верочкиной общажной компании. Засиживался допоздна, праздники отмечал.

Он не сразу разглядел Валентину в хороводе подруг. Она не выпячивалась. И красавицей не была. Высокая, стройная, обаятельная девушка. Они все такие в двадцать лет.

В ту весну Калмычков зачастил к Верочке. Подумывал жениться после защиты диплома. Веселое было время: вечеринка на вечеринке. И на одной из них он оказался за столом напротив Валентины. Калмычков случайно заглянул в ее глаза и похолодел от страха. Что-то внутри него сказало: «Она будет моей женой…» Он затряс головой, отгоняя наваждение, хлопнул стакан вина и постарался больше не встречаться взглядом с этой молчаливой девушкой. Тщетно!

Бездонные серые глаза поселились в его душе приблудным котенком, проведать которого в самое неподходящее время хотелось все чаще и сильнее. Во сне и наяву.

С вечеринки не прошло и недели, как однажды, зайдя за Верочкой в общежитие, он застал в комнате только Валентину. Она сидела на кровати и о чем-то думала. Встала, когда вошел Калмычков, сделала шаг навстречу, а дальше он не помнит. Вдруг оказалась у него в объятьях, их губы встретились. Он никогда никого так не целовал. Он ничего не хотел больше! Только всегда, всю жизнь, держать эту женщину в объятиях и ощущать на губах вкус ее губ.

Поженились через полгода. Калмычков не жалел о выборе никогда. В Валентине нашлось все, чем должна обладать жена. Любовь. Верность. Преданность. Из стольких бед вытащила его эта тихая сильная женщина!

Это он, собиравшийся стать опорой, не выдержал житейского краш-теста. Затрещал по швам и рассыпался Калмычков, показавшийся Валентине в коротком взгляде на вечеринке. Не сразу, год за годом выросла пропасть между тем, чего ждала она от сильного и умного мужика, и тем, что реально досталось ей от его ума и силы. Счастье растаяло. Осталась память о прежнем Калмычкове. Возможно, надежда. А любовь?

Он знал, что разочаровал Валентину, как прежде его самого разочаровала слабость отца. Крах идеала. Знакомо. Лезть со словами бесполезно. Она все отдала ему. А он не хочет справиться со своими пороками. Мелкими и недостойными. Не хочет менять себя. О чем с таким разговаривать?..

«Как ей объяснить? Есть главное и второстепенное. Он любит ее, как и прежде. Но меняться не имеет права. Он сильный. Значит, твердый и неизменяемый. Как сердечник бронебойного снаряда. Пусть меняются обстаятельства, но не он. Иначе не победить!

А баньки, банкеты, пьянки с начальством – все это мелочи! Необходимые для дела мероприятия. И бабы на мероприятиях – для дела. Для карьеры, особенно. Разве поймет?

Нет! Утрясти семейные дела он не сможет. Во всяком случае, за два дня.

Отодвигаем их в сторону, чтоб не мешались. Озаботимся перспективами».

Он захлопнул альбом. Оделся, вышел из дому. Принялся кругами бродить по кварталу. Воспоминания о прошлом счастье понемногу уступили место прикидкам сложившейся ситуации. «Что мы имеем? Позвали в члены одной из многочисленных в каждом министерстве группировок, которые стараются рассадить на ключевые посты своих людей и стричь с этого купоны. Обычное дело. Главное следить за тем, чтобы баланс риска и выигрыша был правильным. Пугает политический душок. «Россию спасать!..» Куда она, на хрен, денется!

Хорошо бы эта демагогия для новичков предназначалась. А внутри – нормальный бизнес. Иначе можно влипнуть в неприятности. Кстати, чувство «прокола» исчезло.

Отлично! Проехали, значит, опасный момент. Все равно – ухо держать пистолетом! Или хвост? Главное, не вляпаться в политику…»

Размышлений такого рода, Калмычков накопал себе на два дня. Шатался по городу, маясь от безделья. Прогонял в мозгу в тысячный раз последствия разных комбинаций. В основном, из уже случившихся событий. Строил замки на песке, представляя свою дальнейшую жизнь. Потом грелся коньячком в подвернувшихся кафешках. На второй день махнул в Пушкин, исходил оба парка: Екатерининский и Александровский.

С Валентиной бесед не сложилось.