Текст книги "Под крылом мотылька"

7.

– Ты не болен? – спросила хозяйка хозяина.

– А что такое?

– Соседка интересовалась: «Что с вашим мужем? Идет по улице с кошкой, а сам про себя – Бу-бу-бу, бу-бу-бу… – не случилось ли, не дай бог, с ним чего?»

– Понимаешь… кошки – это особая цивилизация… Вроде инопланетян. И они любят общаться.

– Сам ты инопланетянин! Пожалуйста, не позорь меня перед соседями.

Она помнила, что в молодости Игорь Борисович трогательно поджимал губы, видимо, полагая, что они выдают «мягкотелость». Он был тогда одержим «гармонической личностью» и этим отличался от всех. Несмотря на поджатые губы, вместе с обычным мужским эгоизмом, она разглядела в нем редкое свойство… – «порядочность». Он был, как любил говарить, «чернорабочим преподавательского цеха» – без званий, блеска и перспектив. Единственным талантом его была доброта, а главной чертой – отвращение к суете, которое многими воспринималось как лень. Подвизался он в захудалом ВУЗе на кафедре «Социально-экономического цикла». Предметы на кафедре мало имели общего с настоящей наукой, но, как «основополагающие», значили даже более, чем – специальные.

Ирина была настоящим чертенком: могла подойти и «влепить» поцелуй, неожиданно шлепнуть, наговорить кучу нежностей и обнять с такой страстью, что глаза вылезали на лоб. Но малыш понимал: она в доме – самая слабая и нуждается в его дружбе. Если девочка долго засиживалась за учебниками, он забирался на стол, тыкался носиком девочке в щеку, укладывался под настольною лампою на тетради и книги, дескать, теперь моя очередь тут заниматься, и затягивал свой «Псалом Мира».

Малыш чувствовал, Ольга Сергеевна с радостью встречала Кошко после работы. И он отвечал ей тем же… Но затем власть над людьми забирала «враждебная сила», делая их глухими и нетерпимыми. У малыша было сильно развито чувство опасности: люди чересчур мало спали, и от этого в каждом из них поселялись «собаки усталости», которые только и ждали удобного случая, всех «растерзать».

Когда Леопольду однажды достался кусочек мышонка, он понял, что это – безумно вкусно, не сравнимо вкуснее того, что бросали от мясорубки. Он долго облизывался, мечтая о новом кусочке. Однако с тех пор, как в его мозгу поселилась «свирепая пасть», котенок стал сам представлять себя этим кусочком. То было настоящим безумием.

По-своему он уважал человечество, но не мог отрешиться от опасений. Давно, еще будучи просто младенцем, он думал, что люди ему только снятся. Теперь с каждым днем росло убеждение, что в жизни своей он еще не встречал совершенно проснувшегося существа…

То были не очень серьезные мысли. Но думать так все-таки было спокойней, чем помнить только о страшном.

Больше других он боялся за Ольгу Сергеевну. Временами на нее находило такое «спокойствие», что всем становилось понятно: сейчас будет взрыв. В этих случаях чаще всего доставалось Ирине. Взрослые дети меньше нуждаются в ласке, и нерастраченная материнская нежность, как «не сдоенное молочко», портит характер. Девочка отвечала на крики родительницы визгом «человеческого котенка» и за это малыш прощал ее страстные выходки и жалел, когда она плакала от боли в висках. Было что-то общее в нежности, с которой взрослые относились к обоим «детенышам».

– И дома, и в школе, и на работе, все учат! – возмущалась Ирина. – Для чего у нас эти собрания? Чтобы воспитывать? Да?

– Чтобы воздействовать на нарушителей и поощрять добросовестных. объясняла Ольга Сергеевна.

– Только при бестолковых условиях возникает желание врать, воровать и трудиться спустя рукава!

– Ты тут ошибаешься, – включался Кошко. – Человек жив не хлебом единым, а собрания, митинги суть ритуалы, касающиеся чести, престижа и уважения человека… Иное дело, что некоторые ритуалы столь закоснели, что оказывают обратное действие, умножая сонмища циников и пошляков.

– Умница, папочка! – не то в шутку не то серьезно хвалила Ирина.

8.

В первой комнате, кроме большого окна во двор, было еще одно – небольшое, «выходившее в стену». Чаще всего за ним была ночь. Но время от времени там что-то щелкало, начинало тихонько жужжать. Появлялись размытые тени и звуки, и люди садились послушать и посмотреть этот «сон» за неровным стеклом. Хозяйка, сложив на коленях руки, присаживалась на тахте. Она уставала, но боялась расслабиться. Муж садился, откинувшись в кресле: он мог позволить себе свободную позу. Если Ирина располагала временем, то устраивалась на подушках тахты и лежала почти неподвижно, изредка моргая глазами. В часы, когда собирались все обитатели дома, малыш сначала любил полежать на коленях хозяйки, затем шел к хозяину, который не отвечал на его поцелуи, но и не мял в сумасшедших объятиях, а гладил как раз те местечки, которыми Леопольд сам хотел потереться о руку. В эти минуты Кошко, испытывал странное чувство, как будто он сам был котенком у себя на коленях: они не «менялись ролями» – они обращались в одно, и Игорь Борисович не понимал, что творится. Знания, в переводе Учителей и Титанов, «спущенные» для просвещения масс, тут увы не годились. Все было как с изучением языков, которое по мудрому замыслу у нормальных людей не должно оставлять никаких следов кроме, разве что, отвращения.

Воздав каждому по справедливости и разлегшись на груди у Ирины, малыш засыпал. Если кто-нибудь в эти мгновения ласково трогал его, – он вяло брыкался, точно сгонял надоевшую муху. Это был не обыденный сон…, но сон-крест, который он нес за людей, поверивших в заблуждение, что их жизнь и есть явь.

9.

Возвращения Ольги Сергеевны после работы Леопольд дожидался на подоконнике. Если хозяйка задерживалась, – нервничал, выгибал спину, потягивался, зевал, а потом тихо плакал от неуверенности в завтрашнем дне. Завидев хозяйку в окне, – поднимался на задние лапки, передними бил по стеклу, привлекая внимание. Когда она только входила в подъезд, он уже переминался в прихожей. Встречая, – терся о ноги или пытался с галошницы прыгнуть на грудь.

– Соскучился? – спрашивала она, раздеваясь. Стоило ей на минутку присесть, он запрыгивал на колени, упирался передними лапками в кофточку и начинал «целовать», тыкаясь носиком в губы, щеки, нос, подбородок.

– Ой, Лепушка, – растроганно причитала Ольга Сергеевна, – что же ты со мной делаешь! – Потом не выдерживала, брала его на руки и так целовала, так сжимала в объятиях, что котенок только попискивал.

К ночи, перед тем, как тушили свет, малыш любил полежать у каждого на груди и каждому потыкаться в щеку. Делал он это без приглашения. Длился придуманный им самим ритуал ровно столько, сколько требовалось, чтобы прогнать от людей «страшных духов усталости». Уже в темноте находил он местечко для сна: под боком или в ногах у хозяев. А если было прохладно, то забирался и под одеяло.

Порой ему доставалось от спящих; то прижмут, то заденут ногой. Тогда он садился с обиженной миной, и на фоне окна, освещенного с улицы, можно было видеть его «смаргивающие» время от времени ушки. Иногда, рассердившись, он шарил лапкой в постели, легонько царапая.

– Лепушка! – умолял провинившийся. – Ну прости… Дай поспать: мы же спим втрое меньше тебя!

– Спи, пожалуйста, кто тебе не дает… – «говорили» из темноты изумрудные черточки его глаз. – Только потише брыкайся!

Присутствие малыша стесняло людей даже на царской «корове»: не знаешь заранее, где он пристроится. Но какая же роскошь была засыпать в «живительно поле» этого чуда!

10.

И сейчас еще, глядя на мужа, Ольга Сергеевна находила, что он интереснее большинства мужиков, мельтешащих перед ней на работе. Но часто, возвращаясь домой, она плакала: «Мамочка, больше так не могу»! От усталости и перемены погоды ныло сердце. Хотелоь оставить домашнюю каторгу, мужа и дочь, уйти куда-нибудь только, чтобы забыть обо всем.

В выходные, справляя дела по хозяйству, Ольга Сергеевна морщила лоб и вздыхала. Чувствуя, как сгущаются тучи, Кошко всякий жест ее принимал, за упрек. Командуя мужем во время уборки, гоняя его по делам, она, чуть не плача, вслух поражалась: «Но главное, что меня бесит – так это насилие с твоей стороны»! Что она имела в виду, он не знал… Но не спорил, полагая, что «Ольге виднее».

Котенок уже через месяц все понимает без слов. Человек всю жизнь свою учиться складно «травить»… ничегошеньки не понимая. В кошачьих инстинктах – мудрость веков. Почему наша мудрость не передается с инстинктами? Не потому ли, что она – суемудрие.

Когда спящую кошку называют по имени, она прядет ушками. Сон – отрыжка какого-то бодрствования. Чем больше спящие учатся, тем сильнее желание поучать: во сне ведь не учат, а поучают, то есть делают так, чтобы поучаемый «зарубил» себе на носу, что он просто ничтожество, по сравнению с тем, кто его поучает.

11.

В прошлое лето они пережили Иринин провал. Девочка поступала в «Полиграфический» на факультет художественного оформления. Мечтала стать графиком. Работала над «рисунком» как одержимая. Учителя в один голос признавали талант. В школе занималась отлично. Но на экзаменах в институт, получила за сочинение «тройку», «нужного бала» набрать не смогла, и пришлось идти на «вечерний». Игорь Борисович приехал на «апелляционный разбор». Ему показали ее работу, Грамматика была безупречной. «Не достаточно полно раскрыта тема». – значилось в приговоре. Он попробовал не согласиться. Молодой русовед – член комиссии – глядя поверх очков, решил подсластить пилюлю: «Положа руку на сердце, мне сочинение вашей девочки нравится: юмор, крепкая аргументация, известная лихость в слоге…, но что поделаешь… „Тема раскрыта не полно“ – это общее мнение. Мы „полиграфы“ – делаем книги. Здесь более строгие требования. Да вы за нее не волнуйтесь. Девочка сильная, – не пропадет. Подготовится, – через годик поступит на очный» К этому времени Игорь Борисович дочитал сочинение.

– Извините, мне кажется, тема раскрыта достаточно полно… даже может быть слишком…

– Вот, вот! Вы и сами заметили…

– Что заметил?

– Как бы это сказать… У вас умная девочка…

– Так в чем же беда?

– Вы не поняли?!

Игорь Борисович отрицательно покачал головой.

– А если подумать! – советовал преподаватель. – Ну? Ну? – глаза его за тонкой оправой излучали доброжелательность, а жидкие брови лезли на потный лоб. – Ну? Ну же! – понукал он. – Не понимаете?! Тогда нам не о чем разговаривать!

– Вы же сами сказали про строгие требования…

– Сказал. Что – из этого?

– Разве умные вам не нужны!?

– Не цепляйтесь к словам!

Когда Ирина вернулась из института, мать старалась ее успокоить, а дочь твердила одно: «Мама, миленькая, я успокоюсь… Только вы покажите мне правду… хоть в щелочку!» Игорь Борисович даже не знал, что сказать, он подумал, если развитие мира, и в самом деле, «идет по спирали», то сам он, должно быть, где-то ошибся витком.

Леопольду не мешали спать даже крики, пока в них не слышалось завывание «псов усталости». Чаще всего это было в субботу, когда сказывались все случившиеся за неделю напасти. Чуя неладное, еще не проснувшись, малыш начинал действовать. Cначала, привлекая внимание, он грациозно потягивался, а если «собаки» не замолкали, уморительно свешивал лапы с тахты: картинкой просто нельзя было не залюбоваться. Но если не помогало и это, котенок вставал и, щурясь на свет, начинал восхождение: с подушки тахты – на полку серванта, оттуда – на спинку тахты и дальше – на крышку серванта. Изящный и ловкий, он проходил сквозь шпалеры флаконов и вазочек, не задев ничего, и там, наверху, расправлял белоснежный свой воротник. Чуть склонив на бок голову с изображением буквы «М» выше глаз, подоткнув себя пышным хвостом, он устраивался Верховным Арбитром, вопрошая беззвучно: «Ну что, мои милые, не накричались еще?» И, «поджимая хвосты», «злые псы» отступали. Ольга Сергеевна брала Леопольда на руки и причитала целуя: «Лепушка, ты у нас самый умный, самый красивый' Ты один меня понимаешь!» – сердиться она уже не могла, и лица домашних светлели. В растроганных объятиях хозяйки было не слишком уютно, но он говорил себе: «Ладно, потерпим… Только бы наша взяла.»

12.

Как-то вечером, когда старшие вернулись с работы, в дверь позвонили. На пороге стояла высокая женщина в норковой шубке, – ликом яркая, голосом зычная. Осведомилась: «Здесь проживает Ирина Кошко»?

– Здесь… Но она еще в институте… – ответила Ольга Сергеевна, не отрывая взгляда от норки.

– Тем лучше, – сказала гостья втискиваясь в щель прихожей и, обводя взглядом видимые оттуда пределы квартиры. – А вы, как я понимаю, Кошко-родители! – произнесла она слитно, как, например, произносят слово «листопрокатный» – А мы вот – Ничипуренки!

– В школе у Иры была подружка – Ничипуренко, – вслух вспомнила Ольга Сергеевна.

– То моя дочка, – ответила гостья, – но дело – не в ней. Недоумение этих Кошко, видимо, доставляло ей удовольствие: они еще не догадывались, «какое счастье им подвалило». Прямо в мокрых унтайках шляясь по комнатам, она признавалась: «Мне у вас нравится… Чисто. Мебель, правда, убогонькая. Ну ничего. С этим Платон Петрович что-нибудь придумает».

– Извините, Платон Петрович… он кто? – робко поинтересовалась хозяйка.

– Мой муж, а стало быть, – папа Володи.

– Так… а Володя, выходит, – сынок? – догадалась Кошко.

– А меня называйте «Прасковья Филипповна», – разрешила «норка». Игорь Борисович, ошибочно истолковавший интерес, с каким гостья заглядывала в совмещенный санузел, кладовку и спаленку, невпопад сказал: «Прасковья Филипповна, извините, вы, верно, к нам по обмену? Так мы не меняемся».

– Фу ты! Господи! – возмутилась Ничипуренко, в, свою очередь, ошибочно увязав чужие слова с тем, что держала в уме. – Уж больно вы скорые! Дайте срок – будет им и обмен!

– Простите, кому это им? – не понял Кошко.

– Вашей доченьке с нашим Володенькой! А кому же еще!? – подивилась его недогадливостью Прасковья Филипповна.

– Батюшки! Так вы к нам – вроде как свататься! – всплеснула руками Ольга Сергеевна.

– Сразу – и «свататься»! Какие, ей богу, нетерпеливые!? В этом деле нельзя торопиться… Я и подумала, раз Ирина Володеньке нравится, – схожу-ка, взгляну на родителей: что за народ и что там у них за квартирка… На личико ваша девочка вроде бы миленькая, а вот телесами не вышла: росточком мала и уж больно худая.

– Мы тоже не великаны, – развел руками хозяин.

– Не слепая, заметила, – подтвердила Ничипуренко. – Мне сказали, днем Ирина работает, вечером учится в ВУЗе…

– Девочка так устает! Так устает! – пожаловалась Ольга Сергеевна!

– Положитесь, милочка на меня! Уж мы перетащим ее на дневной факультет.

– Это как «перетащите»?! – удивился хозяин.

– Что «как»?

– Как это можно устроить?

– Шутить изволим? – не поверила гостья.

– Помилуйте, я не шучу!

– Ну знаете… Вам действительно невдомек, почему ваша дочка-отличница не прошла на дневной факультет?

– Невдомек.

Ну а если подумать? Ну? Ну! – понукала она точно так же, как тот потливый словесник из приемной комиссии… – Ладно, позже поймете, товарищ Кошко. – успокоила Ничипуренко и подмигнула Ольге Сергеевне, в которой сразу же углядела «главу».

И тут его осенило: он должен был сообразить, что девочка не получила нужного бала потому, что имела папашей кретина, забывшего за философскими мудростями, что родители как-то сменили фамилию «Кац» на «Кошко». Смысл слова, вроде бы не изменился, а лицом по прежнему – Кац.

– А отчего бы Володе к нам не зайти? – осмелела хозяйка. – Нам тоже хотелось бы на него посмотреть.

– Резонно. Он обязательно вам понравится.

– Главное, – что бы Ирине понравился, – вставил слово Кошко.

– Правильно рассуждаете, – поощрила Ничипуренко. – Володенька уже несколько раз встречал у сестры вашу дочку… И как только мальчик признался, что хочет с ней познакомиться, я тут же к вам и примчалась: нельзя же позволить ребенку встречаться с кем приведется.

– Это как же!? Выходит они не знакомы! – поразился хозяин. – Он что у вас еще школьник?

Бог с вами! – всплеснула руками «норка». – Володя уже – аспирант!

Должно быть, она не могла взять в толк, чем приворожила к себе ее мальчика «эта пигалица – Кошко».

Ольга Сергеевна наклонила голову и стиснула зубы: ее душил смех. Она не хотела обидеть Ничипуренко и, отвернувшись, сказала: «Конечно, кому же, как не родителям думать о детях».

– Вот и я то же самое говорю! – с удовольствием подхватила гостья и, в знак особого расположения, дала понять, что у нее пересохло в горле, и хозяевам – в самый раз предложить ей хлеб-соль. Но для Ольги Сергеевны это было бы слишком, и, боясь, что не сдержится, она солгала: «Извините, Прасковья Филипповна, мы торопимся в гости». Ее уши и щеки стали пунцовыми.

– В таком случае не буду задерживать, – гостья уже направилась к выходу, когда на глаза ей попался выглянувший из-за шторы малыш.

– Господи! – воскликнула женщина. – Вы держите Кошку'?

– Котяшку, – уточнил хозяин.

– Выкиньте эту пакость! – потребовала «норка» – В доме от них одна грязь! Купите щеночка: собака существо одухотворенное, не то, что это бесовское племя! Мы, например, держим песика. Небольшой такой, очень серьезный – вылитый Платон Петрович. Попадись ему кошка – не успеет мяукнуть – задушит! Не переносит усатых! Щенком я его называла «Птичкой». Муж зовет теперь: «Птус-негодник», а мы с Володею – «Птусиком». Прелесть что за создание: морда длинная, черная и сам из себя – тоже черный, лохматый и уши – почти до земли. Да вы, наверняка, его видели: мы тут рядом живем!

Изобразив «одногорбого верблюда», Леопольд зашипел, уставившись на Прасковью Филипповну. Игорь Борисович, наконец, узнал эту женщину, сообразив, что котенок учуял насквозь пропитавший ее запах бешеной твари, однажды обрызгавшей их обоих слюной.

– Действительно, мы как-то видели «Птичку». – признался хозяин. – Имели, так сказать, удовольствие…

– Правда, он милый?

– На редкость… – Игорь Борисович подмигнул Леопольду. Ольга Сергеевна тоже поддакивала и кивала Прасковье Филипповне в знак согласия: лишь бы та поскорее выговорилась. Уже стоя в дверях, Ничипуренко предупредила: «Так значит Володя позвонит Ирине. А вы, милочка, по-матерински втолкуйте, как крупно ей подвезло: очень многие домогаются нашей дружбы»!

13.

Когда поздно вечером, возвратившись из института, Ирина услышала о визите Парасковьи Филипповны, она так смеялась, так давилась от смеха, что, казалось, вот-вот… разрыдается.

– Ну что здесь смешного!? – спрашивала Ольга Сергеевна.

– Мамуля, милая, – смеясь, отвечала девочка, – я же Володьку-то ихнего знаю… Он ведь дурак дураком! Понимаешь? Просто чурбан! Без оттенков!

– Ври, да не завирайся! – сердилась мать. – Ишь ты, умница выискалась! Да он не чета тебе – уже аспирант!

– Мамочка, разве среди аспирантов не бывает тупиц? Сколько хочешь!

Дня через три, в воскресенье, Ольге Сергеевне показали молодого Ничипуренко с собакой. Володя был мужественно красив. Кошко подумалось, что, ради такого «принца», любая мать разобьется в лепешку. Кто-то рядом завистливо процедил сквозь зубы: «Пацан! Еще на губах не обсохло, а уж на „Жигуленке“ раскатывает!» На работе Ольга Сергеевна выяснила, что фамилия Ничипуренко – не безызвестная. И, хотя в точности положения Платона Петровича никто ей определить не сумел, все сходились на том, что Визиту Прасковьи Филипповны удивляться не следует: скорее всего они занимают одну из тех ниш, где семьи живут «своим кругом».

14.

Пришла весна. Зелень пробилась за каких-нибудь несколько дней, и Леопольда потянуло во двор. Он с тоскою глядел на разгуливающих за окном голубков и голубок. И хозяева начали его понемногу выпускать на крыльцо. В первое время котенок сидел у подъезда, трусливо озираясь по сторонам. Взрослые кошки презрительно фыркали на него, пробегая мимо. Голуби не давали к себе приблизиться, и, гоняясь за ними, малыш иногда забегал далеко от подъезда, но опомнившись, стремглав возвращался. Набираясь уверенности, – шаг за шагом исследовал двор. Прежде всего он увидел кота-патриарха, возлежащего на металлической крышке от «подземного мира» и глядевшего осоловело на все сквозь курившийся по ободу люка туман.

Потом была встреча со старым калекой. Одна нога его росла коленкою вспять, как у самого Леопольда. Он шел, весь извиваясь, опираясь на палку, и пьяно ругался. Увидев котенка, старик замахнулся. Малыш отскочил и присел. Калека брызгал слюною, топал здоровой ногой, а затем, вдруг, стал плакаться и рассказывать про свою бедную «бабу», которую «схватил паралич». «Она целых три года – все под себя, под себя! Уже сил моих нету! Зашился совсем!»

Леопольд по привычке смотрел с таким видом, точно и впрямь понимал. Он чувствовал: этому деду – так худо, так худо, – «просто беда»!

В майские праздники Леопольд пережил во дворе чрезвычайное потрясение. Перекатываясь с боку на бок в свежей траве, он вскочил на четыре лапы, услышав знакомый лай с леденящими душу взвывами. Наперерез ему, взмахивая ушами как крыльями, мчался, безумный от ярости хищник из «Зимних кошмаров». Сначала котенок оцепенел, потом рванулся бежать, и уж не помнил, как очутился на дереве. Цепляясь когтями, он забирался все выше, пока не увидел, что лезть дальше некуда. Малыш распластался на тоненькой веточке возле макушки и горько заплакал.

Даже когда прибежал молодой человек в бурой кожанке и, подобрав поводок, увел за собой исходившего яростью «Птусика», Леопольд, продолжая дрожать, мысленно снова и снова переживая случившееся. Привыкший видеть двор с подоконника, – тосковал по земле. Попытавшись слезать головою вперед, он едва не сорвался и, судорожно цепляясь когтями, попятился.

Соседи позвали хозяйку. Ольга Сергеевна прибежала, ахнула, стала звать: «Лепушка! Лепушка! Я здесь! Ну, спускайся! Иди ко мне маленький' Никто тебя больше не тронет!» Но тут заявилась нетрезвая баба с крикливой собачкой и пристала к хозяйке: «Знаю я этих усатых: влезут на дерево, а потом их оттуда ничем не достать. Вцепятся намертво, мявкают, пока воронье им глаза не повыклюет. Так и сдохнут на ветке – весь двор обвоняют!» Песик тявкал кидаясь на дерево, и Леопольд снова плакал, вспоминая страшную пасть.

– Гражданочка, – попросила Ольга Сергеевна, – увели бы вы что ли собаку. Котенок боится?

– Тоже мне, цаца нашлась! – закричала «гражданочка». – Это кошка твоя маво Бимчика сердит! Нашла кого заводить! Они же повсюду шатаются! – продолжая кричать, она, тем не менее, пса увела. Леопольд замолчал и печально глядел на хозяйку.

– Лепушка, миленький, ну спускайся! – просила Ольга Сергеевна, и манила руками. – Ну иди. Тебя больше никто не обидит.

Котенок подался на зов. Стал спускаться вниз головою и снова чуть не сорвался, но успел зацепиться, перевернувшись ушками вверх: только так коготки не соскальзывали. Ольга Сергеевна успокаивала, когда от отчаяния и усталости малыш всплакивал, а каждый удачный шаг поощряла словами: «Молодец, Лепушка! Умненький мальчик! А теперь отдохни». Спускаясь по гладкому месту, он пятился, ближе к развилке двигался вниз головой, срывался и плюхался в разветвление, где можно было перевести дух. До следующей развилки Леопольд снова пятился. Постепенно в нем просыпался инстинкт древолаза. Хозяйка ждала внизу, и, когда оставалось немного, котенок прыгнул ей на плечо, не успев убрать когти. Не чувствуя боли, осыпая ласковыми словами, Ольга Сергеевна взяла его на руки и еще не дошла до подъезда, как малыш перестал дрожать.

Всего за несколько дней котенок освоил лазание по деревьям. Высота уже не пугала. Замечая его, лежащим на ветке, Ирина грозила пальчиком: «Лепка-негодник, смотри, чебурахнешься!»

Но главным убежищем от собак и мальчишек был удивительный мир, таившийся под домами и связанный с улицей дырами окон-отдушин. Здесь было сколько угодно теплых и темных углов, чтобы сладко дремать. Трубы напоминали поваленные деревья. Внутри них происходило что-то загадочное, возбуждающее воображение. А вокруг в темноте обитали посвистывающие, постукивающие и нашептывающие звуковые фантомы. В обширных пространствах удобно было устраивать «свадьбы», конгрессы, кошачьи концерты, выводить молодняк, выбегая на улицу только за тем, чтобы «запастись провиантом».

Леопольд больше не ходил в плошку: для этого было много местечек вне дома. Утром, когда только-только начинало светать, он бежал по ногам хозяев к окну. Ольга Сергеевна отворяла раму, и малыш сигал с подоконника в травку, и сразу – в ближайшую щель подвала. Зевать было некогда: в это время как раз выводили собак. Переждав «комендантский час», Леопольд вылезал порезвиться, а затем появлялся перед окном, чтобы люди заметили и впустили.

На кухне его ожидала еда, но он не спешил к ней, даже если был голоден. Малыш торопился узнать, как там – люди, и не случилось ли с ними чего, пока он отсутствовал? Возвращаясь домой, первым делом он «утолял беспокойство души» – спешил обежать всех, потыкаться каждому в щеку, о каждого потереться бочком и лишь после этого позволял себе прикоснуться к еде.

Леопольд боялся собак… и одновременно завидовал: они были не только страшны, но и счастливы. Безграничная преданность Господину превращала их жизнь в «вечный праздник». Тогда как «свободомыслие» кошек обрекало их на тревожную жизнь.