Текст книги "А где же Слава?"

А ты как думал?

Рассказ

«Вы начали встречаться с той, о которой мечтали всю жизнь. Но не задалось, что-то пошло не так, как хотелось бы. Ну что ж, бывает, не стоит из-за этого себя корить, посыпать голову пеплом. Но как расстаться с девушкой, к которой ещё теплятся какие-то чувства. Сейчас вы начнёте винить себя во всех грехах и полагать, что из-за вас сломана чужая судьба». Так написано в статье «Как расстаться с девушкой, к которой уже нет чувств, не обидев её» с канала «Магические практики» на «Яндекс. Дзене».

В ноябре она пахла духами «Труссарди», обожала итальянскую эстраду, каждый день плакала и/или хохотала, мечтала работать в «Виллерой энд Бош», носила джинсовку с искусственным мехом под барашка. А ещё страшно тебе надоела своей вязкой неестественностью.

А чего ты ждал?

В октябре вы сидели в кафе возле метро «Измайловская», смотрели в большие, наверное, четырёхметровые окна, как мимо проносятся трамваи, одни – в сторону ВДНХ или Дубровки, другие – к 16-ой Парковой улице. Шутили: мол, ЗАГС ещё работает – успеваем расписаться. И ты подумал: может, правда? И дальше представил: молодая семья, ругань родни, съёмная квартира, работа, работа, работа, иногда дача, костёр, махровое одеяло; дети, пахнущие чистотой и молоком. Никогда не кончитесь – ты и она.

Потом ей захотелось уехать из страны – куда угодно, с крошечным чемоданом, похожим на коробку для игрушек. Вы гуляли вокруг её дома в двух шагах от метро «Коньково». Она щебетала про режим, страх репрессий, а ты молчал и думал: может, уехать? Работать грузчиком в Голландии или Бельгии, ей можно бебиситтером, язык выучить. Со временем начать русский как иностранный преподавать, филологи как-никак. А тайком – писать роман. Немножко осесть, затем – автостопом в Италию и обязательно к Ла-Маншу. Возле этого пролива ничто не может кончиться, тем более – ты и она.

В начале ноября её отец потерял работу. Она собиралась идти устраиваться в «Зару» или «Стрит Бит». Шли от «Профсоюзной» к «Академической», высчитывая, где ставка выгоднее. Она уже придумала, кому из друзей позвонить, чтобы узнать про работу изнутри, уже готовила себя к тому, что об учёбе придётся забыть. Ты подумал: а может, вместе с ней пойти работать? И впервые скользнуло: нет. Но вы всё ещё не кончались – ты и она.

Ты и она. Стоите на платформе станции «Китай-город». Вам в разные стороны. Ты не хочешь звать её к себе, хотя дома никого нет. Она льнёт котёнком, мурчит, что умрёт без тебя, и ты не можешь вот так её бросить. Слова липкие и тёплые. «Давай ко мне, там обсудим», – всё же приглашаешь ты. Солёно-полуголая возня в тёмной квартире. Мёрзнут стопы и ладони. Понимаешь: нет. Она плачет, надевая лифчик. В истерике бежит к двери и возвращается, снова бежит и возвращается… На экране смартфона машинка «Убера» поедает чёрную змейку дороги. Скоро эта машинка станет реальной и увезёт её. Наконец-то кончились – ты и она.

«Расставайтесь красиво, проявите максимум уважения и такта. Пусть в её глазах виновным во всех грехах мира будете только вы, но ваша совесть и душа будут спокойны и чисты».

Вана Таллин

Рассказ

Иногда случается такая беда: хочется пива, а дома его ни в каком виде нет: ни в жидком, чтобы пить, ни в твёрдом, чтобы жевать, ни даже в газообразном, чтобы вдыхать. И приходится разминать затёкшие конечности, натягивать первое, что попалось под руку, и шаркать потихоньку до ближайшего магазина.

Вот и в тот умело притворявшийся обычным день мне сатанински захотелось холодненького с лёгкой горчинкой пива. Дома его, как назло, не оказалось. Поплёлся к магазину. «Продукты» называется.

Я всегда покупаю три пузатые полторашки. Из них сразу выбираю любимицу, её открываю по выходе из магазина. Первый глоток, он как поцелуй ангела. Вторую бутылочку аккуратно, не торопясь, выпиваю на кухне под сигаретку-другую. А третью уже беру с собой в кровать, ложусь с ней как с женой и выпиваю до дна за час перед сном.

Вот и в тот раз закупил три порции пенного, заодно и колбаски соседскому коту взял. Честно сказать, такой гадёныш. У меня соседи – по-чёрному пьющие неприличные люди. Завели они себе кота неясной породы и крутого нрава. Завести-то завели, а кормить его не научились. Потому и повадился этот монстр через общий балкон ко мне приходить. Я ему по первости самые поганые кусочки выбирал – думал, сожрёт скотина, и он действительно жрал. Потом отказываться начал, мяукал недовольно, ну я ему получше колбаску стал давать, он с месяцок поел – снова попросил повкуснее. Мы с ним уже до сырокопчёной дошли, что дальше будет – боюсь представить.

И вот, погуляв, пошёл я к своему дому, который, кстати, рядом с магазином: надо перейти дорогу, завернуть за какое-то советское здание непонятного назначения, похожее и на небольшой заводской цех, и на детский садик одновременно.

Когда проходил мимо постройки неясного назначения, которая, кажется, была спроектирована, чтобы стоять закрытой, меня заинтересовала бумажка, приклеенная к суровой железной двери, охранявшей покой здания от настолько же любопытных, насколько и прыщавых, подростков и охочих до бесхозных сооружений алкоголиков.

Подумал: ну всё, конец пришёл тебе, хибарка – висит объявление о сносе. Подошёл прочитать, а там текст вот такого содержания:

«ВНИМАНИЕ ВСЕМ ЖЕЛАЮЩИМ! ТОЛЬКО СЕГОДНЯ В ЭТОМ ЗДАНИИ С 21:00 ДО 22:00 БУДЕТ ПРОХОДИТЬ КОНКУРС! ПОБЕДИТЕЛЬ ПОЛУЧИТ ВОЗМОЖНОСТЬ БЫТЬ СЪЕДЕННЫМ САМОЙ ВЫСОКОРАЗВИТОЙ ВО ВСЕЙ ГАЛАКТИКЕ МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ ФОРМОЙ ЖИЗНИ. ВХОД СВОБОДНЫЙ. СТУЧИТЕ В ДВЕРЬ».

Юморок у кого-то отличный, но меня не проведёшь. Быть съеденным, да ещё и самой разумной во всей галактике формой жизни? Был бы я самой высокоразвитой формой жизни, то уже давно придумал бы способ питаться вакуумом или какими-нибудь экологичными батарейками.

Был бы я хоть на градус трезвее, то, конечно, пошёл бы дальше, криво усмехнувшись. Но у пьяненького человека интерес вызывают даже такие бредовые вещи, как конкурс, в котором приз – возможность стать участником акта антропофагии не в самом заманчивом амплуа. Поэтому я постучал в дверь, которая на мой стук досадливо ухнула.

Через пару минут ожидания, когда я уже собирался уходить, дверь приоткрылась, и наружу высунулась голова – по-младенчески лысая. Однако лицо на неё было напялено сморщенное, престарелое. Голова меня осмотрела, как будто просканировала, и из ротика, обозначенного прямой и тонкой, как струна, линией, раздалось:

– Вы на конкурс?

Я кивнул. Дверь ещё больше приоткрылась, я уже мог разглядеть тщедушное тельце старичка.

– В первый раз, да?

Я снова кивнул. Ничего себе! А я-то думал, это разовая какая-то акция. Вот если бы я был самой высокоразвитой во всей галактике формой жизни, то, разумеется, придумал бы способ, как пить, ну, скажем, раз в миллион световых лет одну маковую росинку и быть сытым.

Пока я размышлял об особенностях питания наиболее развитых во всей галактике форм жизни, старичок распахнул дверь до конца и затараторил:

– Вы опоздали, мы уже собрали сегодняшних участников. Правда, одного уже точно забраковали, полный слишком, поэтому я вас, так и быть, пропущу. У вас, конечно, шансов мало, от вас алкоголем пахнет, да и, кажется, вы не гениальный математик и не скрипач-виртуоз, но проходите. Там слева дверь будет, снимете обувь перед ней, тапочек уже не осталось, так что в носках будете. Как разуетесь, проходите в зал, любое свободное место занимайте и ждите.

Пройдя через забарахлённый коридор, я действительно упёрся в деревянную дверь. Перед ней стояла обувница, лежал уютный коврик с надписью ‘Welcome’. Я, следуя словам старичка, видимо, исполнявшего роль привратника, разулся, на всякий случай вытер ноги об коврик, оставил пакет с пивом здесь же, – но початую бутылочку с собой прихватил, – и, открыв дверь, очутился как будто в школьном актовом зале.

Стояли ряды офисных стульев, на которых то тут, то там сидели люди. Самые простые, на вид – продавщицы и таксисты.

М-да, подумал я, если этот самый высокоразвитый во всей галактике организм сегодня пожелает отведать членкора академии наук или великого писателя, то быть ему голодным. Сцена актового зала, кстати, пустовала. Никаких внеземных форм жизни видно не было.

Я заприметил мужичка, который показался мне похожим на продавца арбузов на рынке. Сидит такой угрюмый: в кепке, на лице кроме носа, глаз и рта ещё и усищи чёрные, как старая щётка для обуви, пропитавшаяся за время службы гуталином. У меня к усатым какая-то врождённая симпатия – доверяю я им, хоть убей. Но только мужчинам.

Решил я к этому усачу подсесть, заодно расспросить, что тут да как. Может, правила особые есть? Когда уже форму жизни, отличную от нашей, земной, покажут?

– Простите, у вас тут не занято? – спросил я, кивнув на ближайший к усачу пустой стул.

Дядька пожал плечами. Видимо, не занято. Я сел.

– А когда инопланетянина покажут? – задал вопрос я. Ещё и пивко прихлебнул, по-дружески протянул и соседу, но он выставил ладонь, словно закрываясь от бутылки магическим щитом. Непьющий, похоже. И правильно! Непьющим я доверяю даже больше, чем усатым.

– Когда выберут, кого он съест, – мрачно отрезал усач.

– А как выберут? – тоном я напоминал надоедливого ребёнка, который достаёт несчастного отца вопросами обо всём на свете.

– Не знаю, как выберут. Просто говорят, когда не подходишь. И ты должен уйти. Кто последний остался, того и выбрали.

Помолчали.

– А у инопланетянина имя есть? – не унимался я.

– Оно сложное. Я не помню.

– А зачем вообще, чтобы тебя ела какая-то там форма жизни? Вот вы бы хотели, чтобы вас тигр, к примеру, съел? – я постарался спросить это самым невинным тоном из всех, что были у меня в арсенале, чтобы мой новый усатый и непьющий знакомый не подумал, будто я его обидеть желаю.

– Во-первых, – назидательно начал он, – не «какая-то там форма жизни», а самая развитая во всей галактике. Во-вторых, это совсем не то, что вы там себе навоображали. Это создание ест не чтобы убить. Оно ест, чтобы подарить жизнь. Расщепляя клеточную структуру «съедаемого», оно встраивает его ДНК в свою. Вы становитесь единым целым, вместе думаете – это вечная жизнь в статусе почти что божества!

– Какой вы умный, – я аж присвистнул.

– Кандидат наук, – буркнул под нос мужичок.

Вот тебе и продавец арбузов!

Я много чего ещё хотел спросить у только разговорившегося усача: откуда прилетел инопланетянин? старичок, встретивший меня у двери, у него по трудовому договору работает? как выглядит процесс поедания? сколько человек уже съел инопланетянин? Но тут к усачу подошёл старичок и сказал ему:

– Вы не подходите. Приходите в следующий раз, мы вам напишем про дату. Ориентировочно – в мае.

Усач надвинул кепку на глаза и расстроенно поплёлся к выходу. Я думал попрощаться, но решил, что ему сейчас, наверное, обидно и не до меня. Поэтому за него и за наше знакомство глотнул пива.

Я остался без собеседника. Прочие конкурсанты не носили усов, кроме одной пухлой еврейки в конце зала, но к усатым женщинам доверия я испытываю столько же, сколько к неусатым мужчинам. Поэтому я стал одиноко и меланхолично потягивать начавшее теплеть пиво. Сам не знал, чего ждал.

Старичок подходил то к одному, то к другому конкурсанту. Чеканно повторял те же самые слова, что и усачу. Люди поднимались и понуро уходили из зала. Наконец остались только я и усатая еврейка. Она смотрела на меня с пренебрежением. Небось обивает тут пороги лет десять уже, а я пришёл с мороза и, если можно так выразиться, сходу до финала добрался. Глядел я на всё с нескрываемой тоской. У меня кончилось пиво.

В коридоре-то стоят две баклашечки, как они там без меня? Не стащил ли кто, уходя? Я уже был готов сняться с этого конкурса, когда к еврейке подкрался старичок и сухонько так пролепетал своё набившее оскомину: «Вы не подходите…» Еврейка медленно пошла к двери, завистливо взирая куда-то поверх меня.

– Признаться, я удивлён сегодняшнему решению Амаритохологратропонтокраскодатракса, – шепнул мне в ухо старичок. Ничего себе имечко! Такое не то что кандидат наук, доктор-то не с первого раза запомнит. – Но ему виднее. Вам очень повезло, молодой человек! Нам предлагали миллионы за то, чтобы только одну секунду лицезреть Его! А вам теперь суждено миллиарды лет общаться со временем на равных, вести диалоги с пространством, – старичок впал в свойственную многим дедкам сентиментальную разговорчивость. – Я и сам вам завидую, молодой человек! Я раб, а вы через несколько минут станете господином… – он печально вздохнул, но быстро пришёл в себя. – Дайте мне немного времени, чтобы всё приготовить.

Старичок вёртким ужиком заполз на сцену, вытащил из-за кулис столик. Потом снова исчез за кулисами, как самолёт в Бермудском треугольнике. Через минутку вынес бутылку «Вана Таллина» и поставил её на стол.

– Господин, сейчас я принесу аппарат питания, и мы начнём процесс. А пока располагайтесь как можно удобнее, ни в чём себе не отказывайте, – подобострастно проговорил старичок.

Я неуверенно кивнул. Мой новоявленный слуга опять пропал за кулисами. Что я думал на пороге слияния с формой жизни, пределов развития которой не мог даже осознать?

Во-первых, мне хотелось уже на инопланетянина посмотреть. Будут щупальца? Или просто карлика переодетого выведут?

Во-вторых, хотелось домой; хотелось, пыхтя сигареткой, осушить вторую бутылку пива и игриво утащить в койку следующую.

В-третьих, хотелось выпить «Вана Таллина». Старикашка и правда был прекрасный слуга. Угадал ведь как-то, что это мой самый-самый любимый ликёр. Давно, когда я ещё занимался делами, которые способны были принести мне не только удовольствие, но и деньги, я чуть ли не каждую недельку баловался им. Такой вкус у него экзотический: впереди, как маршал Жуков на белой лошади, идёт ром, за ним крадутся специи, дурманя голову, где-то сбоку пляшет весёлый кроха-апельсинчик. Сказка!

Я сам не заметил, как оказался на сцене. Взял в руки бутылку. Пожалел дедуля! Мог бы гостю, тем более такому, как я, и целую бутылку подарить. А тут совсем на донышке. Мне – на глоточек. Зато какой!

Ой, помню, бывало, лежишь с любимой женщиной в постели, в пальцах одной руки дымится сигарета, второй рукой нащупываешь на полу у кровати бутылочку «Вана Таллина», подносишь к слегка опухшим после поцелуев губам и – хорошо! Хорошо! Именно так подумал я, сделав добрый глоток, опустошивший бутылку. Аж зажмурился от удовольствия.

Открыв глаза, я увидел стоящего в дверях старичка. В его руках был странный предмет, напоминающий нежеланного ребёнка самогонного аппарата и мясорубки. Видимо, это и есть тот самый «аппарат питания», подумал я. В глазах же старого слуги я разглядел ужас.

Аппарат с треском и звоном грохнулся на пол.

– Ты! Ты съел Амаритохологратропонтокраскодатракса! – завопил старичок, обхватив лысую голову руками.

Я обернулся, чтобы посмотреть, кому он это крикнул. Я-то всего лишь глоточек ликёра сделал – возможно, не заметил какого-то гада.

– Эта бутылка была его раковиной! Господи, что же делать! Ты убил его! – причитал старичок, всё ещё держась за голову. Как будто боялся, что она отвалится. – Ты понимаешь, что ты сделал?! Ты его уничтожил! Твой желудочный сок сейчас разъедает его, причиняя адские мучения! Боже! Это же был последний представитель самой высокоразвитой во всей нашей галактике формы жизни! – кричал на меня он.

Я не нашёлся, что ответить, кроме:

– А на вкус совсем как «Вана Таллин».

Рассольников

Рассказ

– А я Достоевского вчера видал. По Выборгской стороне[26]26
  Историческая часть Санкт-Петербурга.


[Закрыть] ходил, – как будто нечаянно обронил бездомный на вид мужичок с одутловатым лицом цвета винегрета, подсев ко мне в одном из двориков недалеко от станции метро «Автово».

Я на такого рода персонажей обычно внимания не обращаю, но этот вороватый дядька заинтересовал. Протянул ему пачку «Мальборо», на которую он плотоядно косился. Незнакомец элегантно, как пинцетом, вытащил сигарету, выудил зажигалку из длинной промасленной куртки с разъехавшимися на карманах молниями, минутку прикуривал – ветер налетал в тот самый момент, когда кончик сигареты занимался.

Наконец, выпустив победное облачко дыма, словно в благодарность за гостинец, начал рассказывать:

– Значится, мы вчера с Петром и Петькой чтой-то совсем разругались. У Петра – башка как редиска, хвостом вниз, а у Петьки – тоже редиска, только хвостом вверх. И две эти редиски меня вчера послали. Говорят, денег у тебя нет, вот и пить ты с нами не будешь, и так уже торчишь нам. Ну, думаю, гады, я вам это ещё припомню. Придёт мне пенсия – в ногах ползать будете.

Я сам-то – человек простой, из деревни. Встал у Финляндского[27]27
  Финляндский вокзал.


[Закрыть], туда-сюда: дескать, помоги народ российский, глядь – и в кармане уже чего-то есть, позвякивает, – мужичок довольно сощурился. – Вот и, значится, времени было, дай бог памяти, часов двенадцать уже, когда я в «Стекляшку» пошёл.

Знаете, там во дворе за Финляндским магазин такой есть? – я мотнул головой, мол, не знаю; незнакомец только хмыкнул. – Выхожу я из магазина, вижу – мужик стоит какой-то. Бородатый и одет в пальто. Сразу думаю: Достоевский.

Он ко мне подходит, смотрит как на идиота. А я-то не будь дурак, я простой, в деревне вырос, говорю ему: «Ты, браток, не думай, что если ты Достоевский, то тебе на меня пялиться вот так можно».

У него глазищи сразу – по пять рублей. Спрашивает, откуда я знаю, что он Достоевский. Нашёл дурака! Я хоть и пьющий, но в школе учился. Так ему и отвечаю. Он дальше у меня спрашивает, сколько времени, какой год, где тут какого-то возчика позвать – нажрался этот ваш Достоевский, похоже.

Рука рассказчика нахальным паучком снова поползла к лежавшей на скамейке пачке. Я всё видел, да только кивнул.

– Я и ответил ему: время вот такое, год такой-сякой, хреновый год в общем-то. И ноги заболели, и пенсию не повышают, и мусора отмудохали. А у меня почки больные. Тудой-сюдой, так мы с Достоевским и опрокинули по маленькой. Мне для писателя не жалко, да и вообще ни для кого не жалко.

Только чтой-то он всё никак разговаривать не хотел. Пить-то пил, хорошо пил, наш человек, да всё смурной был. К машинам подбегал, щупал, на фонарь залезть пытался. Стыдно даже – писатель большой, а бесился – ну прямо как маленький. Я спросил: «Ты чего, брат Достоевский, как ребёнок бегаешь?» А он только башкой своей качал: чудно ему, видите ли.

Ну я ещё за одной бутылкой сбегал, «Стекляшка»-то недалеко. Достоевскому поднёс, как без этого. Тут-то он и разговорился. Он типа по Кузнечному шёл, в арку свернул поссать, а там какой-то бац – и уже посреди ночи стоит за Финляндским и на меня смотрит. Нажрался он, говорю. Может, наркоты какой. Хер их писателей знает.

После третьей он уже как наш разговаривал! Ну и трепло твой Достоевский. Плёл, заикался, про расстрелы какие-то, и в лагерях, мол, сидел. Так я ему сразу сказал: «Не позорься». Сам в тюрьме три года был, ещё при Ельцине. Я сразу вижу, кто сидел.

Достоевскому одну историю рассказал, очень ему понравилась: когда я, значится, за молодость свою босоногую под Сургутом сидел, был у нас в камере студент один, фамилия у него ещё такая была – Рассольников. Вот это вообще индеец был! Представляешь, бабку какую-то сковородой прибил. Жрать ему нечего было, а бабка чтой-то навроде ломбарда держала. Вот он её и ухандокал. Потом совесть замучила, он сам пошёл и во всём сознался. А перед этим на шлюхе женился зачем-то. Представляешь – на шлюхе! Пятнашку строгача этому Рассольникову дали.

Мужичок выдохнул, почесал бугристый затылок, смерил меня взглядом, оценивая, насколько я вообще был заинтересован. Видимо, удовлетворился степенью моей увлечённости, потому что, сплюнув, снова принялся за рассказ:

– Ой как Достоевскому-то про Рассольникова слушать понравилось. Пять раз повторить просил.

Ну, а я чего, мне не жалко человека-то обрадовать, писателя тем более. Я ему и так расскажу, и сяк расскажу, и придумывать сам начинаю: Рассольников типа не сковородой убил бабку, а вроде как топором, что он не просто так старуху замочил, а чтобы денег для сестры достать, хотя никакой сестры не было. Я, как выпью, такого напридумываю – смерть. Уже сам думаю: дурак, ну что плетёшь, писатель-то тебе за такое в морду даст. А Достоевский слушает! Я ему и про то, что за этим Рассольниковым опер везде ходил, на нервы ему действовал, и про шлюху эту придумал, что она вроде как не шлюха, а только ради папки-алкаша пошла блядовать.

Очень Достоевскому понравилось! Он вокруг меня ходил да охал. А потом за грудки как схватит, в глаза мне смотрит, дышит прямо в харю. Как бешеный талдычит: «Подари». Спрашиваю: «Чего подарить-то тебе?» Отвечает: «Подари мне вот этого Рассольникова, всем про него рассказать хочу». А я-то чего, мне для писателя не жалко, да и вообще ни для кого не жалко мне.

Затем мы, значится, в «Стекляшку» за четвёртой идём. Достоевский-то сзади плетётся, больно ему машины нравятся. И вдруг смотрю – пропал. Убёг куда-то, видать.

Пару минут посидели в тишине.

– А ещё вот была история, когда я проволоку воровал… – начал было мой болтливый собеседник, потянувшись за новой сигаретой, но я резко его оборвал:

– Мне пора уже. Ждут меня.

Я направился к метро, ухмыляясь фантазии пропойцы. Внезапно он меня окликнул:

– Браток! А если этот Достоевский про Рассольникова книжку напишет, он со мной поделится деньгами? Вроде как обязан.

– Так умер твой Достоевский, лет сто назад, – бросил я через плечо.

– Царствие небесное, – невозмутимо отозвался мужичок с фиолетовым в крапинку лицом.