Текст книги "Крушение России. 1917"

Вячеслав Никонов
Крушение России. 1917

Введение

Кто может быть вполне уверен, что, зажигая маленький костер революции, он не кладет начало огромному пожару, который охватит все общество, испепелит не только дворцы, но и хижины рабочих, уничтожит не только «деспотов», но и… самих зажигателей вместе с тысячами невинных лиц? Никто.

Питирим Сорокин

Россия – одно из двух-трех государств на планете, которые могут похвастаться пятью веками непрерывного суверенного существования, не прерванного завоеваниями извне или нахождением под чьей-либо властью. За свою более чем тысячелетнюю историю Россия всего четыре раза терпела Крушения. Когда разрушались традиционные формы государственности, страна превращалась из субъекта в объект международной политики, становилась полем боя гражданских войн и/или интервенций, несла колоссальные человеческие жертвы, теряла огромные территории, отбрасывалась на десятки лет назад в экономическом развитии. Когда Россия неизмеримо ослабевала и вставал вопрос о выживании ее как государства и нации.

Только первое Крушение было вызвано внешним завоеванием: в XIII веке раздробленные русские княжества стали добычей монгольского войска и в большей своей части превратились в Западный улус Золотой орды. Однако все последующие Крушения объяснялись почти исключительно внутренними причинами, которые порождали революционные взрывы, ставившие страну на грань существования. Так было в начале XVII века, когда Россия захлебнулась в братоубийственной Смуте. Так было после революции 1917 года, когда гражданская война унесла миллионы жизней, а государственность была восстановлена методами большевистской диктатуры. Так было в 1991 году, который принес развал СССР (он был тогда формой существования России), сопровождаемый серией гражданских войн, катастрофическим экономическим обвалом на постсоветском пространстве, небывалым геополитическим ослаблением страны. Четыре Крушения, которые Ахиезер, Клямкин и Яковенко назвали «катастрофами российской истории», эти авторы связали с последовательной гибелью киевской, московской, романовской и советской государственности.[1]1
  Ахиезер А., Клямкин И., Яковенко И. История России: Конец или новое начало? М., 2005.


[Закрыть]

Опыт Крушений показывает, что основные вызовы для российской безопасности исходят изнутри страны. При том, что большую часть своей истории государство наше провело в войнах, чаще – оборонительных.

Эта книга – о революции 1917 года. Причем о менее популярной – Февральской. О ней надолго забыли, когда в центр глобальной и отечественной истории была поставлена революция Октябрьская, приведшая к власти большевиков, которые предложили и попытались навязать остальным альтернативную модель общественного устройства, поставив на дыбы весь остальной мир. Но не следует забывать, что разрушение многовековых форм российской государственности произошло именно в феврале-марте 1917 года и именно тогда было положено начало лавинообразной общественной дезинтеграции. С точки зрения исследования Крушений России Февральская революция важнее Октябрьской.

Кроме того, без Февраля о приходе к власти большевиков, которые еще в начале 1917 года представляли собой крошечную маргинальную партию, а ее лидеры за границей полагали, что не доживут до революции, не могло быть и речи. «Октябрь родился не после Февраля, а вместе с ним, может быть, даже и раньше его; Ленину потому только и удалось победить Керенского, что в русской революции порыв к свободе с самого начала таил в себе и волю к разрушению, – подчеркивал известный философ и участник событий тех лет Федор Степун. – Чья вина перед Россией тяжелее – наша ли, людей Февраля, или большевистская, – вопрос сложный»[2]2
  Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 311.


[Закрыть]. С ним соглашался и самый яркий человек Октября – Лев Троцкий, полагавший, что «Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции»[3]3
  Троцкий Л.Д. История русской революции. Т. 1. Февральская революция. М., 1997. С. 24.


[Закрыть].

Понимание природы революций, осознание того, что и почему произошло в 1917 году – ключ к пониманию российских Крушений. А значит, и к их предотвращению.

Теоретические вопросы, вокруг которых ломают копья философы, историки, социологи, политологи, социопсихологии, обычно не очень интересны широкому читателю, которого я сразу приглашаю к началу первой главы. Любителям же профессиональных дискуссий предложу краткий экскурс в теорию и историографию революций вообще и русской революции 1917 года в частности.

Теория революций

Никто точно не знает, отчего происходят революции. Хотя их анализ начался очень давно. Фукидид в «Пелопоннесской войне», Платон в «Республике», Аристотель в «Политике» использовали термин «stasis», который близко походил к понятию «революция», обозначая общественный беспорядок. Аристотель вкладывал в него три основных значения: незаконное и насильственное низвержение правителя, значительное изменение институтов общества или конституционного строя, основательное изменение форм правления. Ставка в революции, полагал Аристотель, – обладание политической властью и теми благами, которые она дает, а именно богатства, престиж и побочные доходы. Субъектами революции выступают экономические страты – недовольное большинство решает ситуацию насильственным изменением строя, что собственно и составляет существо революции.

Уже в античной метафизике содержалась и идея революции как ускорителя медленно протекающих жизненных и социальных процессов. Хотя, строго говоря, в латыни слово «революция» имеет прямо противоположное значение – «поворот назад», «возвращение», «вращение», что, вероятно, отражает понимание древними возможности революционной борьбы не только за светлое будущее, но и за возврат к нарушенным старым порядкам. Примечательно, что вплоть до Великой Французской революции конца XVIII века слово «революция» в современном значении не использовалось ни в одном языке мира.

Первые аналитики, занявшиеся в начале XIX века осмыслением современных революций – Сен-Симон, а затем французские историки Тьерри, Гизо, Минье – склонялись, скорее, к теории ее классового происхождения. В наиболее законченном виде эту теорию сформулирует Карл Маркс, который стал, безусловно, наиболее влиятельным в новое время теоретиком революций. Не исключено, что благодаря его интересу в молодые годы к античной философии мысль об ускоряющей роли революций вошла в его идейный арсенал и обрела хрестоматийную форму «локомотивов истории», адекватную индустриальной эпохе.

Маркс соединил их с учением об общественно-экономических формациях, которые представляют собой стадии человеческого развития, основанные на способе производства. Каждой формации соответствует определенный экономический базис и политическая надстройка. Если надстройка мешает развиваться экономическим процессам и стоящим за ними интересам, она меняется. Переход от одной формации к другой не может происходить эволюционным путем, он требует революционного переворота. Социальная революция в полном объеме должна включать прогрессивный скачок в развитии производительных сил, производственных отношений и надстройки, переход политической власти в руки новых общественных сил. Капитализм, вызывая абсолютное и относительное обнищание порождаемого им многочисленного пролетариата, делает неизбежным возмущение и бунт трудящихся против горстки богатеющей буржуазии. Доказав бесперспективность капиталистической формации, Маркс пришел к выводу о неизбежности революции, которая приведет к торжеству социализма и передаст власть из рук буржуазии и подконтрольных ей политиков в руки рабочего класса. Примечательно, что за год до своей смерти Маркс вместе с Фридрихом Энгельсом пришел к выводу: «Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе»[4]4
  Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 19. С. 305.


[Закрыть]. Чтобы точно убедиться в этом, Маркс даже выучил русский язык.

В марксизме революции рассматривались как позитивный качественный скачок в развитии общества, которые одновременно являются кульминацией активности и самодеятельности народных масс. Владимир Ленин видел главное отличие марксизма от других социалистических учений в самом решительном признании «значения революционной энергии, революционного творчества, революционной инициативы масс, – также, конечно, отдельных личностей, групп, организаций, партий, умеющих нащупать и реализовать связь с теми или иными классами»[5]5
  Ленин В.И. Полное собрание сочинений (далее: ПСС). Т. 16. С. 23.


[Закрыть]. Революции происходят, когда верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому, и происходит ухудшение выше обычного нужд и бедствий трудящихся масс. Марксисты сознавали, что революции сопровождаются кровавыми эксцессами, но считали их неизбежными издержками неизбежного и крайне желательного процесса, подготовка которого, собственно, и составляла смысл их жизни.

Однако еще до появления Карла Маркса на свет возникли течения мысли, которые крайне негативно оценивали революции, основываясь на опыте, прежде всего, Великой Французской. Наиболее ярким их представителем выступал основоположник консерватизма Эдмунд Берк, который так характеризовал деятельность французских революционеров: «Я постоянно убеждаюсь в том, что любая попытка – какую бы форму она не принимала – подавлять, лишать титулов, разорять, реквизировать имущество и разорять родовую знать, а также уничтожать земельную собственность целой нации, не может быть оправдана… Я непоколебимо убежден в том, что схема передачи высшей власти государства в руки церковных старост, констеблей или других подобных чиновников, руководствующихся благоразумием сутяг-адвокатов и еврейских биржевых спекулянтов, подстрекаемых бесстыжими и до крайности низко падшими женщинами, владельцами гостиниц, таверн, публичных домов, наглыми подмастерьями, клерками, посыльными, парикмахерами, уличными скрипачами и театральными танцовщицами… – неизбежно должна воплотиться в нечто постыдное и разрушительное»[6]6
  Берк Э. Правление, политика и общество. М., 2001. С. 35.


[Закрыть]. Причины революций консерваторы усматривали не в действии неодолимых сил истории, а в несовершенстве человеческой природы.

Либеральные трактовки революций, рассматривающие их как естественное стремление людей к свободе и демократии, которому препятствует старый режим, восходят, скорее, к Алексису де Токвилю. «Мы живем в эпоху великой демократической революции, – писал он. – …Одни считают ее модным новшеством и, рассматривая как случайность, еще надеются ее остановить, тогда как другие полагают, что она неодолима, поскольку представляется им в виде непрерывного, самого древнего и постоянного из всех известных в истории процессов… Повсеместно самые различные события, случающиеся в жизни народов, оказываются на руку демократии… Постепенное установление равенства условий есть предначертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следующими основными признаками: он носит всемирный, долговременный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей; все события, как и все люди, способствуют его развитию»[7]7
  Токвиль А. де. Демократия в Америке. М., 1992. С. 27, 29.


[Закрыть].

Тонкий знаток творчества Токвиля Алексей Салмин – безвременно ушедший из жизни умнейший российский политолог – подчеркивал: «Демократический процесс не просто необратим для Токвиля: он несет в себе отпечаток высшего предназначения и потому заслуживает если не восхищения, то, по крайней мере, безропотного смирения. Задача состоит, таким образом, не в том, чтобы остановить эгалитарный процесс, а в том, чтобы его упорядочить»[8]8
  Салмин А.М. Наследие А. де Токвиля и современная политическая традиция Запада // Салмин А.М. Шесть портретов. СПб., 2008. С. 106.


[Закрыть]. Следует заметить, что сам французский мыслитель был сторонником, скорее, ограниченной монархии, и своим предтечей его чтили не только либералы, но и многие консерваторы. Токвиль предложил в качестве объяснения непосредственной причины революций завышенные ожидания, утверждая, что ее вероятность наиболее высока в те моменты, когда длительный период политической и экономической стагнации сменяется фазой резкого увеличения шансов и возможностей для каждого человека, особенно социальных низов[9]9
  Токвиль А. де. Старый порядок и революция. М., 1997.


[Закрыть].

В начале ХХ века распространение получили элитарные и социально-психологические интерпретации революций. Первые связаны, прежде всего, с именем Вильфредо Парето, который представлял революции как процесс циркуляции элит. Они происходят, когда у власти находится некомпетентная и неэнергичная элита, препятствующая продвижению наверх более компетентной и энергичной, общество выходит из равновесия. Революция выполняет у Парето позитивную функцию, расширяя сосуды для поступления новой крови, питающей власть, приводя наверх новую аристократию[10]10
  Парето В. Компедиум по общей социологии. М., 2007.


[Закрыть].

Психологию масс поставили на пьедестал Густав Лебон и Питирим Сорокин. Знаменитый русский социолог полагал, что «общая, основная и вечная причина революций… всегда состоит в росте «ущемления» главных инстинктов у значительной части общества», к коим он относил рефлексы к групповому самосохранению и половые, потребность в жилище и еде, инстинкты собственности и самовыражения. Революции случаются, когда это ущемление приобретает массовый характер, а группы порядка проявляют бессилие «уравновесить пропорционально усиленным торможением возросшее давление ущемленных рефлексов»[11]11
  Сорокин П. Социальная революция. М., 2005. С. 321, 323.


[Закрыть]. Лебон объяснял революции спецификой психологии революционеров, увлекающих за собой послушную толпу: «По-видимому, почти во все времена имел силу общий психологический закон, по которому нельзя быть апостолом чего-либо, не ощущая настойчивой потребности кого-либо умертвить или что-либо разрушить»[12]12
  Лебон Г. Психология социализма. М., СПб., 1996. С. 126–127.


[Закрыть]. Сорокину и Лебону революции сильно не нравились, поскольку вели к немедленной общественной деградации и крови.

Канонической для описания более современных немарксистских школ изучения революций на Западе стала классификация американца Джима Голдстоуна, который выделил три поколения теорий революций[13]13
  Goldstone J. Theories ofRevolution: The Third Generation // World Politics. No. 3 (32). 1980. Подробнее см.: Фисун А. Политическая экономия цветных революций // Прогнозис. Журнал о будущем. 2006. Осень. № 3 (7).


[Закрыть], а затем провозгласил и возглавил четвертое. Первое поколение, к которому он отнес Эдвардса, Петти, Бринтона, Арендт, творило в 1920—60-е годы, концентрировалось на «великих революциях» как великих нарративах, предлагало «естественную теорию» их происхождения и оставалось в рамках, скорее, токвилевской, либеральной интерпретации. Ханна Арендт понимала революции как «поиск свободы», трактуемой и как обретение возможности делать, что заблагорассудится, и как создание условий для самовыражения и моральной автономии индивида[14]14
  Arendt H. On Revolution. Harmondsworth, 1963.


[Закрыть]. Труды представителей первого поколения подверглись атаке за описательность, за то, что не могли объяснить, почему и как возникают революции, что определяет их успех или неудачу. И почему «поиск свободы» чаще всего сопровождается коллективным насилием и гражданскими войнами?

Ответы на эти вопросы постарались дать представители второго поколения, вновь заинтересовавшиеся идеями Лебона и Сорокина в рамках бихевиористской модели, которая выдвинула на первый план в объяснении революции депривацию и агрессивную фрустрацию. Были предложены и новые подходы: структурно-функциональный, сделавший основной упор на факторы системных напряжений, дисфункци-ональности и десэквилибриума в государственных и экономических институтах; теория развития (девелопментализм), объяснявшая революции провалами политического класса, не поспевающего за процессами социально-экономической модернизации. Если вкратце, в рамках этих концепций революции становились специфической реакцией на процесс модернизации и порождались разрывом между потребностями ушедшего вперед модернизированного общества с новым образованным средним слоем, рыночной экономикой и отстающей политической системой, не создающей каналы для политического участия этого слоя.

Один из знаковых представителей второго поколения Джеймс Дэвис сформулировал теорию «J-кривой». Он утверждал, что «вероятность революций высока в том случае, если период постоянного роста, порождающий рост ожиданий населения, резко сменяется периодом стагнации: в этом случае люди склонны к опережению событий, выражению иллюзорных мечтаний, что имеет следствием крушение надежд и резкий протест»[15]15
  Davies J. Towards a Theory of Revolution // American Sociological Review. February. No. 1 (27). 1962.


[Закрыть]. Синтез идей всего этого поколения был предложен в книге «Политический порядок в изменяющихся обществах», выпущенной в 1968 году Самуэлем Хантингтоном (он, как видим, отметился не только в качестве автора идеи конфликта цивилизаций). Там доказывалось, что революции – это эпизоды в глобальном процессе модернизации и возникают там, где экономические и социальные реформы обгоняют политические. Революции тем вероятнее, чем больше пропасть между уровнем политической модернизации и уровнем политической активности граждан. Любая социальная группа, не включенная в политическую систему, потенциально революционна[16]16
  Huntington S. Political Order in Changing Societies. New Haven (Сопп.), 1968.


[Закрыть]. Для Хантингтона революция это – «быстрые, фундаментальные насильственные внутренние изменения в доминирующих в обществе ценностях и мифах, в его политических институтах, социальной структуре, лидерстве, деятельности и политике правительства»[17]17
  Ibidem. P. 264.


[Закрыть].

Теории второго поколения тоже были раскритикованы за абстрактность, невозможность применения к конкретным ситуациям, тавтологию (кто и почему испытывает депривацию, кто и почему вызывает дисэквилибриум?) и, главное, неспособность ответить, почему одни общества и типы систем оказываются уязвимыми или бессильными перед лицом различных вызовов, с которыми сталкивается каждая из них, а другие, напротив, лишь укрепляются. Появилось третье поколение, господствовавшее на Западе в 1970—80-е годы, которое вернуло в центр революционной теории государство и классы, а также обратило внимание на противоречия между государством и независимыми элитами, на факторы международного экономического и военного соперничества. Доминирующим стал структурный подход, основанный во многом на марксистском взгляде на историю: воздействие капиталистической конкуренции на государство и общество порождало классовые конфликты.

Классическим было признано определение великих революций, предложенное англичанкой Тедой Скочпол: «стремительное, коренное преобразование государственных и классовых структур общества… сопровождаемое и отчасти осуществляемое посредством восстаний масс, имеющих классовую основу»[18]18
  Skocpol Th. States and Social Revolutions: A Comparative Analysis of France, Russia, and China. Cambridge, 1979. P. 4.


[Закрыть]. Она уделила повышенное внимание внешнему фактору, доказывая, что в условиях сильного давления извне, а, тем более, войны, когда власть мобилизует и централизует средства для нужд обороны, возникает ее конфликт с другими элитным группами, чья ресурсная база неизбежно сокращается. Скочпол называла три условия возникновения революции. Первое: возникновение международного давления со стороны более передовых государств. Второе: наличие экономических и политических элит, способных сопротивляться давлению государства и вызвать политический кризис. Наконец, наличие организаций, способных мобилизовать массы на восстание.

Другой ведущий теоретик третьего поколения Чарльз Тили определял революцию как «силовую передачу государственной власти, в ходе которой как минимум два отдельных блока претендентов выдвигают несовместимые претензии на контроль над государством, и значительная часть населения, находящаяся под юрисдикцией данного государства, разделяют требования каждого из блоков»[19]19
  Tilly Ch. European Revolutions. 1492–1992. Oxford, 1993. P. 8.


[Закрыть]. Модернизация, хоть и усиливает социальную напряженность, сама по себе не приводит к революции, противостоящий власти блок должен непременно установить контроль за частью административных, военно-силовых, социальных, региональных элементов системы. Теории третьего поколения до настоящего времени весьма популярны. Так, Джеффри Гудвин, в 2006 году читавший соответствующую лекцию в Москве в рамках «Русских чтений», называл идеи Скочпол наиболее влиятельными и выделял пять факторов, ведущих к революции: проведение государством непопулярной экономической и социальной политики, исключение социально мобильных групп из политического процесса, авторитарность и репрессии в отношении инакомыслящих, слабость инфраструктуры власти, коррупция и патримональные настроения. По его мнению, «питательную среду для революций создают коррумпированные авторитарные правления, осуществляющие репрессии и закрывающие путь ненасильственных политических изменений»[20]20
  Гудвин Дж. Что мы сегодня знаем о механизмах возникновения революции // Русские чтения. Вып. 3. М., 2006. С. 174–176.


[Закрыть].

Теории третьего поколения были поставлены под сомнение самим ходом истории. Религиозные революции в Иране и Афганистане, направленные против модернизации; революции в восточноевропейских государствах, носившие национально-демократический характер; мультиклассовые революции в Никарагуа и на Филиппинах, направленные против проамериканских диктаторов; идеологические и националистические «цветные» революции на постсоветском пространстве – все это нанесло урон привычной картине мира и представлениям о классовой природе революций. Четвертое поколение, заявившее о себе с 1990-х, включило в набор исследуемых тем действия революционных акторов с точки зрения теории рационального выбора, микрооснования конфликтов, проблемы политического лидерства, этническую и региональную мобилизацию, сетевые институты, международные организации, «мягкую силу», идеологию, культуру, наконец, роль случая. Подобное дополнение явно помогло приблизить теорию к более адекватному и полному пониманию природы революций, которые конечно же не имеют и не могут иметь одного или двух объяснений.

Каноническое определение революции теоретиков четвертого поколения принадлежит Голдстоуну: «Это попытка преобразовать политические институты и дать новое обоснование политической власти в обществе, сопровождаемая формальной или неформальной мобилизацией масс и такими неинституциональными действиями, которые подрывают существующую власть»[21]21
  Голдстоун Дж. К теории революции четвертого поколения // Логос.
  2006. № 5 (56). С. 61.


[Закрыть]. Голдстоун предложил пять ключевых условий, соединение которых приводит к революции:

1) Кризис власти, при котором государство воспринимается элитами и массами как неэффективное и несправедливое.

2) Кризис во взаимоотношениях между элитами, приводящий сначала к их отчуждению, потом разделению и, наконец, к резкой поляризации на отдельные фракции, каждая из которых имеет противоположное представление о путях дальнейших преобразований.

3) Кризис народного благосостояния, при котором городские и/ или сельские слои с трудом поддерживают свои стандарты жизненного существования с помощью привычных средств.

4) Возникновение коалиции части элит и народных масс в их атаке на государственную власть.

5) Существование той или иной оппозиционной идеологии, которая соединяет элиты и массы в их борьбе с властью, оправдывает эту борьбу и предлагает альтернативное видение будущего порядка[22]22
  Goldstone J. Comparative Historical Analysis and Knowledge Axumulation in the Study of Revolutions // Comparative Historical Analysis in the Social Sciences / Ed. by: J. Mahoney, D. Rueschemeyer. Cambridge, 2003. P. 81–82.


[Закрыть].

Безусловно, все перечисленные факторы присутствовали в России в начале 1917 года. Однако если бы присутствовали только они, революции в нашей стране не было. К достоинствам четвертого поколения следует отнести возращение к известному еще Платону выводу о том, что (слова Голдстоуна) «здравые в военном и фискальном отношении государства, пользующиеся поддержкой сплоченной элиты, в целом неуязвимы для революций снизу»[23]23
  Голдстоун Дж. К теории революции четвертого поколения. С. 66.


[Закрыть]. Обращение к теории элит породило в последние годы множество исследований конкретных революций, где крушение государства объясняется расколом элиты и ее отказом сотрудничать с режимом. Важно и внимание аналитиков четвертого поколения к проблеме восприятия эффективности и справедливости государства. Вне зависимости от реального положения дел власть, которую считают неэффективной и несправедливой, лишается поддержки и элиты, и народа.

Следует заметить, что в современной западной мысли заметно меньше уверенности в правильности различных концепций, объясняющих исторические события. Настоящей интеллектуальной сенсацией стала книга «Черный лебедь» Нассима Талеба – американского финансиста и философа ливанского происхождения. По его убеждению, «миром движет аномальное, неизвестное и маловероятное (маловероятное с нашей нынешней, непросвещенной точки зрения); а мы при этом проводим время в светских беседах, сосредоточившись на известном и повторяющемся». Мир находится во власти «черных лебедей» (до открытия Австралии все цивилизованное человечество было убеждено, что лебеди бывают исключительно белыми), под ними понимаются исторические события, которые аномальны, обладают огромной силой воздействия и заставляют нас «придумывать объяснения случившемуся после того, как оно случилось, делая событие, сначала воспринятое как сюрприз, объяснимым и предсказуемым». Действительно, никто не предсказал и как следует не объяснил тех важнейших событий, которые определили судьбу человечества. Чем объяснить успех христианства или ислама? Почему после тысячелетия этнического и конфессионального мира родной Талебу Левант в течение дней превратился в непрекращающуюся кровавую баню?[24]24
  Талеб Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М., 2009. С. 26, 10, 43.


[Закрыть] Одним из таких необъясненных событий была и революция 1917 года. Количество факторов, приводящих к фундаментальным катаклизмам, не поддается оценке человеческим разумом, а множество из них навсегда остается просто неизвестными.

Для ответа на вопрос о причинах русской революции 1917 года важны самые разные факторы, в том числе и редко называемые в общетеоретических трудах. Ничего невозможно понять без обращения ко многим особенностям национальной традиции, в которую современные социологи и политологи не заглядывают. Революций не бывает без революционеров, а это значит, что важны их численность, организованность, авторитетность, степень проникновения в государственные и силовые структуры, уровень их фанатизма и готовности умирать за идею, способность раскачать массу. Исключительно важно соотношение сил в конкретное время и в конкретном месте. Абсолютна критична готовность и способность власти продемонстрировать политическую волю, стоять до конца, наличие на ключевых постах людей, готовых эту волю проявить. И в целом, человеческий фактор – чаще всего решающий и в революциях, и в истории. В общих теориях революции всегда отсутствовало то, за что всегда ратовал глава французской исторической школы «Анналов» Марк Блок: в них «не пахло человечиной».

Много написано об объективности революций. Однако следует заметить, что объективного в нашей жизни вообще мало. Например, до сих пор мне не довелось прочесть ни одной объективной книги. Все они субъективны по определению, потому что их писали люди. Так и в истории, которую тоже творят люди. Причем не массы, а люди с именем и фамилией. Никакая народная масса не способна ни к какому совместному действию, пока ее не озарит общая идея. А идеи никогда не являются продуктом коллективного творчества. Они осеняют отдельные головы представителей интеллектуальной элиты, которые только и способны силой собственного авторитета внушить те или иные идеи толпе. Революции рождаются в головах немногих, которые в силу ряда обстоятельств, часто действительно от них не зависящих, оказываются способными заразить своим антисистемным пафосом критическую массу людей. Причем не обязательно во всей стране – достаточно столицы, здесь Ленин был прав.

А революция в моем понимании – организованный активной частью контрэлиты с использованием мобилизации масс антиконституционный переворот, который кардинально меняет характер государственного строя.

С этой точки зрения, не могу согласиться, что революции могут быть неудавшиеся. Еще Джозеф Пристли пошутил, что каждый успешный переворот называют революцией, а каждый неудачный – мятежом. В каждой шутке есть доля шутки. Ведь о том, произошла революция или нет, можно судить по ее результату – произошла ли коренная трансформация государственной власти. А если нет трансформации, то не было и революции. Поэтому все революции, в своем смысле, успешны. Они состоялись.