Текст книги "Крушение России. 1917"

В январе 1914 года царь дал отставку Коковцову. Поводом к отставке послужило письмо царю, в котором премьер резко возражал против инициированного царем антиалкогольного законодательства, которое могло «подорвать наше финансовое положение и лишить государство всяческой возможности удовлетворять его многообразные потребности, не исключая и государственной обороны». В тот же день Николай направил рескрипт преемнику Коковцова на посту министра финансов Петру Барку с прямым осуждением позиции теперь уже экс-премьера и повелением «принять меры к сокращению потребления водки»[245]245
  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 220, 222–223.


[Закрыть]. Как видим и еще увидим, существует неразрывная связь между крушениями России и антиалкогольными кампаниями. Причем не только хронологическая.

Император вновь призвал на премьерство Горемыкина, которому тогда уже исполнилось 75 лет. Именно с ним Россия встретит Первую мировую войну. Горемыкин вызвал своим возвращением необычайное возмущение не только со стороны прогрессивной общественности, но и многих собственных подчиненных по Совету министров. Внутри правительства не замедлило возникнуть оппозиционное течение, представлявшее премьера «дряхлым и беспомощным стариком» и ставленником императрицы и Распутина, чье имя стало все шире разлетаться по коридорам власти и светским салонам. Группу либеральных оппозиционеров возглавили Сазонов, Барк, государственный контролер Петр Харитонов и ставший к тому времени министром земледелия Александр Кривошеин. Они намеревались убедить царя убрать из правительства не только премьера, но также главу МВД Николая Маклакова, министра юстиции Ивана Щегловитова, обер-прокурора Священного Синода Владимира Саблера, военного министра Владимира Сухомлинова. «С каждым днем во мне крепло убеждение, что пока не будут отдалены от дел Горемыкин и поддерживающие его столпы реакции, между которыми я считал министра юстиции Щегловитова наиболее опасным ввиду его дарований, правительство не приобретет в стране доверия, без которого оно не может успешно выполнять своих задач»[246]246
  Сазонов С.Д. Воспоминания. С. 321.


[Закрыть], – напишет Сазонов. В результате произошедшего раскола правительство накануне войны оказалось совершенно парализованным. Английский посол с грустью констатировал «отсутствие какой-либо солидарности или коллективной ответственности среди членов русского кабинета»[247]247
  Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. С. 80.


[Закрыть]. Вместо принятия решений его члены занялись сведением счетов и подковерной борьбой. А Дума боролась со всеми ними. Время для этого они нашли не лучшее.

Законодательная власть

Российский парламент по конституции 1906 года был двухпалатным, причем обе палаты пользовались практически одинаковыми правами. Государственная дума рассматривала акты, предусматривающие издание или отмену законов, отчеты финансовых учреждений, сметы раскладки повинностей в губерниях, финансовые субсидии земствам, бюджеты ведомств, государственную роспись доходов и расходов, внебюджетные ассигнования. Государственный совет не только одобрял или не одобрял принятый Думой закон, но тоже обладал законодательной инициативой по всем перечисленным вопросам.

При этом между палатами существовала большая социальная и идеологическая разница. Но была ли между ними пропасть, которая парализовала процесс законотворчества и делала российский государственный механизм фатально неэффективным, как полагали критики российской разновидности парламентаризма и революционеры? И да, и нет.

Нижняя и верхняя палаты имели разные источники легитимности. Дума формировалась на непрямых выборах подавляющим большинством мужского населения, Госсовет в своем составе отражал монаршую волю и обеспечивал представительство привилегированных сословий.

Выборы в Первую Государственную думу, как и в последующие, проходили довольно бурно. Вот воспоминания Ариадны Тырковой-Вильямс, принимавшей непосредственное участие в кампании победившей – кадетской – партии в столице: «Разъезды по Петербургу с одного избирательного митинга на другой. Всюду битком набито. Всюду с напряженным вниманием ловят каждое слово. Социалисты, бойкотирующие Думу, приходят на наши митинги, чтобы доказывать избирателям, что стыдно идти в Думу, создаваемую по такому несовершенному избирательному закону… Речи наших профессоров, адвокатов, земцев, привыкших излагать свои мысли, выслушивались внимательно, иногда вызывали шумные аплодисменты… На собраниях говорили очень свободно, вплоть до прямых и безнаказанных призывов к вооруженному восстанию. Одной из причин, почему социалисты бойкотировали Государственную думу, был их страх, что само существование народного представительства может внести успокоение, остановить революцию»[248]248
  Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. М., 2007. С. 234, 235.


[Закрыть].

Государственный Совет формировался более кулуарно и спокойно. Его члены по назначению определялись императором по представлению правительства, причем 69 % из всех, назначенных за предреволюционные годы, составляли бывшие министры и их заместители, сенаторы административных департаментов, начальники подразделений министерств, а еще 14 % – бывшие генерал-губернаторы, губернаторы или командующие военных округов[249]249
  Демин В.А. Верхняя Палата Российской империи. С. 250.


[Закрыть]. Но вот собрания по избранию членов в Госсовет по выборам проходили нередко весьма бурно. Так, его члены от территорий выбирались на губернском земском собрании, а при его отсутствии – на съезде крупных и средних землевладельцев, которые редко обходились без острых схваток.

О том, как будет происходить работа парламента или его взаимодействие с правительством, никаких предварительных совещаний не было. Обе палаты, созданные Основными Законами, впервые собрались вместе 27 апреля 1906 года в Георгиевском зале Зимнего дворца, чтобы заслушать тронную речь императора, принеся с собой весь груз взаимной враждебности. В Санкт-Петербурге этот день «был общенародным праздником. Школы и присутствия были закрыты. Магазины тоже. Большинство заводов не работало. Улиты были залиты народом. Всюду флаги, радостные лица. Утром вереницы экипажей и извозчиков направлялись в Зимний дворец»[250]250
  Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. С. 245.


[Закрыть].

Это первое собрание было весьма симптоматичным с точки зрения дальнейшего взаимоотношения между двумя палатами и между исполнительной и законодательной властями. Члены Государственного Совета выстроились справа от трона, депутаты Думы – слева. Контраст получился разительный. Коковцов делился впечатлениями: «Вся правая половина от трона была заполнена мундирной публикой… По левой стороне, в буквальном смысле слова, толпились члены Государственной Думы и среди них – ничтожное количество людей во фраках и сюртуках, подавляющее же количество их, как будто нарочно, демонстративно занявших первые места, ближайшие к трону, – было составлено из членов Думы в рабочих блузах, рубашках-косоворотках, а за ними толпа крестьян в самых разнообразных костюмах, некоторые в национальных уборах, и масса членов Думы от духовенства»[251]251
  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903–1919. Кн. 1. М., 1992. С. 155–156.


[Закрыть].

Николай II прибыл на прием морем и выступил перед собравшимися с прочувствованной речью. Напомнив, что «действительное благосостояние государства заключается не только в свободе, но также в порядке, основанном на принципах конституции», император подытожил: «Господь Бог да благословит труды, предстоящие мне в единении с Государственным Советом и Государственной думой, и да знаменует день сей отныне днем обновления облика земли русской, днем возрождения ее лучших сил». Выступление было выслушано молча и благожелательно, хотя аплодисментов не последовало. Император был доволен. Закончив в тот вечер государственные дела, он записал в дневнике, что занимался ими «с облегченным сердцем, после благополучного окончания бывшего торжества»[252]252
  Дневники императора Николая II. С. 312.


[Закрыть]. Но на большинство собравшихся прием в Зимнем произвел куда менее благостное впечатление.

Депутаты Думы остались, скорее, равнодушными. «В их сердцах тронная речь никакого отклика не нашла, – констатировала Тыркова. – Призывать на их труды благословение Божие им, в лучшем случае, казалось излишним. Они больше верили в магическую силу юридических заклинаний, чем в молитвы. Короткий, лишенный всякого личного общения царский прием был для них живописной, но мертвой формальностью, они были связаны не с самодержавием, а с народными силами»[253]253
  Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. С. 244–245.


[Закрыть]. Еще хуже были ощущения представителей противоположного лагеря. Императрица-мать с ужасом делилась впечатлениями о депутатах с Коковцовым: «Они смотрели на нас, как на своих врагов, и я не могла отвести глаз от некоторых типов, – настолько их лица дышали какой-то непонятной мне ненавистью против нас всех»[254]254
  Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Кн. 1. С. 156.


[Закрыть]. Такое же ощущение вынес Александр Мосолов: «Вся эта публика произвела на нас удручающее впечатление. На лицах депутатов была написана враждебность»[255]255
  Мосолов А.А. При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900–1916. М., 2006. С. 144.


[Закрыть].

После тронного приема члены двух палат разъехались на свои первые заседания, и сразу стали заметны и разительные отличия не только во внешнем виде их обитателей палат, в атмосфере заседаний и характере обсуждений. Государственный Совет заседал там же, где и его предшественник, деля с правительством здание Мариинского дворца. «В великолепных залах дворца, устланных бархатными коврами, обвешанных тяжелыми драпировками, уставленных золоченой мебелью, бесшумно двигались необыкновенно статные камер-лакеи в расшитых ливреях и белых чулках, разнося чай и кофе… Внушительные фигуры по большей части престарелых сановников в лентах и орденах, военные и придворные мундиры, сдержанные разговоры – все создавало какую-то атмосферу недоступности, оторванности от низменной будничной жизни… Человек в пиджаке показался бы какой-то неприличной и дикой аномалией, если бы он вдруг очутился в среде этих выхоленных, нарядных осанистых людей»[256]256
  Набоков В.Д. Временное правительство (Воспоминания). М., 1991. С. 78.


[Закрыть], – такой запомнилась верхняя палата кадету Владимиру Набокову.

Думе тоже был выделен весьма внушительный дворец, построенный по заказу Екатерины II для князя Потемкина-Таврического шотландским архитектором Камероном. Зала заседаний там изначально, естественно, не было, под него был приспособлен огромный зимний сад. Внутреннее устройство было скопировано с французской палаты депутатов: трибуна председателя была приподнята над местом оратора и располагалась перед амфитеатром депутатских кресел. Министерские места расположили не в первом ряду, как во Франции, а направо от председательской трибуны лицом к депутатам. Одеты народные избранники были, кто во что горазд, и первое же заседание превратилось в антиправительственный митинг. Возвращаясь с этого заседания, министр двора Фредерикс заметил: «Депутаты произвели на меня впечатление шайки бандитов, которые только и ждут момента, чтобы наброситься на министров и перерезать им горло. Никогда больше не появлюсь среди них»[257]257
  Мосолов А.А. При дворе последнего царя. С. 145.


[Закрыть].

Стилистическая и сущностная разница двух палат просуществовала все годы дореволюционного парламентаризма. Князь Александр Голицын, имевший возможность позаседать и в Госдуме, и в Госсовете, описывал свои ощущения после прихода в верхнюю палату: «Если заседания Государственной думы мне напоминали в увеличенном размере земские собрания и даже скорее наши земские съезды бурного периода 1905 года, где можно было слышать блестящие речи записных ораторов и рядом с этим часто бессмысленные или бездарные бредни рядовых членов, где царило всегда несколько приподнятое настроение, порой переходящее в бурные овации или взрыв негодования по отношению к выступающему оратору, что поддерживало в вас все время нервное настроение и особую настороженность, где страсти кипели и чувства доминировали над разумом, то теперь, сидя среди маститых, по большей части убеленных сединами коллег моих, умудренных многолетним опытом пребывания на государственной службе в различных высоких должностях, вплоть до министров, я сразу понял, что ораторскими приемами никого не убедишь, что самая блестящая речь будет молча выслушана со вниманием, но без каких-либо внешних знаков одобрения или осуждения (таковые по твердо установившемуся обычаю не допускались) и, в конечном результате, оценена не по форме своей, а по внутреннему достоинству и вескости аргументации»[258]258
  Голицын А.Д. Воспоминания (1905–1916). М., 2008. С. 359.


[Закрыть]. Стоит ли говорить, что пресса с упоением освещала работу нижней палаты и, в лучшем случае, игнорировала верхнюю, которая сразу была объявлена реакционным институтом.

Государственная дума идеологически была гораздо более разнородной и более левой, нежели Государственный Совет. Количество думских партийных фракций, к тому же жестко идеологизированных и непримиримых, зашкаливало за все разумные пределы и постоянно росло. В Думе первого созыва было 8 фракций, второго – 11, третьего – 10–11. В IV Думе количество фракций приближалось к полутора десяткам, справа налево: правые, националисты, умеренно правые, центр, октябристы, кадеты, прогрессисты, «польское коло», мусульманская группа, белорусско-литовско-польская группа, трудовики, социал-демократы (большевики и меньшевики), беспартийные. Мы их все подробно рассмотрим в главе о политических партиях, ибо почти за каждой фракцией стояла и партия. Большинство во всех Думах, за исключением Третьей (да и то не всегда) принадлежало оппозиции правительству. Все фракции были представлены в совете старейшин палаты, их члены компактно сидели в зале заседаний, но не располагали каким-либо собственным аппаратом. Связи с центральными комитетами партий у их фракций были слабы, внутрипартийная дисциплина наблюдалась далеко не у всех. «В группах хорошо организованных партий (РСДРП, кадеты), а также во фракциях, по многим вопросам противостоящих думскому большинству (трудовая группа III и IV Дум, фракция правых), существовала достаточно жесткая дисциплина, в других же ее практически не было, и члены фракций голосовали, как угодно»[259]259
  Демин В.А. Государственная дума России: механизм функционирования. М., 1996. С. 136.


[Закрыть]. Подобные чересполосица и аморфность никак не способствовали эффективности законодательной работы, а повышенная идеологизация была гарантией столкновений с исполнительной властью.

Однако не следует забывать, что и в Государственном Совете существовали фракции, в чем-то повторявшие думские размежевания. Более того, между идейно близкими фракциями двух палат существовали тесные контакты. При этом подавляющее большинство членов верхней палаты оставались беспартийными, а потому и фракции носили непартийный характер. «Первоначально группировки скорее создавались в зависимости от господствовавших в данный момент общественных настроений или от персональных качеств того или другого лица, объединявшего вокруг себя членов палаты»[260]260
  Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. Т. 2. Нью-Йорк, 1955. С. 148.


[Закрыть], – объяснял член Госсовета и будущий министр земледелия Александр Наумов. Членство во фракциях верхней палаты, в отличие от Думы, никак не фиксировалось, а потому носило несколько условный характер.

Наиболее многочисленной фракцией Государственного Совета были центристы. Их партнерами в Думе выступали октябристы. Второй по численности, как правило, являлась правая группа, в которой большинство составляли члены по назначению. Она была наиболее близка к правительству и в нижней палате контактировала, прежде всего, с правыми. Третья фракция носила название академической, или левой группы, основу которой составляли представители Академии наук и университетов. В 1913 году группа была переименована в прогрессивную и к революции достигла 20 человек, включив в себя часть представителей земств и предпринимателей. Группу больше десяти лет возглавлял известный юрист и ректор Петербургского университета Гримм, видный деятель кадетов, с которыми фракция и состояла в союзе. Поскольку кадеты всегда были в оппозиции, это значит, что и в Госсовете оппозиция всегда была представлена третьей по численности фракцией.

С декабря 1910 года действовала четвертая группа – кружок внепартийного объединения, объединивший умеренно либеральных чиновников, в основном назначенных императором. В этой группе, старавшейся не связывать себя с существовавшими политическими партиями и течениями, видную роль играли один из творцов конституции барон Юлий Икскуль фон Гильденбанд, князь Борис Васильчиков и – после отставки с поста премьера – Коковцов. Наконец, в марте 1911 года образовалась и пятая фракция – группа правого центра – на базе недовольных чрезмерным консерватизмом фракции правых. Правый центр во главе с Нейдгартом насчитывал к концу работы Госсовета 23 депутата, от чьих голосов часто зависел исход голосований. Их партнером в Думе были националисты. Кроме того, в Госсовете был польский кружок центра, взаимодействовавший с думским польским коло – в основном на оппозиционном поле[261]261
  Демин В.А. Верхняя Палата Российской империи. С. 124–125, 144–147, 171–173, 177–181.


[Закрыть].

Главное идейно-политическое отличие Госсовета от Думы заключалось в том, что в нем никогда не было социалистов. Безусловно, Государственная Дума была куда более левым институтом. Она почти всегда представляла собой институционализированную оппозицию. Причем не просто правительству, но и всему государственному строю страны (случай – редчайший в истории, он повторится в 1991 году, когда российский парламент распустит страну под названием Советский Союз). Поэтому о Думе уместнее подробно поговорить в том разделе, где речь пойдет о враждебных существовавшему режиму государственных институтах. И все же…

Даже такая сложная, противоречивая, провоцировавшая конфликты система российского парламентаризма, наличие двух столь отличных палат, одна из которых находилась не только в системной, но порой и внесистемной оппозиции государственного строя была… работоспособной.

Социальный, классовый разрыв между палатами был явно преувеличен. В обеих преобладали дворяне. В 1913 году к высшему сословию принадлежало 62,6 % членов Госсовета и 52,4 % депутатов Думы. Почти четверть депутатов нижней палаты (109 из 437) были землевладельцами, гораздо больше, чем членов верхней – 28 из 182. В Государственном совете было куда больше госчиновников, но и в Думе количество лиц с классными чинами и придворными званиями достигало 208, почти половины от ее состава. Разительным контрастом было представительство крестьян: в Думе их было 84, в Госсовете – 1. Но это никак не вносило диссонанс во взаимоотношения палат, поскольку крестьяне по многим вопросам были солидарны скорее с правыми чиновниками, чем с левыми социалистами. В Думе, в отличие от Госсовета, не было ни одного военного[262]262
  Россия накануне Первой мировой войны. Статистико-документальный справочник. М., 2008. С. 211, 226, 231, 214, 227.


[Закрыть]. Однако было множество представителей интеллигенции, именно они предопределяли революционно-оппозиционный настрой Государственной думы. Но никакой социальной пропасти между палатами не существовало.

Как не было и паралича законотворчества из-за скверных отношений: они довольно успешно взаимодействовали друг с другом. Конечно, речь не идет о временах I и II Дум, которые в 1906 и 1907 годах больше занимались революционной пропагандой, нежели законотворчеством. Как подсчитал скрупулезный исследователь российского парламентаризма В.А. Демин, все предреволюционные Думы приняли ни много ни мало – 3550 законов. Из этого числа Государственный совет отклонил лишь 46 (1 %), еще 19 отказался рассматривать и 158 не успел рассмотреть из-за Февральской революции, которая покончит и с Госсоветом, и с Госдумой. Разногласия между палатами касались относительно узкого круга вопросов. Верхняя палата почти всегда была более консервативной по национальному вопросу, блокируя распространение земства на окраины империи, меры в поддержку изучения языков национальных меньшинств. Госсовет, как и правительство, был против создания земств в волостях, медицинского страхования служащих. Он также последовательно отклонял инициативы Думы о расширении полномочий законодательных палат и препятствовал ее постоянным попыткам урезать ассигнования на строительство военно-морского флота[263]263
  Демин В.А. Верхняя Палата Российской империи. С. 252–253.


[Закрыть]. Вот, пожалуй, и все.

Таким образом, все – весьма прогрессивное – законодательство последнего десятилетия существования Российской империи было поддержано и Думой, и Государственным Советом: реформы уголовного, гражданского и процессуального права, крестьянская реформа, законодательство об охране труда и медицинском страховании рабочих, увеличение расходов на образование и открытие новых учебных заведений, введение прогрессивного подоходного налога и т. д. Государственный Совет не сдерживал реформы и не пытался повернуть страну вспять. Он был ограничителем радикальности реформ, как то и задумывали творцы российской конституции во главе с Николаем II.

Российский парламентаризм состоялся, и произошло это уже в первый год работы III Государственной думы, которую прогрессивные силы считали реакционной. С этого времени, как справедливо подчеркивала Элен Каррер д’Анкосс, парламент, несмотря на свою недостаточную представительность, «больше не был плодом сиюминутной монаршей воли – он вел собственную жизнь, подчинявшуюся законам. Его независимость, пусть даже относительная, вдруг подтверждала мысль о том, что он стал институтом, навечно прописавшимся в российской политической системе. А ничто не имеет такого значения для общественного прогресса и прогресса сознания, как незыблемость существующих институтов»[264]264
  Каррер д’Анкосс Э. Николай II: расстрелянная преемственность. М., 2006. С. 184.


[Закрыть]. Увы, эту истину в России не разделяли даже многие очень образованные люди.